Гора.
Дабы совместить полезное с приятным, усложним задание. А именно будем учиться доносить до читателя основную мысль своего произведения в обход сознания. Почему в обход? Да потому, что сознание всегда критично. Что бы Вы не сказали читателю, он всегда будет в этом сомневаться.
Основная мысль метода в следующем:
1. Делим свой рассказ на три части.(можно по заданным вопросам). Каждая часть должна выглядеть как законченное повествование, монолог, история, сценка и т.д. жестко связанные одной сюжетной линей.
2. Каждую часть делим еще на две части. Рисуем Гору. ^ (или пирамиду, кому как нравиться)
3. Первую часть располагаем у подножия горы (начало с одной стороны, окончание с другой).
4. Вторую часть размещаем по центру горы, так же как и первую по обеим сторонам.
5. На вершине будет находиться третья часть (не забыли, она тоже поделена по полам), вот в центре третьей части и пишем свою основную мысль (идею), открытом текстом (но не более одного предложения)

Подле деревни, на холмике, что у болота, росла яблоня. Старые сучья ее топорщились в стороны замшелыми корягами. Половина кроны давно посохла. Но старушка еще жила. В мае на ее ветвях высыпали хилые цветки. А осенью краснели в кроне яблоки. Кислые и мелкие. Зато душистые. И деревенские бабки с удовольствием сушили эту лесную мелочь, чтоб добавить зимой в компот, ребятишкам на радость.
Еще славилась эта яблоня своим дуплом. Уж больно здоровое было! В нем любили прятаться мальчишки, играли когда в войну. Вот и сейчас торчало из дупла явно что-то постороннее. Рыжее.
Так то же лапа лешего свесилась! Заснул бедолага под утро. Умотался. Полночи гонялся за давней своей врагиней – совой. А сейчас спал.
С ветки яблони упала здоровенная щетинистая гусеница. Угодила прямо на лапу и поползла по лохматой подошве. Пролетавшая по своим делам кукушка разглядела сие безобразие. Она опустилась на ветку. Примерилась как следует к нарушительнице. Потом ка-а-ак клюнет!
Вопль лешего разнесся по притихшему лесу.
- Кой чёрт! Чё, по другому и разбудить нельзя! – передние лапки лешего замелькали в безуспешной попытке схватить кукушку. Но он только из дупла вывалиться умудрился.
Птица же, ни капельки не испугавшись, взлетела на сухой сучок. И клюв уже приоткрыла, чтоб насмешливо отчитать нечистого ку-куканьем. Тут, за яблоней, в смородиновых зарослях, раздалось громкое «бум-м-м». Вроде грома далекого. Почти звонкий звук, но глуховатый. И дым клубком взметнуло.
Кукушка испуганно махнула крыльями и подалась от слишком шумного места подальше в лес.
Из дымного облака показалось нечто. Челюсть лешего медленно поехала вниз. Глаза попытались проверить на прочность глазницы и полезли из орбит, выпучиваясь на мордашке изумленными холмиками.
Нечто чихнуло, помахало лапками. То ли, чтобы остатки дыма разогнать, то ли, чтобы внимание лешего привлечь. Кто его, нечто это, разберет? Получилось и то, и другое.
Дым отстал, вроде. Любопытным лешевым глазам, высунувшимся из орбит на добрую половину, предстала махонькая черная фигурка. Две лапки, две ножки, головенка. На головенке обломанные рожки и рыльце, свиное почти, с пятачком. Сзади у фигурки обозначился длиннущий хвост. С раздвоенной кисточкой. Ножки козьими копытцами мелкими заканчивались.
- Ты хто? – хрипло выдохнул леший, до крайности удивленный внешностью незнакомца.
- А, а-а-а, а-а-апчхи! - тот чихнул только и замотал головой.
Леший обошел странное существо кругом. Существо продолжало чихать.
- Так! – леший прыгнул к незнакомцу и стукнул легонько его по плечу. Чих прекратился.
- Ты кто?
- Так сам же позвал!
- Кого позвал? Кто позвал? – не въезжал леший.
- Ты позвал, - существо еще раз чихнуло и прошлось лапкой по пятачку, - Меня.
- Никого я не звал. Чё врешь-то? Ща как дам! – леший раздражался все сильнее. Мало того, что подняли самым, что ни на есть, подлым образом, так еще и этот. Он что, надсмехается?
- А вот и звал! Ты что сказал? Минуту назад?
- А-а-а, э-э-э, а я помню?
- Ты меня позвал! – существо гордо вскинуло рожки и выпятило узкую грудь, - Так и позвал – Кой! И уточнил даже – чёрт, мол.
С последними словами изо рта чёрта вырвалось остатнее облачко дыма, и последовал очередной приступ чиханья.
Леший обошел черную чихающую фигуру еще раз. Глаза его, так и не вернувшиеся еще на место, тщательно рассматривали сверху донизу несуразное существо. До него начало доходить.
- Это я? Позвал? Тебя? – слова летели из разъезжающегося в неудержимой улыбке рта лешего, - Я? Тебя? Ой, не могу! Держите!
Леший хохотнул разок. Другой. И зашелся в таком приступе веселья, что аж повалился на землю. Он хохотал и бил лапой по пожухлым прошлогодним листьям, - Я! Ха-ха-ха! Тебя! Ха-ха-ха! Звал!
Так они и провели следующую минуту. Один чихал, тер кисточкой хвоста пятачок и опять чихал. Другой искренне веселился на земле.
Леший, наконец, поднялся и вытер выступившие слезы. Давно он не веселился так. Даже простил кукушке дурацкий способ будить. Если после такой побудки всегда бы происходило такое! Тогда и потерпеть можно. Весело же. Ух, весело!

Последний раз так же весело было лешему, когда браконьеров гоняли. Правда, дело еще прошлой осенью сталось.
Обнаружили тогда непотребство охотничье просто. Кто-то из браконьеров упомянул его, лешего. Засвербило тогда у лесной нечисти в носу крепенько. Дело тоже, как у чёрта нынешнего, до чиха дошло.
А сидели они тогда втроем на тулупе, на печке лесника. Сам Лексей Лексееич да друзья его закадычные, домовой и водяной. Резались в подкидного засаленными до полной нераспознаваемости картами. И только это он козырного туза из прикупа, тут-то чих его и застал. Чуть не кувырком он тогда с печи-то.
Эх и разъярился леший. Домового-то, помнится, что насмехаться вздумал начать, так за ноги с печи-то дернул! Аж вместе с тулупом полетело все. И карты по кухне врассыпную.
Лесник поначалу ругаться начал. Потом уж, узнав подоплеку дела-то, чуть ли не извинялся. Что браконьеры в лес пожаловали, того-то еще не знали, конечно. Но проверить неведомых гостей все-таки решили. Вдруг не так что? Собрались быстро. Даже вечный копуша Михайло Дмитрич, домовой стало быть, и тот поторопился.
Двинули к егерю все вчетвером. Впереди леший, за ним и остальные. Лешему что, он тропы лесные быстро вяжет. В полчаса добрались. Егеря ждать пришлось до вечера. На ночь глядя идти не захотели. У костра, что лесник разжег на заднем дворе, проболтали до полуночи. Интересно было.
Лесник с егерем всё вспоминали армейскую службу. Служили они в одном взводе. Потому и перебивали друг друга постоянно. То один скажет, что не так, мол, дело было, то другой. Вспоминали больше случаи веселые.
Один только раз про невеселое-то рассказали. Как друга они потеряли. По случайности глупой.
Да, если друзья гибнут – веселья мало, куда лучше - если появляются.
Придя к такому выводу, сидящие у костра помолчали малость. Потом домовой подпрыгивать начал и все ручонками за спину норовил. Это ему водяной лягушонку мелкую за шиворот. Еще по дороге к егерю. А та, возьми, да засни. У костра-то отогрелась сволота, что ли, и зашевелилась.
Хмарь у всех и разогнало. Развеселились. Один домовой ворчал.
А потом леший поделился парой-другой историй из длинной своей жизни. Водяной не отстал. Посидели, в общем, неплохо.
Поутру отправились, до рассвета. К месту, где кто-то лешего поминал, добирались с полчаса. Живо определились, что не по ягоды людишки шли. Хороший леший, а Лексей в плохих отродясь не числился, запах пороха за версту чует! Лес-то – не простой. Заказник здесь. Потому ясно – браконьеры пожаловали.
По следам шли еще с полчаса. Вышли на стоянку браконьерскую как раз к солнышку. Трое нарушителей вовсю собирались. Вот тогда-то нечисть и развернулась.
Леший все тропки браконьерам так попутал, что угодили они в самую, что ни на есть, болотину. А там уж и водяному работа нашлась. Всю амуницию браконьерскую в трясине утопил. С сапогами и штанами.
Эх и перепужались же гостюшки незваные! Верещали-то как! А как их из болотины-то, в одних трусах. Эх! Смеху-то, смеху было!
Как же веселилась тогда вся нечистая троица!

Леший улыбнулся на чихающего чёрта.
Потом, ка-а-ак крикнет тому в ухо. Чих от испуга пропал.
- Ты чего? А? – черт помотал головой. Звон от крика отдавался в его ушах, - Зачем криком-то?
- Чёрт ты значит. Как говоришь звать?
- Кой.
- И как же ты меня нашел?
- Просто. Ты меня зовешь, а я слышу вроде. Если с чувством зовешь, то чихать вот…
- Угу! Тем сильнее чих, чем выражениев, чувствов там, больше. У меня тоже так, – закивал леший, - А как ты добираешься?
Чёрт озадаченно почесал за ухом. Пожал плечами.
- Это… А чёрт его знает!
- Так ты и есть чёрт. Значит, должон знать! – настаивал леший.
Кой начал смущенно перебирать кисточку хвоста. Еще раз пожал плечами. Не привык он общаться. Не с кем ему было. Если с начальством – там не общение, а приказы одни. Потому и смущался, краснея рыльцем.
- Ну, это… Я же не взрослый еще. Мне всего-то полтыщи. Чертёнок я.
- А как все же? Ну, чувствуешь как, когда добираешься-то? Я, вот, не умею так-то споро.
- Это… Желаю, значит. Чтобы к тому, кто звал-то, - Кой развел руками, - Вот и все.
- А дальше чё?
- Это… Меня же не видят. Ты, вот, первый. Это… Пакости всякие там творим.
- Это и мы умеем. Любим, значит, пакости-то! А какие ты творить могёшь?
- Когда какие.
- Слушай, Кой. Не ты ли у Матрены нашей был, а? Она тут чертыхалась намедни.
- Это… Я, - вздохнул чертенок, - Я ейный ухват уронил. Прям на ногу. А она других чертей звать.
Он любил пакостить по мелкому. Но признаваться в собственных пакостях приходилось в первый раз. И было это, ну, неправильно, что ли. Неприятно как-то.
- И много вас там было?
- Это… С дюжину. Может меньше…
- То-то изба ёйная такая, на раскоряку, теперича! Молодец! Хвалю! – с чувством ободрил нового знакомца леший, - Давно ей надо было устроить чё-нито. Всё достает всех, ругает. Поверишь – житья от нее нет! И кота ейного! Слушай, а давай дружить, а?
- Я это… Не против, - заметно оживился чертёнок, - У меня, это, не было друзей-то.
- Теперь будут! Нас тут много - нечисти. Кой, вот скажи. Как друг – другу, - леший хитро прищурил глаз. В его непоседливой головенке явно зрела какая-то новая пакость, -Это ты в любое место могёшь с дымом-то?
- Нет. Не в любое, - чёрт погрустнел как-то, - Только поминают если. Да и то, где эти, ангелы, есть, то нам туды дорога заказана. И появятся как, то тоже...
Леший почти огорчился, что задумываемая, в отношении домового, проделка состоятся не сможет. Но потом просиял. Его посетила новая мысль, - Айда со мной! С другими знакомиться.
И пока отходили они в обнимку от яблони, слышался его голосишко восхищенный.
- Ты, Кой, ну, прям, как мы! Мы тожить с чистыми не знамся! Нечисть – она и есть нечисть. Ты ведь нечисть, да? Как наш Мироныч говорит – нечисть звучит гордо! А-а-а, ты Мироныча то и не знаешь. Лесник это местный, друг мой первейший. Бывало, обнимет он меня…
Цокот чёртовых копытец и лешевы восклицания скоро растворились в тишине леса.

Лесник с домовым чинили крышу. Когда увидали парочку, что приближалась к дому, то чуть с этой крыши не навернулись.
И, на земле уже, лесник начал ругать лешего почем зря.
- На кой дьявол, ты, Лексей Лексеич, этого чёрта к нам приволо…
За сараем знакомо бумкнуло. К небу потянулся здоровенный клуб дыма.

История повторялась…

Мой Бог.

Нина сидит в кафе.
Она - дом, окна которого зашторены на ночь. На вечную ночь. За этими окнами льет дождь. Дождь - ожидание солнца.
Ничто в мире не имеет значения. Ничто в мире не стоит той цены, которую каждый платит по факту своего существования.
И этот салат, к которому она не притронулась. И заварной чай из пакетика, за который она должна будет заплатить как за хороший, сваренный кофе... Весь этот мир не стоит тех денег, которые просит.
- Жидовская лавочка... Черт бы побрал вас...
Нина опустила лицо на руки.
Дом, в комнатах которого всегда темно. Это восхитительная, упоительная тишина, в которой ты находишь ежедневный приют. Идешь, и тебе вовсе не нужно включать свет. Тебе не нужно одевать одежду, - дорогую, дешевую, красивую, грязную... Восхитительная, спящая тишина. Тишина, в которой можно видеть лучшие из снов...
Нина не спала, но перед ее душой мелькали сотни разных сюжетов.
- Привет.
У него много имен. Но Нина никогда не запомнит, как зовут этого парня из налоговой компании.
- Да... мне нужно заказать себе что-то...
- Ну закажи... Как видишь, я уже ела... - Она подергала вилкой жалкий салатный листик. - Придется тебе и за меня заплатить.
- О да... За тебя - всегда пожалуйста.
У него много имен. Они все зовут его, зовут каждую секунду, раздирают его на части... Они, те, что никогда не хотят платить...
У него много имен - и все они принадлежат ему одному...
Я уже давно с тобой рядом. Я с тобой, но помимо этого слежу за всеми, кто окружает тебя - это из-за тебя они теперь тоже под моим наблюдением.
Нежелание платить - серьезная болезнь. Я ваш доктор, о да, вы ходите ко мне на приемы... Я доктор-энтузиаст, но моя клиника держится на ваших налогах.
Их столик стоит у окна. За ним мелькают люди - бесконечное пленочное полотно, бесконечный полнометражный фильм, сюжет которого пишет не один он.
Иногда, на вышитом гобелене человечества расцветают шедевральные творения. Но нитка прорываеся со временем, рисунок поистерается, и дыры зияют на великолепном полотне.
Пробелы сюжета. Белые, белые кадры.
Люди не желают платить… они не желают платить химчистке, не желают платить реставраторам, не желают оплачивать счета, чтобы подлатали, сберегли их долбаный мир…
- Ты ждешь кого-то?
- Да.
- Я помешаю, наверное… - Он пожимает плечами. – Ну да ладно… если что, я сразу удалюсь…
Ей станет легче от такой мысли. Она сама убедит себя, что она совершенно одна.


Кафе заполняется людьми – они мелькали в проходах, неслись со своими подносами к самым выгодным столам. Возле кассы шумели голодные посетители, которые не были в состоянии вытерпеть еще минуту без горячего обеда.
- Как тебе все это нравится? Не хочешь поесть чего-либо?
Девушка вяло передернула плечами.
- Нет, не хочу.. Но закажи мне чего-нибудь… если хочешь.
Он ходит под окнами, прижимается лицом к черному стеклу. Он ничего не может там увидеть, ничего услышать – ни биения сердца, ни писка совести.
Перед тем, как она впустит его в свой дом с опущенными шторами, он должен будет постучаться в последний раз. Он стучится в дверь, он не нагличает… он не берет с нее налога, но просит помощи, как просит уставший путник милосердного хозяина о ночи под кровом, в домашнем, хоть и чужом, тепле.
- Да ладно… у меня не такая уж большая зарплата…
- Ну рассказывать-то, - усмехнулась Нина. – А то я не знаю… звоните каждую неделю.. Боитесь, уклоняемся…
Умерла одна бабушка. Многие старики приносят своим детям единственную пользу, единственный заработок – они получают пенсию. Эта пенсия может оказаться рогом изобилия – особенно если к ней прилагается полный пакет льгот и надбавок…
Эта девушка долго скрывала смерть своей бабушки. Она не видела в этом ничего предосудительного, она ходила на почту получать за нее пенсию – и ее считали заботливой внучкой.
На эти деньги она смогла купить себе новое платье и съездить в Москву за новой парой джинсов.
- Эх, и откуда вы такие умные беретесь… Все знаю, только не летаеют. Вот откуда тебе знать, сколько я зарабатываю?
- Да вот оттуда. Нормально ты зарабатываешь.
- Хорошо…
Молчание. Он слышит одно только молчание вместо криков, воплей совести.
Сколько их – тех, кто не желает платить. Их дома полны неоплаченных счетов за счастливое детство, свободную юность; за отметки в зачетке, за хорошее место работы. Но они не желают платить. Они не хотят стоять в очереди в кассу, не хотят тратить своего времени.
Но им придется платить. Им придется искать окошечко, чтобы выкупить себе еще немного счастья и спокойствия. Это будет вечный поиск. Вечное ожидание.
- Как у вас-то дела? Ваш Зельцев как?
- Пьет зеленый чай. Бережет здоровье, а нас-то в гроб вгоняет… Каждый день – подай, принеси, а мне даже не может новый монитор купить. Нервный… Он в Борьку папками кидается.
Он смеется. Это долгий и радостный смех.
- Ой, ну да конечно… будет врать-то.
- Правда.
За окном начинается дождь, и в кафе прибавляется посетителей. Они бросаются к стойке, покупают кофе и медленно его пьют. А кто-то просто осматривает голодными глазами витрины с пирожными.
Они сидели бесконечно долго. Официанты не любят тех, кто долго засиживается и ничего не заказывает.
Нина смотрит в себя. Она идет по своему дому, она не включает свет, не щелкает клавишей выключателя.
Она не слышит, как стучат в ее дверь.
Весь свет померк,; дождь входил в самую силу, и чернильные, легкие облака сгущались близ солнца. Над столиками проплывала сероватая дымка, зажигались первые вечерние лампы, дающие иллюзию домашнего уюта.
Возле окна стало совсем темно.
Он сидит и смотрит на усталую девушку. Обеденный перерыв подходит к концу, а она даже не смотрит на часы.
У него много имен. И всякий называет его по разному. Это не зов. Это тонкий слух человека, замечающего Его дыхание рядом с собой.
В дождливом сумраке они сидят и молчат. Им не нужно слов. Они слишком давно вместе, чтобы говорить.
Нина подняла голову. В ее ленивые мысли пришло воспоминание о том, что ей нужно куда-то идти. Что уже бессмысленно кого-то ждать. В медлительный потоках побуждений она пошарила под столиком и нащупала свою сумку.
- Ты уже уходишь?
Она все еще в своем доме. Она ищет ключ, чтобы запереться.
- Да. Мне пора.
- Не дождалась?
Ее руки непроизвольно дернулись к груди, туда, где предполагается сердце. Все, сделанное в этом мире, свершалось ее телом, пронизанным нервами.
Ее душа находится там же, где сердце. И руки порываются защитить этот крохотный огонек, эту маленькую крепость.
- Нет. Не пришел.
Он сидит и смотрит на нее. На то, как она застегивает «молнию» на сумке, как вталкивает пуговицы в петли. Ее губы, горящие, болезненные, подрагивают; все ее лицо напряжено, глаза горят больным огнем.
У меня сейчас разорвется сердце.
С этими словами слезы вырываются наружу огненным соком души.
- Ну… я с тобой пойду.
Стеклянная дверь на тугой пружине захлопнулась. С таким звуком закрывается ловушка, - с таким же и сюда впускают людей.
Ничто в мире не имеет значения.
Нина пишет эту фразу на самой чистой и белой стене своего дома. В темноте она все равно не может ее прочитать, но знает, что она есть.
Кто-то шел к ним на встречу. Они, только что сидевшие за хорошим столиком, теперь пытались пробраться к выходу, пробраться через тусноту людей, стоящих и сидящих, снимающих мокрые плащи.
Нина опрокинула напольную лампу, и он сразу бросился поднимать ее.
- Ты пришел все-таки, - и девушка вдруг улыбнулась.
Парень с мокрыми волосами пролез между кем-то и мягко схватил Нину за руку.
- Привет.. Прости, что опоздал. У тебя и перерыв уже кончается.
- Да кончился уже.
У него много имен. И теперь есть еще одно – идиот.
- Может, посидим еще минут пять?
- Да, конечно, посидим. Я своему скажу, что в лифте застряла…
- В каком? – засмеялся он. – Который поднимает тебя на три ступеньки от земли?
И они вновь сели за тот же столик. Парень улыбался, встряхивал головой и пожимал плечами под влажной белой майкой.
Они посидели минут пять и Нина отправилась в дамскую комнату.
- Что ты здесь делаешь?
Они двое сидят напротив друг друга.
- Ничего. А ты?
- Ты знаешь, кто это?
- Нет.
- Должник.
- А. Я знаю.
- Она не выдержала последней проверки.
Ему стало грустно. D против G – они сидят напротив друг друга, они смотрят друг другу в глаза.
- Я смогу убедить ее.
- Не смеши меня… Она уже не знает, что ей делать. С ней уже все решено.
Он складывает свои белые руки на столе. Его тонкие мягкие пальцы похожи на те, что писали старинные мастера. Его руки почти женственны; но женственность эта – в доброте, в тепле, приготовленном для каждого.
- Оставь ее пока. Подожди немного. Я прошу тебя только подождать.
Галстук давит шею Ди. Он ослабляет узел, он глотает сигаретный воздух.
- Ты плохо знаешь ее. Но мне некуда торопиться. Твоя воля…
- Хорошо. Но тебе разве не жаль ее?
Жалость – какое пустое слово.
- Жалость – это не для нее. Она и так не знает цены своей жизни. Ты знаешь, к чему это ведет?
Ди старше, чем Джи. Один появился раньше второго, он лучше знает людей… и учит своего младшего брата, своего младшего товарища.
Он смотрит на его белые руки. Руки, которые будут протянуты каждому утопающему, едва только Ди выпустит
Этого тонущего из объятий. Эти руки, которыми он спасет еще многих, спасет того ради, чтобы они совсем перестали помнить о счетах.
Щель для почты заколочена. Счета больше некуда бросать.
Он дает им кредит – и он рад бы оставить его бессрочным.
- Я не верю, что тебе не жаль ее.
Ему жаль ее? Ха, о да. Жалость… Любовь. Скорее любовь.
- Жаль – нет.
Я люблю ее. Она не знает моего имени… она ничего не знает. Она думает, что в этом мире никому ничего не должна. Она такая же, как многие. Они все ощущают себя мудрыми и сильными.
Но она права. И все они правы.
Он любит ее за то, что она знает. И ведь запасы любви в его душе – неиссякаемы, и это не кредит… Он останется с ней навечно, она откроет ему свой дом.
Нина вернулась, светлая, милая. Она больше ни о чем не думала.
- Пойдем?
Да. Она взяла его за руку, и повел за собой, как огромный корабль под белоснежными парусами.
Как же я люблю тебя… Ты – мой Бог, мой самый лучший бог. Я уже давно возвела тебя в ранг бога.
На улице идет дождь, и они оба согласны сделаться мокрыми. Они идут, и его белая рубашка светится в сумраке, а она больше не плачет, - это дождь попадает на ее блестящее лицо.
- Знаешь, это кафе безумно дорогое. Не пойдем больше туда. Этот гнусный чай не стоит тех денег, что за него просят…
Он гладит ее по голове, он снимает с нее всякие мысли.

В кафе совсем стемнело. Он сидел за все тем же столом, никто не обращал на него внимания; и вот уже какая-то парочка приземлилась за столик, побросала куртки на соседний с ним стул.
За окном движется бесконечная кинолента. И ему кажется. что он вновь видит их.
Дом с опущенными шторами. Его руки замерзли и устали, каждое движение причиняет ему боль, но он все стучит и стучит… Наконец, он стихает. Ноги больше не держат его. Он сидит под дождем, его голос неслышен. Бас дождевых струн – и больше ничего.
Пусти меня к себе… пожалуйста.

Модем тужился изо всех сил, тянул из сети песню. А тут, бац, обрыв – связь с сервером утеряна.
- Вот чёрт! Уже третий раз! Чёртов телефон! Чёртова погода! – ругался молодой парень.
И хоть виновата была плохая погода, а может, неповоротливый модем или злостный сервер, но два шлепка, как всегда, достались клавиатуре.
А за окном ещё бушевала гроза.

Чёрт сидел на шабаше. Вечеринка на Лысой горе – отличный отдых от ежедневного вываривания грешников в котлах.
Наплясавшись вволю, наш рогатый отошёл в сторонку – устал с непривычки, первый отпуск за сотню лет. Взял золотую кружку и зачерпнул из громадного котла, в котором с лихвой поместился бы пяток грешников, кипящего зелья. Выпил.
- Швах! Дьявольское пойло! – не сдержался чертяка.
И набрал себе ещё.
Тут кто-то невидимый одну за другой выдернул у него из чёрной бородки три волосины.
А не ожидавший такой подлости чёрт дёрнулся и выронил кружку с зельем.
- Какого серафима! Сначала – две со спины. Потом одну – из-за уха! И вот, до бороды добрались!
Чёрт подобрал выпавшие волосинки, вытянул из-под котла полыхающую головешку.
- Ну и что за грешник на этот раз? – спросил оскорблённый чёрт, кинув выдранную у него щепотку шерсти в огонь.
Повалил густой дым.
- Вот же райские кущи! Опять этот юзер! – ругнулся чёрт, увидев в дыму сидящего перед компьютером человека.
Ой, как не хотелось черту покидать шабаш, но больше терпеть такое оскорбление он не мог. Да ещё если этот доходяга за компьютером продолжит поминать его почем зря, то могут и проплешины появиться. А симпатичным ведьмочкам плешивые черти не милы. У рогатого же были свои планы на это утро, отпуск, как ни как, и черноокую колдунью он себе уже присмотрел.
Выпив на дорожку ещё кружку бурлящего ядовито-зелёного отвара, черт глянул на прыгающих через костер ведьм, опустился на четвереньки и побежал.
Тёмная каменистая почва под его лапами быстро пропала и разгневанный мститель, тем же образом, поскакал по звёздному небу.
- Ну, я ему сейчас сделаю! Вирусов натравлю! Процессор сожгу! Винчестер раскурочу! – фыркал рогатый. – А полезет в системник ковыряться – я его ещё и электричеством шандарахну! Что бы знал, как со мной связываться! Умник ангелов!
Затем нечистый щёлкнул хвостом и, обратившись в дымное облачко, растворился в воздухе.
Появился же прислужник дьявола из дымного сгустка на другом конце земли у дома обидчика, аккурат под окном.
Ему сразу здесь не понравилось. Свежий воздух, очистившийся во время дождя от пыли, смога и прочей гадости, раздражал. А ещё этот голос, поющий о том, как сидят в обнимку ветераны, резал слух.
Чёрт заглянул в открытое окно.
За монитором сидит с воспалёнными глазами тот самый юзер и что-то нащелкивает на клавиатуре. А за спиной у него, так и есть, стоит ангел, песню слушает.
Рогатый тут же юркнул вниз, и, упав на пузо, уполз в сторону.
«Да почему же крылатые все как один так любят слушать песни этой бабы?! Майя Кристалинская тоже мне певичка выискалась! Вот «IRON MAIDEN» - это да! Дьявольская музыка! Такую райские не любят! – думал чёрт, шагая по мокрому тротуару к ближайшему ларьку. – Ох уж мне эти ангелы будь они трижды благословлены!».
Отведя глаза молоденькой продавщице, нечистый свистнул с витрины пачку сигарет.
«Минздрав предупреждает: курение опасно для вашего здоровья!», - прочитал он на пачке и не сдержался, расхохотался, перепугав обворованную бедняжку.
Затем вернулся к дому своего обидчика и распечатал пачку. Оторвал фильтр и сунул сигаретку в рот. Щелкнув пальцами, он добыл огонь и прикурил.
«Почти как дома», - сделав глубокую затяжку, подумал житель пекла.
В это время ненавистная песня, доносившаяся из открытого окна, прекратилась.
«Всё. Давай вали уже отсюда! Чего ждёшь? Или не наслушался?», - выбросив окурок в лужу, мысленно спросил нечистый.
Но вновь полилась музыка. Началась другая песня. И опять-таки Кристалинская.
И ангел остался ещё на пару минут.
А чёрт достал новую сигарету и закурил.
«Ну, ничего, ничего. Вот крылатый уберётся в свои небесные покои, тут-то я за тебя и возьмусь, голубчик! - думал он, покуривая под деревом. – Давай уже, вруби что-то нашенское! Хватит этих соплей! Эх, только бы успеть до окончания шабаша».
А дивный женский голос всё пел:
«Так же падала листва в садах,
И придумать не могла Земля.
Как прожить ей без него, пока
Он летал, летал,
И все звёзды ему
Отдавали
Свою нежность…».
Время шло, а ангел никак не улетал.
Прислужник дьявола, устав ждать, навестил соседей подлого юзера. Но, как назло, никто из них не слушал ни «SEPULTURU», ни «SODOM», ни даже «КОРРОЗИЮ МЕТАЛА». А пока ходил, стянул себе ещё курева.
- Что за благословенный райончик! Нечем даже крылатого спугнуть, - тихонько ругался нечистый.
«К ангелам всё! Ох, я тебе устрою! Компьютер, да бог с ним! Натравлю на твой подвал крыс! Подселю тараканов, клопов да ещё каких термитов-короедов, вот уж тогда сойдёт на тебя божья милость. Да я тебе весь дом разнесу ко всем ангелам!», - распалялся рогатый, докуривая вторую пачку.
Лужи уже почти высохли.
«Ещё час от силы и первые лучи доползут до Лысой горы», - понял чёрт, посмотрев на ползущее по небу солнце.
- У-у-у! – взвыл неудачливый мститель, едва не подавившись сигареткой. – Святые угодники!!! Да что же это…
Нечистый подобрал выдранный из шевелюры клок. Ощупал возникшую проплешину.
«Всё, накрылся отпуск, - мелькнула в голове неприятная мысль. – Уже можно не торопиться».
Ощипанный служитель преисподни вспомнил, как прыгала через костёр черноокая ведьм. Снова в ушах зазвучал её задорный смех. А ещё он припомнил молодого кудрявого чертёнка, который выплясывал рядом.
И губы его задрожали. А глаза заблестели.
- У-у-у! – опять взвыл рогатый, но уже совсем не от боли.
Одним щелчком воспламенив пачку из-под сигарет, он бросил в огонь клок шерсти. И в заклубившемся густом дыму рассмотрел скандалящую семейную пару.
- Ну, молодожёны, держитесь! Хана вам! – проскрипел зубами чёрт и растворился в языках огня.

За окном распогодилось. Компьютер работал как надо. А парень, накачав с двести мегабайт хороших старых песен, слушал добытое. Он всё также сидел в интернете - со счастливой улыбкой лазил по любимому сайту. Иногда он щурил глаза от попадающего в них света уходящего солнца.

Ангел вздохнул. Он потерял пятую душу за последний месяц. Пятую! Ему было отчаянно плохо. Каждая потерянная душа ложилась незаживающей раной в его собственной душе. А что, кроме души, есть у ангела. Ничего! Если так пойдет дальше, то не видать ему больше райских врат. Еще чуть, и покатится он туда, в безнадежность чистилища. Сменит белый наряд хранителя на серый балахон судьи.
Что может быть хуже для ангела? Как можно пасть столь низко? Райская сущность из разверстой раны капля за каплей устремлялась к божественному свету. Ангел плакал, душа его рыдала. Полная отчаяния волна печали накрывала его.
Собраться. Кончить терзать гноящиеся раны ангельской души. Нет, нельзя. С равнодушием приходит заточение в чистилище. Терзаться надо. Это необходимо. Это обязательно. Это единственное, что возвышает ангельскую душу. Делает ее чище, светлее.
Лишь терзающийся за ошибки подопечных ангел-хранитель приближается к божественной сущности. Становится рядом с Всевышним. Становится частицей Его.
Но терзанием не искупить ошибок. И если они есть, то душа ангела черствеет и отдаляется от божественности. Становится серее. Чем больше ошибок, тем меньше сочувствия в ангельской душе. Больше равнодушия.
Равнодушный ангел. Беспристрастный ангел. Это и не ангел уже. Это тот, кому позволено судить человеческие души. Позволено взвешивать поступки и стремления. Позволено решать, чего больше достойна душа. Райских ли кущ, томления ли чистилища, или, может, бездны ада. Истинный ангел судить не может. Он пристрастен. О, как он пристрастен!
Беспристрастными и равнодушными должны быть лишь судьи. Это их удел.
В еще белую беззащитную ангельскую душу бьет божественная искра.
- Кто, Господи? Кому нужна помощь твоя? – вопрошает ангел-хранитель с небелоснежно сереющими крыльями. Он возносит искреннюю молитву к Вседержителю. И являет ему Господь очередное чудо. И знает он, куда должно стремиться ему.
Мощный размах крыльев вздымает ангела к грешной земле. Он летит и видит, куда лететь. Впереди – работа!

Черт в сердцах плюется. Как ему осточертело все! Какого черта от него все хотят. Ведь он так чертовски занят.
А эти, «инспектора». Какие они инспектора? Чего им инспектировать? Зачем они нужны здесь?
Тоже мне – проверка. Чего они выискивают? Рыла свои свиные суют всюду. Забодали уже!
Черт рассеянно поглаживает совсем истончившиеся рожки. Он – заслуженный адский работник, а не чертенок какой. У него, может, юбилей скоро. Четыреста девяносто девять душ в его личной копилке. Отбирал сам. Лучших из лучших. Всего одну осталось соблазнить, а тут – проверка эта. Не верят, видите ли, в адской канцелярии.
- Я, что, приписками занимаюсь? Вы на меня посмотрите. Пятачок уже стерся весь. Шкура лысая, - черта прет злостью.
Вон, на голове только и остались волосы. Ну, еще кое-где найдется, конечно, шерстинок несколько. Но, если по последнему кавказцу судить, то лысый он черт. Бесповоротно. И хвост отпал. Как за четыре сотни душ перевалил, так и отпал.
Вот – это доказательства работы! А то, бумажки им всем. Кукиш – а не бумажки.
Адская гневная дрожь охватила черта. Он еще покажет им всем. Вот только последнюю душу завлечет.
Звякнул адский терминал. Огненные буквы заплясали на смоляном экране. Так, есть голубушка. Попалась! Пальцы стучат по чугунной клавиатуре. База данных. Угу! Вся информация считана, проверена.
Теперь к лифтам. Да, не забыть печать поставить!
Формальности окончены. Скоростная кабина влечет черта ввысь. Впереди – работа!

Маринка без сил уткнулась в подушку. Она рыдала непрестанно четвертый день. Всё, всё против неё.
Мать в больнице после аварии. Неделю в себя не приходит. Выживет или нет – врачи сказать не могут. Старшая сестра разводится с мужем. Ей не до Маринки. У них там с имуществом заморочки. Как делить не знают. Из университета выставили. Позавчера пришло извещение. Денег нет! И взять неоткуда. Холодильник пуст. Но это не главное.
Главное – ОН бросил. Запал на Маринкину лучшую подружку. Бывшую, конечно. Еще дружить с этой стервой! Бросил, бросил, бросил. Как половую тряпку. Попользовал и бросил.
Маринка перевернула подушку мокрой стороной вниз. Слезы неудержимо лились из ее глаз. Нос давно стал красной картофелиной. Волосы сбились чуть не в колтун. Не сразу расчешешь. Ну и пусть!
Она глянула в зеркало. Потом представила себя в гробу. Такой вот, как сейчас. Бр-р-р. Ну и картинка. Но остановить слезы не смогла и не захотела.
Пусть! Вот увидят ее все такой, в гробу-то. Пожалеют тогда!
Покончить с собой! Немедленно!
Хотя? Нет! Это не выход. ЕГО этим не вернуть.
Ну, кому молиться? Богу? Дьяволу? Ангелу? Черту? Кому?
Кто поможет ей в ее горе? Кто вернет утраченную любовь?
В прихожей раздалась птичья трель звонка.
Маринка утерла платочком сочащийся влагой нос, нацепила шлепанцы и потащилась открывать.
Пока она возилась минуты три с непослушным замком, на кухне зашипело что-то по-змеиному. Замок, наконец, поддался, и Маринка, не оглядываясь, поспешила на кухню. Надо же проверить, что там шипело!
За маленьким кухонным столиком восседал элегантный лысеющий черт. С тоненькими рожками. Маринка ошарашено прислонилась затылком к холодному кафелю стены. Все!
Глюки, глюки, где ваш дом?
Почему вам тесно в нем?
Для чего пришли ко мне
С кучей шприцев…
- Приплыла! Может я того, на том свете? – плыла в ее голове единственная мыслишка.
Она захотела было выйти из кухни, повернулась… Тут ноги перестали ее держать. Она шмякнулась на пол. В дверном проеме топорщил крылья ангел.

- Душа должна страдать! Только страданием можно очистить ее, облагородить! – вещал ангел вдохновенно.
- Душа, душа… Чего ты пристал с душой этой? Не видишь – плохо девчонке! – черт усаживал Маринку на табуретку, - Мы с тобой довели! Проявились, в рай вас всех! Воды согрей лучше. Кофеечку попьем.
Ангел с ангельским смирением ринулся выполнять чертовы указания. По дороге он своими крыльями посшибал все, до чего перья дотянулись.
Черт обмахивал Маринку грязным полотенцем. Та уставилась круглыми глазами вдаль. Ни единой мысли в глазах не читалось.
Ангел успел поставить на горевший уже газ полупустой чайник и смотрел теперь с сомнением на напольную груду всяческих вещиц и обломков. Венчали груду дешевые китайские часы с треснувшим корпусом. Стрелки часов прилагались отдельно. Одна выглядывала из перьев ангельского крыла. Другая находилась в груде на полу. Третья, самая тонкая, секундная, торчала из чертовой задницы.
- Н-да. Погромчик знатный! Почти, как порядок в нашей адской канцелярии, - ухмыльнулся черт. Потом вытащил секундную стрелку часов с тихим ойканьем, - Ты чего? Убить меня этой хреновиной хотел?
- Как вы подумать осмелились? Я – чин ангельский! – начал заводиться ангел.
- Все бы чины так. В квартиры к честным гражданам вламывались. И ломали все подряд. Знаем мы вас, ангелы вас дери!
- Она меня сама, через дверь, - начал оправдываться ангел. Потом махнул рукой. Он понял, что черт пытается его разозлить, - Сами-то как? Через окошко?
- Зачем через окошко? Мы по науке. Телепортация называется.
- А шипели чем?
- Чем, чем. На раскаленную плиту попал бы, тоже зашипел, небось! Голосом я шипел, понял? Го-ло-сом!
Ангел заткнулся.
Игра с чертом всегда идет в одни ворота.
Маринка так и сидела с выпученными глазами. На плите начал закипать чайник.
Черт достал из шкафчика пару чашек. Догадались? Откуда он знал, где чашки? Сами же всегда повторяете – черт его знает! Черту все знать положено. Таков закон. Не божеский, но дьявольский.
На столе, кроме чашек, появились ложки, сахарница, банка с «Нескафе».
Ангел открыл банку, понюхал, со вздохом поставил на стол.
- Как эту гадость можно называть кофе?
- Это чертовски хороший напиток, - ответствовал черт, уже успевший навести себе кофе, - Не нравится – не пей!
- Я водички лучше, - ангел начал наливать в чашку воду из-под крана.
- Не пей, не советую, - спокойненько сказал черт, - Там хлора столько, не только копыта, но и крылышки ласты склеят.
- Какой хлор, какие ласты? – удивился ангел и сделал глоток.
В результате, на табуретках сидели уже две фигуры с выпученными глазами.
- А я говорил. Предупреждал. Ладно, пойду телик включу. А вы отходите тут. Оба. Или обои? Да ну вас в рай! – черт плюнул в чашку и отправился в комнату к телевизору.
Из телеящика донеслись звуки сирен всех трех видов скорой помощи – пожарной, медицинской и милицейской. Что-то верещал диктор.
Привычный шум вызвал первые признаки жизни у Маринки. Ее глаза вознеслись горе.
- Опять! К черту этот телик! – воскликнула она.
- С удовольствием! Разрешите сейчас забрать? – донесся из комнаты проникновенный баритон.
Глаза Маринки вновь застекленели.

Утомительным путем проб и ошибок черт привел таки девушку в приемлемое состояние.
Контакт был налажен. Дело двигалось к подписи на контракте.
Они сидели в комнате на диванчике и обсуждали возможные варианты решения проблемы с НИМ, пока с кухни не притащился страдающий ангел.
- Ох, ну как можно, вот так, - он придерживал рукой живот, - Мне плохо!
- Хэ! Это тебе не амброзию райскую, - повернулся к нему черт, - А ты что-то бледен, дружок.
- Я?! Дружок?! За кого вы меня принимаете?! Я ангел, не ваш дружок, - ангел вскинул голову и прошествовал к креслу. Он сел, поудобнее пристроил крылья и начал, - Уважаемая Марина Игнатьевна!
У Маринки аж глаза поехали к переносице. Чего-чего, а такого вступления от обитателя рая она не ожидала.
- Слышь, ты, пернатый! Мы тут вроде обговорили уже все. И без твоих сентенций дурацких, - прервал черт ангела, - Правда, Мариночка? Сейчас, вот, капельку крови иголочкой. Малюсенькую такую капельку. Каплюшечную.
Черт полез за инструментом в карман смокинга. Развернутый пергамент контракта был прижат на журнальном столике парой пепельниц, переполненных окурками со следами помады.
- Вот мы сейчас пальчик приложим, - продолжал сюсюкать черт, роясь в кармане. Он придерживал руку девушки своей черной лапой. А Маринка уставилась на ангела.
- Мне, значит, не привиделось. Вас двое. И оба ко мне…
Хранитель небесный ловил ртом воздух. Опять! Обставили! Этот черт специально воду-то. Ах он!
Ангел, в прыжке, вцепился в чертовы вихры. Оба противника оказались на ковре. Столик отлетел в угол. Окурки разбросало по всей комнате. Маринка только ресницами хлопала.
Враги мутузили друг друга почем зря. Наверху оказывался то разодранный смокинг черта, то встопорщенное облако перьев ангела. Потасовка, впрочем, длилась недолго. Отсутствие тренировки дало себя знать.
Черт прислонился спиной к коленям Маринки, ангел – к опрокинутому креслу. Оба тяжело дышали. Комната была усеяна клочками черного меха и белым пухом. Вот это разгромчик-с!
- Ай, да… ангел… Я думал… никогда… не решишься…
Черт выдыхал слова с присвистом. Один из его клыков потерялся в схватке.
- Я давно… хотел…
Ангел утирал выдранными перьями разбитый нос.
- Уф, давай сделаем так, - раздышался черт, - Пусть она сама решит – кому достанется душа.
- Угу! Согласен, - поставил точку в дискуссии ангел.
Маринка все переводила глаза с одного на другого. До ее ошеломленного сознания не доходило никак, какого решения от нее ждут. Душу получить хотят? Она же желала одного – отдать свою душу ЕМУ. В обмен на Чувство, конечно, на Любовь до гробовой доски!
Облака мыслей плыли за мерцающими зрачками. Они, что же, воспользоваться хотели? Пока она в таком состоянии? Ах они!

Описать дальнейшее невозможно. Упустим этот момент из рассказа. Гнев влюбленной женщины – вещь слишком деликатная, чтобы описать его простыми словами. Остается заметить только, что досталось обеим сторонам.
Главное – Маринка одержала победу!
Она сидела посреди бедлама комнаты на полу. В одной руке был зажат обломок чертова рога, в другой – добрый клок серых перьев. Из глаз ее опять лились слезы. Как же ей жить без любимого? Кто ей поможет?
И в самом деле – кто?!

Адский лифт застрял. Черт с горечью озирал испорченный наряд. Зеркало кабинки отражало черт знает что, а не черта. Смокинг в клочья. Рога обломаны. Клыки выбиты.
В лифте захрипел рупор.
- В связи с тем, что душа в рай не попала, адский совет постановил засчитать тебе победу! Чертово звание снимается!
- А? Что? И кто я теперь? – растерянно спросил бывший черт.
- Гы! Тебя ждут в чистилище. Ты теперь – весовщик душ!
Дверь лифта отъехала в сторону. За ней клубился серый туман неизвестности…

Серый ангел сидел на сером гранитном троне. Пропитанная сыростью серая дымка скрывала окрестности. В руке ангела серел меч правосудия. Бесконечная вереница серых пятен душ тянулась к трону из сокрытого серостью далека.
Из-за трона выскользнула серая фигура с весами в высоко поднятой руке.
- О! Ты смотри, где встретились! – на сером лице знакомо расцвела улыбка.
Ангел опустил строго блеснувшие серостью глаза на весовщика и кивнул. Он узнал бывшего черта.
Издали серым громом пронеслось, - Начинается суд праведный. Суд справедливый!

Чистилище…

Остаются последние штрихи. Мышка мечется по коврику. Дробно стучат клавиши. Так, здесь подправить. И здесь, строчку эту. Вот. Что-то есть. Нет, определенно получается. Ура! Еще чуть-чуть, и работа будет готова.
Системный блок взревывает сбитым Юнкерсом. Экран гаснет. Из-под стола ползет вонючее облачко дыма.
- Черт, черт, черт!
Кулак падает на клавиатуру пушечным ядром. Разбитые клавиши разлетаются по комнате.
Юрка сидит в компьютерном кресле с угрюмым видом. Рот его припал к разбитому кулаку. Больно, черт возьми!
- Юрок, ты что ругаешься? – несется с кухни голос жены, - Опять не получается?
Глаза Юркины прикрыты. Он слизывает соленые капельки крови с рассеченной мякоти руки. Все. Не смог. Не успел. Конкурс пройдет без него. Последняя надежда ушла. Как же это?
Он плетется на кухню. Плечи сгорблены, глаза уперлись в пол. Садится на табурет у холодильника. На жену не смотрит.
- Юр, ты чего? С тобой все в по… Ой, у тебя кровь! Сейчас перевяжу, - начинает суетиться Светка, - Где же этот бинт?
Она находит, наконец, бинт и зеленку, бережно обрабатывает рану. Юрка сидит молча. Глаза устремлены к тапочкам.
- Может, поешь? А, Юр? У меня беляши готовы. Давай положу, - продолжает участливо суетиться жена, когда бинт аккуратно белеет на руке. На столе появляется блюдо поджаристых беляшей, кувшин с молоком. Юрка безучастен.
Хлопает дверка буфета. На плитку пола рушиться кружка. Ее осколки разлетаются. Кусочек с ручкой подъезжает к Юркиной тапке.
- Ой, - пугается Светка, - Как черт под руку…
Она обессилено опускается на другую табуретку. Супруги молчат.
Осенний дождь моросью туманит окно. Порыв ветра лепит к раме жухлый листок. У Светки на ресницах блестит слезинка.

- Маш, это я – Света. Слушай. Тут такое дело. Юрин комп опять… Нет, что ты! … Нет, не Винда. Сам комп сдох… Угу! … Совсем сдох! Юрка говорит – дым… Хорошо! Ждем!
Света аккуратно укладывает трубку.
- Юр! Она будет через полчасика, - информирует она мужа.
- Понял уже… - Юрка с отверткой склонился над системным блоком, - Ты бы сказала ей, что блок питания…
- Сдох! Она мне так и сказала, - Светка почти улыбается.
Она подходит к мужу. Обнимает его сзади за плечи.
- Ну, Юр… Ну чего ты? Ну, улыбнись! – ластится Светка. Она целует его в щетинистую щеку, - Фу, оброс-то! Когда бриться будешь?

Звонок басовито зовет хозяев к двери. Светка бежит открывать. Слышно, как шушукается она там с гостьей.
- Привет, хакер! – с ходу бросает Мария. Только Светке, как заслуженной подруге, позволено обращаться не столь официально к главе компьютерной фирмы.
- А, гений наш пожаловала, - бурчит Юрка.
- Ну, если мне не рады, могу и…
- Извини, достало все. Конкурс послезавтра. А это ящик…, - Юрка зло тыкает забинтованной рукой по корпусу и с надеждой добавляет, - Посмотрела бы?
- Затем и прибыла!

Через пятнадцать минут все работает. Не зря говорят – дело мастера боится. Юрка с умилением смотрит на красивые руки Марии, что способны творить чудеса. Руки мастера! Он смущен. Он полон благодарности.
Они сидят на кухне и пьют чай. Светка подкладывает гостье очередной беляш.
- Ты ешь, Маш, ешь. Вон, исхудала вся. А то, как же мы все без тебя? Ты же наш ангел!
Юрка чуть не захлебывается чаем. Вот оно! Точно, Мария – это ангел небесный. То-то все черти, помянутые ими, вмиг разбежались. Нет, не может быть Светкина одноклассница компьютерным ассом. Женщины к технике не пригодны! Вон, Светка, без проблемы и утюг не включит. Он улыбается своей догадке. А вот на мистике Мария точно…
Юркины мысли прерваны. Мария собирается. В прихожей опять шушуканье чуть не на полчаса.
- Да, Юр! Чуть не забыла. Скажи спасибо, что у меня «Клава» с собой была. И не бей так по клавишам! До встречи! – несется от двери.
- Спасибо! До свиданья! – откликается Юрка. Он уже прикидывает, как можно вставить свои мистические откровения в рассказ.

Юркины глаза горят. Конкурс - точно его! Он морщится от боли в руке, но пальцы набирают на новой клавиатуре заветные слова – «Черти и Ангел». Он влюблено смотрит мгновение на экран. Пальцы начинают свой чарующий танец. Вдохновение пришло, наконец!
На кухне Светка гремит посудой.

Мечта.
Савва Петрович, бухгалтер пятидесяти лет, сидел на своем рабочем месте и откровенно зевал. Благо с утра офис был пустой, народ появлялся только к десяти, а старый бухгалтер по неизменной привычке, выработанной за десятки лет, приходил на рабочее место раньше всех.
Савва Петрович старался использовать это время максимально: представлял себе домик где-то под Дубовкой, маленький огородик, вкусные блины, что большой горкой выносит ему из дома Елена Андреевна. Мечта, мечта, как сладок запах твой.
Савва Петрович шмыгнул носом, уж больно явно запах блинов засвербел в носу.
Вот бы Елене Андреевне, его непосредственному начальнику, так же относиться к нему в жизни. Тогда он наверняка смог бы признаться ей в чувствах, приветливо улыбнуться и забросить куда подальше свою холостяцкую жизнь.
Из сладких грез Савву Петровича неожиданно вырвал телефонный звонок.
По привычке старый бухгалтер схватил трубку.
-Савва. Ты уже на месте?
-Да Елена Андреевна.
-Тут такое дело, приезжай ко мне, сейчас.
У Саввы Петровича перехватило дыхание. «Стальная леди», как ее за глаза называли коллеги, просит … и как. Такие человеческие нотки в ее голосе старый холостяк с десятилетним стажем, слышал от нее только в своих мечтах.
-Что-то случилось?
-Да. Приезжай прямо сейчас, пожалуйста.
-Еду.
Бросив трубку, Савва вскочил и подбежал к шкафу, но едва он открыл дверь, чтобы взять свой старенький плащ, как что-то изменилось. Стало невероятно душно. Комната поплыла, и только потом Савва Петрович ощутил боль в сердце.
-Черт!- только и успел произнести бухгалтер, как время медленно, словно плохо работающий мотор, несколько раз дернулось и остановилось. Как не вовремя. Тело уже не может, а душа еще бежит, торопиться по своим делам.
Однако не только душа воспользовалось остановкой времени. Вокруг тела Саввы стали проявляться темные круги, из которых к душе бухгалтера стали тянуться руки.
-Лапы прочь! – раздался в воздухе женский голос. Шкаф окутался ярким свечением, из которого появилась окутанная в белоснежный дымок обнаженная ангел.
Душа Саввы Петровича за мгновение до этого успевшая пережить ужас от могильного запаха тянущихся к ней рукам, спряталась за ангела.
-Уходи. Это не твой.
-Мой!- раздалось из чрева темных кругов. –Это меня звала душа. Прочь!
-Ты лжешь, нечистый, это был не зов- отчаяние. Его мечта должна была вот-вот осуществиться.
-Не-ет! Он сам виноват. Я десять лет за ним следил. Помогал. Питал его надеждой, это я создал ему мечту. Кому он нужен, этот больной, одинокий и никчемный человечишка.
-Ты?!- ангел растопырил крылья. –Как ты смел пойти путем истинного! Как смог уподобиться?!
Тьма задрожала, послышался надсадный, кашляющий смех.
-Я все могу. Мне - можно, Вам - нельзя!
Девушка-ангел вытянула вперед руку, из нее ярким потоком света брызнули во все стороны лучи. Тьма в дырках закрутилась, завизжали тысячи голосов, обильно запахло серой.
Савва Петрович кашлянул, набрал полную грудь воздуха –чихнул. Он даже не заметил, как время привычно пустилось в свой путь. Подхватил плащ, и как школьник, размахивая своим портфелем, устремился к выходу.
На пороге ему улыбнулся охранник:
-Уже уходите?
-Да, босс вызывает!- подкинул Савва Петрович свой портфель в воздух, и ловко поймав его, вприпрыжку выскочил на улицу.
Охранник улыбнулся ему вслед. В его глазах поочередно вспыхнули: черный огонь и божественный свет.

Обычное дело

Опять приперся мелкий бес –
Пищит, что смертные достали!
Куда я сунул свой обрез?
Нет беса – значит нет печали!

Но все же стоит заглянуть
К тому, кто часто так взывает.
Узнает – Черта помянуть –
Не безнаказанно бывает.

Взял вилы, наточил рога,
Одел свой лучший красный свитер.
Хоть, вроде, сверху май пока…
Но холоден обычно Питер.

Явился. Вижу: бьет и бьет –
Мой человек латает крышу.
Вдруг – Хрясь! И снова: Черт! Ах, Черт!
- Зачем кричать? И так я слышу.

Он обернулся, поморгал.
Я говорю – Ты собирайся.
Я здесь, коль ты Меня позвал.
Теперь ты Мой, как ни старайся.

Тебе уже бурлит котел,
Сковороду отбил Я силой.
- О Боже – молвил сей осел –
- Ты кто? О, Господи, помилуй!

И в тот же миг на этот зов
Явился (кто бы мог подумать!),
Покинув свой небесный кров
Крылатый нимбоносец. Тьфу, мать!

Высокопарно заявил –
Мол, не тебе душа досталась!
И что сказал сам Израил –
Мол, этот смертный встретит старость!

Ну ладно, коли вышло так –
Пускай все так и остается.
И коли смертный не дурак –
Язык нас звать не повернется.

Я – вниз, а ангел – в небеса.
Как хорошо в родных пенатах!
Огонь, вонь серы – чудеса!
Жар Ада в чертовых палатах.

Лишь только свитер я стянул –
Тот час же бес пришел с делами.
Пинком в него послал я стул.
Устал! Вы разбирайтесь сами!

В пыли или, в зависимости от времени года, непролазной грязище деревенской улицы лежал обычный камень-спотыкач, - всякому прохожему под ноги. И падали, и поклажу рассыпали, и обувку разбивали, а случалось, еще и носы. Только лежал камешок, честным людям на беду, уже не первый век. Споткнется пьяный селянин, помянет в сердцах черта, по матушке каменюку обложит, душу отведет, да и пойдет себе дальше. Совершеннейшее захолустье, словом. Впрочем, Оська и не думал, что его, никчемыша, куда-то в хорошее место определят. Прежний-то каменный сиделец, однорогий бес Мартын на повышение ушел, к Пламени Бездн поближе, а место без присмотра оставлять не стали. Вот и сидел малыш на краю дороги, службу нес. Чертыхнется прохожий, а Оське тепло делается, как домой вернулся, или как мамкиного пирога отведал. Только выдыхается словцо быстро, и опять стужа до печенок пробирает: ни под солнцем не отогреться, ни у костра. Не случалось за Оськину службу еще такого, чтоб остановился кто, откатил камень с дороги – заклятое место было.
Тосковал бесенок по дому, по яблокам наливным из тятиного сада, по молоку парному, по мамке тосковал. Только не было ему возврату – крепко материно проклятие, хоть до морковкина заговенья служи, а все одно, никак. Вот и собирал Оська брань людскую, грелся, кубышку набольшего своего, толстого черта Фионина наполнял. Да только бездонная та кубышка…
Утро это было по-особенному тихим. По созревшей ржи катились волны, жаворонки играли в поднебесье, Полевицы чесали друг другу зеленые косы, и пели величальные песни. Прошел обоз чумаков, вот Оська наслушался! Мастера браниться чумаки, и по-нашенски, и по-ляшски, и даже на турецкий манер. Таких кружев наплели, у бесенка до полудня уши горели. А как вечереть стало, услыхал он песню далекую. Шел кто-то к нему, да так душевно рулады выводил, как певчий Давидка из церкви, что возле Оськиного дома была. Возле того еще дома, родительского. Пригорюнился мальчонка, снова мамку вспомнил… А тут из-за поворота и сам певун показался. Молодой, в рясе запыленной, с посохом странническим в руках. Споткнулся о камень, святых угодников да святого Георгия помянул - враз Оське нутро выстудило. А путник взял, да и … оттащил, надсадно кряхтя, заклятый спотыкач в сторону.
… Брат Иона давно уже странствовал по просторам Православной, повидал всякого, потому ничуть и не удивился внезапно соткавшемуся из воздуха чумазому белобрысому мальчонке-оборванцу, что глядел на него полными ужаса и слез голубыми глазами. И даже когда малец кинулся на него, сжимая замурзанные кулачонки, а порыв ветра сдул с его лба курчавую челку, открыв пару крепеньких рожек, черноризник только взглянул мягко, и вся Оськина злость утекла, как заветное тепло из нутра. Бесенок упал на колени в дорожную пыль и разревелся. Сейчас изгонит долгополый одним крестным знамением, а набольший за то шкуру сдерет и соли на хвост насыплет… А чудной поп вдруг присел рядом, и погладил Оську по голове.
- Несладко тебе, малой? – спросил он своим чудесным густым голосом.
И Оську как прорвало…
… Первая зима Оськиной службы выдалась лютой. Сугробы намело выше человеческого роста, солнце с трудом вкатывалось на зеленый от мороза небосвод. Жители и носов не совали на такой собачий холод, не то, чтобы по улице прогуливаться. Совсем Оська скис, мерз жутко, в первую ночь еще насмерть застыть боялся, рассказы старших вспоминал, да только ничего ему не сделалось – не дозволено проклятому умереть, если только Пламя Бездн приговорит. Но намерзся малыш так, что света белого не видел. Однажды, тусклым студеным утром, когда солнышко только мазнуло рыжим окоем, пригрезилось бесенку облако чудесное. Плывет себе, ветра не слушаясь, деревья огибает, да вроде как, к нему…
Протер он глаза окоченевшими пальцами – и впрямь, плывет. А тут еще и бренчанье такое сладостное послышалось, да духом благодатным повеяло. Как весной в барском саду, когда диковинные цветы-акации распускаются. Смотрит Оська во все глаза, носом шмыгая, а облачко снижаться стало. И увидел бесенок, что сидит на облачке Захарка, поповский сынок, в белом весь, чистом, а на вихрах его рыжих светится что-то. Да вроде как крылья за спиной подрагивают. Свесил попенок ноги вниз, арфу золотую между коленок зажал и тренькает себе, на него смотрит ехидно.
- Привет, - говорит, - нахаленок! Вот и свиделись!
- И тебе привет, Захарка… Ты что, преставился что ли? - Оська проглотил оскорбление. Был у него отец, был, и что с того, что он, Оська, раньше срока родился?
- Да уж давно… Тятенька за меня молился, свечек, наверно, тыщу извел одних, так что я в раю теперь служу. Благость душам – Захарка хмыкнул презрительно- чистым приношу. По делам их. И знал бы ты, Оська, как у нас в раю хорошо! Пряниками печатными кормят, сахару дают без счету… А как на облаках в городки играть сладко!!! И птички поют дивные! Вот!
Рыжий поболтал ногами, устраиваясь поудобней, и арфа ухнула в сугроб.
- Что ты уставился! Поднимай давай! – заверещал ангел.
Оська, стоял, поджав пальцы на покрасневших ступнях, и от неожиданного окрика упал в мягкий снег. На карачках пополз к злополучному сугробу, зарылся, отбрасывая слежавшиеся куски сведенными руками и, наконец, пальцы коснулись чего-то, обжегшего кожу. Бесенок, вскрикнув, вытянул арфу.
- Ты!!! Давай сюда!!! Запачкаешь своими нечистыми руками, рогатый! Дай сейчас же! – завизжал Захарка и брезгливо протянул за инструментом холеную белую ручку.
Оська только вздохнул. Тот ничуть не изменился.
- Слышь, Захар, а ты… того… попроси тятю за меня помолиться, а? Авось и снимется с меня проклятье маменькино, может, отпустят на землю-то, обратно…
Бесенок поднял глаза и во взгляде поповского сынка прочел ответ.
- Что? Да не станет мой тятенька за бесов молиться! Тут о душе думать надобно, о моей, о маменькиной, некогда ему! И вообще, что одним на роду начертано, то другим перебивать не след! – закончил Захарка отповедь, назидательно подняв палец, как делал, бывало, его отец, поп Прокофий. – Так что, служи, бес, пока не отслужишь все сполна.
- Да я… - только и промямлил Оська, как облако с сияющим ангелом поднялось и плавно заскользило прочь. Ветер донес треньканье и издевательский хохот.
«Как был ты, Захарка, сволочью последней, так и остался…» - подумалось малышу. По обмороженным щекам текли слезы.
… - Вот… Почему так, … дядя Иона? Почему одним все, а другим… другим… Пропадать мне теперь, все одно. Хоть бы вы меня насовсем убили уже… - Оська тяжело вздохнул и хлюпнул носом. – Ну, что вам стоит? Перекрестите в сердцах, с лютостью в сердце, может и… Хри… ну, бога вашего ради!
Мимо прошел деревенский сапожник Афоня, гладко прошел, не споткнулся на привычном месте. Увидел он монаха, что на краю сидел, на пыльной траве, и поклонился ему в пояс. «Зрав буди, добрый человек» Монах, словно отвлекся от чего-то, кивнул ему и снова обернулся к чему-то рядом с собой. Афоня протер глаза, перекрестился торопливо и рванул от того места подальше.
- Не могу я, Оська. Был бы ты бесом прирожденным… Да нет, все равно бы не смог. Тут, малец, даже если сам патриарх за тебя молиться станет, наврядли что получится. Как мать сказала, так и быть тому. Только… - черноризник умолк и надолго задумался.
Думал он так долго, что Оська иззяб. Дело шло к вечеру, деревья отбрасывали на поле длинные тени, похожие на огромные черные зубы. Когда мамка рассказывала им с братишкой сказки, такие зубы малыш всегда представлял у страшного Волка. От воспоминаний бесенка передернуло. Он как наяву увидел старшого своего, толстяка Фионина, из потомственных чертей. Увидел, как тот расхаживает, хвост кольцами причудливыми завивает, загогулины в пыли чертит… Как придумывает он для Оськи-никчемыша кару жуткую…
- Эх, Оська, задал ты мороки… Можно твоему горю помочь. Побороться можно за душу твою. Надо же из кабалы тебя вызволять... Дай мне, брат срок, найду я средство. Где родители твои живут?
И поверил Оська. Ведь не может же быть, чтоб на белом свете одним только Захаркам жизнь была?!
А брат Иона вздохнул, и ... поплевав на руки, откатил камень на место.

на третьем месте сразу два опекуна:
Людинка-щомаєхатинку с его беспокойной вечеринкой и
Ветер обычное дело.

Второе место, кхм… опечатка что ли, вот Gattyская сила. Меня-то за что?
Мечта.
Не, тут точно опечатка, вот Franka
Кабала.

А, ну вот и самый отличившийся: ersh57 Леший и черт.

Собственно все, чего сидим, работать, работать, я что тут вам Вождь пролетариата по три раза повторять?! А ну работать! И благодарность захватить не забудьте.:diablo:

Момент номер раз - в первых же абзацах неприятно-рваное построение фраз, они обрываются на полуслове. Как будто автор, вместо того, чтобы рисовать, краской в холст плюется. "Баечный" стиль, в принципе, такое прощает, но в данном случае не оправдано - не получается втянуться.
Момент номер два: не всегда удачный порядок слов. Иногда изменение порядка, нелогичное, играет на эффект. Но не в таком случае:
"В нем любили прятаться мальчишки, играли когда в войну" Изменение порядка слов сделано коряво.
Момент номер три: алгоритмичность в описаниях.
"Пролетавшая по своим делам кукушка разглядела сие безобразие. Она опустилась на ветку. Примерилась как следует к нарушительнице. Потом ка-а-ак клюнет!" Порядок действий - №1, №2, №3. Если сделать одной фразой, этот эффект уйдет. А так получается сценарий, не художественность.
*
- Неудачное звукосочетание.
Момент номер пять: повторы. *
насмехается.
Опять повтор. А для пущей образности можно было вспомнить, что происходит с чихающим человеком - он морщится, сгибается и резко распрямляется, трет нос руками - потом выбрать из этой последовательности что-то и поставить вместо повтора. И нет повтора, зато есть описательность. :)
Момент номер шесть: много местоимений - "его", "него", причем совсем рядом друг с другом.
***
В принципе, основные неровности. Делать полный разбор, с вариантами исправлений, не буду, иначе напущу кучу собственной стилистики и текст потеряет твою индивидуальность. Но править есть что, и править много. :)))