Первая глава.
Я стояла и смотрела сквозь стекло моей комнаты на улицу. Косой сентябрьский дождь безжалостно лупил по стеклам в поиска щели, чтобы с облегчением пробиться внутрь. Даже дождю было некомфортно на бесприютной пустой улице. И под этим дождем мне совсем не хотелось пройтись по городку босиком.
Я огляделась вокруг (пришлось отвернуться от окна – не могла больше любоваться печальным пейзажем) и увидела три пустых кровати. Моя стояла в углу, у второго окна, посередине – постель Ариадны, а в следующем углу – кровать Рут. В этом общежитии нас размещали в комнатах по три человека.
Две недели тому назад, когда Хелига практически закончила оформление документов и нас зачислили, Хел этак небрежненько сообщила мне, что она сделала мне все документы. (Не думайте, они не могли быть настоящими – кажется, у Хелиги занкомства еще в Модгинской типографии…) И бросила мне пухлую стопку свежих бумажек – синих, зеленых, красных. Пролистав всю эту муть, я поняла, что меня так взволновало – чего-то очень существенного там не было. Чувствуя, будто сердцем, я заглянула в паспорт. И увидела ЭТО. Имя – Камала Нуар. Теперь меня зовут так. С обреченным видом я положила все эти справки о прививках, о рождении, и прочее и прочее в сумку с вещами и забыла о них. Но мысль об этом жутком имени не давала мне покоя. Хотя, сейчас я уже почти привыкла.
В первый день сентября я проснулась и поняла, что уезжаю из Идий. Верней, если говорить точнее, - вспомнила. Вспомнила, зачем вчера Хелига привезла мне из Модгина какие-то белые крахмальные рубашки, и черные строгие юбки до полноги. Еще были туфли, и прочее… Не помню – этот день прошел как во сне. Я спрыгнула с жесткой кровати и кинулась собирать чемодан. Побросав в жутком беспорядке немногочисленные шмотки, я схватила тонкий черный кейсик с документами и побежала вниз. А там меня уже ждала Хелига с приготовленным для университета букетом отвратительно розовых роз. Одан стоял там же, только его кейс был и чемоданом, и хранилищем для бумаг. Или это был не кейс, а тонкий чемодан? Сейчас уже сложно сказать.
Хелига со своей модельной улыбкой сообщила мне, что я проспала и мы опаздываем, вручила мне цветы и торопливо запихнула в салон экипажа.
Мы приехали, и, как и предупреждала Хелига, безнадежно опоздали. Поджав губы и, с легкими опасениями за нас, Хелига вошла в здание школы и и пошла к директрисе – попросить, чтобы мы сразу пошли в комнату, минуя все церемонии. Я видела, что Хел очень боится за нас, но больше – за себя. Она сама говорила, что училась там, и тогда директриса (не помню, как зовут) была её научным руководителем. Она ей лично сдавала все экзамены. Провалилась, но родители потом забрали её из университета. Потом хотела выйти замуж… На этом Хелига обычно прерывала свои рассказы.
Итак, она пошла к директрисе. Мы с Оданом постояли, я немного потряслась, постучала в тишине зубами. Одан стояли не шевелился – ему все были нипочем. Вернее, он тоже волновался, н держал это все очень глубоко в себе. А я не могла – не хотела показывать, что боюсь, но не могла удержаться. Я дрожала сама собой, и ничего не могла с собой поделать.
Я осматривалась, тогда немножко дико, и не могла понять, чего так боюсь. Я чувствовала, что три года, которые я проведу здесь, не пройдут для меня даром. Я чуяла это кожей. Мне казалось, что теперь этот постоянный надзор, соблюдение жестокого устава и прочего загоняет мой свободный и все же спокойный темпермент в нерушимые рамки, которые мне совершенно не нужны. Зачем? Тех знаний в магии, что у меня есть, мне вполне хватает. Однако нечто сдерживало меня бросить все и сбежать, оставив лаконичную прощальную записку. Меня бесила мысль, что все мои сверстники будут с образованием, а я, как последняя дурочка, без. Не могла я вынести этого.
Эти серо-желтые стены из одутловатого камня меня пугали. Никогда я так не пугалась, как сейчас. Я ведь было множество эпизодов, когда можно было по-настоящему стучать зубами от ужаса и трястись всем телом. Но я делала это именно сейчас. Странна человеческая психология!
Я встяряхнулась и оглянулась на Одана. Он стоял с тупо осматривался вокруг. Я заметила, что взгляд его задержался на одинокой картине, которая смотрелась на стене неожиданно и немного отвратительно. Я про себя её окрестила «мальчик цвета радиации». И действительно, мальчишка с желтушныим цветом лица в кислотно-желтом костюме выглядел попросту нелепо. Одан стояли смотрела на это произведение с легким отвращением.
Слегка покачиваясь на каблуках, возвратилась Хелига. Она несла при помощи магии перед собой наши чемоданы, и когда она сообщила, что сейчас нас разведут по комнатам, я вздохнула наконец с облегчением – но в то же время с тревогой. Я забыла поинтересоваться, отдельные ли будут комнаты. Но как только я представила себе количество учеников, то сразу поняла – нет. Однако мысль о житье-бытье в одной комнате с еще какими-то девчонками заставила меня вспомнить все саме мрачное, что было в моей жизни. Еще одной общаги мне не пережить.
Я вдохнула и пошла вслед за сухонькой маленькой женщиной, которая повела нас в жилой корпус. Потом она отвела меня в женскую половину, Одана – в мужскую. Я застыла перед рядом одинаковых дверей, не в силах представить, куда мне пойти. Будем надеяться, что там никого нет. Мой чемодан завис передо мной в воздухе, ожидая моего решения – в какую комнату ему направиться. Поэтому он наяно загоражвал мне дорогу. Я разозлилась, и наугад влетела в какую-то комнату. Пришлось обогнать чемодан, а он, радостно свистнув, залетел вслед за мной.
Переступив порог и аккуратно закрыв дверь, я замерла с поднятой для шага ногой. Три кровати в комнате стояли, и на одной из них сидели, вальяжно развалившись, две девушки. Они казались мне младше меня, но по количеству косметики на их лицах этого нельзя было сказать. Даже Хелига с её очень широкими взглядами краситься скромнее (если это слово применимо о ее пепельных, специально под глаза, тенях и лиловых помадах). И все же – с ними, мне кажется, придется жить.
- Чего приперлась? – спросила одна. Видимо, я грубо прервала их задушевный разговор.
Две пары голубых глаз проследили за тем, как мой чемодан повис над комнатой и упал на кровать в углу. Она ему как-то больше понравилась.
Я посмотрела на них, и сначала промолчала. Но потом не стерпела и вступила в разговор.
- А нельзя повежливее?
- Хм. – презрительно хмыкнула вторая с воспаленными прыщами, едва прикрытыми косметикой, и оскорбительно отвернулась от меня.
Я села на кровать и посмотрела, нет ли где-нибудь тумбочки. Раскрыла кейсик. Который для пущего удобства Хелли запихнула в чемодан, и достала черную папку-чемоданчик. Там лежали все-все документы и деньги – Хелига дала мне и Одану. Удивительно, что она так заботится обо мне. Вину, возможно, все еще чувствует.
«Нет. Я сказала – нет. Прекрати.»
Я обратила внимание, что куда-то подевала цветы. Потеряла, наверное. В карете забыла. Оно и к лучшему. «Подаришь тому преподу, который сразу больше всего понравится» - слова Хелиги. Она, возоможно права, но я ненавижу подлизываться. Или все-таки стоит?
- Ты видела того парня внизу… Он опоздал – красивый такой. Темненький… - одна из этих злюк мечтательно вздохнула. – Как ты думаешь, какого цвета у него глаза?..
Я слышала обрывки того самого разговора, который случайно прервала. Думаю, по эти строчкам легко можно определить, с соседками какого сорта свела меня судьба.
«Про кого они говорят? Про Одана что ли… Ему придется отбиваться от женского пола, видимо.»
Я рассмеялась своим мыслям и вышла в коридор. То был первый день… Я пока ничего здесь не знала.
Я отсчитала дверь от входа, запомнила, чтобы потом не ошибиться. Осмотревшись в темном коридоре, освещенном лампочками, которые смотрелись поистине невообразимо на старых стенах, я пошла на лестницу, чтобы пройти в главный корпус. Там нас ждала Хелига – Одан к тому времени уже спустился.
- Ну как? – Хелига глянула на меня, заметила, что я какая-то слишком мрачная.
- Мрачно.
- Ты тоже?
Одан посмотрел на меня, с твердым впечатлением – это не университет магии, а черт знает что.
- У нас в комнате пять человек. – Скулы Одана яросто заходили под кожей.
- А. У нас три.
- Ну ладно, бедные дети, обустраивайтесь. Надо будет чего-нибудь привезти, сообщите мне.
Хелига улыбнулась, ласково потрепала Одана по голове, погладила по плечу меня и распрощалась. Она подежала к выходу как-то слишком поспешно – только пред тем, как закрыть дверь, оглядела первый этаж. С ужасом, наверное. И с облегчением, что наконец покинула это место.
- Ну как?
- Да никак. Кстати, готовься: придется тебе отбиваться от толпы поклонниц. – Я ехидно улыбнулась. – Вон, сейчас эти Дианы уже на охоту отправятся.
Одан одичало поглядел на меня, и отвернулся. Обидился.
Я посмотрела вокруг – на сводчатый потолок, и прочее… Сразу видно, чего здесь не хватает – возмущенных, шумных потоков учеников. Не знаю, откуда я это знаю, видимо, просто чувствую. И ведь я училась уже где-то? Тогда… Наверное, мне придется что-то рассказывать о себе. Но что?
«А, не парься – наври что-нибудь. У тебя ведь хорошо получается!»
Я посмотрела на мощную фигуру Одана, который рассеянною и все же очень сосредоточенно бродил мимо стены с картинами. И тут поняла, что теперь совсем не боюсь. И не сломаюсь. Первое боевое крещение уже было, так что теперь? Я сильная ведьма, наведу на них что-нибудь, и нет проблем! Да и кулаки у меня… В легких затрепетала эйфория – я почти счастлива. Я чувствую себя. Как перед боем, перед чем-то большим, важным. Это ведь первая стадия моей жизни, важная и нужная. Я научусь профессионально колдовать, а еще научусь общаться с окружающими. Вылечу, наконец, этот синдром отшельника.
Главное, не потерять себя саму в этой суете. Меня будут делать такой же, как и многие. Будут вытравлять чувства. Будут изымать все, что блокирует эмоции, но я должна все это сохранить в себе. Не стать еще одной частицей этой бесцветной тупой толпы, которая формирует школьное общество. Остаться за гранью этого – это ведь так просто.
- Одан.
- Что.
- Да так, ничего. Знаешь, пообещай мне кое что.
- Что?
- Ничего, - азартно хохотнула я. – Пожалуйста, если мне понадобится твоя помощь – ты поможещь мне?
- Не знаю. Ладно, хорошо.
Внезапно мы услышали хлопанье нескольких дверей и топот сотни ног. Одан торопливо выхватил из кармана пиджака темные очки (не те, что раньше – те сломались), надел их и мы по своим норам. Стайки девочек и девушек стали догонять меня, а я поскорей залетела к себе. Вот и все! А завтра – учиться!

Глава вторая.
Каждый день я вставала и шла на занятия. Как ни странно, учебников таскать совсем не приходилось – все брали в библиотеке или все рассказывали преподаватели. Но все это было приятной, мелкой и не самой важной стороной дела – пока на м дже домашних заданий не задавали. А просто рассказывали. Учеба мне давалась даже больше, чем легко. Я иногда просыпалась и ловила себя на мысли, что урок, который нам рассказывали днем целиком остался в моей голове.
Каждый день я вскакивала по будильнику чуть свет и отправлялась гулять на улицу – в студенческий городок. Там располагались коттеджики тех студентов (в основном из старших классов), которые не смогли или не захотели жить в общежитии и сняли себе отдельное жилье. Я сама надеялась на это - наблюдать каждый день с утра моих соседок без косметики – это страшно. А жить в деревне – это было бы даже больше, чем прекрасно.
Я быстро проходила мимо длинной череды уютных одноэтажных домов и бегом убегала в парк. Осенние желтоватые листья тихо шуршали на ветвях, а я под этот нежный звук сонно прохаживалась по аллее. Мне всегда по утрам зотелось спать – а все опять же из-за моего неприятного соседства. Ариадна до глубокой ночи гуляла со своим парнем, который тоже где-то здесь учился (на старшем курсе), а потом пересказывала Рут. Длилось это все примерно до двух часов ночи. Рут сама пока не имела парня – так, мелочи. Зато теперь она всерьезно вознамерилась покорить Одана. После второго пролитого на моего бедного знакомца стакана чая в столовке он уже всерьез обозлился. Рут, как только увидела нас вместе (знаете, надо как-то поддерживать старые занкомства), то это стал веским поводом относиться ко мне с недоверием. Тем самым часы моего сна еще сократились, а остальные неприятности меня не волновали. В последнее время я научила себя воспринимать жизнь как сторонний наблюдатель – помогло.
Итак, я очень отвлеклась. Когда я гуляла так по утрам, мне хотелось задержать время подольше. Я ходила всегда с поднятой головой, чтобы смотрть на бесконечно красивое кружево листьев.
А потом – сразу на лекции. Немного об учителях. Наши преподаватели оказались в большинстве своем людьми довольно милыми. Они рассказывали нам о том, какую пользу возможно сдеалать с помощью магии, и какой вред. Рассказывали, какие заклятия есть в мире, и многое-многое, что нам так нужно и важно. Я меня все учителя просили немного задержаться после уроков. Они видели, что я вся свечусь от силы. (Мне Одан рассказывал – он это почему-то видит. Говорит, что у меня аура светится бриллиантовым светом.) Учителя меня расспрашивали, потом объясняли. Я иногда даже не слушала – я знала, что должна быть очень осторожна.
Нас учили истории магии. Мои однокурсники ненавидели этот предмет, а я обожала – из-за его необычной, тайной силы. Я сама видела, как происходит распад общества, даже не распад – а какая-то перемена, сбрасывание старой кожи. А так как на истории нам рассказывали также и почему происходят всякие инциденты с магией, мне было вдвойне важно это знать. Я до сих пор не могла никак понять, почему все так хотят власти, хотя недостойны её, почему они хотят богатства, когда ничего не сделали для этого, ничего того, что было бы полезно другим. Когда они хотят мести одному, жертвуя для этого сотнями. Я не понимала. Учительница истории мне сама по себе очень нравилась – она была добрая, хорошенькая и в очках с легким синим затемнением, которое подсвечивало серо-зеленые глаза, которые всегда смотрели с неизменным уважением и умом, но никогда – с унизительным пренебрежнием или преклонением.
Учительница по языку была милой, но чересчур доброй. Или мне казалось? Ну, нельзя её за это судить. У преподавателя заклинаний был очень вредный характер, он никогда не давал исправить ошибку, у учителя концентрации был спокойный характер, но мне он не нравился, потому что редко говорил правду кроме как на уроках, и всегда говорил загадками, намеками, порой совершенно неуместными. Короче, у учителей были свои достоинства и не достатки, я порой злилась на них, иногда наоборот, но все равно – они мне казались не самой главной частью пейзажа. Каждый день я слушала нудные рассказы, или же очень интересные, мне ставили оценки. Но все это как-будто не было очень важным. Я училась, и постепенно составляла мнение о людях (напомню – и не только о них).

Лязгнула металлическим замком дврь комнаты. Это Ариадна пришла со свидания. Я накрыла голову одеялом, и попыталась заснуть.
На следующее утро я проснулась, и немного не могла придти в себя после ночи. Спала плохо, а вставать все равно пора. Будильник настойчиво светился в мягком свете солнца сквозь изумительные светло-янтарные занавески и подавал отчаянные сигналы. Я с трудом выпуталась из одеяла и стянуа со стула форму. Белая кофта и черные брюки поволочились вслед за мной в ванную. Там я немного освежилась, оделась и вышла. Схватила теплую кофту на молнии, специально для прохладного утра, сумку с парой тетрадок и вышла из комнаты. Светильники узцмленно мигнули и погасли – это совершщенно дикое электричество как всегда все напутало. Оно должно ыбло выключаться на ночь и реагировать на присутствие человека. Мои соседки и парни из соседнего корпуса радовались этой смешной нелепости, а меня она немного изумляла. Тихонько прокралась мимо дежурной преподавательницы и вышла на улицу.
«Как хорошо!»
Только и успела подумать. Сначала, выбравшись из душного помещения, прохлада меня порадовала, а потом стали мерзнуть руки. Я, вялой походкой добралась до парка, немного прошла, но поняла, что еще сплю. Увидела впереди скамейку, практически доползла до нее и легла. Хотелось закрыть глаза и заснуть пары до третьей, но понимала, что нехорошо пропускать занятия. А тридцати минут мне и так хватит.
- Спишь?
Я услышала голос и вздрогнула – господи, кто это? Нужно было подняться, но я знала, что не могу – иначе позвоночник сложится просто пополам. Только повернула голову и увидела сочувственный взгляд Марвада.
«А, это он… Наверное, у его родителей слегка не в порядке с головой – дать мальчику такое имя.»
- А? – тихо простонала я.
- Все ясно. Ты каждый день здесь? Я меня окна сюда выходят. Каждый день тебя здесь вижу.
Я почувствовала легкий стыд, на щеках выступил горячий румянец.
- Да нет, просто проветриваю голову перед уроками.
«Невпопад ответила.»
Я посмотрела во внимательные узкие глаза Мара, и поняла, что он не смеется надо мной. Я вспомнила, что до сих пор валяюсь на лавке и быстро поднялась. Этот мальчишка вызывал во мне странные чувства – он был не сорвиголова, как другие, не идиот, не трус, не корыстолюб, не ябеда. Не ледник, как Одан. Хоть характер Одана иногда даже очень мне нравился. И все равно, Марвад со своими восточныыми чертами лица казался мне немного… Я не могла разгдать его. Он стал ко мне как-то уж слишком внимателен – а я упустила момент, когда. Возможно, это реакция на новость о моем редком уровне. Я не знала.
- Тебе спать не дают?
- Ага.
- Мне тоже. А ваш Одан – это просто робот какой-то. Ты знаешь, что он спит по пять часов в сутки?
Да, они ведь с Оданом соседи по комнате! С ними еще этот, коротышка… Морилан, что ли?
- Знаю. Он может долго не спать вообще. Двое суток где-то.
- А… Знаешь, у меня был друг, который однажды сторожил что-то у своих родителей… Так вот, он просидел там без отлучки почти трое суток, - сказал Мар.
- А может, он спал все это время?
Я поднялась и пошла по аллее. Сон весь куда-то ущел.

Пустая аудитория, с какими-то фантиками, летающими от свозняка, навеяла на меня самые мрачные воспоминания. Верней – эмоции. Я чувствовала пустоту, совершенно неуместную. Я бросила сумку на свой стол в первом ряду и села на стул. Мар приземлился где-то позади меня. Скоро и все наши подкатят.
- Камал, у тебя ручка есть?
Я пошарила в сумке и протянула Мару ручку.
- Держи.
Вроде бы, такая обычная фраза, а впечатление от неё… Плохое, в общем.
Высокие окна, отражающие люминисцентный свет ламп, некстати включенных, пререломлли сияние небесного светила. Пятнадцать минут мы сидели молча – я смотрела в окно, а Мар – не знаю. Однако зыбкая тишина оказалась нарушенной грубыми возгламаи, треском раскрываемой двери и ввалившейся туда толпой учеников. Среди разноцветных голов мелькнула крашеная полосками головка Ариадны и рыжевато-белая копна Рут. Там были наши модные тусовщики – Джед, Ярмана, и красотка которой поклонялись практически все наши ребята – Аласта. Мне она не нравилась. Я не понимала почему – то ли дело было в её ненастоящести, фальшивости, или в её сногсшибательной кукольной внешности, которой я немного завидовала. И все равно – мне показалось, что как только эта разноперая толпа вошла в аудиеторию, эта спокойная, особенно сосредоточенная, учебная атмосфера рухнула. Внезапно, и совершенно неожиданно прозвенел звонок, зовущий к началу. Одан влетел в аудиеторию, когда звонок еще не отзвенел – он был как всегда идеально пунктуален. А я знала, почему он выбирает это время – в этот момент все рассаживаются по местам и не обращают внимания на всех входящих, будь то даже учитель. Одан бросил свой кейс на стол рядом со мной и сел сам.
«Как всегда – спасается от женского общества. Кстати, хороший прием.»
- Привет.
- Привет.
Я лениво поглядела назад. Сейчас первый урок – учителя, естественно, опаздывают. Но для моих одноклассников не было правила, что после начала урока нужно вести себя тихо, или хотя бы находиться на своем месте. Наша элитная группа как всегда расположилась на парте нашей самой модной «приме» Аласте-второй. Оказалось, что это смешное имя само по себе очень популярно. Сама вторая Аласта была страшна, как наша жизнь. Однако её странная особенность окружать себя людьми действовала магически. Я у нее интреса не вызвала, Одан на неё просто плюнул с высокой колокольни, Марвад ей не понравился (пока – она сама на посиделках в женском туалете рассказывала), а те, что уже образовали свои группировки, пока не желали сливаться с её «элитой». Но и без того она вовлекла в свое сообщество больше трети курса. Мне было глубоко противно на них смотреть. Они стояли и смеялись над чем-то, а Аласта была как всегда во главе угла. Она рассказывала какую-то дикую историю, бурно жестикулируя и воспроизводя какие-то телодвижения в прохожд между рядами.
- … он так ко мне подошел, и сказал: «А можно с вами познакомиться?» А такая: «Пацан, а что, понравилась?» Он такой: «Да». Ну вот, мы пошли, потанцевали… Наглый такой, вообще…
И лениво потянулась.
- Кстати, мы теперь ходим заниматься гимнастикой вместе. Только он в старшей группе. Иногда у нас занятия ведет. Ну такой крутой в общем! Не то что Сатман – он меня так бесит, у-ужас! Такой вообще стал идиот.
Она поправила узкие брюки, еще больше подчеркивавшие короткие ноги.
Хлопнула дверь и вошла учительница. Госпожа Гёрнал оглядела класс, вздохнула и села за стол, просматривая какие-то бумажки. Потом поднялась:
- Здравствуйте.
Мы всем классом поднялись и кивнули головами, в знак приветствия. Я услышала шепот сзади и оглянулась – оказывается, Аласта-вторая не посчитала нужным для себе этот знак учтивости. Она сидела и копалась в своей кожаной сумке, украшенной стразами и какими-то бусинами.
«Какая безвкусная сумка! Вырви глаз.»
А её поступок показался всему классу каким-то героизмом.
«Ну и что – зачем лишний раз демонстрировать, что ты невежественная и неотесана? Илиотизм какой-то.»
В душе я лелеяла надежду, что госпожа Гёрнал накажет её как-нибудь. Я чувствовала, что ненавижу её. Уже.
- Э –эй, Аласта Помпей, тебе не кажется, что мы немного не совпадаем уровнями?
- Конечно, я ведь выше. Сижу.
Госпожа Гернал преподававшая мои любимые направленные разряды, посмотрела, хмыкнула, и продолжила урок.
- Камала! – услышала я отчаянный шепот сзади.
Я обернулась и увидела круглое лицо Джеда – он строил из себя идеального ученика и сидел на второй парте. Это было как индикатор сопсобностей и желания учиться. Например, Аласта и Рут сидели гдe-то очень далеко.
- Что?
- Передай Одану. От Рут.
Я приняла ручку, с туго затолканым в колпачок клочком бумаги.
- Тебе, – сказала я. И протянула ручку Одану. Он не читая выбросил ручку назад.
«Бедная Рут.»
Госпожа Гернал еще немного покапалась в кипах работ, сданных учениками, которые валялись у нее на столе, встала и начала объяснение.
- Ребята, я вас заранее предупреждаю, скоро будет первая контрольная, готовьтесь.
Она энергично взмахнула руками и в воздухе показалась таблица с нашими именами, и клеточками, которые пока оставались пустыми.
- Это ваш табель оценок. Пока он пустует, но после первого экзамена окажется немного заполнен. Вам будет поставлено три оценки: за практику, на знание теории, и на вопросы по разным предметам. Готовтесь, готовтесь. – она сурово посмотрела на болтающий и посмеивающихся девчонок на задних партах и приступила к объяснению.
На уроке на меня набредает такое состояние, которое сложно назвать расслаблением или же напряжением. Я верчу в руках какой-то предмет, и думаю иногда на темы, которые слабо касаются урока. Например, какая на улице погода, что буду делать вечером, сколько задано на завтра и т.д. Слушаю, раскрыв широко уши, только когда о-очень интересно. На уроках госпожи Гернал почти всегда.
- Первое правило направленного колдовства, это, как я вам уже и говорила, точное, кратко и правильно сформулированное желание. Короче, - всегда нужно занть, чего хочешь. Опять же, возникает проблема – в тот момент, когда ты создаешь внутри себя направленную энергию, то она должна выйти из тебя в тот момент, когда другая мысль не пришла тебе в голову. Я знаю, что с одной стороны это кажется полным бредом, - учительница грозно посмотрела на опять шумящих «говорунов», - но вам этот анекдот очень поможет. Скажи, чего тебе в данный момент хочется?
Этот вопрос она адресовала мне.
- Ну… Не знаю даже. Чтобы урок поскорее закончился.
Учительница улыбнулась:
- Хорошее желание. Как ты можешь это сделать?
«Было что-то такое? Корректирование времени? Что???»
- Я могу откорректировать время.
- Нет, это не возможно. Другие ответы.
Я раздосадованная, принялась крутить ручку. В то же время я прислушивалась, желая услышать правильный ответ. И все равно, каждый прокол так злил меня! Просто до ужаса.
- Можно направленным рязрядом исправить вашу память, потом сотворить звуковую иллюзию. – услышала я тонкий голос Аласты-первой.
«Какая она умная!»
- Хорошо. Итак, продолжаем. Главное, что вам прпидется запомнить, прежде чемвы приступите к практическим работам – вы всегда должны думать о том, что может сотворить ваше колдовство. Особенно это касается тебя, Камала.
Я посмотрела вверх, и похолодела под пристальным взглядом учительских глаз. Я также я почувствовала на своей спине еще десяток пар глаз, которые глядели на меня.
«Теперь шепчутся, обсуждают, почему это именно меня касается.
Гернал слишком как-то строго на меня посмотрела. Интересно, почему? Не может быть, чтобы она вспомнила про то происшествие в Модгине… Хотя, прошло всего пол-года. Это маленький срок. Неужели она…»
Кодекс, - по магии? – совсем прекрасно. И как это вообще можно принимаь?
« О чем они вообще говорят?»
Однако чем больше я старалась, тем меньше до меня доходили въедливые голоса учителницы и учеников… Все стало таким далеким… И только то, что я чувствовала тогда. Почему сейчкас мне больнее?
«Не плакать…»
Я успокоилась, как могла, и стала стараться слушать. Минуты текли очень медленно, но при разборе главы восьмой кодекса мага мне удалось немного поспать. А конкретно – подумать о своем. На перемене – рвану в библиотеку. Я там еще ни разу не была. Надо бы посмотреть на здешнюю библиотеку. Интересно, она меньше, чем была в моем доме?
«Жалко, что там я не успела ничего толком изучить. Порой кажется, что библиотеки- протсо отвратительная вещь. Там всего слишком много, знания становятся широкими, но совершенно поверхостными. Надо быть просто страшно внимательной, чтобы все запомнить и ничего не упустить…»
Краем уха я расслышала домашнее задание – восемьдесят старниц кодескса мага, седьмая глава «Направленной магии» и подготовка к экзамену, - и пулей вылетела из кабинета. Издалека услышала, как меня позвал Марвад, но не оборачиваясья пошла прочь. А хожу я быстро.
Судя по тому, что нижний этаж был сплошь в кабинетах для учителей и всяких администативных помещениях, библиотека могла находиться и там. Я вышла на «главную магистраль» - основной коридор и пошла к дальней стене с весящим на стене в рамочке расписанием а рядом – планом университета. Волны народа, сккатывающегося с разных лестниц сметали все на своем пути, образуя мощный поток. Большая часть, конечно, неслась на крыльях голодного желудка завтракать в столовой. Я там есть не могла – эта пища, сделаная в очень оригинальной форме… Описать эти квадратные котлетки очень… хм, интресного зеленого цвета просто невозможно. Да и не стоит.
Какая-то долговязая девчонка рухнула на меня, и я ударилась виском об стену. Потом она торопливо извинилась и побежала вперед. А я чуть не села на пол – так замелькало перед глазами и закружилась голова. Но потом встала и посмотрела на желтоватый лист плана. Черные змеи четких коридоров и витиеватых переходов вились по бумаге каким-то запутаными нитками, но я смогла разглядеть в слабом свете электричества тонкую косую надпись – библиотека. Она на первом этаже… Рядом с кабинетом директора. Хорошо.
«Там какая-то такая щупленькая дверь… Может, помещение просто большое? Но вообще там рядом сразу учительская идет…»
Я удивилась и пошла в дальний конец коридора. Сосчитать, сколько раз толкнули, наступили на ногу, и т.п. просто невозможно. А мне и не особенно хочется – это все приходящее. Я остановилась перед старой, немного кривой и рассохшейяся желтой дверью, нелепо смотревшейся на мощной стене. Не стучась я вошла.
Едва вошла, мой взгялд упал на пол, где валялись в страшном беспорядке какие-то тоненькие недостойные брошюрки в бумажных преплетах. С трудом отведя взгляд…
Конструкции из крашенных металлический и деревянных деталей гнулась под небольшим весом стопок каких-то книжечек. Правда, попалась полка со значительными толстыми книжищами, с золотой печатью университета на корешке. Но эта полка была всего одна-единственная. И, как я поняла, там стояла в основном классика, книги по истории и огромный толмуд – «Кодекс мага». Больше ничего, заслуживающего внимания, не было. Только какие-то подшивки старых школьных газет, и какие-то бесполезные справочники.
«Это называется – школьная библиотека??? Частные собрания больше!!!»
Я посмотрела на все это, и не найдя (Ура!) никакой библиотекарши в огромных очках, я ушла, так, что никто и не знал, что я там была.
- Э – эй! Постой.
Вдруг, какая-то тень метнулась и встала передо мной. Это оказалась тонкая девчонка, видимо, со старшего курса. Быстрые сияющие глаза и волосы с проблесками рыжины цвета юного каштана взволнованно сияли.
- Ты в библиотеку хотела, да?
- Ага. Вот и дохотелась. – От возмущения даже тихо говрить не получалсь, почему-то переходила на крик.
- Так она ведь не здесь!
- Как? Я на плане смотрела…
- Ты с первого курса, так? Библиотека вообще не находится в школе. Все уже давно это занют – просто не пользуюся той, настоящей, только в крайних случаях.
Вдруг прозвенел звонок – а я не помнила, в какой кабинет мне нестись.
- Так, ладно – после уроков перед главным входом, хорошо? Пока.
И незнакомнка улетела прочь. Я подхватила сползшую с плеча сумку и помчалась на второй этаж – кажется, сейчас у нас язык.
«Да уж. С ума сойти.»
Я примчалась в кабинет, и толкнув дверь, влетела в кабинет. Никто меня не заметил – как всегда, в начале урока тусня еще не кончилась. Я села на свое место, и заметила, что Мар на этот раз приземлился прямо за мной.
«Он меня преследует, что ли? Никак от него не отделаться.»
И учительницы как назло не было. А этот шум немного бесил.
- Где ты всю перемену прошаталась?
Одан, не снимая очков, поглядел на меня.
- В билиотеке. Это просто позор! – я и не заметила, как опять заговорила слишком громко. Мар с задней парты так на нас посмотрел…
- Там же вообще ничего нет, - зачастила я громким шепотом.
- Ты тоже уже была там?
- А ты что…
- Да. Протаскался только зря. – Тонкие губы Одана сжались от злости в тонкую ниточку.
«Ну и что мне теперь делать? Не знаю, какбуду учиться. Надол же что-то читать!»
Погруженая в эти думы, я достала толстенную тетрадь по языку. Зачем мы его вообще учим? Нужен он мне. Ну, тем кто из флидов еще ладно, но ведь я-то… Дурдом какой-то. А теперь сиди и просиживай лишний час.
- Мал, дай листочек!
Я скрипнула зубами и шлепнула на задний стол двойной листик. Скоро в тетрадке ничего не останется. А тетерадка очень хорошая – с черными циклическими кругами. Я её в Модгине покупала. Тут вдруг открылась дверь, и весь класс как по команде оглянулся на дверь. Но это оказался наш местный «авторитет» - Александриш. Такой же популярный, как и Одан,но характером был гораздо хуже. Ему повезло, что он знал еще с детства большую часть учишихся на нашем курсе – и поэтому он своим положением был обязан прежде всего наличием количества друзей. Они делали его имидж, престиж и популярность. А еще говорили, что он каким-то боевыми исскуствами занимается, так что на него вешались просто пачками. Но ему, в отличие от моего друга, это очень нравилось. Можно сказать, что это вскружило ему голову, ведь он никогда не являлася на урок вместе со всеми, а приходил последним, дефилируя по аудиетории у всех на глазах. Перед моим носом, самое главное, прохаживается.
«И улыбается еще так мерзко. На лице написано: «Я уверен, что вы все сохнете по мне». Фу.»
Вошел Алекс и вслед за ним влетела на длинных тонких ногах, еще больше подчеркиваемых узкой юбкой, наша учительница. На фоне мощного, широкого Алекса госпожа Вигран смотрелась как былинка на ветру.
- Дети, здравствуйте!
«Дети… нам всем здесь по тринадцать, а то и больше…»
- Садитесь, - и тоний, пронзительный глас лекторши потонул в громком шепоте, который наполнил класс. Эта учительница, совсем молодая, неопытная, и не умеет орать так, чтобы уши закладывало. Я этот метод ненавижу, потому что сама всегда молчу, но вполне понимаю учителей, которые так делают – в нашем случае двух мнений быть не может, и действует на нас только старшный крик. «Клин клином».
Я поглядела сначала на несчастную преподавательницу, потом огялнулась назад, на курс. Все сидеи, и слабо обращали внимание на нее. На этот раз Ариадна была героиней дня.
- Мы гуляли по городу. Зашли в магазин. Представляете, там какой- то мужик украл у меня сумочку! Во–обще! – писклявила она, растягивая слова.
- Ко-ошмар! – поддакнула Рут. И тут же жалостным взглядом поглядела на Одана. =- У меня вынули косметичку, так там и деньги лежали! А моя мама…
Во всем классе существовало две группы – это крутые, и так, отстой. Я относилась к отстойникам. (Ха-ха!) Меня это все время очень забавляет – а они-то кто такие! Так. Группа идиотов, которые объединились, так как каждый по отдельности ничего из себя не представляет. Такие, как я, отстойники, сидели сейчас и листали правила по языку, что-то повторяли. А наша элита сейчас обсуждала что-то. Я не слышала почти ничего, но их восторженный тон наводил меня на мысли.
И я вся передернулась, когда поняла, как далека от них. За дни, проведенные в университете, я поняла, что у меня есть чувство юмора, в моем случае довольно желчного. Я умная, у меня хорошая память. И мои таланты в магии… Они достаточны, чтобы быть главой такой группировки, как у Аласты. Однако ничего подобного. Я всегда хожу одна, общаюсь с Оданом, и то редко. Марвад бродит за мной, так как не нашел ничего лучшего, чем со своим вторым уровнем втереться в доверие к самой мощной ведьме на курсе.
«А по сути – ты дурочка. У тебя должны быть подруги. Это ведь неестественно, быть одной в твоем возрасте. Вон они, сидят и обсуждают кто на нашем курсе самый симаптичный. Хо, Одан лидирует… И они более счастливы, чем ты со своим мешком мозгов и сосредоточенности. Не хочешь так, как они?»
Меня насквозь пробрало то, что опять одна моя половина знает все, и никак не может вторую заставить поступать правильно. Правильно ли? Опять эти сомнения.
Лениво посмотрев на доску, я заметила длинный список заданий и стала делать. Это единственное, что не давало мне совсем уйти в глубокий астарал.
«Не нужно тебе то, что так требуется им всем. Понимаешь, не нужно. Не открыть этим кючом колдовскую дверь. Нужен другой. Ты не нашла его пока. Только пока. И подруга у тебя почти есть – эта девчонка, которая сегодня встретилась в библиотеке. Она может стать твоей подругой. И если она интересуется книгами… Это будет очень хорошо.»
Казалось бы, должна быть довольна. Но нет… Что я вообще за человек такой? Не могу жить, как все нормальные люди. Трудности мне подавай, приключения. Сейчас злиться начну. Плохо, что на себя. Мне не с кем поговорить даже. Может, письмо написать? Кому…
«Хелиге? Нет.»
И действительно, кому? Одан вот он здесь, да он и не поймет всех моих девчоночьих тайн и проблем. Что я слушаю разговоры Рут и Ариадны по ночам, самой противно, но еще более противно от того, что мне в эти моменты чтобы с ними что-то такое произошло, что уничтожило бы их глупую радость. Как собака на сене, прямо таки. Одан не поймет, почему мне так паршиво, когда они все смеются, а я стою и не понимаю, над чем они ржут. Ада аж горло срывает от такого смеха.
Сзади раздался страшный, надсадный ржач Ады. Она, видимо, опять придумала что-то такое, над чем можно посмеяться. Темы, которые они предпочитали, мне даже вспомнить страшно.
«Она что, смеяться не умеет? Скоро мы будем любоваться на её гланды, которые вылетят от напряжения. Гадость, но все же лучше, чем ее смех.»
Ина – тоже не кандидат. Она не поймет всего того, что чувствую я. Она никогда в такой ситуации не оказывалась. Когда злишься на всех просто от того, что они не понимают и не принимают элементарных правил. Или я слишком правильная? Не знаю… Может, у меня синдром отличницы? Я читала о таком – это когда человек все и вся делает идеально, не может выходить за рамки дозволенного. И даже ведь не знаешь, что с этим делать.
Сквозь плотную стену мыслей я слышала, что учительница начала что-то говорить, но я не стала слушать. Опять что-нибудь на счет того, что мы очень плохо себя ведем, и прочее… Как я от всего этого устала! Какой толк вести себя хорошо, если все равно каждые день выслушиваешь всякие замечания, крики, оскорбления даже бывают. Почему я не могу вести себя так же, как они?! Они нарушают все правила, и наказания им не следует! И стоит мне совершить малейший проступок, все!..
От злости я сжала ручку в кулаке. Хруп!.. Пластиковая обшивка треснула…
- Что с тобой?
Одан повернул голову, и, одновременно быстро что-то строча в тетради, посмотрел на меня поверх очков. Серые глаза стали почти черными в плохом, неприятном свете. Цвета мокрого пепла.
- Ничего, - сказала я, и внезапно успокоилась. Какая разница? Я должна научиться быть сдержанной.
Одан хмыкнул и отвернулся. А я, назло всем, взяла и повернулась назад. Посмотреть на мой любимый класс. Они ведь, по сути, не такие уж и плохие. Они не виноваты, что я им совсем не интересна, как и они мне. При чем тут то, что они меня ни в грош не ставят. Им на меня плевать.
Аласта, её подруга, Джен, и новоприобретенная, Таяна, сидели кружком, и что-то обсуждали. Ариадна и Рут уже отсоединились от их общества, когда хит-парад мужской части нашего класса закончился. Они тоже сидели, и разговаривали. Изредка что-то писали.
Таяна взгялнула на меня и стала о чем-то шушукаться с Джен. Джен оказалась довольно милой девчонкой, но… Она в точности как и Таяна, были никем, и поэтому они с Тай приосединялись к каким-то большим сборищам. А так… Если они без Аласты – вполне ничего, а Аласта Помпей была хоть и гадиной, но умной. В какой-то степени. Я не хотела быть ей ни врагом, ни другом.
Мальчишеские собрания тоже разделились на два лагеря – на лагерь Джеди и на лагерь Алекса. Были еще несколько мелких групп, но о них и говорить не стоит – они, как одноклеточные существа, передвигались по большому организму и то сливались в некие соединения, то опять распадались. Говорить об этих людях было бесполезно. Пожалуй, только Марвад не принадлежал ни к одной из этих групп – он плавал совершенно свободно. Ну, и Одан.
Сейчас Джед временно переместился к Алексу – они сидели и играли в морской бой. Детский сад. Интересно, долго это еще продолжится.
«Глупость какая-то. Сейчас сидят, и общаются друг с другом почти с удовольствием. Все так замечательно. А потом опять – драка без видимого повода. Неужели они действительно хотят каждый раз дать в морду, когда тузят друг друга? Ведь нет же. Но выполняют это с чувством выполнения собственных обязанностей. Они бы учились еще получше, с таким же рвением.»
Я писала, и буквы вились в тетрадке, как плющ. Я плохо понимала, что пишу, но это, кажется, было сочинение. Не уверена, но когда я писала о каком-то вымышленном счастливом дне моей жизни, то что-то навеяло такую грусть… Осталось только едко улыбнуться про себя – вспомнились слова нашей учительницы, которая говорила о том, что мы всегда должны писать правду. Я учительницу любила, но правду писать – просто рука не поднималась. Это ведь все мое, мои мысли, возможно, даже чувства. Зачем я открываю их другим? Это бессмысленно.
«А что по-твоему имеет смысл? Тебе около четырнадцати лет, а ты уже отучилась доверять людям, раскрывать свои чувства. Станешь постарше, будешь такой же дубиной, как Одан. Что в этой жизни имеет смысл?»
Кожа на пальце мучительно болела, натертая жесткой резинкой на ручке. Я бросила ручку, и с ужасом посмотрела на кожу, отслоившуюся от мяса, и на желтовато-алую кровь, вытекающую из ранки. Я положила ручку и стала постепенно складывать вещи. Поскорее бы звонок! Уверена, эта грешная мысль посещает всех, находящихся в этом классе едва ли не каждую минуту.

Через пятнадцать минут я выскочила на перемену. Как обычно, после второго была большая перемена – все лениво гуляли по узким коридорам на втором этаже. Кое-кто спустился на цоколь.
Уроки тянулись медленно, и довольно тоскливо. Учителя елейно увещевали нас с тем, что со второго месяца обучения у нас начнутся более сложные практические занятия – я ждала этого, так как все то, чему нас учили сейчас, я уже сто лет как умела.
По окончании трех пар (пока нам не давали по восемь часов) я вылетела на улицу. Солнце светило, но то уходило за тучу, то пряталось в нескольких деревьях, которые росли вокруг школы. По сведениям, полученным от Ариадны и Рут, а ими – он друга Ады, это были груши. Весной они цвету даже красивее, чем вишни.
Предварительно закинув домой сумку, я искала в толпе радостно выравшихся из храма знаний учеников ту девочку. Почему-то я непроизвольно постоянно искала в кармане кошелек – почему? Не знаю.
Солнце светило, девчонка не приходила, а мне же было и без того отлично. Я вышла за школьные ворота и пошла по дороге в поселок студентов, среди которых было больше из богатых семей – они свободно могли снимать для себя целые дома.
Я шла, и мне было так здорово! Какое-то изумительное спокойствие, эйфория накатили на меня, и все!.. Сегодня пятница, и сегодня такая хорошая погода! Думаю, если бы пошел дождь, я бы расстроилась. Мысли текли неспешно, так, что я и не заметила, как солнце проползло за горой и вышло снова. Я посмотрела на ослепительный диск, зажмурилась. И немного шла, так сказать, в слепую. Впереди меня виднелись размытыми пятнами дома, но больше там было света. Спокойного. Красивого. Из-за сильно прищуренных глаз я не видела практически ничего.
- Ой!
Я услышала чей-то голос, и раскрыла глаза пошире. Теперь хоть свидела что-то. Я остановилась, потому что натолкнулась на какого-то высоченного парня, который выбирался из-за плохо открывающейся ржавой калитки. Теперь он немного прижал и меня, а я не давала его калитке открыться, так, что он не мог выйти.
- Ой, извините. – Я неловко отскочила. Это нелепое проишествие вторглось в мой мир, тихий и спокойный, только что выбравшийся на ружу.
Пацан вышел и закрыл калитку (которую и не стоило закрывать, так как, думаю, они открыть-то её вряд ли сможет теперь). А я стояла и смотрела, просто как дура. Потом подняла голов, мельком посмотрела на его лицо и пошла дальше. Кажется, я даже на него немного плечом налетела.
«Да уж. Что-то с тобой совсем не то.»
«А лицо у него очень необычное. Не странное, как у Одана. Необычное. И коже смуглая, а не как у Одана – цвета бледной поганки. И глаза – яркие, синие.»
Минуту подумала о нем, пока шла, а потом забыла. Это было минутное впечатление, не стоившее внимания.
Я шла по улице, и пустота в душе куда-то улетучивалась. Больше я никого на пути не встретила, и была очень этому рада. Мне было так хорошо одной! Что завтра? Уроки, конечно. Пойду в парк с учебниками. Или в беседке посижу… Там даже стол есть…

Я стояла и смотрела сквозь окно. Стекло показывало только улицу. А вот за ним творилось нечто интересное: косой, сентябрьский дождик, будучи в легком подпитии, безжалостно и печально лупил по стеклам. Стекло дребезжало и пыталось позвать на помощь.
-Отстань!- звенело оно.
-Сначала покажи мне щель, -не унимался дождь.
-Зачем?!
-Мне некомфортно, тут нет приютов, и совершенно пустая улица. Я хочу внутрь. Дай мне облегчение!
«Да…», подумала я – «хорошо, что мне не хочется пройтись под таким дождём босиком. Даже страшно подумать, чтобы он требовал от меня».
Я не смогла больше любоваться этим пейзажем. Огляделась и увидела три пустых кровати.
Вот незадача, стоит мне только отвернуться, как кровати пустеют и начинают безобразничать. Моя, видимо больше всех провинившееся, сама стала в угол возле любимого второго окна. Посередине растелилась, вытянув ножки, кровать Ариадны. А в следующем углу, не помню точно его номер, замерла кровать Рут.
Сразу же догадалась, что в этом общежитии, нас разместили по три человека.

Две недели тому назад, когда Хелига практически оформила документы, она чисто теоретически предположила:
-Я закончила?- И небрежненько бросила в меня пухлую стопку свежих, еще не тронутых временем, бумажек – синих, зеленых, красных. Нас мгновенно зачислили, даже не взглянув в ту муть, что она нарисовала в типографии и сейчас кинула в меня..
Будто сердцем почуяв, заглянула в одну из бумажек, с названием паспорт, поняла,
Мое имя – Камала Нуар.
Теперь меня так зовут. С обреченным видом я собрала бумажки, на деле оказавшимися: справками о прививках, о рождении, и прочее и прочее.
Моя сумка имеет одно очень нехорошее свойство, все, что я не полужу туда, тут же забываю. То же случилось и с бумажками. О чем я? Ах, да. Мне не давала покоя мысль об этом жутком имени.
Забегая вперед, спешу сообщить, я его все-таки выучила наизусть и почти к нему привыкла.

В первый день сентября, как ни странно я проснулась, и внезапно поняла, что уезжаю из Идий. Верней, если говорить точнее, - вспомнила.
Вот зачем вчера Хелига привезла мне из Модгина какие-то белые крахмальные рубашки, и черные строгие юбки до полноги. Все время забываю правильное название. Надо как-нибудь выкинуть все-таки свою сумку. А, вспомнила- юбки до колен.
Еще были туфли, и прочее белье.
Опять не помню… – этот день прошел как во сне. Я спрыгнула с жесткой кровати и словно собака кинулась на чемодан. А ведь хотела просто собрать вещи.
Побросав в жутком беспорядке немногочисленные шмотки, на меня опять накатило, и я, схватив тонкий, черный кейсик с документами, побежала вниз.
А там меня уже ждала Хелига, с приготовленным для университета букетом отвратительно розовых роз, словно знала чем отбиваться, когда я не в духе. Одан стоял там же. Не повезло. Его кейс, в отличии от моего, был еще чемоданом. Или это был не кейс, а тонкий чемодан? Я когда не высыпаюсь, всегда такая невнимательная. Вообщем, не берусь утверждать, что у него что-то было в руках.
Хелига со своей модельной улыбкой сообщила мне, что я проспала, и мы опаздываем, вручила мне цветы, и торопливо запихнула в салон экипажа.
Мы тут же приехали, и, как и предупреждала Хелига, безнадежно опоздали. Причем, я не заметила на чем ехала Хелига и Один, возможно бежали рядом.

Поджав губы и, с легкими опасениями за нас, Хелига вошла в здание школы. Первым делом, она направилась к директрисе. За дверью мне очень хорошо было слышно их разговор:
-Вы не понимаете! – кричала Хелига. – Я не о Камале беспокоюсь. Сами же потом жалеть будете!
О чем она будет сожалеть? Мне было не понятно. Я только поняла, что требует она, в целях безопасности других учеников, чтобы нас сразу отправили в комнату, минуя все церемонии. Сквозь дверь я заметила, Хел очень боится за нас, но больше – за себя.
Как-то Хел проговорилась, что тоже тут училась, и директриса, не помню как зовут, была её научным руководителем. Она ей лично сдавала все экзамены.
Провалилась. Хорошо, что родители забрали её из университета. Потом попыталась выйти замуж, не помню точно его имя, кажется, его так и звали Потом. На этом Хелига обычно прерывала свои рассказы.

Итак, она пошла к директрисе. Мы с Оданом постояли,а потом еще немного постояли. Наконец, мне надоело просто стоять, и я немного потряслась, постучала в тишине зубами.
Одан стоял, не шевелился – ему все были нипочем. Только он меня плохо знал. Сейчас поволнуется. Только бы держал все в себе. А потом я не захотела показывать, но показала Одину, что боюсь. Начала дрожать сама с собой, ничего лучшего не придумав.

Когда надоело дрожать сама с собой, осмотрелась. Немножко дико. И совершенно не понятно, чего так боюсь. Догадалась. Я же три года проведу здесь, надеюсь, они пройдут для директрисы не даром. Легкая эйфория напала на меня. И кожа стала чувствительной.
Мне казалось, что теперь этот постоянный надзор, соблюдение жестокого устава и прочая ерунда, загоняет мой свободный, но такой спокойный темперамент в нерушимые рамки, которые мне совершенно не нужны. Зачем? Тех знаний в магии, что у меня есть, мне вполне хватает. Однако нечто сдерживало меня, возможно Один. Захотелось бросить все и сбежать, оставив лаконичную, а главное прощальную записку.
Меня взбесила мысль, что все мои сверстники будут с образованием, а я, как последняя дурочка, без. Дудки. Я такого точно не вынесу.
Эти и другие серо-желтые стены из одутловатого камня меня стали пугать. Никогда я так не пугалась, а сейчас...
Я ведь было множество эпизодов, когда можно было по-настоящему стучать зубами от ужаса и трястись всем телом. Жаль, что я не все возможности использовала. Потому решила больше не упускать случая. Снова застучала зубами и задрожала. Странна человеческая психология!
Встряхнувшись, я оглянулась на Одана. На меня он не обращал никакого внимания, стоял и тупо осматривался вокруг. Может очки забыл? Хотя нет, вот я уже замечаю, как его тупой взгляд задержался на одинокой картине. Надо же, воспользовался моментом, когда картина осталась одна, уставился на нее. На стене неожиданно стало немного отвратительно. Я про себя, её перекрестила и поскольку названия не знала, решила назвать ее «мальчик цвета радиации». И действительно, немного погодя, мальчишка на картине приобрел желтушный оттенок лица. Отодвинув Одина в сторону, привстала на цыпочки и попробовала его кислотно-желтый костюм. Мальчишка стал выглядеть попросту нелепо. Одану ничего не оставалась как, с легким отвращением, смотреть.

Слегка покачиваясь на каблуках, возвратилась Хелига. Она несла при помощи магии перед собой мой кейсик и чемодан Одана. Когда она сообщила, что сейчас нас разведут- я вздохнула с облегчением, подумала и еще раз вздохнула , но уже с тревогой. Жалко, что забыла поинтересоваться, отдельные ли будут комнаты. Хелига, воспользовалась тем, что я увлеклась вздохами, не заметно исчезла.
Пришлось прекратить вздыхать и начать представлять себе количество учеников и Одана в виде моего соседа. Представив его утром в одних трусах, сразу поняла – нет. Лучше пусть будут девочки. Однако, мысль о житье-бытье в одной комнате с еще какими-то девчонками заставила меня вспомнить все самое мрачное, что было в моей жизни. Уж кого-кого, а девочек-соседок я знаю, опять учеба накроется: пьянки, гулянки, мальчики. Еще одной общаги мне не пережить.
Я вдохнула и пошла вслед за сухонькой маленькой женщиной, неизвестно откуда появившейся. Она повела нас сначала в жилой корпус. Потом, видимо передумала и отвела в женскую половину, абсолютно не жилую. Один успел обрадоваться, но обломался. Его повели в -мужскую.
Я сначала застыла перед, а потом рядом с одинаковыми дверьми, не в силах представить, какую выбрать. Понадеялась, что за обоими дверями никого нет. Мой кейсик завис в воздухе, ожидая моего решения – «в какую комнату ему направиться? Мне то все равно, а вот ему бы не ошибиться». Поэтому он загородил мне дорогу. Я разозлилась. Наугад влетела в первую комнату. Пришлось обогнать кейс, а он, радостно свистнув, залетел вслед за мной.

Подумав, что так не вежливо входить, я вернулась и, переступив порог, аккуратно закрыла перед собой дверь. Замерла с поднятой для шага ногой. Черт, кто закрыл дверь? Пришлось открывать и снова занести ногу над порогом.

Три кровати в комнате стояли. Мои волосы от этого зрелища тоже приподнялись. Однако это было еще не все, на одной из них сидели. А это уже совсем перебор. Поднятая нога затекла. Я пригляделась и увидела, что они не просто сидели, они вальяжно развалились, как настоящие девушки.
От напряжения в поднятой ноге, что так и не переступила порог, девушки стали мне казаться младше меня. Если бы не те килограммы косметики, что были намазаны на их лицах, я бы точно смогла определить их возраст.
Не к месту вспомнилась Хелига с её очень широкими взглядами: с ее скромными тенями для глаз, тенями для рук и тенями для ног пепельного цвета. А как она скромно краситься лиловой помадой…, даже завидно
Ладно, имеем, что имеем, будем жить с этими.
- Чего приперлась? – спросила одна. Видимо, я грубо прервала их задушевный разговор.
Две пары голубых глаз проследили за тем, как мой кейсик пробил потолок и повис над комнатой. Огляделся и не найдя ничего привлекательного наверху, облюбовал одну из стоячих кроватей в углу комнаты, куда и упал.
Я посмотрела на них, и сначала промолчала, держась из последних сил, чтобы не опустить ногу. Но потом не стерпела и вступила в разговор.
- А нельзя повежливее?
- Хм. – презрительно хмыкнула вторая с воспаленными прыщами, едва прикрытыми косметикой, и оскорбительно отвернулась от меня.
Я, наконец, решилась и села на кровать, благо та вовремя подбежала. Посмотрела, нет ли где-нибудь тумбочки. Раскрыла кейсик и достала черную папку-чемоданчик. Там лежали все-все документы и деньги – Хелига дала мне и Одану. А я , не будь дурочкой, все переложила к себе. Удивительно, что она так заботится обо мне? Вину, возможно, чувствует.
«Нет. Я сказала – нет. Прекрати». – А это то, что я в тот момент подумала. Правда не помню о чем это.
Обратила внимание, что куда-то подевала цветы. Потеряла, наверное. В карете забыла. Оно и к лучшему. «Подаришь тому преподу, который сразу больше всего понравится» - слова Хелиги. Она, возможно, права, но я ненавижу подлизываться. Или все-таки стоит?
- Ты видела того парня внизу? Он опоздал – красивый такой. Темненький.- Одна из этих злюк мечтательно вздохнула. – Как ты думаешь, какого цвета у него глаза?
Я слышала обрывки того самого разговора, который случайно прервала.
«Про кого они говорят? Про Одана что ли? Ох, да ему, видимо, придется отбиваться от женского пола».
Я рассмеялась своим мыслям и вышла в коридор. То был первый день.
Я пока ничего здесь не знала.
От скуки начала считать дверь от входа, запомнила, а потом передумала и поставила крестик на первой попавшейся. Вдруг пригодится. Осмотрелась, надо же: темный коридор освещали лампочки. А смотрятся то как… - поистине невообразимо, если учесть, что стены старые.
Решила пойти на лестницу. Там меня ждала Хелига и Одан.
Хелига улыбнулась, ласково потрепала Одана по голове, погладила по плечу меня и распрощалась.
Оставшись одни, решила поговорить с Оданом.
- Одан?
- Что.
- Да так, ничего, проверка связи. Знаешь, пообещай мне кое-что.
- Что?
- Ничего, опять проверка связи. - азартно хохотнула я. – ты поможешь мне?
- Не знаю.
- Ладно, переживу.
Внезапно мы услышали хлопанье нескольких дверей и топот сотни ног. Я подсчитала точно, не меньше. Одан торопливо выхватил из кармана пиджака темные очки, надел их, в надежде, что не узнают. Наивный. Мы побежали к своим норам. А странно, почему стайка девочек и девушек стала догонять меня? А табун мальчиков и мужиков побежал за Оданом. Ну и порядки… Я поскорей залетела к себе. Вот и все! А завтра – учиться!

Часть вторая.
Седьмая глава.
Холодные, наползающие одна на другую, волны, простирались до самого горизонта и вливались в цельную картину природы. Ослепительно золотой сияние разливалось по небу. Море, такое непохожее по многообразию тонов и настроений теперь слилось с небом. И невозиожно было отсоединить одно от другого. Море и небо, две противоположности, тепер стали единым целым. Парадокс природы.
Я никогда раньше не видела моря. Никогда-никогда, а тем более такого, как это. Здесь все было как в лучших приключенческих романах – холодные черные скалы, пенные буруны и бурунчики и море, только море, с тягостной сладкой тоской о доме и суше. О земле и воде. Казалось бы, обставновка так и подмывала броситься с высокой скалы, правда, совершенно безопасно для жизни. Моя соседка из лучшего пиратского романа так бы и сделала и вошла бы в прохладную весеннюю воду ровно, без брызг. Однако не вся жизнь – приключения и романтика. В восточно море купаться было нельзя. Ведь при температуре около нуля омывающее тело потоки не греют сердца. И все же море любили, ненавидели, благодарили и проклинали. Так было заведено, и так будет всегда, пока море не высохнет, а ему на смену не придет другое, - для кого-то море было кормильцем, для кого-то единственным путем. А для кого-то – вечным пристанищем, или же могилой тех, кто был целым миром. Его воды были жидкой холодной смертью, но восточное море - оно и есть восточное море.

После отбытия из университета я на последние оставшиеся деньги поехала в Байин. На самом деле я никогда раньше и не слышала об этом городе, но в том направлении ехал единственный попавшийся фургончик. Там было море… А я никогда его не видела. И я поехала, не задумываясь о последствиях. Я была раздавлена, и только тело жило своей естественной жизнью. А я не могла понять, почему все так произошло. Я не была виновата, и не чувствовала вины перед собой. Но мне было обидно, и больше, чем когда-либо хотелось доказать всем и вся, что я обойдусь и без них, и не просто обойдусь.
«У меня будет огромный красивый дом… И спальня – с темно-серыми стенами и огромной мягкой кроватью. И библиотека – своя! Не собранная кем-то, а купленая по книжечке, по томику. И кухня…
И Мирнана с Мирой найду. Они замечательные, пусть они будут жить со мной. Мира – хорошая. Почти как мама, и готовит удивительные вкусности…
… и еще кресло. Большое, удобное. Чтобы можно было сидеть, поджав под себя ноги и писать, или рисовать.»
Телега, на которую я пересела в какой-то глухой деревушке, ползла по дороге. Медленно. Я изредка потягивала воду из бутылки, купленной в университетской столовой, и откусывала по куску от булки, которую купила там же. Какая-то краснорожая тетка неодобрительно косилась на меня. Я сначала не совсем поняла, почему, но потом поняла – я закрыла глаза и широко улыбнулась. Просто таки сияла, как блин намасленый. А та тетка в который раз подумала, что я уснула и попыталась спихнуть мой чемоданчик, чтобы положить на его место свой узел, который она везла на коленях. Я прижала к себе забрызганный грязью чемодан (мое платье и пальто все равно было не спасти) и продолжила путь, стараясь дальше мечтать с открытыми глазами.
Путь с пересадками от Мод-Фаэри занял двое суток. К вечеру второго дня возница остановился на ферме где-то около Байина, спрыгнул и резво начал сбрасывать поклажу.
- Ой, - робко пискнула я. Голос резко изменился – здесь, среди дерзких окриков и сиплого баса я напоминала котенка. – Вы не знаете… Не знаете, сколько до Байина идти?
- Два километра.
- А…
- Нет, - вклинилась женщина, тоже ехавшая на телеге. – Три километра! Точно три!
Я подхватила чемодан. Солнце светило довольно бодро, и я распарилась, но снимать пальто было нельзя – солнце уже заходило, и скоро начинало холодать. Идти вечером по развезенной дороге было кошмарно. В ботинках весело плескалась вода, и по спине тек пот. Сплошная жидкость!
Я вошла в жиденький лесок, и в нем стало немного темнее. Редкие, но раскидистые ели смыкались над головой черной вязью, света не было. По ногам, по талым сугробам и черной земле струился голубоватый смог. Хотя для торфяных пожаров было еще рано. Скорее всего это были такие же замерзшие и усталые путники как я.
«Бред. Все бред. Особенно про романтику путешествий. Холод, грязь, и что ж в этом хорошего?!»
Лес кончился. Я прошла по полю, по старой ночевалой под снегом траве, продышалась от дыма и стало легче. Впереди маячила рощица, а затем – низкие крыши домов. Далеко до города… И все же я оказалась неправа – пройдя рощу, я увидела. что это не город даеко, а дома низкие. Примерно по два-три этажа. По сравнению с Идиями – просто город лилипутов.
Неприветливые люди ехали, косились на прохожих и чмокали сонным лошадям. Немощеные улицы превратились от оттепели в сплошное грязное месиво. Но мне это уже не могло навредить. Я увидела маленькую, напоминавшую кубик, женщину и поспешила к ней.
- Скажите, где здесь гостиница? – спросила я, все-таки немножко картинно переведя дух, - чтобы показать, что я устала.
Она окинула меня неодобрительным взглядом. Он мне очень не понравился.
- Есть, да не для таких, вот, как ты, а для приличных горожан.
«Да за кого она меня прияла вообще?»
Сил ругаться не было, а хотелось поскорее скрыться от колких глазок. Я побежала прочь, и вдруг неожиданно выскочила на площадь засыпаную соломой и опилками, которые теперь были совершенно мокрыми. На слабом ветерке покачивалась вывеска «Постоялый двор. Трактир. Гостиница.»
Я зашла. Мощная дама, сидевшая за стойкой, глянула на меня и выдвинула вперед зубастую челюсть.
- Че надо?
- Мне бы номер…
- Мест нет! – рявкнула весьма «любезная» хозяйкка.
Я начинала злиться. Нервно постукивая ногтями по столику, я сказала:
- Простите, я сюда пришла и буду платить деньги не за грубость и хамство, – смачно добавила для убедительности, - а за жилье.
Она бросила на стол ключик с биркой. Я взяла и кувнула головой.
- А сколько это будет стоить?
- Золотой в полмесяца.
«Грабеж!»
У меня был один золотой. Но к тому же надо было что-то есть, и я не могла пожить здесь даже месяца. Я выложила монету на прилавок и получила сдачу, так как предупредила, что жить буду неделю.
В номере все было, как в тюрьме – решетки на стенах от того, что первый этаж, тонкие грубые холщовые покрывала и серые стены. Я поежилась – неделю поживу, ладно. Но это не было похоже даже на общагу в университете.

Проходя мимо стойки администратора, обернулась на хозяйку. Она сидела с прежней напряженной миной и пялила на меня круглые глаза с тяжелым выражением. Почему-то я была уверена, что она стойко несла посто охраны совего нетленного чертога всю ночь.
Солнце по весеннему светило, хоть и было довольно рано. С крыш капало, но улицы схваченые ночным холодом и стойко запечетлишие подошвы последних прохожих оставались скользкими и твердыми, а солнце никак не могло до них добраться. Каблуки неудачно подвернувшихся туфель были очень некстати. (Пригодились бы сапоги мои любимые, еше найденные в замке в Идиях, но они остались у Хелиги и ехать к ней за нимми было как-то дико.) К тому же с крыш все так же капало и прямо мне за шкирку, что в общем было непритно но со сна бодрило.
Я вышла на широкую площадь. Лотки, далеко растянувшиеся и петлявшие еще долго между домиков, сияли рыбной чешуей. Это приморский город, что же еще, как не рыба! И была она не зеленовато-серой, как из рек или озер, а голубая или в лучшем случае серебристая, как и полагается. Там лежали моллюски, кальмары и кучки слизистых водорослей. Грустые рыби хватали открывающимся ртом последние глотки воздеха. Жабры, порваные кручками. Шевелились. Я почувствовала, что меня тошнит, и поскорее ушла. Издалека на зеркальные бока рыб невозможно было смотреть, так они сияли на солнце.
Морозный солнечный воздух не грел, а шарфа у меня не было – потеряла где-то. Шею холодило. Я набрела на галерею магазинчиков и зашла в один – как выяснилось, в бакалею. Там стояли двое – мальчишка в веснушках ( посыльный, так как с такой ленью оглядывал прилавок, что сразу было понятно, что покупал не для себя) и маленьккая старушка, которая внимательно и совршенно неотрывно смотрела на пачки с макаронами. Мне были глубоко безразличны эти самые пачки и многие другие банки, пакеты, мешки и коробочки. Тольок одна, красная. Меня заинтересовала.
«В ней, наверное, сухофрукты. Или конфеты там, орешки. Или мясо сухое. Вяленое. Его тоже хранят в коробках.
Одан меня кормил. Первый раз в жизни, ха-ха. На полу прямо сидели. И еще присматривалисчь друг к другу. Я боялась, а он наоборот – так, просто человек. Книгу тогда еще нашли. Отец его – автор, оказался. Как же глупо все получилось! Разругались. И не скандал, а совершенно мирно. От этого и страшнее. Мы никогда не помиримся. И не увидимся.»
Продавщица, до этого сосредоточенно считавшая на костяных счетах, теперь улыбнулась мне – я улыбнулась тоже. Это был единственный человек который мне улыбнулся в этом городе.
- Здравствуйте. Скажите, а что в этой коробке?
- В которой? – бакалейщица легко поплыла мимо стеллажа. Я удивилась этой балетности ее движений.
Я смотрела, как продавщица ищет. А сама опять окуналась в мысли. Одана было больно, вспоминать. Обидно. Только общаясь с ним я в последнее время стал изредка чувствовать себя совершенным ничтожеством. И мысли эти рвали, будто крючками, и причиняли сладкую тоску. Хотелось и вовсе не обращать ни на кого внимания, только вспоминать, каждый день.
- Вот в этой, с лентой. В красненькой.
- Два римгина. Это коллекция шоколада.
Я нащупала в кармане спасительные монетки. Это последние. Два серебрянника. Они придали мне бодрости, и я выложила их на прилавок. Расставаться было очень легко.
- Спасибо, - я взяла коробку и вышла. Она оказалась тяжелой – не зря за нее драли такие безумные деньги.
- Где это видано… Эй, девушка!
Я обернулась. Скрипучий старческий голос принадлежал той самой бабульке из очереди. Но что ей понадобилось от меня я не могла понять.
- Последние деньги растратила?
- Да, но какое это вообще…
- Такое. Где это видано, чтобы самые что ни на есть волшебницы таскались по всяким местечкам без гроша в кармане… Так, пойдем.
Старуха подхватила меня под руку совими жесткими пальцами и поволокла куда-то. Я не знала, как мне сопротивляться – она казалась такой маленькой и хрупкой, что просто оттолкнуть постеснялась.
Дома то смыкались, то образовывали странные проходы. Пройдя довольно много, мы вышли к похожей улице, которая встретилась мне еще вчера. Темный большой дом за кованым черным забором и низкой косенькой калиткой. Фронтон черного жилища вяло обвивали чахлые виноградные лозы.
Дверь открылась, я вошла, и она туту же захлопнулась за мной. Пыльный и затхлый коридор вывел к гостинному закуточку.
- Садись, - сказала странная старушка.
Я присела на жесткую кожаную табуретку и первое время не знала, куда девать руки. Потом сложила их на коленях. Странная дама побежала с совсем необыкновенным для своих лет бегом и вернулась с чайником и одной чашкой. Дымящийся напиток она протянула мне.
- Пей.
- Но…
- Пей.
Плохо понимая, что я делаю, я взяла раскаленную чашку и поднела к губам.
«Кошмар какой. Одан прибил бы за неосмотрительность. Еще отравит. Может, она вообще сумасшедшая.»
Язык и губы обожгло, но я не смогла отдернуть руки. Но напиток этот был довольно вкусным. Свежим, освежающим. И от него появилось чувство, что ты можешь все, что захочешь. Все, что есть в мире, - твое…
Волшебные огни, которые разбегались по стене, но совсем не спасали от темноы, погасли. Они практически испарились, как свеча, залитая водой. Но через несколько секунд они выровнялись.
- Та-ак…
«Не отравила, радость какая.»
- Отлично, - с ноткой радости произнесла старуха.
- А что это было?
- Чай с травками. Понравилось? Уровень-то какой?
Я задумалась. Показалось, что честный ответ будет смотреться показушно.
- Десятый приблизительно, а что?
- Ничего… Где учишься?
- Сейчас нигде, - немного помедлив сказала я. Чуть не сказала, чо в Мод-Фаэри, что теперь было бы неправдой.
- Что они там себе думают!.. Ну дают… Там же не учат ничему!
«Да, права она. И не такая у она и мрачная бабушка, как казалась…»
- Тебе надо учиться, - глубоко задумалась она. – Знаешь, что, я придумала.
- Что? – не к месту вылетело из горла.
Старушка фыркнула – как-будто шаркнули по полу метлой.
- Тебе нужно учиться. Я могу тебе помочь. Я должна тебе помочь. Короче, - согласна ли ты стать моей ученицей?
Я не ответила. Я не знала, что сказать. Отнекиваться сразу – глупо, а соглашаться – еще глупее.
- У тебя способности. Этого так просто под коврик не заметешь. Ты спокойно все равно не будешь так жить, понимаешь? Это всю жизнь будет вылезать наружу. Не тяни, совет.
- Я подумаю.

Стихло утреннее солнце, и все же дома уже не смотрелись такими враждебными. Но дорогу я уже на всякий случай запоминала, так как решение было мною уже принято. Можно сказать (в шутку, конечно!), что это было историческое решение.
А в голове светилась мысль, что «это» не оставит меня в покое всю мою жизнь. Омрачало тольок то, что я где-то оставила свой шокоад, а так хотелось есть…

Холодные стены вели меня по уже знакомым улицам. Я вышла к большому дому моей будуще учительницы. Весна была, и теперь она повернулась совей яркой свежей стороной. Я шла и е могла опустить головы – редкие деревца зеленились молодыми листочками. И я искала спасительную зелень глазами.
- Ты пришла все-таки. Хорошо.
Старушка улыбнулась, и коричневатая сморщеная кожа собралась скаладочками и бороздками.
- Да, - и тоже улыбнулась.
- Ой…
Она покачала головой и смущенно представилась:
- Иферна.
- Элла.
Недолго разглядывая друг друга, мы сели по прежним местам: она – на стул, а я – на табуретку.
- Тебе, так понимаю, жить негде?
Что на это скажешь?
- Жить будешь у меня. Тебе дом показать или сама посмотришь?
- Показать.
Мы пошли по узким и запутаным коридорам, пыльным и со скрипучими старыми половицами. На стенах висели полки с книгами и посудой, посуды было значително больше. Она была спрятана на пыльные полки как ненужное воспоминание. Иферна вела меня, и только сейчас я поняла, как велик был дом. Широкий темный фронтон показывал лишь долю того либиринта который образовывали многочисленные комнаты и закоулки.
Иферна ввела меня в комнату. В ней были окна, похожие на разрезы в стенах. Правда, их было по счету десять, но разница была ничтожна.
- Вот, обживайся, потом приходи на кухню.
Пока Иферна не ушла я сделала вид, что рассматриваю старенький пейзажик на стене. Когда она ушла я с опаской приземлилась на кровать. Кроме нее в комнате были два маленьких кресла, стол и стеллажик с той же посудой и несколькими книжечками. Проведля по покрывалу я почувствовала рукой твердые нити. Слегка прихлопнув, в полосе мутного света я увидела кружащиеся в воздухе пылинки.

На кухне Иферна сидела и пила чай из синего кобальтового чайника. Мне тоже стояла чашка. И на столе ярким пятном светилоьс на фоне серой столешницы красная коробка.
- Садись. Ты вот в тот раз оставила, я немного взяла…
- А там еще осталось… - с надеждой спросила я.
- Да, ешь.
На сердце потеплело.

Жизнь в доме Иферны не была ни хорошей, ни плохой. Это был старый-старый дом, в нем царили старые порядки и иногда проскальзывали какие-то следы прошлой жизни. Уроки Иферны настолько не были похожи на университет, что и уроками их называть язык не поворачивался. Они никогда не были распределены и начинались там, где начинались мои пробелы в знаниях.

- Доброе утро.
Я зашла в кухню. Иферна сидела и попивала чай из чашки. Я налила себе тоже и присоединилась.
- Элла, давно хотела тебя спросить – почему из университета-то погнали?
Я села и хлебнула из чашки.
- Да так. Провалилась на экзаменах. Глупо, причем…
Хотелось продолжить еще, но язык присох в нёбу. Я не хотела раскрываться. Мне было стыдно. И еще казалось, что она не поймет.
- Э-эх… Запихнули тебя, тоже мне… Там не учат ничему, только мозги детям пудрят.
- ?
- Опять наверняка начали сказки про темную и светлую магию… - Иферна неодогбрительно звякнула чашкой.
- А вы что, черный маг? – в шутку спросила я.
Иферна вспыхнула и поглядла на меня. разгневанно погялдела.
- Тебе уже успели задурить голову этим бредом! Какое хамство! Черная магия у них!.. Они все такие беленькие и пушистенькие, а мы – черные. Плохие дяденьки и тетеньки, и кровь человеческую пьем, и мухоморами закусываем… Нехолосые какие! – с издевательской интонацией и все-таки горько усмехнулась она.
Мы помолчали. Я поняла, что она имела в виду и где ошиблась я.
- Ладно. Но чтобы больше ты об этом не говрила! А то у меня уже сердце болеть начинает!

Она учила меня. Весна благополучно закончилась и наступило жаркое лето. Вода по-прежнему оставалась холодной и туристов было не очень много. Я редко выходила из дома, так как я никого не знала, а Иферна и не собиралась меня с кем-то знакомить. Она плохо знала (или не хотела знать) местных людей.

«Привет.
Давно мы с тобой не контактировали, и надо ведь и напомнить о себе. Как ты там, бедненький, как ты там учишься? Мучают ли вас зачетами, контрольными, курсовыми и прочимим ужасами? Как вы там поживаетете – ты, Ада, Рут, Аласта, может быть?
Мне сейчас лучше, чем тебе. Я тоже учусь, но только вот без всяких вам каникул. А ты уже кончил первый курс. Поздравляю. И все же мне лучше, чем тебе. Сейчас я даже рада, что ушла из университета. Не знаю, как бы я теперь там была. Аласта совсем уж на Алекса вешается? Бывает, но мне противно на это смотреть. Прости, но я опять погружаюсь в себя. И мне это доставляет огромное удовольствие - как говорит наш (теперь уже ваш) концентратор, наш мир изнутри гораздо интереснее, чем то, что происходит вне личной гармонии. А теперь эту гармонию совсем ничего не нарушает.
Прощай, ответа не пиши, Одан.
Эллада.»
Я написала письмо, положила на стол ручку. Рука вспотела, я вытерла ее о юбку. Прчитав письмо я поняла, что все сделала уже в который раз неправильно. Это же видно, что имела я совсем не это в виду. Он поймет, что я совсем не то хотела сказать. но не получилось. Я вылила свою боль на него. свю обиду. Как обидно, что это так понятно.
«Все-таки не умею скрывать чувств. Ужас какой. Как вредно самомнение. И письмо получилось бувально с пометкой – «читай между строк».
А вообще Одан толстокож и поймет то, что на поверхности.»
Я вышла из комнаты и прокралась по коридору к выходу. Дышалось слишком громко, половицы скрипели и сердце оглушительно трепетало. Мне казалось, что Иферна все слышит. А она запретила мне писать письма.
- Контакты отнимают силы. Письменные контакты – это обязательства. Ты привяжешь себе тормоз. Отучишься, - делай что хочешь, а пока не смей.
Возможно, она была права. Но сейчас я должна была отвязаться, и не огла не написать.
Когда я вернулась, все было тихо. Вдруг, скребясь об пол. Из другого коридора мне на встречу вырулил Таноник. Первую неделю я не подозревала о его существовании. Но он, оказалось, жил в этом доме. Таноник был мальчиком (на самом деле ему было уже лет двадцать пять, а то и больше, но это блыо неважно), жившим с врожденным уродством. Ноги у него были раза в два короче рук, что делало его не похожим на человека. Он жил в доме, и я не могла ничего сделать. Более того, - я не имела права ничего делать.
Я боялась его. В мутных глазах блуждали каие-то тени, и никогда нельзя было сказать, о чем она думает, и думает ли вообще, - я не знала и не могла узнать. Видя его я каждый раз возвращалась к вопросу – что он чувствует? Понимает ли он свою ущербность? Мне казалось, что он ненавидит нас за то, что нам повезло, а ему – нет. Я чувствовала вину.
- Они святые люди. – повторяла Иферна. – Они лучше нас, гораздо лучше. Их нельзя обижать. Их нельзя бросать. Они все чувствуют, и они верны, как никто. Он никогда не бросит меня, не оставит.
В этот раз он поглядел на меня пустыми глазами и ушел на ногах без коленок, помогая себе руками.

Иферна учила меня, хорошо учила. Она не объясняла тонкостей, но я знала, что нужно делать. Желание и немножечко твердости… С ее помошью я научилась контролировать. Себя, других.
- Есть такой метод, - посоветовала Иферна. – чтобы научится контролировать мысли. Возьми какое-то привычное словои попытайся выкинуть его из своей речи. Совсем. Помогает.
Конечно, казались немного странноватыми ее просьбы сделать к обеду дождичек, но и этому находилось объяснение, «метод». Контролируя погоду (настроение природы) я училась контролировать настроение людей. Я могла сделать их счастливыми на ровном месте, и заставить задуматься о таком, от чего они могли сойти с ума. Заставить их сомневаться. Иногда я и сама сомневалась – в мире, в себе, во всем. И этот способ колдовства требовал меньше луши. Если раньше я в каждое кодовство вкладывала себя, кусок своего таланта, то теперь это стало обыденым и простым. Слишком легким. Но если раньше я испытывала счастье, то теперь не было даже удовлетворения. А еще пугало то, как Иферна смеется над этими слабыми людишками. Ее веселила их беспомощность. Я и себя не понимала – за что я просто так тренируюсь на нив чем не повинных прохожих? Зачем доставляю их психике недоумение? Это было жестоко. И я знала это, но все равно делала, а нет ничего страшнее, чем делать что-то, сознавать это и не чувствовать вины, лишь удивление. И противным ты сам себе никогда не станешь. Так как такое возможно только при раздвоении личности. Как же мы сами, такие замечательные, добрые и великодушные, талантливые и порядочные, можем творить что-то не то? Вынудили обстоятельства, наверное…

Зеленые листья за окном плавно покачивались, дул ветер с моря.
- Элла! – услышала я властный зов.
Я встала. Грохнув дверью в комнату влетела Иферна, но я знала ее настроение еще за секунды до этого – по походке и голосу. Это было настроеие поругаться.
- Элла! Мне нужно в магазин, пойдешь со мной.
Я посмотрела на покрасневшее лицо.
- Можно я не пойду, мне не хочется… - просительно я заломила руки.
- Нет. Одевайся.
Я посмотрела на нее, и хотелось сказать, что она не может меня заставить. «Не могу? Еще как могу!» Она как всегда решила все за меня.
Я оделась и вышла из комнаты. Иферна подхватила меня под руку, и мне было противно чувствовать ее тяжесть на своей руке. Но я не стала противиться.
Всю дорогу мы шли молча. Она не говорила, куда мы идем, а на мои вопросы не отвечала и даже не реагировала. Будто меня и не было.
«Почему она воспринимает меня как пустое место? Что я такого сказала и сделала? Мрак какой-то.»
«Она опять решает все за меня. Будто я ее собственность. Уйду. Все, больше так нельзя.»
Пока шли, я услышала странный звук. Он не ыбл похож на ветер в деревьях, на гудение рыбного рынка. Это был инородный и совершенно удивительный звук, почти что песня…
Мы вышли на набережную, но море, которог я по-прежнему никогда не видела, скрывалось за домами. Иферна поставила меян с большой хозяйственной сумкой у кирпичной стенки наказала ждать ее. Когда она ушла и точно не могда меня видеть, я пошла вдоль стены – должен же был быть где-то выход! Вскоре я набрела на коридорчик. Широкие каменные волнорезы в сером нелетнем тумане загораживали море. Где-то в стороне виднелись черные скалы и огороженый низким цоколем выход на утес. Я пошла туда, меня несло почти на крыльях. Около берега плескалась вода, но она не была похожа на то, что я представляла себе. И только когда я взошла на обрыв я увидела его. Холодная даль с узкой скорлупкой рыбачьей лодки вдалеке, с бликами задымленного дневного солнца, с небом. Отливающим в зеленцу. И оглушительное пение моря, заглушающее все мысли и чувства, и сердце не было слышно. Это оно звало к себе, это оно кричало…
Но не могло он заглушить гневных криков Иферны. Она неслась, прихрамывая, по берегу и размахивала сжатым кулачком.
- Да какого черта ты, гадючка, сюда поперлась!.. Да ты!.. Я…
Она примчалась ко мне и что-то все говрила, не давая мне даже оправдаться. Потом она схватила меня за руку и поволокла домой. Она кричала на всю улицу, и это были не самые лцучшие слова. Чо я слышала. Откуда только у старушки-божий одуванчик такой лексикон?
«Гадина. Какой позор. Какой позор!..
Все. Ухожу, собираю вещи и ухожу. Хотя, и вещей-то у меня всего ничего! Один чемоданчик.»
Я пришла домой и сразу пошла к себе в комнату. Самое интересное, что я так и не могла понять, какого черта она так со мной поступает. Неужели из-за того только, что я пошла посмотреть на моер? Разве это преступление?.. И почувствовалась моя слабость, перед всем, что совсем просто, но так непонятно. Хотелось заплакать, но я удержалась, и все же слезы были близко. Я побросала кое-какие вещи в чемодан, подобрала незаконченное письмо Ине и пошла прочь. Но у дверей меня остановила Иферна.
- Только через мой труп.
Она посмотрела на меня, и я почувствовала, что могла бы убить ее прямо здесь и сейчас. Но мне не позволяло этого сделать что-то, теперь вылезавшее нелепыми заявлениями о милосердии и о праве на жизнь.
- Только через мой труп, - повторила Иферна, но почувсатвовав мою нерешительность, быстро заговорила, пытаясь опередить мои мысли. – Тебе это невыгодно, ты же еще не доучилась…
Я оттерла ее плечом, и открывая запертую дверь, пытаясь снять каверзное заклятие от непрошенных гостей, я почувствовала. что мне в спину полетел заряд. Меня отбросило назад, и в глазах помутилось. Очень (как всегда) невовремя полились слезы, я встала и совершенно раздавленая ушла. Она опять выиграла.
Начиналась осень в серо-болотных тонах леса и мерзлой травы. Осень не была особо неожиданной – все лето было как бы мучительным ее ожиданием. И теперь точно так же мир летел поскорее галопом к зиме.
И все-таки становилось жаль, что лето так быстро окончилось! Еще в августе вечерами тянуло по ногам холодом, а в сентябре и вовсе стало морозить. Темное мрачное море огорчительно покрывалось привычным ледком, и даже не трудилось таять.
Свернутая в катушку змея лежала на столе и таращила белые глаза на меня. Мне нужно было что-то делать, ноя не имела понятия, что. Мне нужно было провести опыт заряжения предмета. Авторский артефакт. Иферна где-то нашла серебряные штучки, которые нужно было заряжать. Устала старушка тянуть меня на своей шее…
Я взяла фигурку и запихнула ее в ящик стола. На кухне Иферна сидела и пила обедний кофе. Мне она тоже налила чашку битумно-черной жидкости.
- Садись. Пей.
Кофе пах просто замечательно, но я знала, что это за гадость. И вредно к тому же.
- Пей, пей.
Горячий горький кофе неприятно остался на губах. Привкус противной горечи проник даже в мысли.
- Пей, пей. Ты у нас гипатоник, тебе нужно. Это полезно, потом спасибо скажешь.
Я отпила еще глоток и поставила и на треть не опорожненную чашку на стол.

«Привет, Инка.
Прости. что не написала раньше, но все как-то не складывалось. Ну и ладно, теперь уж ничего не сделаешь. Как родители, как вообще? Как город? Я там появлюсь еще не скоро, так что хотелось бы узнать. Но если уж не захочешь отвечать, то не пиши. Нет, ты в смысле пиши, но не говори потом, что я тебя заставила. У меня лично все хорошо и замечательно. Живу я в Байине – у моря, курорт практически. Только холодно, но так ничего…
К новому году я уже выбрала тебе подарок, хоть праздник еще нескоро. Но все равно, чтобы было… Не буду пока писать, что это, но намекну – это украшение. Драгоценность. Почти.
Мне хочется поскорее вернуться, но пока не могу. Знаешь, я еще подумала – а что если мне сделаться оборотнем? Это удобно, не надо тратиться на переезды. А если птицей станешь – вообще класс. Ну ладно, я пока еще на самом деле не решилась, но если увидишь в городе страждущего сокола-сапсана, то накорми уж чем-нибудь маминым! Фирменым, пожалуйста-пожалуйста!
Ну, все, пока. Элла.»

Началась зима. У холодного моря она была суровее, чем на остальной части страны. Мне было нечего носить, шапка и пальто были все-таки тонковаты. Иферна не выпускала меня из дому, и я постоянно бродила по дому, словно превратилась в тень себя самой. В большом холодном доме становилось жутковато мутными днями, и вечерами я иногда дрожала от необъяснимого, но неотступного ужаса. Три месяца календарной зимы во всем доме отапливались три комнаты, не сичтая кухни – комната Таноника, Иферны и гостиная. Я жила в гостиной, так как мне не хватило «буржуйки». Иферна не хотела проводить со мной опытов и запрещала греться магией. Я делала это без ее ведома. Но осторожно, и это в буквальном смысле не грело – за пять минут не разогнать застывшей крови.

Жиденькая, бледно-зеленая искуственная елочка вжалась ветками в угол. Много ушло сил и нервов на ее установку! Она все время падала, и никак не желала стоять ровно. Старые игрушки – картонные, стеклянные, ватные но все неизменно старые, - и ободраная мишура пытались казаться праздничными и нарядными. Получалось фальшиво.
Печка в другом углу приятно оранжево светила. Иферна сидела в кресле и читала маленькую книжечку в зеленом переплете, детектив, наверное. Очки то и дело скатывались с носа и она поправляла их одинаковым движением.
Таноник сидел на подушке специально для него, поджав ноги, и обвивал хрящеватыми руками старую, разваленную коробку из-под игрушек. Он смотрел на елку и не мог отвести взгляда. Что-то бормоча про себя, Ник все сильнее стискивал пыльный картон. Я сидела, сжавшись, и так же смотрела на елку. Почему-то мне стало очень тепло. В кромешной тишине, вдруг зажглись бледные огоньки на пластиковых веточках.
Это было наступление нового года. Это было мое рождество.
- Все, все спать! – сказала торопливо Иферна и поднялась, хлопнув книжкой. Таноник не послушался и с еще больши восторгом уставился на елку.
Темный холодный дом, старуха и больной юноша – это был мой нынешний дом. Так страшно было по ночам вслушиваться в тишину и вдруг слышать стоны и крики Ника, так гулко разносился шепот Иферны, разговаривающей самой с собой. Все здесь было смертью, и выхода не было, и края ямы осыпались, рушась камнями из мерзлой земли. Только брезжил свет волшебных фонариков, так робко и осторожно – они замерзали здесь…
Я поднялась и начала стелить диван. Он был мне короток, и ноги в вязаных носках на опирались ни на что. Елка мигнула золотым блеском и погасла, только печка по-прежнему тлела углями.

После рождества стартовал март. Но тепло он не порадовал – морозило и очень сильно било ветром. Но вот только солнце стало вставать раньше. После праздничка на улице валялись картонки от пиротехники, которую пускали соседи и бросали весь мусор к нам. Меня это прости злило и обижало, а Иферна не знала, куда себя девать от ярости.
Я вышла на улицу. Платок больно кусал за щеки, и мороз хватал ледяными пальцами за нос. Но я не имела права громко стучать зубами, сжала челюсть и покралась вдоль гнилой стены старого сарая.
- Старая водовозная кобыла, достала уже! Развела тут больничку для психичных!
- Заткнись, крашенная уродка! Какое ты... ты тут вообще право имеешь выступать!..
- Старая карга!
Иферна стояла и грозила кулаком из-за высокой деревянной загородки. Вчера веселые соседи еще домечали остатки пиршества, всю ночь причем.
Иферна прошла мимо меня и ушла в дом. Я нырнула следом.
- Что опять? – с видом, как меня все это достало, спросила я.
- Эта… - Иферна показала. – Наезжает на Таноника.
- И на меня?
Иферна не ответила.
Ночью я проснулась и почувствовала глухие удары о стену. То ли кулаком стучали, то ли камни… На следующий день я обнаружила, что несколько досок из обшивки дома были выломаны или выбиты, на снегу валялись обледенелые булыжники.
«За что они так? Неужили только от того, что Иферна не позволила им бросать на нашу территорию всякую дрянь? Но она же была права…
Кто «они»? Не знаешь. Не похоже, чтобы соседка стала такими делами по ночам заниматься… Делать ей что ли нечего? Но кто тогда? И почему? А какое это имеет значение. Никого не волнует. Иферна и сама поступила бы так же. Дикость какая-то.»
Я не сказала о находке Иферне, иначе она опять стала бы сыпать проклятьями. Я слышала их столько, что уже склонялась под их весом. А вещественные доказательства я зафутболила ногой по дом.
Приближалась весна. Мне пора было уходить, так как я прожила здесь уже год. Это слишком много. Мир там, вокруг, изменился, а я и не знаю, где и как. Но я боялась оставить Иферну. Ее не любили в городе, и мне было страшно за нее. Как-будто бы это началось недавно –а ведь проще было предположить, что так было всегда. Друзей у нее не было, она ни с кем не разговривала и не здоровалась на улице, как другие. Она, возможно, тоже была приезжая из другого города. Чужачка, как и я. И мне казалось, что она не сможет без меня. На самом деле она была здорова, как бык, хотя и плакалась на придуманые болезни, а ее характер был похож на камень.
В корзине бутылки плескались густоватой жидкостью и стучались стеклянными боками. Это были какие-то огронмые флаконы некоего вещества, которое мне поручила купить Иферна. Аптекарша, прочитав записку, подозрительно на меня посмотрела и выставила батарею бутылок. Но подозрительный взгляд очень запомнился. Дорога заледенела, и я боялась поскользнуться. Ботинки на тонкой подошве не грели, пальцев ног я не чувствовала вообще.
Впереди замаячила группа фигур. Они были мелкими, чуть ниже меня. Но мне показпалось странным, что они шли, расположившись таким веером. Солнце слепило глаза и я не видела их лиц.
- Старуха! Старая мымра!
Я подошла ближе. Это была компания, начисто состоящая из мальчишек. Девчонок не было, поэтому было легче.
- Старуха! Бабка!
Хриплый, чем-то знакомый голос, принадлежал высокому черному парню. Темные затененные глаза смотрели в упор на меня.
- Привет, дед! Как делишки, придурок?!
«За что они так? Я же ничего им не делала, я их даже не знаю!.. Неужели из-за Иферны?»
Они не давали мне дороги. Я подумала, что если они полезут драться, я залеплю хоть одному в глаз. Руки прямо чесались это сделать.
- Уродка! Дура! – подал голос тот, что пониже. Остальные молчали и только смотрели.
- Да пошел ты, дебил!
Я прошла, нарочно толкнув того, что первым начал, плечом. Они что-то кричали мне в след, но я не слышала: я была рада, что до драки не дошло. Но вот только того, первого хриплого голоса не было слышно. Я оглянулась – и узнала. Это он был тогда, в сентябре, вечером. А я думала, что у него синие глаза.
Около дома я увидела Иферну. Седые волосы выглядывали из-под меховой шапки, и я сразу узнала ее. И поскользнулась – она мирно беседовала с почтенной дамой в шубке и шапочке.

Госпожа Арилина Нэйб стала частой гостьей в доме, она часто заходила, пила с Иферной чай, успокаивала ее и говорила, говорила… Откуда только брались все эти слова! У нее были идеальные манеры, она всегда держала себя в руках, и представить ее на грани было невозможно. Она была богата, как многие именитые флиды, а Иферна была ей полной противоположностью. Говорят, они притягиваются… Но я ей не доверяла. То ли ее нарочитая идеальность казалась ненастоящей, то ли просто так, на ровном месте антипатия.
В дверь постучали. Я догадывалась, кто это.
- Здравствуйте, госпожа Нэйб.
- Привет, Эллочка. – улыбнулась женщина. – Наставница у себя?
- Да, госпожа Нэйб.
«Вот придумала, как обозвать. Кошмар кромешный.»
- Фу, и не называй меня так. Просто Арлина, - и упорхнула на кухню. Что она там делала, непонятно.
«Ага. Всю жизнь мечатала с такой быть на прямой дружеской ноге, прекрасно.»
Я ушал к себе в комнату. Там было холодно, но в общем ничего – начинало оттаивать. За стенкой Арлина что-то оживленно щебетала, а Иферна вторила ей. Иногда доносилось приглушенно мое имя. Они меня обсуждали, мне это не нравилось.Но поделать ничего не могла. Иферна жаловалась на меня, хотя я ничего не делала такого, и не было никаких закидонов. А Иферна все равно находила поводы.
Через полчаса Иферна выпроводила Арлину со словами:
- Ну договорились, Лин, да?
- Да, конечно, Ферночка. Все сделаю.
Хм.

И снова стучали. Я никак не могла запихнуть ногу в тапок и побежала босиком. Арлина стояла за дверью и недоволно морщилась.
- Ну что это твоя наставница все эти замки нанизывает?! Тебя вот тольок гонять.
«Вымученно сказала она.»
- Да ладно. Она у себя, кстати.
- Вот, - махнула она рукой в сторону. – Мой племянник. Знакомьтесь. Я пока пошла.
На дорожке перед домом стоял мой знакомец – длинный темненький парень.
- Привет, дедок.
Улыбнуться бы, но не получилось. Он, не посмотрев на меня, вошел в дом.
Арлина и Иферна сидели на кухне и пили чай. Мы прошли мимо и сели в гостинной. Я молчала – мне было противно с ним говорить. Мысленно я даже представляла, как он будет выворачивать смысл всего, что я скажу, какой глупостью ему покажется каждое мое словов. Это было со мной всегда, когда я общалась с кем-то, приходилось удерживать себя, чтобы не сказать лишнего, чтобы собеседнику не показалось что-то смешным и он не посмеялся над тобой, что бы ты ни говорила. Особенно это было обидно, если и не говорили вслух, но потом обсуждали с общими знакомыми. И так – со всеми.
- Элла! – дребезжаще позвала Иферна. Она казалась совсем уж древней старухой по-сравнению с молодящейся Арлиной.
Я поднялась и пошла на кухню.
- Ну как? Поговорили? – Арлина игриво и весьма многообещающе переглянулись с Иферной. Она мрачновато оглядела моего нового «друга» и сомнительно поморщилась. – Игвар, ну развлеки девушку, вон она какая кислая стоит.
«Ага. Зато теперь после этого заявления кислым будет он. Игрвар, оказывается.»
Я угадала. Именно такой и была реакция.

Через день Арлина вновь пришла с Игваром, но тогда все пошло немного по другому сценарию – им удалось совместными усилиями выпихнуть нас прогуляться. Подтаяло, и судя по за-ме-ча-тель-ному состоянию дорог было явно не до прогулок. Ботинки увязали в жидкой грязи. Мы вышли на улицу, прогулялись по рыбному рынку. Я молчала, так как все равно ему не было бы интересно.
«Только Одану. Нам всегда было о чем поговорить. И он никогда не имел наглости меня перебивать…»
От мысли об Одане стало теплее. Теперь обида и какое-то огорчение переросло в счастливое воспоминание со сглажеными конфликтами и темными моментами. И почувствовалось, что он все-таки отличался от них всех. Но еще и тем, что имел право вести со мной себя так, как будто я чем-то его хуже.
Я шла с Игваром и молчала. Он не говорил. Не знал, что сказать и не тратил красноречия по пустякам. А мне хотелось, чтобы он сказал какую-нибудь глупость, но заговорил…
- Слышь, - выдал он.
«Он заговорил!»
- Слышу, слышу.
- Слышь, мне с тобой тут шурить по городу не в кайф. Ты скажи потом тетке, что я тебя проводил. А то я тороплюсь.
Я оскорбилась. Но что толку было изображать из себя примерную девочку.
- Ладно. Вали куда хочешь.
«На свидание отправился. Точно на свидание. Или к своим этим…»
Он ушел, а я даже немного пожалела, что так леко согласилась – ему-то есть, куда идти, а мне нет.
«Радуется, наверное, что так легко отделался. Нет, ну я что. правда так отвратительна? Почему ему противно со мной общаться? Почему? Неужели со мной что-то не так, им со мной тоскливо. Настроение я им что ли порчу…»
Остро захотелось, чтобы сейчас я была с Оданом. Хотя в университете я постоянно стеснялась и почти не говорила с ним на переменах, а теперь я бы и на дефиле под руку согласилась. С радостью, причем. Девчонки бы все рты поразивали, а мальчишки…
«Правильно! Посочувствовали Одану.»
Вокруг шастали люди и им было все равно – есть я или нет. Если только я кому-то наступала на ногу, но и в том случае я была не более чем мелкой драмой жизни. Мне тоже было все равно… Влкруг было очень много флидов, они все были неместными, но и они ничуть не интересовались местыми жителями. Вокруг копошилась маленькая Вселенная, только я почему-то опять выпала из движения.

Игвар приходил еще, и нас опять отправляли гулять. Вдруг пришла в голову идиотская мысль, и я выпалила:
- Как там наш родной университет?
Игвар вытаращился – на знал, видимо, что я тоже «отттуда».
- Но-ормально. А че?
- Да так. Со вторым курсом знаком?
- Ну?
- Одана знаешь?
Игвар дрогнул бровью, неодобрительно, пожалуй.
- Ну… А у тебя с ним что-то было?
- Есть и будет.
Хотелось дать себе самой в лоб (если не пробовали, не пробуйте – неприятно и смешно), - так глупо проколоться! Кошмар. И ничего у нас с Оданом не было кроме торгово-информацонных отношений. Осталось доложить об этом Игвару – и все! Но слух определенно поплывет, и доплывет он точь-в-точь до Драгомира…
Я скоренько попрощалась, оставив позади ядовитые улыбки Игвара.

Весна была. Холодная, колючая, но весна, я это чувствовалось. Я, например, чувствовала.
Я вышла на улицу и почувствовала нечто. Что-то было не то. Теперь, оглядываясь назад, становилось понятно, что это ощущалось еще даже вчера по тишине на холодной улице и горделивому голосу Иферны за стеной. А теперь все стало чуточку ближе.
Механизм города оказался нарушен. Стало чуточку тише, но это был приглушенный шепот, и людей было меньше. Я вышла на рыбный рынок и выйдя на внезапно опустелый основной проспект, мне сразу пришлось прижаться к обочине – группа людей с белыми контейнерами в руках прошествовали в другой конец торговых рядов. Я только тогда заметила, что торговцы торопливо сметают тровар и стараются поскорее убраться. Те, которым не удавалось, отдавали всю рыбу людям с контейнерами. Горожан, то есть покупателей, было очень мало. Они пробегали мимо и пытались вяло спорить в продавцами. И все они бежали. Атмосфера чувствовалась моментально – атмосфера чрезвычайности, когда делаешь, что хочешь, потому что о тебе и не вспомнит никто.
Группки людей шли по направлению к некоей улице… Я пошла, пристав к какому-то сообществу, и вышла на административное сердце города. Больница, управа и дом Совета.
«Больница? Что в управе-то делать. И Совет?.. Больница. Почему больница? Катастрофа? Болезнь? Корабль потонул у берегов? Что?»
Стало страшно, и в то же время грел адреналин. Так, что и прогуляться по карнизу можно, когда боишься высоты. Это было странно, неестественно, когда происходит что-то возможно и страшное. А ты дрожишь от энергии в теле.
Серое одноэтажное здание горело окнами, хотя было в общем-то светло. На площади перед главнй больницей города столпилась основная часть населения. Жителей было много, они все шептались, шептались, и ничего понятно не было.
- Говорят, рыбой, да? Сарлинкой?
- Ага. Может, так, может, нет, кто же знает.
Я отошла от двух старичков, пререкающихся друг с другом.
- Много народу? – спросила дрожащая, но изо всех сил держащая себя в руках девушка.
- Много, деточка, много, - влезла какая-то старушка. – Вишь, пол города-то полегло. Все, что остались – здесь.
Я встряхналсь – что, правда? Да нет же. Нет. Не может быть. Начиталась романов бабушка…
«В болльнице все окна горят. Все, до единого. И горят, значит, есть кому светить…»
- Теть Люн, уйдите, - одернула старуху, видимо, мать девушки. Та в свою очередь плакала. Попискивала и вздрагивала всем телом.
- Если Конрад… Если он… Я на себя руки наложу!
Я ушла. И жалко было, и противно. Да и низко наблюдать над человеком в истерике. Все рвно ведь никогда этого не поймешь, а обдумывать – цинично.
«Они умирают. Точно. Отравление? Рыбой, да. Сарлинкой, это самая дешевая и питательная. Как хорошо, что Иферна не делает ее почти…»
Стало зябко ребрам.
Я отошла в глубь толпы, точнее, на ее задки, так как меня прижало к стене больницы. И только я вышла, как с громким визгом отворилась алюминиевая дверь и вышел мужчина в посеревшем белом халате. Седоватые волосы развевал холодный ветер.
- Разойдитесь, пожалуйста! Не создавайте паники среди больных.
Доктор говорил тихо но слушали все.
- Говорят, уже и не только больные имеются, - зашептала девушка, сруазу видно, что дальняя родственница – не заметила, как ее старшая мать стала тихим стоном опадать на землю.
«Так. Отравление. Бедный врач, пострадавших много.»
Перекрывая шепот тех, кто не ждал вестей о своих родных, а толпился пред больницей просто так. потому что все, точнее тех, кто подчинился просто потому, что нельзя не подчинииться, по открывшейся их грязи брусчатке проскрипели несколько пар крытых телег. Дервянные колеса с трудом переворачивались, а на лошадей было страшно смотреть – на возчиков тоже. Они, видимо, тоже были отравлены, но держались из последних сил. Стало страшно от догадки, что могло быть в телегах.
Это были больные из прибрежных деревень, которые питались рыбой и только. Значит, первыми отравились и последними добрались до помощи. Я не могла только понять – это несчастье связано с природой, болезнь у рыб какая-то, или же все-таки что-то другое?..Но как тогда?
Как всегда, и точно как и надо, казалось бы глупая и несобраная толпа все поняла. Самые сильные и не очень мужчины стали сгружать с телег отравленных. Из брезента соорудили носилки и на них но больше на руках таскали людей в больницу. Никто из медперсонала так и не появился – у них и так было полно работы. Конвеер перемещения продолжался, но некоторых отгружали обратно на телегу.
Врач, немного покачиваясь вышел и посмотрел на несколько новоприбывших телег.
- Мест больше нет.
Все тем же тихим голосом он привел всех в слух. Он говорил устало и понятно было от чего. Но не обреченно. Не имел право надеяться на худшее.
- Мест больше нет.
Я посмотрела на него. Те последние, что вновь зашли в здание, вышли – врач, вестимо, не лгал. А доктор смотрел сначала на бесконечные глаза людей, а потом подошел и зашептал что-то одному здоровенному парню.
- В подвал? – изумился тот. – Как же так – в подвал?!
- Так. Другого выхода нет.
Я постояла еще несколько минут. В подвальных окошках зажегся живой свет, я подождала и вскоре ушла.

- Нет, Ферна, ты только подумай! Как хорошо, что я вегетарианка!
Я вошла в дом и прислушалась. С кухни неслись вопли Арлины.
- Я за Никки волнуюсь. Он бегает неизвестно где, съест чего не надо…
Иферна вздохнула.
- Послушай, - сказала Арлина тем самым тоном из серии «ты сразу меня не убивай, я всего лишь скажу тебе жуткую бяку». – послушай, я давно хотела тебе сказать. Ты уже не девочка, за ним уследить не сможешь. В нашем городе есть интернат, помнится, ты так радела за этот дом милосердия… Пора бы и попользоваться плодами своего труда.
Я прямо представила, как она улыбнулась.
- Дом призрения, Лина, дом призрения. Туда упекают тех, кто никому не нужен, у кого никого нет. А у Ника есть я. И пока я жива он будет со мной.
«Дом призрения? Никогда не слышала. И Иферна никогда не говорила.»
Все это было очень, очень странно. В воздухе пахло большими проблемами.
Арлина удалилась. Постоянно уговариая Иферну. Я слышала, с каким явным недовольством она выставляет ее из дому. Наверное, в этот раз я даже была на стороне Арлины.
Огромное желтое солнце заходило за горизонт. Иферна заперла возвратившегося Таноника в комнате на другом конце коридора и я слышала, как он скребется и воет за дверью. Когда все стихло, я легла спать. тело мерзло, я почти не чувствовала ног и рук.

Арлина побежала утром куда-то и не сказалась, куда. Я наблюдала за ней из окна но вскоре потеряла – на улице раскинулся самый настоящий митинг. Они шли куда-то и потянули вслед за собой крохотную Иферну. Я вышла за ней и влилась в самое пекло. Меня мяло, отдавливало ноги и било нетерпеливым кулаком по спине. Вскоре огромное море спин, рук и голов вынесло меня на все ту же главную улицу. Ну неужели снова больница? Но мы прокатились широкой волной чуть дальше. Точнехонько к зданию городского совета.
Света в окнах не было. Единсвтенный в городе вход, выполненный из камню, был настолько точно закрыт, что можно было только поудивляться, зачем мы все здесь собрались. Но кого-то ждали.
Те, что стояли в передних рядах кричали и вяло бросали непонятные предметы в зарешеченые окна. Но все это – вяло. Точняк – ждали.
Дверь раскрылась и вышла до ужаса знакомая фигура в дорогом пальто – Арлина в окружении то ли коллег то ли охранников. Но они были в костюмах и галстуках, что смотрелось в общем-то дико. Арлина стучала зубами от страха, это было видно по дергающейся челюсти.
- А кто это? – спросила я некоего рыжего и прыщавого парня, не в смысле имени, а в плане професссии.
- Арлекинка-то? Так ведь председатель… - но недоговорил, отвлекся, сделал непристойный жест и проломился в гущу толпы.
«Иферна о ней не очень хорошо отзывалась. Председательница совета… Хозяйка города.»
Арлине долго не позволяли пройти в ее экипаж, взявшийся будто ниоткуда. Когда ее оспроводители наконец смогли ее туда запихнуть, карета хлопнула дверью и поехала. Но перед этим в главную женщину города полетел огронмый камень.
Я прошла по канавке в людях и попала в передние ряды. Там, видимо, назревало что-то совсем уж грандиозное. Быстро переоборудовав порог Дома совета в трибуну, туда взошла худая женщина в темной шали.
- Байинцы! – крикнула она. Люди прислушались. – У нас с вами общее горе. Я потеряла сына. Но я говорю это не потому, что считаю, что одна такая… - она прервалась и набрала воздуха. – К сожалению, я не одна. Нам нужно с вами делать чтобы и оставшиеся не стали жертвами яда… К сожалению, на м могут не сказать, случайность это или же все-таки специально подстроено. Но нам нужно держать себя в руках и не допускать беспорядков.
Она покачнулась и быстро сошла со ступенек. Высокий мужик, которого тщетно не пускали высказаться наконец-то прорвался на всеобщее обозрение и взвыл басом:
- Люди, мы не виноваты! – (Наверное, он был рыбаком или же торговцем.) – Мы ж ничего. Как же так!.. Ведь рыба-то, последняя кормилица…
Его с криком стащили и вышла вновь та интеллигентная женщина. Я не стала дослушивать и ушла.

Иферна сидела на кухне и пила кофе. Было такое ощущение, что она хотела отравиться – в огромной литровой чашке был кофе с таким запахом, что он чувствовался даже на улице. Она смотрела в одну точку и никак не могла оторваться. Даже не заметила, как я вошла.
- Ты была на улице?
- Ну естественно.
- Что там?
Она говорила странным, совсем не своим голосом. Этот голос не был дрожащим и старушечьим, он был похож скорее на голос совсем молодой женщины, но усталой и мрачной. Словно боль подбавила ей сил.
- Да ничего. Бунтуют.
Звяк! Ложечка стукнулась о холодный пол. Иферна вопреки своей практичности не подняла ее.
- Ну и что?
- Да ничего. Я ушла раньше, не слышала до чего они там договорились.
Иферна поднялась, достала из буфета ящик, разделенный на камерки. Там стояли пузыречки из темного стекла, и пахло чем-то сладко-гнилым.Она покопалась там, но рассеяно оставила его на столе и ушла. Того, что искала, Иферна так и не нашла. Она ушла к себе в комнату и больше не выходила. Я отвинтила пробочку одной бутылки обломала ногти о твердую пробочку плюс, но когда открыла почувствовала отчетливый цитрусовый аромат. Это был запах мандаринов… Капнула себе на руку и поставила пузырек на место. Этот запах напоминал о приятном, об огоньках в темноте – синих, красных, зеленых, желтых и звездно-былых. Так давно…
Вечером я заглянула к Иферне: она сидела в няпряженной позе поджав ноги. Глаза не мигали и не реагировали на свет, льющийся из окна. Это было более чем странно.

На следующее утро я зашла в комнату к Иферне и отпрыгнула от двери: она сидела в том же виде, что и вчера. Она и не спала, видимо.
- Элла?
Я плеснула горячим чаем на руку, когда услышала, как в кухню кто-то вошел. Арлина оперлась на стол и села напротив меня.
- Элла? Что такое с Ферной?
«Это меня хотят спросить?»
- Не знаю, - я пожала плечами. – Она странная очень…
- Знаешь что, - перебила Арлина. – Иди с Игваром погуляй, развейся, потом все решим.
Я не поняла, почему ей так хочется турнуть меня из дома, но оделась и вышла к скучающему Игвару. Развеять его тоску, бедненького. По обычаю мы сначала долго молчали а потом я решила спросить:
- У вас тут есть больница для больных, да?
- А разве есть больница для здоровых? – от души подивился он.
- Ну, ты меня не так понял… Не для таких больных, а…
- А… Дом для таких… - он тоже затруднился в определении. - Ну так это за чертой города. Туда далеко идти.
- Ничего, не развалишься. Я и сама может, дойду, ты только мне покажи немного, старичок.
Игвар побелел от злости и потому ничего не ответил.
Побережье в скалах и белом замерзшем песке расстилалось на долгие километры на северо-запад. Черные глыбы скал, и море, море… Дорога, проторенная многими ногами, вела в лабиринт камней и выводила на открытый участок.
- Вот. Вот он.
Я не поняла сначала, куда он показывает. Были только темные влажные камни. Но часть как-будто откололась от всеобщего хаоса – это была ровная и высокая стена. Она отгораживала пространство другого мира, жителей который выкинул из памяти большой мир. Почему так? Они смеялись, жили. Творили и делали. А они – нет. Были попытки сделаться такими, как все, но они так смешны, так унизительны. И что же с этим делать?
Игвар подождал меня, пока я насмотрюсь. Потом мы пошли обратно, вопросов он не задавал к счастью.
«Совсем забыла порадоваться, что он уже почти что с удовольствием с тобой гуляет. Привык, как к прогулкам с собакой, скоро начнет искать положительные стороны в вынужденных прогулках. Какой ужас. А особенно в том, что приходит в голову такое.»
Такое было счастье идти неодной по улице! Даже смешно.
- Ну я пойду, мне пора.
Я ушла и с грустью подумала, что дома все будет опять одно и то же – Иферна в коматозном состоянии, вой Ника за стеной. Это замкнутый круг. Мне никогда не вырваться из него, у меня не хватит сил на это. Я как будто бы сама себе надела наручники.

Дверь была приоткрыта. Перекатывалсоь что-то в глубине, гремело и постукавало. Полки в коридоре были опустошены, как будто решили одновременно рухнуть со стен.
- Иферна! Ник!
Голос одиноко, так до боли мелко послышался в доме. Никто не отзывался. Эхо ехадничало, но так оно распоясывалось лишь в доме без хоязина. В пустом доме.
На кухне на полу валялся тот самый давешний ящичек с коллекцией Иферниных масел, коллекцией ароматов. С потолка на меня рухнуло облако неприятно смешавшихся запахов. Голова закружилась и я села на стул, постаравшись не наступить в масляную лужу. Растоптаные пузыоьки хрустели под ногами и царапали доски, врезаясь в них.
Я вскочила и выбежала в коридор. Руки противно похолодели. Таноник выполз из отвлетвенного коридорчика и взвыл. Пронзительно глядя на меня. Глаза у бедного мальчика были красные, он плакал.
- Никки, - зов провалился куда-то внутрь, вглубь. – Что? Что?
- Уууывым… Уввы… Мывыымы… Увиээмн.
- Что? Увели? Что?
Таноник отчаянно замотал головой, он согласился. Значит, все-таки понимал, что я говорила. Я села на пол и поджала под себя ноги.Что делать теперь? Таноник сопел рядом. Я слышала его тяжелое дыхание. Он смотрел в упор на меня, мне стало страшно от этого взгяляда, хотя куда уж страшней? Темный мутный взгляд блуждал по лицу, несколько секунд мы просидели зацепившись взглядом, а потом он ушел, шаркая кулаками по полу, продолжая свою горестную песнь.
«Зачем я бросила университет? Почему я поперлась в этот чертов Байин, почему я должна переживать все это? Почему? За что мне это? Почему? Зачем я согласилась на предложение Иферны?! Все могло бы быть так хорошо и удобно, я бы могла столько всего! А теперь я – ничто. Без образования, денег и даже сколько-то спокойствия.»
Нельзя было так думать. Я загоняла себя в угол этим.
«Как Одан был прав!»
Я заскочила в комнату Иферны, в которую она никогда и никого не пускала кроме Арлины. Еще сохранялась робкая надежда, что это я все себе выдумала. На полу валялась та коробка, в воздухе висел запах ромашки с примесью валерьянки. Хотелось заснуть и не просыпаться. Иферны не было. Каким-то диким движением души я выдвинула ящик стола и достала папку документов. Документы – в сложных ситуациях все их ищут, говорят, помогает. Когда-то, несколько месяцев назад, она просила меня напомнить ей, что документ она положила в верхний ящик. На самом верху лежала бумажка. Завещание. Я пробежала его глазами из интереса. Она оставляла все дому для неполноценных. Какое неприятное слово…
Во втором ящике стоял стакан с мелкими меными монетками. Но весил он прилично. Я высыпала все это в карман и вышла. У себя я инстинктивно достала чемодан и запихнула туда оставишиеся вещи. Еще оставались документы. Все бумаги, удостоверяющие личность я сложила отдельно, но было одно, что было дороже и важнее… Письмо неизвестной девушки, и стихи, пробирающие до костей.Я сложила все и застегунла чемодан. Сбежать подальше. И не требовать никаких ответов, так как все и так ясно. Иферну взяли по подозрению в массовом отравлении. Неважно, виновна она или нет. Я так не хотела в это вникать… Год выкинут – и ладно! Никто и не заметит. Чемодан тянул руку. Я поставила его, когда за стеной что-то грохнуло и раздался осторожный визг. Почему-то Иферна никак не реагировала на это, она должна была громко кричать, успокаивать его.
«Нет. Нет. Теперь – только ты. Ты должна. Ты не можешь его оставить. Как он сможет прожить? Его же ведь и так ненавидят соседи, хотя за что?.. За Иферну, да. А теперь тебе нужно остаться, нельзя убегать. Сбежать – это так просто, слишком просто и низко.»
Слоняясь по дому провела я день. Вечерело и холодало, в голове была гулкая пустота, я не чувствовлала времени. Оно и не нужно было.

Темная комната с облаком моего дыхания постепенно светлела. Но видно пока что еще ничего не было. Бесконечная, беспроглядная чернота превращалась в игру теней – бледных и чернильно-темных. Это было утро, хотя лучше бы всегда была ночь
На площади шум стоял страшный, но уши быстро привыкли. К тому же оглушительно билось сердце и никак не могло перестать в голове биться желине убежать, забыть. Будто и не было ничего. Но чемодан я оставила дома, чтобы не соблазняться.
- Преступника нашли? – крикнула внезапно я. Но получилось тихо, отреагировали только близкостоящие. Вопрос был излишен – я знала ответ, но молчать было невозможно, я готова была говорить, за неимением собеседника просто так, монологом, одновременно со всеми.
- Нашли, кажется.
- Да его надо самого этой рыбой накормить!..
- Нелюдь он, гад!
- Убить его мало! Повесить!..
- Да больной же человек…
- Колдун это, говорят…
«Так, значит, колдун.»
Я вцепилась в плечо женщины, она махала кулаками и кричала. Я не заметила этого своего движения, и когда она с визгом повернулась я уже улепетывала. И опять мне хотелось забиться в уголок, и почему-то быдло жалко. что нет поблизости моей гостиничной комнатки с выходом на крышу, там так было хорошо…
Море молчало, не шептало волнами прибоя. Тоненькие льдинки выбрасывало на берег и растапливало солнцем, описывавшим прошальную дугу по небу далеко-далеко. Как бы и мне хотелось там оказаться. Где не достал бы никто. На песке вдали показались две черные фигурки. Я боялась встретить их и села на камень за скалой, сжавщись в комок, чтобы вода не достала. Они приближались, и я разглядела их – это был сухонький старик и молодой парень, сын, скорее всего.
- Суд-то когда? Разве сегодня уже?- громко спросил молодой голос.
- Да… - прошелестел старик. – Сегодня.
- Во сколько?
Молчание. Старик закашлялся и через некоторое время ответил:
- Я не хочу, чтобы ты туда ходил. Ты не пойдешь.
- Во сколько?
- В три, но…
- Я должен пойти.
- Нет. Они будут защищать убийцу. Они убили мать, понимаешь? Они! И теперь они защащают его!..
Так, значит, в три…
Я прибежала домой и попила воды. Горло драло, простудилась все-таки. Было так больно и плохо… В дом я заходила через черный ход – побоялась, да и запоздало заметила, что парадный вход опечатан.
Дверь в зал заседания была открыта. Люди, которые начали подтягиваться на площадь в большинстве своем бушевали. Их сдерживали приставы. Я проскользнула в зал заседания с группой каких-то официозных личностей и села в уголочке около окна под решеткой. Хлоп-хлоп, - открывалась и закрывалась дверь. Входили. Выходили. Скакали люди с папками. Прозвенел звонок, встряхнув задремавших зрителей, и возвестил начало. Ввели Иферну, она не смотрела ни на кого, только прижимала сморщенные кулачки к лицу.
Вошла полная женщина в черной мантии, и стукнула молоточком. Только вошла, а уже стучит…
- Здравствуйте. Начинается суд по рассмотрению дела Иферны Ной Мойри обвиняемой в подготовке массового отравления. Здравствуйте.
Она села и поглядела на защитника и обвинителя – обвинитель, молодой мужчина в черном пиджаке и со странной миной на лице пытался одновременно улыбаться судье и сурово смотреть на подусудимую. Защитник тоже отличался странностью – он был в уже традиционном черном одеянии с галстуком чересчур смелых оттенков совршенно не к месту. Можно сказать, он полыхал как фейерверк. Судья долго смотрела на этот галстук и, отлепив взгляд, продолжила.
- Встаньте, Иферна Ной. Вы признаете свою вину?
- Нет. Нет... – голос Иферны сорвался.
- Нет? – чуть слышно спросил обвинитель. - Секретари, запишите, что подсудимая свою вину отрицает.
Секретарь стороны обвинения встрепенулся и стал писать. Тот, что конспектировал все за защитником, доселе молчавшим, только стал расписывать заедающую ручку. На самом деле это выглядело смешно – один писал «а», а другой «б». А говорили, что это для максимальной точности…
- Ваша честь, могу я приступить к представлению доказательств? – пошел в наступление обвинитель.
Судья кивнула и обвинитель понесся…
- …обратите внимание на эти флаконы, ваша честь. В них содержится некий медикамент – называется он настойкой триминина.Он входил в состав того самого яда, что был найден в рыбе. Это на странице …
Я прислушалась. Иферна рыдала, спрятавшись за деревянной доской скамьи.
- Ваша честь, - вдруг вскочил защитник. – уж не думаете ли вы, что моя подзащитная ныряла за каждой рыбой, чтобы отравить ее еще в море?..- даже с некоторым удивлением спросил он.
- Читайте материалы дела лучше, сударь, - вздохнула судья. – Ваша подзащитная ведьма, она могла это все сделать.
- Да-да, ваша честь, - почти промурлыкал обвинитель. – В доме подсудимой найдены остатки того самого заклятия, которое, судя по книге магии, способствует распылению и распространению…
Несколько минут я слушала, как распинался обвинитель и пытался что-то вставить защитник.
- Простите. Я перебью. Уважаемое обвинение, известен ли мотив у совершению преступления?
Обвинитель поморщился – это было его больное место.
- Нет.
- Вот! Я считаю, что не найдя даже мотива к преступелиню заключать под стражу по такой серьезной статье…
Судья стукнула молоточком, грозно погядела на защитника и перешла к допросу свидетелей.
- Позовите Элизвет Моран, пожалуйста.
Вошла круглая женщина, отделенно напоминающая кубарик. Я где-то видела ее, и даже помнила очки на золотой цепочке, но где – это было совсем сложно.
- Здрасьте.
- Здравствуйте. Вы выступаете свидетелем в судебном заседании. Знаете ли вы подсудимую?
- Да, знаю. Ферна-то давно уже тут живет, а я на ее свадьбе еще гуляла,- похвасталась свдетельниа.
«На свадьбе? Ну, вполне возможно…»
- Она у меня лекарства часто покупала, или присылала кого-нибудь.
- Да-да, - очнулся обвинитель. – Скажите, вы продавали подсудимой вот эти вот препараты?
Он потряс полупустой бутылкой.
- Да. Только она не приходила, а присылала девчонку какую-то неприятную. Все в витрине травки рассматривала, сдачу пересчитывала…
Я вжалась в стену. Ну еще чего не хватало…
Иферна поднялась, и прямо села с бeлее белого лицом. Глаза напряженно смотрели на меня – она углядела меня в толпе. Глаза ее отчаянно что-то говорили. Я не могла только понять, что.
- Иферна Ной, скажите пожалуйста, что это была за девочка? – оживился защитник. Не в меру и не к месту активный, клоун какой-то.
- Да так… - уклончиво ответила Иферна. Даже как-то слишком явно уклончиво.
- Понятно. Ваша честь, позвольте приступить к допросу следующего свидетеля.
Обвинитель зашуршал папочками и выскреб до боли знакомое имя:
- Нэйб Арлина. Прошу доспросить.
В зал забежали двое охранников и покрутили головами. Арлина, слегка дрожа и потряхиваясь, вошла в зал. Иферна холодно пригвоздила ее к полук, Арлина задрожала с большей интенсивностью.
- Здравствуйте, свидетель, - почтительно поприветсвовала судья. Арлина пролепетала что-то в ответ, явно еле сдерживая себя в руках.
Она говорила, отвчала на вопросы. Ей задавали их много – попеременно то судья, то обвинение. Защитник притих и не говорил ничего, только перешептывался с Иферной и немного неодобрительно таращался на обвинителя, совсем расцветшего – он получил от Арлины все то, что ему нужно было так.
Арлина говорила, говорила… Она спасалась словами, спасала себя изо всех сил, а Иферну топила. Она говорила, что видела коллекцию ядов Иферны и книги магии тоже там были. Она приводила косвенные доказательства, что она постоянно персказывала ссоры с соседями и случайными встречными на улице.
Иферна смотрела на Арлину не отрываясь. Она смотерла, как ее закладывает ее подруга. Твердая, самоуверенная фигура Арлины поникла, словно опомнившись, она причитала что-то себе под нос. Глаза горевшие обличительным огнем, затянулись слезами.
Арлина села. Были и другие свидетели, конкретно – соседи. Что были не в самых хороших взаимоотношениях с Иферной. Она смотрела на них жалостым взглядом, они передергивались от отвращения. Маленький сын одной из неприятельниц Иферны умер, съев суп из рыбы.
- Ваша честь, - Иферна вскочила. – Я не делала этого! Я не делала!.. У меня больной сын, с кем он останется, если меня… Если я…
«Таноник – ее сын? А ну да, конечно… Кто же еще…»
Она рызрыдалась. Хрупкая старушечья фигурка тряслась, и она была так неподражаемо естественна и честна здесь, за гранью чувств, где есть только закон и слова… Защитник ерзал, он не знал, что делать с подзащитной, впадающей в истерику. Судья сначала сочувственно, а потом беспристрастно смотрела на нее. Обвинитель с полной уверенностью, что это все – спектакль, любовался на покрасневшие глаза и лицо.
Я сидела и не знала, куда себя девать. Она была так слишком откровенна здесь, это было постыдным и нелепым. Разве могла она показывать себя, выворачиваться наизнанку среди этих масок? Этот балаган не был создан для трагедии, здесь не было чувств. Она оправдывалась перед ними, но зачем?

Обвинитель в своей обвинительной речи признал Иферну виновной и попросил суд дать ей казнь через повешенье. Арлина охнула, встала и упала – ей стало плохо.
- Ваша честь. Я прошу вас о снисхождении, - голос защиты оборвался. – Прошу вас принять правильно решение. Приняв во внимание тот факт, что настоящего мотива так и не нашли. Нужно было ли моей подзащитной, слабой пожилой женщине устраивать все это? Зачем?
Наслушавшись пафосных речей признанный риториков он решил выступить на полную катушку, но к концу сломался и притих, пролепетал что-то о «нецелесообразности» приляпаной непонятно куда и почему, потом было про «почтенный возраст» и про бедного Таноника. Потом попытался выдать что-то о скоротечности следствия и недостатке улик, но судья строго посмотрела на него, он булькнул заключительным словом и сел на скрипучее адвокатское кресло. Робко глотнул воды из стакана, и стекло звякнуло в унисон с молотком.
Я сидела в коридоре и ждала вердикта. Нас выгнли и в холодный сырой коридор, я села на стули сжалась. Трясло от холода и зубы норовили стучать, но я сжжила челюсти. Я мерзла и меня жгло изнутри – я не верила или не хотела. Не хотела, чтобы Иферну признали виновной. Она не была виновата.ю и настолько я не могла допустить, чтобы ее посадили… Этого хотелось, как никогда в жизни.
«Господи, если ты есть. Сделай так, чтобы она была на свободе! Она не должна, так нельзя! Я ведь не прошу слишком многого, но нельзя допустить, чтобы она оказалась повешена! Почему все так?!»
Сейчас мне было удобнее, чтобы кто-то там наверху мог что-то поделать. Было бы на кого злиться и кого благодарить. Как просто – придумал себе идола и моли его!
«Господи, сделай так, что бы все было хорошо! Я ведь так редко прошу тебя о чем-то, так исполни одну мою просьбу!»
Я так часто произносила имя этого неизветсного хозяина и создателя, не стольок обращаясь к нему, а больше применяя как речевой и мыслительный оборот. Был ли он, слышал ли он все мои мысли?
Меня трясло, на меня стали оглядываться остальные присутствующие на суде. Они стояли по стенкам, я стучала зубами и сидела. Последнее не делало мне чести, вредные старушки стали перешептываться, что я не уступаю места старшим. Мне было все равно, я принимала решение. Я бы упала, если бы я не сидела. В глазах поминутно темнело.
Я не знала, сколько прошло времени – часов у меня не было. Но прошли минуты и пристав загнал зрителей в зал, как пастух стадо неразумных овец. Иферну не ввели в зал, судьи еще не было. Обвинитель шуршал папочками почти уверенный в своей победе, защитник писал что-то на листике. Они оба были настолько неуверены, настолько судья была для них маленьким богом, от которого зависела вся их жизнь (и не только их), что было даже немного жалко.
…«контролируя свое настроение, ты сможешь управлять и другими. Это ведь так просто, разве нет!?»
Действительно – все было так просто! Так удивительно просто.
Судья показалась маленькой пластилиновой фигуркой – что она есть такое? Так, мелкая помеха, камешек в шестерне. И так легко было ее подчинить, что хотелось смеяться. Я отвела взгляд и смотрела на ее руки, чтобы она не поняла и не почувствовала. Она подяняла голову на секунду от бумаг, моргнула и удивилась сама себе.
- …Суд приговорил – Иферну Ной Мойри оправдать и освободить в зале суда. Дело о массовом отравлении оставить на доследование, за добытием других улик, более полных и ясных…

Не дослушав, я вышла под шумок зашевелившихся присутствующих. Иферна плакала, а лицо адвоката из загробного постепенно расцветало. У этого балаганного представления действительно получился счастливый конец.
Я пришла домой, так заманчиво стоял в коридоре чемодан. Меня не держало более ничего, страха не было. Уйти скорее и не возвращаться больше никогда.
«Одан!
Так все сложно и так сложно во всем разобраться! Начинаю убеждаться, что ты был прав. Я ведь тогда и правда не сделала всего того, что нужно было! Мне так теперь плохо, но я вернусь скоро, мне больше не нужно скрываться!»
Я вздрогнула и рука замерла – хлопнула входная дверь. Это пришла Иферна. Я вышла в коридор, и увидела ее глаза – онаи не светили, они были такие же, как и всегда. Пожалуй. Они пыталась изобразить радость – губы улыбались, руки зажали бутылку дорогого шампанского, которое Иферна никогда не покупала, а только ругалась, что все стало так дорого.
- Поздравляю.
- Спасибо. А ты молодец – не зря я тебя учила.
Я смутилась, никогда не знала, как отвечать на похвалы, но было приятно. Только настораживал ее голос.
- А почему?..
Иферна деловито разулась и пошлепала на кухню.Открыла бутылку и стала потягивать шампанское из чашки.
- Как хорошо все-таки, что будут искать настоящего преступника!
- Да! – неожиданно жарко ответила Иферна. – Да! А то ведь… Он и дальше будет все это… Люди ему помешали! Так ведь и не надо до такого доходить. А люди-то, люди!.. Набрасываются на первого встречного и рвут, рвут на части, как будто бы и не знают, и знать не хотят! И ведь надо бы повежливеее, так ведь нет! Потом вот расплачиваются…
Она говорила, говорила. Я не понимала, что с ней происходит – алкоголь еще не должен был начать действовать. Проскальзывали фразы, случайные и тем не менее идущие с самого дна, я не могла их понять.
- …да что они вообще понимают, эти… Варвары! Никто ведь… Ничего, только и знают, что в потолок плевать, что такое работа настоящая и не подозревают!
Она махнула рукой и чашка с остатками шампанского опрокинулась на пол. Лимонадная жидкость разлилась по полу, впитываясь в дерево. Я выскочила в коридор и тут друг поняла, что боюсь. Боюсь этой страшной старухи, жестокой как люди древности, жесткой и злой. Смерть дышала ей в лицо, отходя лишь не некоторые месяцы, и иногда выпуская из своей крепкой хватки. давая побыть немного простой и доброй. А теперь она стала ближе на целый год, и будет только приближаться. Приближаться… Для Иферны смерть была близка, а для Таноника и жазнь была почти смертью. Он жил, но это нельзя было назвать человеческим существованием. А я хотела жить, хотела, как никогда.
Я прошла к своей комнате, как во сне, и навалилась на дверь. Она распахнулась и я поняла, что ошиблась – это была конура Таноника. Он лежал на полу поджав руки, чтобы не замерзнуть. Пара в комнате не было, он как будто и не дышал.
Я закричала, завизжала впервые в жизни, наверное. Иферна неверными опьяневшими шагами пришла в комнату и принялась причитать что-то
- Ах ты мой бедный, Никки! Никки!
Она отшатнулась и закрыла лицо руками.
- Что я наделала! Что я натворила!
Она выла и рыдала. И я не моглда понять, о чем она. Меня трясло и лились слезы, страшно билось сердце и холодела спина. Было так страшно, и так жутко…
«Она натворила. Что? Что?
То. Ее никто никогда не любил. С ней никто и не общался. Ее ненавидели и ставили на ней клеймо – не только на ней, на всем, что шло от нее. И она решила сделать это. Она купила яд. Сделала его. И провела обряд расселения. И все.»
Черный прогнивший потолок над головой навевал что-то очень знакомое. Иферна кричала за стеной и причитала. Разговаривала с кем-то. Я не могла этого слушать. А чемодан так заманчиво стоял совсем рядом.

Дорога вон из Байина заняла примерно полчаса. Опустевший город остался за спиной совсем далеко а вокруг были только деревья, деревья и никого больше.
Стоянка экипажей, на которой я свалилась с телеги год назад как-будто и не изменилась – все такое же шумное место. Сновали деловитые пассажиры с сумками, узлами и чемоданами, надменно щурились на свет хозяева телег, они ждали клиентов. Год назад все было точно так же.
Водянистое небо просвечивало сквозь жиденькие березки. Я лежала на телеге и смотрела, как проплывает мимо мир. Что-то лезло в голову и постоянно вспоминалась Иферна. Ее маленькие глазки, чопорно и злобновато смотрящие на мир, ее вечный воспитательный тон. Я не могла понять, что же это было все-таки. Я еще слишком плохо понимала людей, чтобы теперь во всем разобраться.
«Я оставила письмо Одану на столе. Она найдет и порвет, и будет вспоминать меня как опследнюю тварь. Если только она не забудет все совсем…
А Таноник был все-таки жив. Он дышал. Пар поднимался. Это я все придумала…»
Я бы могла и не узнать ничего и остаться. Она – убийца. Мне было сложно в это поверить. Унее был сложный характер, да, но она не была маньячкой. Она вела себя как просто человек и больше ничего. Поэтому было так сложно и в то же время просто поверить в то, что это она устроила весь этотт кошмар, черт! Она так четко понимала, что есть белое и что есть черное, она презирала преступников и убийц – тем более. Так почему же все получилось так, как так?
Молодая листва на обледенелых ветках потемнела от холода, но солнце грело и скоро она должна была превратиться в свежую зелень. Весна, а я и не заметила.

Покинутый замок не светил окнами в город. Холмы купались в долгожданной тени, и тольок луна светила тонким серпиком. Было далеко до полнолуния. Но именно в этот день стоило радоваться – какой смысл грустить, когда всех вокруг искренне и неискренне распирает от счастья.
На главной площади горели фонари, фонари… они горели не только там, а тянулись цепочками болотных огоньков по всему городу. Грохотала музыка, пели интструменты десятков разных оркестов, и все это сливалось в страшный вой и сип. Сердце замирало от этих звуков, отсмеха людей, отмечающих свою победу над городом, природой и судьбой. Это бул юбилей, всего лишь несмколько месяцев. Люди, новые Идийцы, подданые королевства людей, возрождающегося из пепла, сами были рождены на разных концах страны, и относилиь к исторической родине как к старому антикварному шкафу – много всего разного, но из моды вышло. Вот когда опять вошло, тогда уж можно и воспользоваться. Им было все равно, они веселились, они радовались. Шумели и непозволительно долго не давали уставшим улицам покоя – им было все равно. Музыка заглушала лихорадочный стук сердца города. К нему и не прислушивался никто – всего лишь старый дом, гнездо глупых, глупых королей. Даже смешно, право слово.
Коллонада северной стороны замка, единственная незастекленная часть, выходившая на пологие холмы, спускавшиеся в долину, гудела каменными сводами от долетавшей из города музыки. Стекла дрожали, и тяжелые ноты завывали около потолка. Так давно здезь звучали старые вальсы, горели сотни волшебных огней, дирижировали талантливые музыканты своими верными коллегами – и правда, это было очень давно. Слишком давно.
Огромная огненная птица распустила свои крылья над городом – появилась такая традиция. Запускать феникса. Никто в который раз не понял, волшебство это или же пиротехника – но опять послышались восторженые вопли и хлопнули вновь открываемые бутылки шампанского. Феникс махнул шикарным пламенным хвостом, окна дворца зажглись и вновь погасли, оставив все как есть – в темноте и тени. Феникс вспыхнул за горизонтом и рухнул грудой искр на горы.

Зеленые дервья шептались в вышине, оин все были похожи одно на другое и были совсем разными. Они смотрели на меня свысока и не пускали меня в свои разговоры, им было плевать, есть я, нет меня. Они вечные, они были и будут. Вне зависимости от того, буду ли я.
«Какие мысли лезут в голову, с ума сойти!»
Я потерялась. Я заблудилась. Я не знала уже, на каком я свете. Мне хотелось к людям, к флидам, к духам. К плохим, хорошим, к живым или к мертвым, все равно. Но так я больше не могла.
Калитка, навешеная на кованый заборчик как будто бы для красоты была распахнута настежь. Я бросила чемодн и вошла, какая разница – это все общее, деревья там те же самые, им все равно, и они пустят меня в свои владения.
Я бросила чемодан и вошла. Кусты цвели и шелестели на ветру, вульгарно и грубовато, я шла мимо, и ветки дергаил меня за сыроватую юбку. Коротка мокрая трава хлестала по ногам, идти было трудновато, но я шла. Ветки с необычайными узкими листочками сплетались в мраморыные узоры над головой и не пропускали сияния неба. Я шла в прохладной тени и прислушивалась к ветру – шумели листья, но птиц не было. Изредка похрустывали под ногами старые ветки, поломаные ветрами, шуршала старая прошлогодняя трава.
Поляна под стражей высоких деревьев колосилась молодой травой. Серебристая и какая-то совсем не зеленая в легком деновении ветра она напоминала море.
Маленький дом, стояший на поляне, терялся в тени деревьев. Дверь была распахнута, стояла гробовая тишина; никого не было. Старая, рассохшаяся и прогнившая от осадков лавочка задрожала но выдержала мой вес. Конечно же, выдержала! Небо, оказавшееся неожиданно высоким и безумно сияющим, под покровом легких свадебных облаков. Пахло лесом и свежестью, но покалывало горло. Я начинала простужаться, но это было не так, как обычно – я почти не чувствовала себя на фоне величественного мира. Меня не было, или же я была настолько ничтожна, что все мои мысли заглушала одна верховная и главная, которую мне еще долго не удастся понять. Дышалось легко и от преженго страха ничего не было; небо сияло своим природным естественным светом, дневного светила уже не было – вечерело, и солнце давно уплыло за лес.
- Здравствуйте!
Я подскочила, хотя на самом деле рухнула вниз с облаков. Хрупкая, какая-то детская фигурка выделилась на фоне леса.
- Здрасьте! – на всякий случай крикнула я. Мимолетом подумала, что больше криков на сегодня не будет – горло нещадно драло.
- Это ваш там чемодан валяется?
Девочка, очень маленькая и узенькая, подошла поближе и устало поставила корзину на землю.
- Мой. А что?
- Ничего. Вы его принесите, сыро ведь, намокнет.
У нее был хороший голос. Это не было, как в книжках –я не улыбалась внутренне и мне вовсе не хотелось бежать и исполянть любую ее просьбу. Она не просила и тем более не приказывала. И все же мне было очень приятно, что мои мысли звучат в унисон с ее.
Ноги путались в траве, я шла за вещами.
«Только приехала, неизвестно кто, а уже с чемоданом. Могут не так понять.»
Моя дорогой чемоданчик, измученых дорогами, лежал одиноко в траве и посверкивал мокрым боком. Я прижала его к себе и вернулась на поляну.
- Вы платье испачкали, - вскользь заметила незнакомка, но я видела, что она улыбнулась. – Вы не местная, да?
- Да. Я из Идий.
- А они разве не разрушены?
- Их восстановили.
Волосы у девушки были короткие и пегие, а глаза, как будто бы в упрек волосам, черные. Удивительно!
- М…
Она подяналсь с лавочки и я непроизвольно сжала плечи – я была по сравнению с ней просто гигантом. В полтора раза шире и выше примерно на столько же.
- Вы в дом проходите, а то что мы…
Она подняла корзину и вошла. Я прошла следом в дом и попала на террасу. В дождь здесь наверняка было здорово – окна, занавешеные бледными выгоревшими занавесками пропускали весь свет грозы и звон капель.
- Я Брента. Бре.
- Я Эллада. Элла. Эл.
Брента улыбнулась, и сразу снова выровнялась – глаза у нее были какие-то совсем не такие…
- А что это за место?
- Темноречье. У нас здесь река такая… Днем прозрачная, а ночью черная. Зря так назвали, но все равно красиво.
«Так не бывает. Мне слишком везет, так правда не бывает.»
Брента села на стул и стала выкладывать из корзинки пачки сухарей и несколько картошин.
- Я продала свою лошадь. Белую, как в сказке. Я Ришика очень любила., - вдруг сказал Бре.

Река плескалась в свете угасающего дня. Голые мокрые ветки старых ив купались в холодной воде. Волны казались в темени черными, как нефть, шум воды приводил в истеричный восторг. Хотелось кричать и сердце болело, хотлеось кричать просто от того, что теперь я здесь. Весь мир, такой огромный до невозможности сузился до одного единственного воспоминания, от которого должно было быть хорошо и спокойно, но не было почему-то. Река шумела и ветви ивы рассекали потоки воды. Где-то далеко они вливались в воды соленого моря.

Брента оказалась удивительным человеком. Она разрешила мне пожить у нее, не взымая платы, хотя я и пыталась что-то такое ей высказать… Я поселилась в ее доме и поняла, что надолго. Стыдно, стыдно, но я не могла больше скакать с места на место, а тем более когда мучительно сознавала, что это место – мое, и никто меня отсюда не вытянет.

Я шла и смотрела по сторонам – что-то показалось мне странным. Я скоро поняла, что – ели с бледно-зеленой мягкоо хвоей росли слишком идеально, словно бы специально. Их иголки усыпали землю, поэтому ступали мы бесшумно, тихо.
- Странные елки. Растут как-то… театрально.
- Как-как? – улыбнулась Брента. – Но вообще ты права – эти ели сажали специально. Когда-то здесь хотели создать лучший парк мира, и хвойные сажали для того, чтобы была почва и ходить было удобно. В центре должен был быть огромный купол, самая большая оранжерея мира, где круглый год цвели бы удивительные цветы. Был бы построен чудесный город, здесь жили бы и духи, и люди, и флиды. Город стал бы самым большим и современным…
Она запнулась. Что-то заставило ее прерваться, поток слов, идущих от самого сердца, иссяк. Брента нагнулась и погладила маленькую елочку по пущистой зеленой лапке.
«Нет, не нужен ни город, ничего… Все и так прекрасно, без людей, бех всех.»
Вдруг стало все-все понятно. Жило-было королевство людей, и прекрасно жило, только однажды подумал некто, что пора границы и расширить. Только война – больно хлопотно и дорого, можно было все и мирным путем обстряпать. И обстряпали. Флиды стали противиться совсем не сразу, а духов так и не успели оформить.
В душе проснулось что-то, как будто бы спала пелена с глаз. Люди пострадали когда-то, но не за себя, а за что-то другое. Это как болезнь – заразных убивают, чтобы не заражали других, здоровых и не менее достойных жить.
Пахло смолистыми елями, в тени леса мы вышли на вырубку. Полоса поля цвета лиловыми цветами, они не пахли но было красиво. Колея тропки тянулась в траве.
Сосны редкими корабельными мачтами высились вдоль вырубки. Ветер качал их. И казалось что услышишь скоро, как скрипит мачта и хлопает на ветру флаг.
Из высокой травы вынырнула стайка мальчишек на велосипедах и пронеслась мимо. Бре едва успела отпрыгнуть в сторону, и поглядела им в след.
- Уроды… Дачники. Туристы!
Она шипела что-то еще себе под нос, я потянула ее за рукав и мы пошли дальше.
- А кто это такие? На велосипедах…
- Детки скупшиков земли. Отдыхают вот. Они деревья рубят под качели…
Я остановилась и посмотрела вверх – я чуть не врезалась лбом в черный столб. Вверху. Под керамическими пробками болтались обрывки проводов, которые не срезали.
- Сюда проводили электричество.
- Ну и зря. Здесь тишина такая – а провода гудят.
Мы помолчали. Я отмахивалась от назойливой мухи, которая постоянно садилась мне на руку и ползла, как улитка.
- Брента, мы ведь на рынок идем, да? Так у меня немного денег тут есть...
Я выудила мелочевку из кармана и протянула Бренте. Она поглядела на мою руку, похлопала глазами и пошевелила монетки.
- Это что, правда, настоящие деньги?
Она взяла одну медную денежку и посмотрела ее поближе. Она была страла и покрывавшаяся емтным налетом.
- Ты только не думай, что я совсем… того. У нас туту никто деньгами не пользуется, я их никогда не видела…
Она ужасно смутилась и вернула монетку. Она стеснялась своей дремучести. Мне не хотелоьс ничего говорить, принимать снисходительный и простительный вид, так как Бре вела себя нормально – прощать не за что.

Мы долго шли, и поле все тянулось и тянулось, и не было ему конца. Наконец опять потемнело – мы вошли в рощу елей, где и была, по рассказам Бре, торговая плошадь. Старые каменные плиты выворотило из земли, между ними прорывались травинки да и вырасти здесь хоть целое дерево – ему не помешал бы никто. На старой длинной лавке с облупившейся краской сидели жители темноречья – пожилые и старые люди в старой одежде. Они держали рядом с собой тюки и чемоданы, так что были похожи на переезжающих в зале ожидания – но на самом деле это было все то, что они продавали или выменивали.
Брента взяла у меня корзинку и подошла к сморшенной бабушке с чемоданом. Та улыбнулась, сморщилась еще больше, и погладила Бре по голове – благо, та была как раз чуть ниже плеча бабушки. Она достала из чемодана пять больших клубней картофеля и положила Бренте в корзинку. Брента, улыбаясь, вернулась ко мне.
- Что, уже все? – удивилась я.
- Ну да. А что?
Вдруг Бре схватила меня за руку и мы отскочили всторону – запоздало я услышала стук копыт за спиной. Я обернулась и увидела лошадь – с нее спускалась женщина. Поначалу она напомнилам не Хелигу в одну из первых встреч. Те же блеые волосы и неизменно дорогой стиль. Но самое главное – это надменность и самоуверенность. В добавок она была очень красива.
- Вы бы поосторожнее! – Брента обиженно пискнула ей еще что-то, но она ее не очень-то слушала.
Женщина огляделась с отвращением посмотрела на стариков, смотрящих на нее в упор и обратилась ко мне. Из всех мы были самыми юными.
- Вы не знаете, где здесь магазин?
Брента тихо фыркнула.
- Вы что?
- Ничего. Здесь не магазина.
Женщина поморщилась и отошла. Ты бедная лошадь, на которой она приехала, была в дорогой сбруе, но глаза были невозможно грустные. Эта дама, как и большинство горожан (я не была, кстати, исключением), не имела никакого понятия об уходе за лошидьми и за животными. Более всего было жалко игрушек этих наивных людей, считавших, что питомцы – лишь невинное развлечение, и им не нужно ничего, кроме капельки ласки да и то, когда у хозяина есть на эту ласку время. Лошадь покачала серой головой и подошла к одной из бабушек. Видимо, они были знакомы.
По широкой дороге со стороны города подъехала телега с буханками хлеба. Брента подскочила и стала трясти меня, чтобы я доставала деньги. На два бронзовых сниккена мы купили две буханки хлеба. Брента расплылась в улыбке, да и я тоже – мне хотелось есть. По дороге мы сьели почти половину мягкого, царапаюшего десны корочкой, хлеба.
Пока мы не ушли, мы успели заметить, что по узкой тропинке, одной из тех, что лучами расходились от площади, приковылял худой старик – он едва переводил дыхание и отирал со лба пот. Брента остановилась и пристально поглядела на него.
- Дядя Рон, что же это?..
Брента подошла и поздоровалась, я последовала ее примеру. Мы усадили старика на лавку, Брента расспрашивала его о чем-то.
- Это ж мой Марик. Я его вместе с домом и продал… - рассказывал он.
Брента стояла и покусывала губу.
- Ты вот молодая, не поймешь – мне умереть с людьми хочется. Здесь подохнешь, кроме Шварика и никого. А ведь и здоровье уже не то… А у меня теперь деньги хорошие есть, восемьдесят золотом…
Это было ничтожно мало. В гостиницах брали по несколько золотых в месяц, и питание стоило дорого. Этот старик не понимал, на ч то обрекает себя, и сердце сжималось от жалости. Но я молчала. Это малодушие не давало мне обеспокоить их, не позволяло дать им повод для сомнений.
Брента поговорила со стариком, и мы отошли. Пора было идти домой, чтобы успеть к третьей четверти полдня.
- А эта, какова! Сама всадницей, а старого человека пешком по лесу…
Брента закусила губу и оторвала от хлеба кусочек. Пока она ела я шла и прислушивалась – птиц здесь не было ни видно ни слышно. Это было странным, даже мне, когда я последнее время слышала только крики чаек.
Лес молчал. Ветра не было, кряжистые стволы деревьев стояли не шевелясь, в тишине было слышно даже дыхание. Небо бросало яркий свет прямыми лучами, словно дождь.

Глава десятая.
По крыше настукивали крупные зернышки семян, падающие с деревьев, я проснулась и вышла к Бренте. Она еще не встала, дверь в ее комнату была закрыта. Я попила водички из кувшина и вышла на улицу.
Река была в полукилометре от дома. Я спустилась по крутому берегу и нырнула в воду. Рубашка сразу же намокла и облепила тело, но плыть было легко. Вода хоть и с утра была очень теплая, солнце пробивалось сквозь ветви ив и светило в лицо. Я была счастлива и хотелось петь от счастья.
Я наплавалась и вернулась домой – переоделась в платье и повесила рубашку сушиться.
- Доброе утро… - вышла, потянувшись, Бре.
- Привет.
Я разлила чай и вдруг обожглась – не так взялась за чайник.
«Привет.
Знаешь, я давно тебе не писала – не получалось. Я счастлива. Как это сстрашно и странно – я счастлива не смотря ни на что. Иногда кажется, что даже если вокург рухнет мир или часть мира, но будет что поесть, где поспать и прогуляться мне будет почти что все равно. Я боюсь Одан, себя боюсь.
…»
Я положила листочек на стол и допила чай – Брента вышла умываться.
Мы шли, вновь шли куда-то. Эта дорога стала мне знакомой и почти родной – я уже знала, где будет ямка или кочка. Ели шумели и пел вокруг ветер. Волосы мои слиплись от речной воды и теперь кидали странную тень на дорогу. Брента рассказывалас что-то, я не прислушивалась и вдруг мне стало стыдно – она рассказывала мне, именно мне. а я и не думала слушать.
«В последнее время становишься все более себе противна. Почему, с какой вообще-то стати?»
- … они прекрасные люди, наверное, я до сих пор и не уехала из-за них, как они здесь будут без меня? Элка, знаешь, наверное, это плохо, но я почти не умею общаться с людьми. Это плохо?
- Нет конечно! Я вот тоже не умею.
- Ну конечно!.. Ты у нас такая общительная!
- Я? Серьезно? – я немного обадела, но замолчала. Ах сколько нам открытий…
Брента улыбнулась и я заметила,что она идет немного подпрыгивая.
- Слушай, как ты думаешь, сколько мне лет?
- Тринадцать, четырнадцать, - сказала я и соврала, нагло соврала – худенькой тоненькой Бре нельзя было дать больше двенадцати лет.
- Ну опять! – возмутилась она. – Мне девятнадцать.
Я остановилась на секунду и пошла снова.
- Правда?
- Правда.
Брента передернула плечами и пошла вперед. Но походка была по-пржнему подпрыгивающая.
Широкое поле с еще одним столбом из-под старых проводов вело в новые чащи. Там где-то начиналось место, в которое мы шли – я прослушала, чучело, его название.
Брента шла и рвала цветы с поля – огромные васильки и ромашки, ромашки, которые просто восхитительно пахли. Метелки желтых цветов, названия которых я не знала, Брента не трогала.
Большой дом с белыми окнами вынырнул из-за деревьев как и Брентин – издалека я его даже не заметила. Это жилище было не то что у Бре – огромные окна, богатая двустворчатая дверь и пышные голубые можжевельники под окнами. Большушая белая кошка сидела и смотрела на нас синими глазами.
- Кыс-кыс, Монра, - подозвала ее Брента. Она погладила ее, потрепала за ухо.
- А мне можно?..
Я погладила пушистое чудо и вошла вслед за Брентой в дом.
Сразу бросилась в глаза огромная статуэтка кошки в прихожей – она сидела на изящном деревянном изгибе лестницы и смотрела на каждого входящего.
- Бренточка! Здравствуй. А…
- Здравствуйте. Я Элла.
- Здравствуйте, тетя Лива.
Почтенная дама оглядела нас. Она сама была в длинном платье и ярком платке. Цветы оп кайме шали очень бросались в глаза.
- Тетя Лива, я вот принесла…
Брента достала из корзинки огронмый букет и протянула его женщине:
- Вот.
Тетя Лива улыбнулась и сразу поставила цветы в вазу.
- Спасибо, Бренточка.
Она еще раз посмотрела на меня и мы прошли в комнату. Огромное кресло, в котором мы с Брентой помешались обе схватило в свои объятья и отказалось отпускать. Пушистая кошка пришла с улицы и села на подлокотник. Я ее немного пугала – шерсть на спине вставала гребешком.
- Монрик, знакомься! – засмеялась женщина. – Ее можно погладить. У нас Монрочка уже старенькая, пятнадцать лет уже…
Из-за шкафа выползла кошка – похожая на Монру, только с серыми дымчатыми глазами. Она посмотрела на меня и вытянулась по полу.
- Тутя Лива, вам может помочь что-нибудь?..
- Нет, Брент, спасибо. Твоя подружка вон какая смирная.
Я смутилась, так как в этот момент упорно пыталась решить, можно мне встать и подойти к книжному шкафу, или нет. Золоченые корешки книг сверкали на солнце.
- У тебя дела-то как?
- Хорошо. Только я Риша продала, есть нечего совсем.
Брента устало вздохнула и мне стало ее жаль, - нет ничего больнее расставаться с существом, к которому прикипел всей душой и средцем.
- Сочувствую. Что, книги больше совсем не берут?
- Год неурожайный, у меня совсем ничего не выросло, а у других все равно мало. Из города мало пирезжают, книги не берут. У меня их и нет почти. Не знаю даже, как доживать год.
Монра махнула пушистым хвостом и пошла по столу к хозяйке. Я сидела, вполуха слушала и мне постоянно казалось, что я едва сдерживаюсь, чтобы не провалиться в неизвестные мне миры.
Когда-то давно я жила во дворце. Я и работала там, потому что работа эта была – одно удовольствие. Я колдовала каждую минуту своей жизни, мне было тяжело и в конце концов я стала по немногу сходить с ума. Меня отстранили от работы и я ушла в город – пожить несколько дней.На територрии города по-прежнему действовало старое заклятие – не заклятие, а скорее что-то другое. Я чувствовала это, но не могла уловить его, поймать догадку за хвост. Природа этого колдовства была неизвестна. Это было похоже на камень, испещеренный глубокими трещинами – можно было замазать терщины, но не уничтожить их.
Я шла по широкому коридору дворца и вошла в главный зал – здесь все начиналось. Большие плиты, образуюшие доску для шахмат, сколько партий было сыграно на ней! На выступе в стене обитал во время бала оркестр, горели сотни, тысячи свечей, и играла музыка, музыка. Нежные вальсы и волшебные импровизации, быстрые, медленные и неизменно прекрасные.
Вокруг порхали тени, призраки моего воображения, они кружились, летали вокруг меня; шелестели легкие платья и развевались по воздуху блики от росистых камней. Они танцевали, и я танцевала вместе с ними, я не могла отказаться от этого танца!
Выбитые куски витража стали затягиваться, как паутиной.
Сердце болело, потому что на полу расселась стайка флидов из команды реставраторов – они не понимали того, что я сейчас чувствовала. Я должна была выгнать их отсюда, но стеснялась – не я была здесь хозяйкой. К сожалению, не я.
Кандам и Мов, маги недавно из университета, до этого обитавшие в Модгине, шли по коридору и наигрывали на Мовинской гитаре какой-то слабый ритм. Гектор, - старый колдун из прежних магов, - прогнал их с кухни, где хозяйничала Ина, и теперь листал копии старого плана дворца. Струны гитары звенели и разносились по гениальным с точки зрения акустики сводам дворца. Это все напоминало вокзал – везде были свалены горки старой пыли и коробки с предметами, готовящимися отправляться в лабораторию на реставрацию. Нет – это напоминало старый дом, куда приехали новые хозяева.
Кандам пребирал струны и эти удивительные звуки напоминали такты какого-то старого вальса.

Маленькая медная шкатулка стояла на столе, деревянная танцовщица вращалась на подставке под звуки удивительного вальса. Я смотрела на это чудо и вслушавалась в музыку – она была мне знакома, - но откуда?
Тетя Лива смотрела на меня и как-будто ожидала от меня каких-то слов, но я молчала и не знала, что сказать.
- Это флидская работа, из мастерских Модгина. Медь, - сказала она все так же пристально глядя на меня. Брента сидела по-прежнему рядом и тихонько, шепотом напевала себе какую-то песню.
Монра вышла в прихожую, красная занавеска на двери плавно качнулась.
- Тетя Лива, ну мы пойдем, пожалуй, - поднялась Брента. Она посмотрела на шкатулку и на танцовщицу, все еще кружащуюся на подставке. Я встала и раскланялась.
- Спасибо, что зашли. Да, Бренточка, ты не знаешь, когда в следующий раз приедут… ну, шатры вот эти?
Брента пожала плечами, мы распрощались и вышли из дома. Небо затянуло пепельными тучами, воздух похолодел и запах водой. Мы пошли по дороге, Брента все время молчала и шевелила губами – словно молча разговривала сама с собой.
Полил косой дождь. Пенные бурунчики неслись по песчаным порожкам дороги, мне в туфли залилась вода – Брента шла босиком. Крупные капли шумели по веткам деревьев, струи дождя били их и листья дрожали, будто от холода.
Мы прошлепали по деревянному полу террасы в дом. Брента достала из шкафа шаль и завернулась в нее, я полезла за своими вещами на чердак. Там, около лестницы, валялся мой чемодан – я не влезала в него уже давно.
Наверху стук дождя был слышен еше сильнее. Маленьккое окошечко подрагивало, стекло еле выдерживало напор воды. В шель между стеклом и рамой заливалась струйка воды и текла по стенке на пол. Рядом, на коробке, лежала стопка бумаги. Я взяла ее холодными сырыми пальцами, сначал попытавшись вытереть руку о платье – но оно ведь тоже было мокрым. По желтоватым листам косыми строками бежали цепочки букв, я не могла их различить – в окошко почти не проникало света, было слишком темно.

В библиотеке не горело привычного света. Я зажгла свечу и вдруг поняла, что Стил нет – обычно она всегда выходила мне навстречу. Устала, наверное. Брожащий бледный огонек плыл вслед за мной по коридору. Я влезла на врехний уровень и чуть не навернулась в темноте с полированый ступенек – но успела схватиться за деревянные перила второго уровня. Дыхание на минуту перхватило от мысли. какие пренеприятные ощущения я испытала бы, свались, но времени не было думать – нужно было искать.
«Мое счастье, что по алфавиту все расставлено.»
Черненые тома из собрания по истории занимали целиком стеллаж. Не знала, какой том нме нужен конкретно, поэтому следовало добраться хотя бы до последнего. Там должен был быть указатель.
Предпоследней войны не было нигде. Предпоследняя война – официальное название войны с флидами, которая на самом деле оказалась последней. Никто не хотел гововрить об этом, почему – я не могла понять, что же тогда было такого, что так старательно скрывают. Никогда не было исследований, и никогда не будет поисков с таким страшным привкусом гадливости.
Пальцы нащупали в полутьме провал между ровными рядами книг. Одного тома не было. Интересно, кто же это меня опередил?..
Раскрылась дверь – я услышала скрип изделека. Кто-то прошел мимо меня по коридору и вдруг отпрянул – заметил свет свечи.
- Э-эй!
Тишина молчала. Вдруг Хелига вышла из тени. В ее руках была толстая тетрадь и книга, та самая, из этого собрания.
- Привет.
- Здрасте. А… Что вы тут делаете?
- Вернуть книгу зашла.
Лица Хелиги не было видно в темноте, но я примерно представляла ее выражение. Такой она была, когда кто-то замечал ее очень некстати.
- Я не хотела, чтобы меня кто-нибудь видел. Это, понятно, я надеюсь?
Я навесегда запомнила ее голос – мне было стыдно, а не ей. Впрочем, почему ей должно быть стыдно? Глупость какая, и ее опять демонстрирую я.
- Ты знаешь, что в этой книге? – спросила она. Между делом она подошла и поставила том на место.
- Догадываюсь. О войне, да?
- Там опять все неправда, - вздохнула Хелига.
- Откуда ты знаешь?
- Оттуда. Это все было на моих глзах, но больше все равно было скрыто, ото всех, не только от меня. Никто до сих пор ничего не понимает.
- А некоторые и не знают. Отчего они все умерли?
- Не знаю. Меня не было здесь, я уехала вместе со всеми в деревню, она тогда принадлежала людям. Люди разъехались, почти никого из общей массы не было в городе. Те, что погибли – это лишь жалкая часть. Никто так и не видел, что произошло. Все затянуло льдом и засыпало снегом. Оттаяло все через три… года, - Хелига прочистила горло. Ей было неожиданно трудно говорить. – А потом ничего. Государство перестало сыуществовать, все. Люди где были к тем хозяевам и прилипли, все. А государства не стало, и сейчас его тоже нет. Большая деревня.
Хелига зажгла огонек и спустилась вниз. Так она ответа и не дала, до сих пор ничего не было понятно. Как сложно все. И книги молчат, и живые никто ничего… Наверное, нужны люди. которые все знают. Найти бы одного такого, все стало бы сразу проще.

- Лада! – позвала снизу Брента. Заждалась, наверное. Я схватила из раскрытого чемодана большой шерстяной платок, прихваченый у Иферны, и пошла вниз. Голова кружилась и постоянно оборачивалась на темный чердак, который просто тянул в свои неизведаные дебри.
Брента сидела в комнате перед масляной лампой. Было светло, а за оком день терялся в тени дождя.
- Скорей бы уж он закончился совсем… - вздохнула Бре.
- Да. Сыро, противно.
Дождь стучал по стеклу. Я закуталась в платок и сжалась в комок – хотелось раствориться в мире, ничего не видеть и не чувствовать.
- Ты много где была, - вдруг подала голос Брента. Тон был до боли знакомый – так просят рассказать что-нибудь. – расскажи что-нибудь…
- Ну… - послышался еще более знакомый тон – смущающегося рассказчика. – на самом деле нечего рассказывать. Везде кто-то живет, хорошо или плохо. Больше всего – средне. В Модгине очень хорошо, - внезапно согрелась я. – В Идиях потрясающий замок, но там теперь людей слишком много, шумно.
Больно было вспоминать. Противно – и билиотека, и замок, и город. Так вспоминают любимого друга, совершавшего что-то отвратительное. Но больше всего – библиотека. Она как-будто лгала мне, лгала все это время, не рассказывая самого главного. И не рааскжет никогда.
- Ну, и что?
- Ничего. Байин – там море… Оно очень большое и красивое, только холодное. Там плавают корабли, но они проплывают мимо и всегда немного теряются в тумане.
Свет лампы дрожал, стекла окон дрожали от ветра и дождя. Так плохо и неуютно было в этом хрупком холодном доме, так страшно и одиноко.
- А университет – в горах, – произнесла я. – там нет почти никого, только студенты. Слушай, хочешь, я сделаю хорошую погоду?
Брента погядела на меня и похлопала огромными глазами.
- Хочу. Постой, ты волшебница? А университет, - это что, школа магии?
- Брент, это идиотский термин. Университет – это учебное заведение. Я все и так умею, но там нас просто учили, как справляться. И еще общаться друг с другом учили. Я не научилась.
Что-то изнутри вдруг стало подмывать рассказать про Одана, какой он был умный и какой непроходимой дурой была я. Но я промолчала – я стеснялась, и боялась, что не поймет простая Брента наших сложных отношений.
- Ну так как? С погодой?

По крыше настукивали крупные зернышки семян, падающие с деревьев, я проснулась и вышла к Бренте.
Мой вариант предложения: По крыше постукивали крупные зернышки семян, падающие с деревьев. Я проснулась и вышла к Бренте.

Сердце болело, потому что на полу расселась стайка флидов из команды реставраторов – они не понимали того, что я сейчас чувствовала. Я должна была выгнать их отсюда, но стеснялась – не я была здесь хозяйкой. К сожалению, не я.
Здесь слишком много я, подкорректируй предложение.

воздух похолодел и запах водой.
Это явно лишнее.

Пушистая кошка пришла с улицы и села на подлокотник. Я ее немного пугала – шерсть на спине вставала гребешком.
Здесь неправильно употреблено время глагола.
Мой вариант предложения: Пушистая кошка пришла с улицы и села на подлокотник. Похоже я ее немного напугала-шерсть на ее спине встала дыбом.

День здесь начинался не как в городе – с первого открывшегося магазина, а гораздо, гораздо раньше. Луна блистала над деревьями и нестерпимо светила в окно, так, что хотелось задернуть занавеску. Лунный свет оставлял на стене белые следы, и я все же прикрыла окно. Было холодно и мышки шуршали в шкафу на террасе.
Я легла на кровать, но спать больше не хотелось. Лето, и наша проектная группа отправилась в Идии. Они живут около дворца и учатся… На секунду я стала жалеть обо всем, и захотелось поплакать, но я постаралась перестать думать. Мне было больно и обидно, что не я теперь там, а кто-то другой. И ему, этому другому все это может быть и не нужно вовсе, но тем не менее все так, как есть.
Что будет со мной дальше? Ничего, ничего. Совсем ничего, я даже работы не найду нормальной. Нет, найду, но не ту, что хотела бы. Я всю жизнь буду пахать за маленькую зарплату, и приколдовывать себе хорошее настроение к утру и доброго знакомого на работе… Я зажмурилась – мне стало страшно от этой мысли. Не от того, что буду жить как сотни, тысячи других, но от того, что я хотела для себя совсем другого. Я хотела стать знаменитой, так как могла стольок всего!.. Я была бы нужна, себе и другим, тем, которые бы меня не знали ни в лицо ни как либо вообще, но нуждались во мне не меньше. Я могла столько всего, и каждую минуту чувствовала в себе эту силу. Одно было плохо – так мало я знала обо всем этом, так мало умела. Это все равно что иметь горы книг и бумаги, но не уметь ни писать, ни читать.
Я сама загнала себя в это бызвылазное положение. Мне уже никто здесь не сможет помочь, и который раз хотелось, чтобы был в жизни кто-то, кто разрешил бы эту проблему без моего участия. Так не бывает, но жить от этого легче не становится.

Я встала, протерла пыль со столика около кровати. Солнце светило, но занавеска была ослепительно желтая, определить было сложно. Да. Это все-таки солнце.
Я вышла на улицу. Бренты не было. На столе корячилась записка прямо на бумажной скатерти – она ушла в лес за цветами и на реку. Букет полевых цветов и лесных травок стоял на столе, но высох и начинал осыпаться. Голубые лепесточки васильков покрывали скатерть, и мне показалось, что таки должно быть всегда. Шкафчик со старыми книгами стоял около двери, нижние полки по ночам осваивали мыши, а верхние были заставлены книгами на флидском. Что они здесь делали – непонятно. Я вложила в толстый том сухой цветок и захлопнула книжку. Пусть сохранится.
Одна в шкафу была книга на общем языке, я взяла ее и полистала. Я не могла понять, о чем она была вообще – там было много чертежей и всевозмодных табличек. Пестрели формулы, которые я не то что понять, но даже прочитать не смогла. Меня кололо мое собственное нвежество.
Бренты не было, в доме что-то поскрипывало и похрустывало – я была чужой в этом доме. и казалась самой себе частью интерьера, бродячей и более всего ненужной.
На чердаке пылились старые вещи, я влезла и наступила в кучу какого-то тряпья. Опасательно я отшатнулась подальше от лестницы, чт обы не ухнуть вниз. Но идти было неудобно – мне не хватало высоты потолка, чтобы выпрямиться. Переступая, как цапля, через всякие неизвестные предметы, я добралась до стенки и села на старую табуретку на трех ножках. Она была низенькая, в самый раз для этого помещения.
Слепое зеркальце висело на стене, в нем ничего не отражалось, но рядом сидела, грустно повесив голову, тряпичная кукла. Она была одета в платьице и клоунские цветастые брюки в разноцветный горох. Я погладила ее по голове и в сердце что-то кольнуло – так было всегда, когда я видела старые, покинутые игрушки. У меня тоже была когда-то такая, и я ее тоже бросила, она стала мне не нужна. Глаза, сделаные из деревянных, выкрашеных в голубое, пуговиц, грустно таращились на меня. Я посадила куклу на колени и обняла. Мне стало очень больно и жалко, в голове стала звучать музыка, старая и завораживающая, я зажмурилась – мне захотелось плакать, я не могла вспомнить!
Волосы, сделаные из колючих шерстяных ниток, кололи щеку. Я посадила куклу около зеркала и погладила по голове снова – мне было жалко ее оставлять здесь одну, но она принадлежала Бренте, я не имела права ее присваивать.
Я подошла к столику и увидела, что пачки исписаных листов не было – Брента убрала их. Почему? Я спустилась вниз и стала смотреть все шкафы и тумбочки, что были в доме, но ничего похожего нигде не было.
Вышла на улицу, Брента еше не возвращалась; я не могла себе даже представить, когда она вернется, так как здесь не было часов, и никто времени не наблюдал. Лес существовал вне времени.
Огромные заросшие грядки клубники за домом давно не полпалывались. Брента иногжа рвала двухметровые колючки, но и только, остальные травы росли, как хотели. Я села и приложила руки к земле – хотя это вобщем-то и не было нужно. Но так всегда делали в книгах те, кто знал и умел больше меня. Ладоням стало холодно и сыро, но я чувствовала, как делюсь с землей своей силой. В сердце что-то потягивало, мне было понемногу жаль затрачиваемых сил. Я могла потратить их на нечто большее, чем выращивание клубники…
На следующий день сорняки выросли еще больше и зеленым шелком стелились и кудрявились в тени дома. Но клубника была. Брента вышла, посмотрела и сразу бросилась к ягодам. Несколько она съела сразу, я попробовала одну; она показалась мне ужасно горькой. Но Брента никогда в своей жизни не ела сахара, она не могла знать, какой он на самом деле. Она собрала остатки и разделила на две части – одну чтобы съесть за день или два, а остальное на засушку.

Лето шло, была страшная жара. В смолистом горячем воздухе дышалось трудно и постоянно болела голова – трава истопталась и выгорела. Мысли в голове текли вяло и медленно, обрываясь и не начинаясь снова, и постоянно тянуло куда-то туда, назад. То, что казалось раньше, в то время когда это происходило, теперь стало более красочным и ярким; я теперь думала, что была счастлива тогда. Хотя на самом деле не была. Время оказалось похожим на витраж – смотря туда, куда тебя уже больше нет, казалось, что тогда все было гораздо лучше.
Но я не хотела, ни за что не хотела уходить отсюда. Я теперь знала наперечет всех жителей поселка, когда мы с Брентой заходили к ним я выслушивала все их рассказы, запоминала и не скучала при этом. Я жила этим, и была счастливее, чем когда-либо, хоть и не осознавала этого.

Палима, старуха, до сих пор выращивающая картофель на своей земле, приняла нас в совй дом. Брента собрала в лесу зветов и принесла ей, это был безотказный прием. Палима открыла дверь и впустила нас – она улыбалась и мне это очень нравилось. Я не думала о том, что она думает о нас что-то плохое, или конкретно обо мне, не стеснялась и не боялась. Так важно улыбаться незнакомым людям!
- Здраствуйте, тетя Палима. Как поживаете?
- Да ничего себе, Брусничка. Ты, глядишь, подружку себе отыскала?
- Это я ее, скорее, - я улыбнулась. – Ехала, сама не знаю, куда, вот и познакомились.
Женщина улыбнулась и поставила на стол три чашки с холодным разбавленым молоком. Брента попила и поставила чашку, я попробовала и поморщилась – это была неимоверная гадость. Тетя Палима отпила и поставила чашку.
- Во-от… - произнесла она. – Ну, что еще расскажете?
Мы посидели молча. Этот дом был не то что тети Ливин: с нипзким потолком и маленькими окнами. замний, сложеный из камня, но сейчас в нем было прохладно.
- А мне, знаете, дочка написала – сто лет уже не приезжала, как внук родился. Теперь вот приедут осенью, надо что-нибудь вкусного им приготовить. Представляешь, пишет, - мол, вот у нее денег теперь нормально, она может и мне подкинуть, - а мне-то они на кой лад? – Она говорила и заглядывла анам в глаза, ищя понимания и солидарности. Я молча кивала и говорила изредка что-то согласительное.
- Внуку уж скоро два года, сопливый еще, а они уже думают, волшебный они ли нет – отдавать в университет или нет? Вот ведь, деловые.
Когда-то, теперь уже казалось, что давно, я считала учебу неважной. Оказалось, что нет, и что она нужна мне, как никогда. У меня не было даже книг, и я не могла узнавать что-то сама, и некому было меня учить… У меня были лишь записи лекций, но я писала конспекты в надежде, что буду помнить и знать азы. Я их не помнила а некоторые ниркогда и не знала.
«Господи, что же делать? Как мне быть, как я буду жить потом? Мне постоянно хочется откладывать и откладывать на потом, но нельзя, так пройдет вся моя жизнь.»
Я говорила что-то рассказывала, и, возможно, даже смешное. Палима улыбалась, а Брента тихонечко сияла.
- У меня вчера ноги так болели., что готовить ничего просто не могла. Вот, вареников варила…
Палима вышла из погреба и поставила на стол тарелку вареников. Брента взяла и стала есть, потому что ей приходилось часто голодать. Мне тоже, но от еды откровенно подташнивало, я не стала и вежливо отказалась.

Совсем некстати я вспомнила Аласту Помпей. Она казалась мне отвратительной, местами слишком импульсивной и оценивающей людей по одной ей известным кретериям. Одно то, что она их оценивала, было плохо. Она как-будто бы ставила им положительную оценку, осеняя своим общением. Она была такой не всегда и менялась то ли в зависимости от ннасторения, то ли по какой-то другой причине. Ну не погода же на нее так влияла, правда! Иногда она казалась мне даже классной, но чаще я ее ненавидела всем сердцем. Мы обе вели себя можно сказать глупо, потомуц что на самом деле могли бы даже когда-нибудь стать подругами. Мы уже не ыбли страстными противницами дружбы меж двумя народами, но было что-то другое, что мы не захотели преодолеть. Теперь мне в голову, кроме всяких неприятных моментов лезли удивительно редкие эпизоды, когда я даже была благодарна. Когда мы ходили в столовую, мне очень хотелось есть, но денег не было, она угостила меня чаем и булочкой. Именно в такой мелочи и проявляются хорошие флиды, и люди, и все другие. В сущности это не Аласта была виновата внаший «хороших» отношениях, а я, я дала ей оценку, приклеила ярлык – а на самом деле никто не давал мне права этого делать. Все получилось очень глупо, а ведь на самом деле Аласта стала бы хорошим другом – если ты друг, то она, она со всеми своими недостатками будет стоять за тебя до конца. Я бы так ни за что не смогла.
Мы посидеил еще немного и ушли. На прощание Палима сунула Бренте три здоровых картофелины со словами: «Расти большая!» Брента покраснела, улыбнулась и мы пошли прочь. Лес пел шепотом свои песни, дел сильный ветер и музыка была слышна сильнее, чем обычно. Меня не мучила обида и жалость – меня мучил стыд, за то, что я вседа так плохо думала о них. Они были такими хорошими, пусть не вместе, но по отдельности, а я вела себя, как дура. Я не верила в людей и людям, и флидам тоже не верила. Я считала себя лучше других. Так ли это? Нет, нет, совсем нет. Даже наоборот. Я все про них понимала и злилась на них потому, что они такие.
«Какая глупость, даже сложно представить, что так когда-то было. Я судила их по себе, неужели? И учителя, и ученики, они все не были достойны всяких уничижительных мыслей в свой адрес.»
Мы пришли домой, вечерело и стало немного прохладнее. Я влезала на второй этаж и достала со дна чемодана старые тетрадки. Толстая и сплошь исписаная по грамматике, с редкими заметкам на полях и огромущими таблицами по истории магии, с выкладками по медицине, с рисуночками на полях по концентрации. Все это казалось, было настолько давно, я уже забыла все, что мы когда-либо проходили.
«Одан теперь третьекурсник, сейчас в городе, работает. Написать ему? Тут нет почты… Но в городе должна же быть, так быть не может – чтобы не было почты.»
Я схватила одну толстую и наполовину пустую тетрадь по направленной магии и побежала внизЮ рискуя упасть и сломать себе шею.
- Брента! Бренточка!
Я спустилась, в комнате Бре не было. на улице ее не было видно. Я вылетела в раскрытую дверь и стала кричать, звать ее. Брента, схватившись за голову, вышла из-за дома. У нее в руках была горсть гороховых стручков.
- Его мама сто лет назад еще сажала, а он вырос…
- Брент, а в городе у вас почта есть?
Брента покачала головой и засунула горох в карман.
- М? А, почта… Не знаю, но доолжна быть. А у тебя родные на большой земле остались? Что же ты к ним не поедешь?
Она говорила со своей собственной интонацией, которой не понимала, но не было похоже, что она шутут или желает меня выставить из своего дома.
- Нет у меня никого. Правда нет, я бы тогда не здесь была.
Иферна осталась в городе, я не представляла, что с ней происходит. И не хотела представлять.
- А у тебя? У тебя же был кто-то?
Брента зашла на террасу лущить горох. Зеленые горошины рассыпались по столу и закатывалсь под ободок блюдца из-под чашки.
- Я жила с родителями, пока они не умерли, - Брента говорила и не смотрела на меня. Может, она была просто очень занята. – Сначала папа, а потом – мама.
- Прости, - сказала я, так было принято всегда говорить. Но Брента не начинала причитать, что было свойственно некоторым личностям, она не делала едва сдерживающегося от объема собственного горя вида. Ей было как-будто бы даже все равно.
- Не извиняйся. Мама меня любила очень. И папа тоже.
Она помолчала, оставив неразобранным один стручок.
- Но я никогда им не прощу, что они не выпустили меня в мир, и я навсегда останусь здесь.
Она раскрыла последний стручок, горошины скатились на пол. Брента вздохнула, нагнулась. Такой я ее никогда не видела – она злилась, как злятся на родных, оставивших не самое удачное наследство. Но она не злилась даже, это было другое.
- Зачем ты так говоришь? Как они могли тебя удержать? – спросила я.
Брента молчала, но было видно, что ей хочется сказать.
- Они очень любили меня. Больше даже, чем нужно было. Они почему-то считали, что я не выживу там, за стеной деревьев.
Черные глаза подернулись дымкой, она уплывала куда-то туда. куда мне ход был закрыт.
- Может, они были правы? – я сказала это, но не была уверена, что она меня услышала – она ушла, звать ее было бесполезно.
- Нет! – резко сказала она.
- Нет, - Брента опустила голову. – Я должна была сама принять это решение, я должна была решить.
- Ты никогда не поймешь, что я чувствовала тогда! Меня убивали, сами не понимая того! Я жила словно в клетке, и лучше бы мне было умереть!.. – Брента вскочила на ноги, кричала и махала руками. – Почему именно я? Другие же живут, страдают и иногда умирают, но живут! А я не живу, а просто так.
Брента села на стул и прижала руки к пылающему лицу.
- Думаешь, мне было так просто? Я думала, что я умру, я два раза сбегала, но потом все равно…
Брента, кажется, плакала. Она тряслась и ничего больше не говорила. На нее было жалко смотреть.
«Она несчастная. Нет – она просто не понимает своего счастья, жалко ее.»
Когда она немного успокоилась, я присела рядом, погладила ее по плечу.
- А что теперь? Разве тебя держит кто-нибудь?
Брента подняла покрасневшие глаза, посмотрела на меня.
- Я больше не хочу уезжать. Я не смогу теперь.
Она встала и вышла. А я так и не узнала, есть ли где-то здесь почта.

«Привет, Одан.
Тебе осталось отучиться всего оидн год, а я, наверное, уже… Грустно все как-то, и бесполезно, скорее бы уж жизнь прошла, чтобы не мучиться больше, и не быть настолько счастливой. Потому что у тех, кто рядом все равно куча проблем и гор углей, которые тлеют и жгут сердце. Мысли лезут в голову, я не знаю, что с этим делать. Мне так стыдно, за все, за себя.
Как там наши? Аласта, Алекс, Рут, Ариадна? И другие тоже. Мар. Знаешь, я перестала злиться на них. Они мне ничего не сделали, а я просто не захотела их принять такими, какие они есть. Я виновата - всегда и во всем.
Ина мне не отвечает на письма, хотя я отсылала ей адрес. Наверное, забыла меня. Нет, конечно же нет. Такого не может быть, это ведь Инка!
Ваша Эллада.»
Я положила ручку на стол и закрыла тетрадь. Бре ушал готовить суп на кухню, и она не согласилась бы сейчас со мной даже просто поговорить – а я еще хотела спросить ее про те листиочки… Она должна знать, что это и куда они делись.

Брента шла впереди по дороге, пекло солнце. Но она все равно вела меня в город. Я даже не знала, далеко он или близко, есть ил там почта или нет, это уже и не было так важно – просто удити, идти и никуда не сворачивать, и тольок думать. Именно это делать и не получалось. Мне не хотелось думать, зачем? Это все равно николму не нужно и неинтересно.
Солнце пекло, и волосы нагрелись до предела. Брента стала совсем седой, чисто белой, как снег. Выгорали даже глаза, которые стали цвета туч в грозу. После того срыва она стала какой-то другой и плакала по ночам.
- Знаешь, вчера вечером я шла по полю, вижу – птица такая, большая, с синими крыльями. Она вилась над своим гнездом. Но там никчего и никого не было – и она так кричала. Как ужасно!
Брента почти разговоривала сама с собой, потому что не ждала и не требовала от меня ответа.
- Почему все так происходит? Неправильно, так ведь не было зхадумано.
- Кем? – спросила я.
- Не знаю, кем. Но ведь так же не должно быть, правда?
- Кто сказал? Может, все правильно, а мы хотим лучшей жизни. Ты жалеешь, значитЮ становишься немного добрее. Разве так не должно быть?
- Доброта – это не только жалость. Это помощь, поддержка. Кого я мог поддержать?
- Людей. Всехи одновременно.
Брента не ответила, но я знала, о чем она думает.
Мы шли долго, и вскоре вышли в рощу. Там росли старые дубы и тонкие березы, пахло березовым соком и листьями. Широкие ступени лестницы, засыпаные старыми желтоватыми листьями и затянутые мхом, вели вперед, и мне казалось, что там начинается другой, хороший мир. Духи, бестелесные и самые лучшие. Все знающие, все помнящие, дающие ответы. Мое сердце забилось, я все поняла.
«О, только сейчас доехало… А я ведь именно это и искала всегда.»
Мы прошли по широким ступеням, никого воркуг не было; мы вышли на мощеную камнями площадь. Она была похожа на торговый двор Темноречья, но была гораздо шире и преграждалась высокимим арками – они вели, сквозь деревья, куда-то вдаль. Город только начинался, это были только подступы. Стояла тишина, Брента молчала а мне стало страшно говорить – настолько величественным было молчание.
В летний жаркий полдень стало прохладно – каменные постройки давали гутую тень.
- Никого нет, - шепотом сказала я Бренте. Она немного повернулась, пожала плечами, и прошептала, что уже давно не была в городе, но все нормально.
Высокий дом показался вдруг. Он смотрелся среди одичалого города неловко – обмазаный красноватой штукатуркой с деревянными остовами. Окно была раскрыто наружу, Но слышно ничего не было. Я вздохнула – я вдруг увидела. Тонкая фигура плылал нам навстречу. Она была похожа на человека, и от нее шел странный необычный свет – это и был дух. Свет несомненно был, но его не воспринимал окружающий мир – он был невидим и только ощущался.
Брента замерла и приоткрыла рот, желая что-то сказать.
- Здравствуйте, - произнес голос. Это говорила фигура, это был голос духа.
- Здравсвуйте, - произнесли, сбившись, я и Бре.
- Вы в город?
- Да.
- Или к господину Ленуа?
Лицо духа невозможно было описать – но это был мужчина, или мальчик, или юноша.
- Да, да! – Брента закивала головой.
Дверь в дом открылась и мы втроем вошли туда. Дух шел третьим, я второй, и я почувствовала, как во мне начинает бродить кровь чем ближе он был ко мне. Пока мы шли по лестнице я постаралась удержать себя, чтобы не распустить энергию.
Мы подянились на этаж и прошли мимо пыльного окна – оттуда была видна улица, и я увидела плывущих по дороге духов – но только мельком, так как мы сразу вошли в комнату.
Высокое мансардное окноа освещало комнату. Старик в очках, сполжиших на самы кончик носа и уже готовящимися упасть, спал в кресле, на коленях у него лежала толстая пуистая кошка. Она шурилась на свет, и заметив нас, ее глаза сразу почернели и округлились.
- Здравствуйте, - шепотом произнесла Брента. Дух аккуратно подошел к старику и тронул его за плечо – тот пошевелился и открыл глаза. Очки упали на колени, но их хоязин снова напялили их на нос.
- Здравствуйте, Бренточка. – Он посмотрел на меня, и я сжалась – это был почти тот же самый пронзительный взгляд бледных глазок, что и у Иферны.
- Это Элла, она из города.
Дух колыхнулся, встал на против окна – свет сквозь него практически не проходил.
- Эллада.
Старик улыбнулся и попытался подняться – дух помог ему.
- Спасибо, Стай, спасибо. – Он с кряхтением встал и посадил кошку на стул. – А вы садитесь, не стойте.
Брента села на диванчик, Стай стоял у окна, пока хозяин что-то искал на комоде.
«Стай… Стил… Имена похожи, но Стил – она вообще не настоящая. Она персонаж. А Стай – живой, и вполне настоящий дух.
- Так-так, - приговаривал старик, вороша кучу всяких вещей.
В этом доме было множество вещей, они были всюду, и заполняли собой все пространство. Тнкие стопки книг, блюдец, посуда за стеклом, колокольчики на полке, куклы с фарфоровыми головами и отколотыми руками, альбомы с открытками или же марками, - я не знала и не была уверена.
- Так-так… - Старик наконец нашел то, что искал, - это оказалась книга. Маленькая, как словарь или справочник, и толстая.
Старик сел в кресло и накрылся пледом. Стай, стоявший у окна, и чувствовавший, что я смотрю на него, резко обернулся и сел на стул, рядом с кошкой. Кошка потеснилась и осталась явно недовольна.
- Я так понимаю, вы хотите, чтобы я вам что-то почитал или рассказал?
Брента посмотрела на меня, но ей не о чем было просить – мне не куда было торопиться совершенно, мне бы наоборот хотелось подольше посидеть – я еще не разглядела всех кукол в коллекции.
- Дедушка Лен, прочитайте ту сказку… - заканючила Брента совсем как маленькая.
Дедушка Лен открыл книжку, обложка сверкнула повытершейся позолотой, и он начла читать, слегка улыбаясь.
- «По миру были сотни, тысячи самых прекрасных людей и других созданий, но лучшими из них были волшебникик. Они творили свое волешбство просто так, ничего не тербуя взамен, и были от того счастливы. Это было давно и далеко, и это было прекрасно. Не было темных и светлых, потому что истинный свет заключался не только в них а еще и в тех, кто принимал в себя свет. Свет, дарящий надежду.
Были города, в них жили простые и удивительные горожане. Но вот кто из них всех и был необычным – так это колдунья Тара. О ней никто и ничего не знал, и она не рассказывала, потому что не хотела потом прятаться – за сияющей улыбкой и враньем. О ней никто ничего не знал, и всем так было легче. Никото не знал что происхоидило с ней за гранью миров, открытых обычным людям, а происходило вот что.
Юная, хорошая Тара готовилась к свадьбе – она хотела выйти замуж за самого хорошего и красивого юношу в ее городе. Они любили друг друга, все было бы хорошо – но Тара была ведьмой, и не могла не расссказать ему об этом. Она не могла знать, понравится ли это ее возлюбленому.
Она шла по улице и насла корзину цветов. Она думала, как завтра, уже завтра сможет подарить ему самые хорошие и мудрые сны, как сделает его счастливым. Вам покажется эгоистичной та фанатичная мечта осчастливить, которая преселедовала Тару.
Цветы полетели по ветру, но Тары не было, потому что ее не держало на земле ничего, кроме любви – этого было слишком мало, что бы Тара осталась, когда пора уходить.
Ей в глаза смотрела сама судьба, она чувствоваал ее холодное дыхание. И именно в этот самый момент чувствовала, что она все делала там не так, как должна была. Ей была тсрашна мысль. что все пирдется начать заново, ей было страшно от того, что ей придется бросить всех и главное – его, всю свою жизнь.
В ее голове звучал голос, и он оглушал ее, у Тары разваливалась голова и болело сердце. Голос кричал ей, что она, Тара, не должна была ограничивать свои умения, и не делиться ими ни с кем, кроме одного. Ей нечего делать на земле, тратя свой талант попусту.
И она согласилась все бросить. Ей было все равно, что будет там, но только бы не слышать больше этого страшного голоса, не чувствовать этой страшной боли.
Тара вернулась, и увидела как цветы разметал ветер по пустой улице. Красные розы траурными веночками висели на столбах и свешивались с окон.
Тара пришла на свою свадьбу, она была красивой и счастливой. Ведь все так удачно закончилось!
Ее жених стоял и ждал ее, она подошла, и дав согласие на брак с ним, увидела тут же, как он упал замертво. Тара стояла и смотрела, но ничего, как ни странно, не чувствовала, - тогда. на глазах у всевышнего, ей было хуже.
Тара ушла прочь ибольше в свой город не возвращалась. А никто так и не знал, что случилось с ней, и ли что она наделала».
Старик замолк. Я выпала из пространства, и тольок думала, потому что голова стала болеть и еще я чувствовала буквально кожей взгляд духа. Стай смотрел, а я даже не знала, что с этим делать. Он чувствовал, что я ведьма, но пока молчал. Впрочем, только старик здесь не знал, что я маг.
Дедушка Лен полистал книгу и закрыл ее на определенной странице.
- Да, Бренточка… Давно ты ко мне не приходила, очень давно… Еще маленькой совсем…
Бре смутилась. Стай поглядел на Бренту, на старика, а я в этот момент решилась спросить:
- Скажите, а где здесь у вас почта?
Стай посмотрел, и тихо ответил.
- Я могу проводить.
На улице раздался шум, старик, в это время опять открыший книгу, повернулся и бросил:
- Вот ведь ироды! Никакого покоя в собственном доме.
Я поднялась и посмотрела в окно. Там проезжали уже знакомые мне велосипедисты с купленных участков. Они с гомоном проехали по улице и покатились по ступеням обратно в лес.
- Кто это, а? – забеспокоился дедушка лен.
- Да это дачники на велосипедах…
Старик недовльно заворча и стал вновь читать книгу, но уже про себя. Брента подянлась, Стай вспорхнул со стула.
- Ну мы пойдем, пожалуй.
- Да, да, заходите еще! – очнулся старик.
- Спасибо за сказку.
Я улыбнулась – мне было немного жалко, что я здесь чужачка, что не нужна этим замечательным людям, что они Брентины, а не мои.
«Как повезло Бренте… Они все знают ее и принимают, а меня – нет. И никогда они ко мне не привыкнут, как бы мне этого не хотелось.»
Мы вышли. Стай молчал, и его расплывчатое тело плыло перед нами. Я не могла понять, что есть эти духи – сгустки света, или что-то другое? Они не такие уж и нематериальные, но прозрачные. Не приведения же они.
Здесь, на каменной горе, ны был так слышен шум леса. Казалось, гудят сами толстые каменные плиты под ногами, и только тишина, – и никого. Те духи, что прошли здесь, уже испарились.
Появлялись дома, их становилось больше – мы входили в город. Дузхи проходили мимо слегка светящимися греппками, мне все хотелось спросить Стая о чем-то, но я стеснялась. Стай – просто случайность, ему совершенно не светит пришивать к себе совершенно посторонних людей. Но мне было неприятно, не знаю даже, почему.
- А нам еще далеок идти?
Стай колыхнуся – это был ответ, но какой – я не знала совсем.
Мы вышли на улице – это была улица. Узкое здание, втиснутое между двумя арочными проспектами, возможно и было почтой. Стай показала рукой на него и мы с Брентой вошли. Окошко с решеткой и подоконник, он же стол.
- Здравствуйте. Мне бы письмо отправить, в…
Я не знала, где сейас Одан. Он мог уже и уйти из института, но Хелига должна знать, где он.
- В Идии.
Я достала ручку из кармана и поняла, что забыла письмо дома. Оно было недописаным, но все же.
«Здравствуй, Одан.
Ты уже третьекусрник, поздравляю. Как там наши, пожалуйста, ответь мне! Знаешь, я поняла все – это я была виновата. Они были, наверное, совсем нормальными, а это все я. Я была виновата – всегда и во всем. Стыдно, стыдно, и даже писать – больно. Но все же как там они? Аласта, Рут, Ада? Мар?
Я писала Ине, но она ни разу не ответила. Может, просто письма не дошли. А может, я просто уже совсем не нужна ей, и правда – зачем? Ну вот, опять. Я начинаю противоречить, смешно сказать. Почему это меня тревожит вопрос, нужна ли дружба? Может, и жизнь сама не нужна. Сылшишь, Одан, я немного схожу с ума.
И еще я не знаю. что теперь будет дальше. Ну и ладно, ну и пускай.
Прости меня, за все что я сделала. Тебя раздражает чужая глупость, меня тоже, а своей я стыжусь. Ты выбросишь мое письмо, ладно, но тольок не давай никому его читать. Я глупая, но я имею право на то, чтобы быть такой только перед собой.
Ваша Эллада.»
Я написала, рука дрожала и в прохладном помещении с жаркого солнца начинали понемногу стучать зубы. Я представила, как внутренне насмехаться над той глупостью, что я написала, будт Одан, и решила на секунду даже не писать никакого письма, и не отправлять. Но нет – и я все же отдала письмо, сложеное вчетверо, женщине по ту сторону окна.
- Спасибо, до свидания.
Я вышла – Брента стояла еще на почте и рассматривала стенд с открытками. Она их редко видела, и теперь запоминала каждый зеленый листик и алый лепесток.
Стая не было – он ушел, так как выполнил свое обещание. На каменной скамье в тени арок сидели несколько духов – они говорили между собой. Человек в зеленой мантии и крепкая женщина вместе с ним, что-то бурно доказывали духам.
Брента вышла.
- Все.

Мы подошли к людям и духам.
- Здравствуйте, - осмелела Брента. Сегодня ее день складывался удачно.
Человек в мантии поглядел на нас и хмыкнул сказав что-то женщине на непонятном языке.
«Это не флидский. Какой? Может, духовский? Да, наверное.»
Женщина посмотрела на нас, и отвернулась.
Я обернулась, так как почувствовала себя оплеваной - они так смотрели на нас, будто бы мы должны им денег.
- Здравствуйте, - услышала я голос. Передо мной расплывалась яркая фигура – это был дух, но он не был похож на Стая. Мое средце внезапно запрыгало в груди, я испугалась, и мне захотелось бежать отсюда прочь, пока ног хватит. Я схватила Бренту за руку, и уже собиралась дунуть прочь отюад в родной лес, но она стала что-то быстро говорить, и люди на скамейке тоеж затараторили.
- Здравствуйте, мастер Ман, - почтительно сказала Бре. Она улыбалась, ей не было страшно, а мне впервые в жизни захотелось оказаться рядом с кем-то, только бы не здесь. Был бы здесь Одан…
- Здравствуй, дева, - сияющее лицо мастера сверкнуло ярким пламенем. – Чего же так испугалась твоя подруга?
Я почувствовала, что меня начинает подташнивать.
- Я не должна бояться, мастер Ман, мне нечего бояться, - сказала я, и мой язык не совсем меня слушался. Я говорила, как во сне.
Мастер качнул головой, ему понравился мой ответ. Духи на скамейке всплыли вверх, и поклонились, как один.
- Мастер, - произнесла женщина. – Они не принадлежат к ордену.
Мастер вновь покачал головой и ничего не сказал. Он поговорилс духами на своем языке и повернулся к нам:
- Приглашаю вас в гостеприимный дом духа!
Он поклонился, духи зашептались, а Брента уже тянула меня вслед за сияющей фигурой главного духа. А мастер Ман был именно главным.
Мы шли, Мастер шел впереди, а мы - сзади. Мне хотелось спросить Бренту, кто он такой и кто они все такие, но мне казалось, что он слышит все, и мои мысли тоже – мне стало страшно думать.
«Засветилась. Засветилась. Теперь он знает, что я есть.»
Я сжала кулак и опустила голову. Дома, сложеные из каменных блоков, больше не восхищали а наоборот пугали, и я не хотела больше смотреть по сторонам.
Начинало темнеть. Время шло быстро, до странного быстро, и темнело явно раньше. Дом горел на превом этаже слабыми огянми; мы все вошли, они здоровались со своими, а я сомтерла по сторонам и чувствовала, что мне очеь страшно. Брента спокойно дышала, и я слышала этот ритм даже поврех шума.
На столе горела масляная лампа. Там же, рядом с огнем, стояли нескольок тарелок – они были наполнены непонятно, чем, и запаха не было. Мы сели, присоединившись к тем духам, что уже были за столом. Они весло болтали, а я даже не слушала. Потому что их сияющие тени показались мне лживыми и ненастоящими. Это все неправда… Глаза на белом лице следили за мной. И я уже даже не могла понять, кажется мне это только, или же мастер действительно следит за мной. Мне никогда, по крайней мере, давно не было так страшно.
Мужчина в мантии встал и поднял свою чашу. Он и та женщина, ели. Брента покусывала булочку, а я не ела – не могла. Итак, мужчина встал и произнес тост:
- За счастье нашего ордена и за счастье в нашем мире!
- И не только в нашем, - добавил мастер.
Я смотерла в эти страшные глаза, и все болео внутри. Играла мызыка и полыхала лампа, все сливалось в одно пятно и рвали уши звуки. Я вышла на улицу, и там прислонилась к стенке. Больше всего я теперь боялась, что совсем одна. Я плюнула на Бре и побежала прочь. Дома устало смотрели на меня слепыми окнами, я шла, и даже не бежала. Ноги не несли меня, и все это напоминало кошмарный сон – когда чувствуешь, что нужно нестись со всех ног, а бежать не можешь. И даже идти.
Я вышла, и сошла по широким ступеням. Я обернулась на прощание – горели окна в доме дедушки Лена. Сердце подпрыгнуло, я посмотрела в темный лес и повернула назад – я летела к свету, как мотылек ночью.
Лестница теперь казалась родной и знакомой, и страшная темнота на улице – просто смешной. Дедушка сидел в кресле и гладил кошку по спине – та благодарно урчала.
- Здравствуйте, - поздоровалась я. В послединий момент до меня дошло, что я веду себя довольно странно.
- Здравствуйте! – Старик поглядел на меня поверх очков.
Я поглядела на заштореное клетчатой занавеской окно и увидела Стая. Он стоял и смотрел в темноту – наверное, что-то видел сквозь ткань.
Я смотрела, и страх понемногу проходил. Стаймолчал, ничего не говорил.
- Ну как, Элла, отправила письмо-то?
- Да, да, - ответила я, и страх стал понемногу проходить.
Стай обернулся и его лицо прозрачно светилось.
- Представляете, мы сейчас познакомились с какими-то людьми, с… мастером, - еле проговорила я.
Стай посмотрел на меня, и старик задержал дыхание.
- Почему же ты без Бренты? – спросил дудушка Лен.
- Я очень испугалась и ушла, - сказала я. Это было глупо, но я ведь правда боялась. – А Брента ничего так, бодрячком.
Я попыталась улыбнуться, и тут увидела, как лицо Стая потемнело.
- Что-то не так?
Стай сел, и сложил полупрозрачные руки на коленях.
- Ничего, - сказал Стай. – Он опасен, ты незря испугалась. – Он помолчал секнуду, и спросил вновь. – А ты ведь волшебница, да?
Я села на кресло и кивнула головой.
- Дедушка Лен, а можно книгу взять…
Старик улыбнулся, и сделала вид, что не слышал нашего со Стаем разговора.
- Бери, бери. Может, почитаешь нам?
Я улыбнулась, на сердце потеплело. Меня давно никто не просил почитать что-нибудь.
На полке стояли несколько книг, я взяла одну, в зеленой обложке, и открыла. Это были стихи, и я сама плохо поняла, о чем они были.
Я читала:
- Укрываясь под сенью небес,
Сотни лет длились ночи и дни.
И те судьбы теперь уж не здесь,
А ведь жили тогда и они.
И король, и привратник, и мелкий слуга,
И лакей, и садовник и просто маг
Видел все то, что было тогда,
И было это не просто так.
Войны были, и были миры,
Взяли меч и спустили свой флаг.
Проваляясь на самое дно дыры,
Был и друг, и помошник, и враг.
Было царство, и было, и будет всегда,
Было море и неба король,
И летели года, и летели года.
Только свет причинял им боль.
Расцветали цветы, увядали ростки,
И летела над миром печаль.
Было много того, что достойно тоски,
Но теперь уж умчалося вдаль.
Горло устало, я замолчала. Стихи навевали что-то, связаное с тем самым первым днем, и теперь синий, холодный город проплывал перед глазами.
- Хорошие стихи, - с видом несомненного эксперта сказал дедушка.
- Да, - сказал Стай. – Так ты познакомилась с Маном?
- Да. А что, в самом-то деле?
Стай встали снял платок с некоей вещи, на которую я до этого не обращала внимания. Старик подянлся, и прошаркал по полу к Стаю. Под платком обнаружилась клетка с лохматой серой птицей.
- Ой, - вырвалось у меня.
Дедушка насыпал в кормушку корм из кружки, и шепнул что-то Стаю.
- Элла, Ман – главный.
- Я это уже поняла.
- Он считает себя главным, и является им на самом деле – он председатель ордена. И основатель одновременно, бойся его.
Стай говорил, его светящаяся фигура просвечивала сквозь полумрак свечей. У него был голос… необыкновенный голос.
- Бойся его. Орден – это очень опасно. Ты видела Крамма?
- Это такой, в зеленой мантии?
«У него было очень плохое лицо – у Крамма. И у той дамочки тоже.»
- Да. Он человек, еще из тех, кто лет тридцать назад приехали сюда.
- А ты это видел?
Дух повренулся ко мне, его лицо сияло. Я спросила его о возрасте – потомуц что хотела получить ответ, а не просто так.
- Да.
- Духи бессмертны?
- Время бессмертно. А я - просто дух.
Старик погладил по голове птицу, она открыла свой карий глаз и посмотрела на хозяина. Длинный клюв мгновенно показался из перьев и она громко каркнула.
- Элла, знакомься, это моя вороночка Нива.
Дедушка улыбнулся, я подошла поближе и погладила ворону по гладким перьям. Нива быстренько развернулась и клюнула меня в палец.
- Она кусается!
Дедушка засмеялся, и Стай просветлел – Нива и я разрядили обстановку.
- Какая агрессивная птица , - сказала я и отсела подальше.
- Эллочка, уж темно – домой пора, – напомнил мне дедушка о времени. – Заходи еще, Нива будет ждать.
- Спасибо, а то навязала тут свое общество. До свидания!
Я поглядела на Стая, на Ниву и на дедушку – уходить на самом деле не хотелось, и по лестнице я ползла, как гусеница.
- Заходи еще! – понеслось мне вслед.
Я вышла на темную улицу, вдалеке неприветливо шумел лес. Я создала вокруг себя оберегающий щит и пошла в темноту. Окна дома прощально светились мне вслед, а я уходила все дальше, и свет уже перестал быть виден. Крутился в голове голос Стая. Он – всего лишь дух, и тольок время вечно, и Ман – главный.
Бренты не было, окна дома не горели. Я прошла по траве босиком, хоть и было уже холодно. Спина уже чувствовала, что лето подходит к середине, и что земля теплая, но сырая трава уже пробиралась к телу. Звезды не горели, только пылала луна – зеленоватым и белесым светом. Звезды вообще желтыми не бывают, только вот такими… И солнце белое, как раскаленый металл.
Я лежала на спине, меня прикрывал щит, и постоянно думалось о том, какой была жизнь до этого чертового похода в город. Теперь я не смогу общаться с Брентой так, как раньше, потому что она общалась с этим чудовищем. Она оказалось не такой уж на меня похожей, если не почувствовала того, что испытала я. Луна горела неполным кругом на небе, и странно, что она появилась сейчас – когда я шла, ее не было, или она просто заслонялась деревьями.
«Одан – лучше всех. Он бы все объяснил сейчас. И как же хорошо, что я ему написала!
Тольок вот зачем я ему нужна? Он образованый, умный и маг, а я – так. Глупая, глупая.
И как я могу думать об Одане сейчас? Итэна, она, и только она всегда со мной. Она выдерживает все мои неудачи и ошибки. Ее жальчее всех. Я виновата перед ней и не виновата одновременно, и перед ней виноват весь мир, оставшийся жить. Она не должна была умирать, потому что так нельзя… А что если смерть – это избавление? И достается тем, кто заслужил этот билет в новую жизнь? А у меня еще есть время заслужить, или даже не заслужить, а получить все, что должно и уйти.»
По лицу мелкими каплями накрапывал дождик. Луна сияла по-прежнему ярко, хотя должны были собраться тучи. Это было окно во вселенную, окно на небо.
Я думала, здесь мне будут легче. Оказывается, нет. Весь мир живет по одним законам, что толку бегать из конца в конец? И здесь проблемы, страхи, интриги и вопросы. Как было хорошо, когда я не ходила в город. И тут я поняла, что больше не пойду туда. Не надо мне больше такого счастья.

Глава одиннадцатая.
Лес шумел, и деревья хлопали ветвями на ветру как-то даже очень громко. Мы шли по узкой тропинке в дом тети Ливы, и теперь дорога была не такой, как в прошлый раз. Я сорвала цветов и нарвала с нижних ветвей зеленых нераскрывшихся шишек – они пахли кисловато и смолянисто. Брента несла корзинку и улыбалась ветру, даже было странно, почему она такая счастливая – это было более чем странно.
Дом вынырнул из леса, мы поднялись по лесенке – Монра лежала и щурилась на солнце.
«Бессменный страж отдыхает после ночного караула.»
Тетя Лива стояла на террасе и смотрела из окна, поэтому знала о нашем приходе заранее.
- Здравствуйте, теть Лив!
Брента улыбнулась, я поздоровалась, и заметила, что у тети Ливы в этот раз были какие-то очень уж тревожные глаза.
- Здравствуйте, девочки. Очень хорошо, что вы зашли.
Я поставила корзинку на стол, тетя положила шишки на подоконник и поставила цветы в вазу. Воду не налила.
- Пойдемте в комнату.
- Что-то случилось, - забеспокоилась Бре. – или мы вам помешали.
- Бренточка, не волнуйся. Элла, - попробовала она произнести мое имя. – тебя ведь так зовут?
Я утвердительно кивнула.
- Так вот, ты ведь к нам из города приехала?
- Да, а что?
Тетя Лива посмотрела на Бренту и вдруг куснула губу.
- Нет, ничего. – Ее лицо разгладилось немного, они перевела разговор на другую сторону. - Монра сегодня кочевряжится не лоижтся спать. Чует что-то…
Брента секунду посидела, напрягшись, а потом выкинула все из головы – я тоже.
Музыкальная шкатулка снова стояла на столе, сверкала золотистым боком на солнце, и снова танцевала вальс танцовщица, выполненная из дерева. Она танцевала, и ее одежка из медных провололочек и листков меди сверкала на солнце.
Брента вслушивалась в музыку, тетя Лива смотрела на нее, и вдруг захлопнула крышку.
- Брент, все, дарю.
Она ткнула шкатулку в руку Бренте, а та открыла рот и заулыбалась.
- Спасибо… Теть Лив, спасибо…
Тетя Лива смотрела на нее, улыбалась, и я сразу подумала, что она совсем не старая, а скорее средних лет, просто она живет здесь всю жизнь. И она, тетя Лива, была похожа на королеву древнего царства, забытого и непереходяще вечного, но все такого же молодого и доброго. У нее были голубые глаза с веселыми искорками.

Мы шли по дороге, наплывал вечер. Брента напевала что-то себе под нос, и улыбалась, даже сильнее, чем утром. Я была рада за нее.
Дома зажглись свечки и распахнулись окна – юыло душно и жарко от свечей. Ветер хлопал занавесками и задувал плямя, так что свечи Брента поставила в стаканы из закаленного стекла.
Бре сидела на кровати, я – на диване. Масляная лампа, единственная в доме, горела на столе и освещала лицо Бренты – она слегка улыбалась все то вермя, что я сидела и что-то ей говорила. Потом я вытянулась на диване и вздохнула спокйно – мне было очень хорошо. Это была жизнь, и лучше ее не придумать. Брента достала шкатулку и посатвила ее на стол. С легчик щелчком крышка открылась, танцовшица плавно закружилась под музыку, а Брента запела что-то себе под нос. Но потом сбилась, встала, подошла к шкафу. Мне было лень перекручиваться узлом и смотреть, что она делает, поэтому я не видела. Она достала пачку листов, снова села на кровать, поджав ноги.
Ты не знаешь, ангел мой,
Ты не знаешь, что со мной.
Ты пари, пари над нами,
Наслаждайся высотой.
Разлетелся ветер злой,
Над поверженой волной;
Бьется, бедная, о скалы,
Но не может стать скалой.
Есть на свете сказка дней.
Вписана ты светом в ней,
Нашим станешь ты спасеньем,
Свет души для нас пролей.
Отсияла свою ночь,
Дочь звезды и неба дочь,
И пора лететь на землю,
Улетая с неба прочь,
По небу летит звезда,
Канет в море навсегда,
Будет спать в холодном пепле,
Не добраться нам туда.

Там были еще строфы, но их я не запомнила, а Брента не дала мне перписать текст. Я слушала песню, голос у Бренты дрожал от смущения, но она пела, и была рада. Когда она закончила, удары колокольчиков внутри шкатулки зазвучали осиротело.
Я молчала – у меня не блыо слов.
- Какая потрясающая песня, - сказала я наконец.
Брента улыбалась, ей было страшно стыдно и все же она была горда.
- Да. Это моя песня. Тебе правда понравилось?
«Оказывается, гении и в лесу водятся.
О чем она пела? Эти стихи целиком пропитаны грустью, это боль сердца. Откуда, боже мой? Бедная, бедная Брента.»
Бедная Бре сидела передо мной и сияла от счастья. Ее голосок до сих пор не выходил из головы.
Ветер хлопнул синей потемневшей занавеской и добрался до свечи – пламя потухло. Пора было ложиться спать.

На улице сияло солнце, на розовом небе блитсал оранжевый диск. Над деревьями пропылвала заря.
Брента заварила травок в чайник, но в такую жару пить что-то теплое было просто самоуьийством. Бледное небо, оставшееся с ночи, теперь растаяло в солнечных лучах.
- Жарища какая! Скорей бы уж она прошла!
Брента сидела на лавку в углу кухни и помешивала в чашке отвар.
- Да уж. Но осенью совсем уж плохо – холодно и сыро, лучше уж так.
В кухне было душно, я вышла обратно на улицу. До реки было далеко идти, я еще не проснулась до такой степени.
Я обернулась на тенистый лес. Там, в золотом сумраке сосен, мне померещилась светлая фигура. Эта светлая тень шла ко мне, и мое средце вдруг затрепыхалось, пойманое в ловушку, - я псразу поняла, кто это был. Светлая тень света вышла на поле и пошла по траве.
- Здравствуй, дева.
Два светящийся глаза сощурились.
- Здравствуйте, мастер.
Брента вышла из кухни, и мне стало снова страшно, хоть и не как той ночью. Брента улыбалась, она ничего не чувствовалаал, а я поняла, что теперь он отыскал меня и здесь, и мне негде больше спрятаться. Он чувствует все мои мысли, знает всю мою жизнь.
Мы шли втроем по лесу, дух плыл, едва касаясь выжженой травы.
- Этот год выдался слишком жарким.
- Да, мастер, - прощебетала Брента.
В тишине шуршали под ногами травы.
- Деревья могут не принести плодов, им не хватает влаги. Можешь ли ты, о дева, послать нам дождь.
Я чувствовала, как пристальный взгляд ищет ответ в моей голове. Мне стало страшно – он все знал и все понял.
- Да. Но я не могу – у меня нет сил.
Я соврала, и мне показалось. что и он знает это.
- Что ж. Деревьям очень плохо без воды.
Он приложил прозрачную руку к стволу дерева – из трещинки в сосне текла темная смола.
- Деревья – это души людей. Когда люди умирают, они становятся деревьями.
Мы прошли дальше к еловой роще, и там мастер Ман склонился над елочкой.
- Это юная душа, покинувшая вас.
Почему-то он вновь смотрел на меня.
- Те. кто хотят узнать ее. когда она вновь станет человеком, должны оставить на ней след.
- След? – спросила я, хотя язык еле шевелился.
- След. Лента, или нитка. Это лучше всего – она не уйдет в Старшим, если ее привязать к земле.
Прошла минута – Брента стояла и восторженно смотрела на мастера, я молчала, потому что стыдливое чувство, что кто-то еще знает о тебе больше, чем следует, ело меня изнетри.
- Ты виновна. И теперь ты хочешь привязать ее к себе? Почему ты ее не отпускаешь?
Огромные сияющие глаза смотерли на меня, я стояла и самотерла в них. И понимала, что это неправда. Я невиновна, и он не смеет обвинять меня.
- Замолчите. Вы не пророк и не бог, и не можете знать.
Я развернулась и побежала прочь – так, чтобы он не догнал меня. Страха не было в тот момент, когда я ответствовала обвинению, но мне казалось, что он догонит меня и накроет с головой.

Чужой дом встретил меня, сквозняк гулял по выкрашеному холодному полу. Пятки кололо, я стоптала из Брентиными деревянными тапками.
«Итэна. Итэна. Я бросила ее тогда, я не пошла с ней дальше.
Но так было надо. Она оставила меня, ко мне пришли наши силы, значит, они нужны еще кому-то. А я сделала ошибку, а значит, все было зря. И Эна погибла зря, я не выполнила того, что должна. Значит, я виновна? Нет, нет.»
Я влезла на чердак – там было душно, я выхватила письмо из чемодана, и спустилась вниз. Опять мелькали перед глазами строчки, от которых заходилось сердце, и стихи опять кружились в голове.
«Музыка – это очень важно. Все рождает музыка, с нее начинаются слова, чуувства, с нее начинается искусство…»
Что-то это очень напоминало, я взяла письмо и вошла в комнату. Шкаф был приоткрыт, я заглянула туда, помня, что там лежали слова Брентиной песни. Но там лежало и еще кое-что.
Что тебе нужно, девочка Лада?
Что тебе нужно и что ты не рада?
Что же потухли синие глазки,
Больше не веришь в добрые сказки?
Все, что есть лучшее – все впереди,
Только немножечко ты подожди.
«Это обо мне? Нет. Она не настолько глубоко меня знает, чтобы такое писать. Никто никогда так не сокращает мое имя.»
Дальше прочитать что-либо было невозможно, - бумага была залита маслом или чем-то наподобие того. Это были Брентины стихи – они были похожи. Вряд ли в Темноречье так много настолько талантливых поэтов…
Брнета являлась автором этого письма. Это она немо звала на помощь, и все же требовала от нее ничего, это она плакала и скучала – и писала об этом так, что это чувствовалось через многие километры. Это все была она, и писала она к Элладе. К той, другой.
Я разворошила пачку листов и разложила их на столе – они все были исписнаы неувереным тонким почерком, на полях красовались рисуночки – то кошка, то бантик или глазастое девичье лицо.
«Ладочка, я очень скучаю по тебе! Каштан цветет, и пахнет даже немного. Кошки сегодня всю ночь вопили под окном – неприятно и глаза теперь слипаются, но не кидаться же в них книжками из окон!..»
«… А еще мне кажется, что мы скоро встретимся – ты приедешь на каникулы, или меня мама отпустит… Знаешь, мне так скучно здесь – и без тебя, и просто так… Здесь никого нет, я здесь никому не нужна и мне никто не интересен. Знаешь, это так грустно, что я совсем не вижу людей! Я почти не знаю их, не умею с ними общаться. В книгах пишут, что они бывают тольок злыми и добрыми, но ведь так не бывает. Как охарактеризовать того, что совсем к тебе никакого отношения не имеет, и знать ты его не знаешь?Или вот человек – не нравится, и все! А он на самом деле, может быть, милый и хороший человек.
Это все так сложно, но все равно – я тебе желаю поступить, и хорошо учиться!»
«… Так не бывает. Так – не бывает.
Кошки совсем распоясались – стянули у мамы со стола кусок мяса. Ну надо же. Мама ругается. Ненавижу, когда она ругается – это плохо, да и какой толк – кошкам-то что. А мне тяжело это слышать.
Лето, тепло, даже жарко. И листья такие ослепительно зеленые, и пахнет сушеной травой. Папа косил, и пахнет…»
Я положила листки на стол, собрала их вновь в стопку – я читала чужие письма, или дневники, до чего я дошла.
«Брента может и не простить. Я бы не простила. Какой я могу быть гадиной, для меня перестают существовать всякие принципы – что это? Неужели меня распускает отсутстиве тех, кто обязательно дознается и осудит меня – а я сама? Разве перед собой мне не должно быть стыдно в первую очередь? Как все сложно, и путаешься уже во всех этих законах морали.»
Я положила письма (или дневники) Бре в шкаф так, как они и лежали. Ее самой еще не было – и я уже боялась увидеть светлую фигуру среди деревьев. Не было больше страха открытости, а больше то, что он откуда-то знал о том, что я прятала даже от Бренты. Откуда? Откуда эти странные слова, о том, что души людей после смерти становятся деревьями, и здесь, среди нас? Неужели мастер правда не такой же, как и все? Ну да, конечно.
«Вот почему некоторые деревья изредка падают на некоторых людей...»

Лето шло – мне было легко жить, и не страшно вовсе. Жара постепенно проходила, и сменялась частыми дождями сквозь светлое небо и свет солнца. Смех сквозь слезы.
Я сидела на пороге и смотрела, как плыли по небу облака. Онги расслаивались на пушистые нити и расползались клубами дымчатой ваты. Небо прогялдывало в пробелы и блистало легкими голубыми тонами. Облака плыли со страшной скоростью, особенно если присматриваться, и когда я опустила глаза, у меня зарябили белые и зеленые пятна.
Между тем шел дождь. Струи стремительно катились по козырьку над дверью и бились о втоптаный в землю камень перед домом. Я хотела попробовать кое-что сделать до этого, но настроение ушло как дождевая вода в землю. Теперь вся я была где-то под плачущими облаками, рассеивалась в воздухе и слегка опадала на землю каплями дождя. Это было потрясающее ощущение и такого я не испытывала еще никогда.
- Эл, закрой дверь!
Брента сидела в комнате и пила чай – ей было холодно, и зябло ее маленькое тельце даже в эти летние холода. Что же будет с ней зимой...
Я вошла в дом и закрыла дверь, потому что смотреть стало правда неинтересно – небо покрылось в беспробудно-серое одеяние, и что толку было теперь выискивать потоки облаков.
Одан, Ина… И они стали какими-то старыми забытыми фигурами, их почти что и не было – только тени воспоминания. Хелитга держала меня крепче – я не моглу отделаться от серых прищуреных глаз и наоборот – спокойных, ярких. Таких, с которыми мне было жаль Хел.
Потолок с облетевшей штукатуркой висел надо мной, и мысли об этом чертовом потолке постоянно сбивали меня с настроения.
Одан был так далеко, и все же я знала, что сейчас он чувствует, как я подбираюсь к нему. Я ведь правда тянулась к нему, чтобы поговорить. Я помнила, как нас этому учили.
«Самое главное в соединениии – это поленйшая сосредоточенность. Помнить, все помнить, и притягивать адресата к себе какими-то самыми яркими чувствами и воспоминаниями…»
Елка горела, и детские глаза изумленно светились в вечернем свете. Я заулыбалась, и представила, как выгляжу – глаза закрыты и улыбка до ушей. Какая это прелесть – улыбка.
Я чувствовала, что Одан где-то рядом. Это было так странно – искать его в кромешной тьме. Перед глазами мелькали пятна и обрывки мыслей, и все жы было совсем темно; я чувствовала, что Одан где-то близко.
Ты? Ты. Да. Откуда?
Я. Как ты догадался?
Ты тяжело идешь. Мне очень больно, пожалуйста, давай быстрее.
Тяжело?
Не переспрашивай, не отвечай вовросом на вопрос. Нужно было чаще слушать на лекциях…
На каких?
Прости. Ну так что?
Я не знаю, что мне делать.
Думай. Разве тебе не хватает на это времени?
Хватает. Но я все равно не знаю.
Ты сама этого хотела. Хотела свободы, разве нет? Вот она, свобода, со всеми потрохами, получай ее! Ну и что, понравилось?
Ты слишком болтлив. Мне тяжело сразу воспринимать твои слова… Или мысли?
Перестань. У тебя и правда слишком много свободного времени – у меня его нет. Мне больно, не держи меня больше. Перестань.
Подожди. Я не успела сказать - ты был неправ, когда сказал, что мир устроен неправильно. В нем все прекрасно, и в той самой нелогичности и есть самое главное.
Ты говоришь чепуху. В твоем положении это можно простить.
Не надо делать мне скидок! Я не больная и не убогая!
Все. Мне тяжело тебя держать, я больше не смогу.
Прощай.
Неужели? Ну чтож – прощай.
Отлично поговорили.
Одан, которого я ощущала почти что рядом с собой, теперь ушел. Темнота заполнила все вокруг, из нее не было выхода – я металась по ней, и никак не могла очнуться. Глаза не раскрывались, я не могла ничего сделать. А Одна уже ущел.
Элла…
Одан?
Прекрати. Как ты?
Отлично, замечательно. Но я не могу понять духов.
Ты с ними?
Да. Но я боюсь их, почему – не знаю. Они признают меня виновной.
В чем?
В том. Тебе не тяжело поддерживать связь?
Тяжело. Говори.
Они считают меня виновной. Если они узнают еще и то, что было потом, я умру…
Не умрешь. Что с тобой происходит? Ты сходишь с ума? Что?
Я совершаю ошибки. Я не могу их исправить.
Мне жаль тебя.
Не жалей меня, я не хочу.
Хорошо. Ты не знаешь сама, что творишь. И никто не может тебе помочь. У тебя сейчас день?
Да. Дождь идет.
День. Снег. В Идиях – снег. Кажется, опять. Погода выходиит из себя, а всем все равно.
Одан, я не знаю. что со мной происходит. Мне хочется, чтобы это все закончилось, но я не могу теперь уже бросить. Ты считаешь меня ненормальной?
Не знаю. Я не понимаю тебя, да и ты себя – вряд ли. По каким законам ьты живешь?
Не знаю… Я ничегошеньки не знаю.
Ты не проходишь то, что следует. Все, я больше не могу.

Я открыла глаза – по потолочной балке стекала струйка воды мне на лицо. Мне было очень плохо – меня тянуло туда, обратно. В тот мир, из которого я убежала, но в котором была вся моя жизнь и судьба. Мне было страшно, что я опять сделала все не так.

Приближалась осень. Становилось холодно, и вода в реке стала стынуть ночами. Деревья кидали свои листья на землю, только ели держали усталую хвою на ветках. Было холодно, я не вылезала из теплой шали.
Брента сидела на диване в своей любимой позе – поджав ноги.
- Хорошо бы сейчас лето…
Она закрыла глаза – белесый свет падал из окна и освещал бледное личико.
- Да…
- Помнишь, тогда, при мастере… О чем он тогда говорил?
Брента смотрела на меня. я не знала, что ответить – я уже давно чувствовала, что она хочет меня спросить, но случая не подворачивалось.
- Может, не будем об этом говорить?
- Будем, будем.
Бре засмеялась, хотя я не знал, что она нашла смешного – я казалась ей смешной, что ли.
- Я виновата в смерти своей сестры. Не виновата, но я не сделала того, что могла. Я ничего не сделала, потому что была гораздо дурей, чем та ситуация, в которой я оказалась.
Я замолчала. Брента смотрела на меня и не понимала, о чем я.
- Что с тобой? У тебя такие глаза, как-будто я призналась, что убила ее сама. Что?
Брента смотрела на меня.
- Ты плакала тогда?
- Да. Эна была моим близнецом.
Брента замолчала, опустила голову. Она не решалась больше спрашивать, я напугала ее.
- Ты правда не создана для мира. Ты очень нежная.
- А это что, плохо? – вспыхнула девушка. – И вообще, не тебе решать, для чего я создана!
- Ты хотела узнать, что такое было у меня, от чего я теперь не знаю, что я вообще, узнала теперь. И что? Я мучаюсь, а ты просто так расспрашиваешь меня. словно бы я просто так, накопитель информации, интересная сплетня! Хочешь, я тебе тоже вопрос задам? Что это за подруга твоя, что ыт писала ей письма со стихами, и как-будто бы жаловалась ей?
Брента еще больше побелела, вскочила, и бросилась ко мне с кулаками.
- Гадина… Ты влезла… Ты…
Я отскочила – драться с такой крохой было бы дико.
- Да подожди ты!
- Ты!.. Зар-раза, как ты могла! Жила в моем доме… - шипела Бре.
Я достала из кармана письмо (с некоторых пор я носила его с собой) и сунула его Бренет.
- Вот! Я получила его в университете. Когда училась там…
Брента отскочила от меня и села.
- Так не может быть. Фамилия…
- Галатея. Я.
Брента сидела и смотрела на меня.
- Ты давно уже знала, и ничего даже не сказала…
- Ну вот, сказала. И что?
Я вышла на террасу, села так, что мне было видно Брнету. Она сидела на кровати и смотрела в одну точку. Не знаю, сколько мы так просидели, но я не рещшалась заговорить, а Бре улетела куда-то слишком далеко.
- Ты не хочешь поговорить? – сказала я, когда устала ждать.
Я подошла к ней, но она не реагировала, она по-прежнему смотрела куда-то сквозь. Не моргала сухими черными глазами, на меня не смотрела. Было так жалко эту маленькую, хрупкую Бренту, смешную, но не имел никто права смеяться именно потому, что тона была смешной, и от того более жалкой. Не жалкой – пробуждающей сочувствие. Я должна была ей помочь, пускай и не знала, как, но я хотела, чтобы она знала что я с ней.
- Кто такая Эллада-вторая?
- Она друг. Лучший в мире друг. Если бы не она, страшно представить, что было бы. Она лучше всех, Наша Лада.
Она прервалась, но ненадолго.
- Она жила здесь, была тоже из приезжих – ее привезла бабущка, у нее юыло больное средце. Так вот, она даже жила в нашем доме, когда ее бабушка уехала. На чердаке жила, здесь внизу нам четверым было и так тесно. Приехала весной, цвели кашлтаны, далеко, ты не знаешь, мы там сидели. Она приносила книги и читала на флидском, это ведь ее родной язык. Все лето прожила, а потом уехала учиться в университет. И как только она уехала, все как-будто бы рухнуло, пришла зима.
Я обняла Бренту – ее потряхивало, било мелкой дрожью, но огна не плакала пока=- сдерживалась, чтобы не заплакать.
«Как хорошо иметь друзей… Где угодно, давно и далеко, но просто иметь, чтобы было о ком вспомнить с теплотой. Ине я не нужна… А Мар? Он и забыл про меня давно, наверняка. Но я не забыла. Как будет здорово, если у него будет все хорошо! И у Ины, только бы они не думали. Что я бросила их!»
- Спасибо. Спасибо… - Бре вздрогнула, но слез не было. – Спасибо.
Я не могу понять только, почему она тогда не ответила на письма. Я же их слала, много… Ах да, они же так и не дошли. Спасибо тебе…
Она поднялась, так и не дорассказав. Было что-то потом, от чего она умирает и теперь, что пробило ее насквозь. Но она такая нежная девочка, ранимая.

Осень пришла, и в окно постоянно лезла желтыми ветвями сырая береза – и хотелось ей сбросить эту тяжелую листву, гниющую прямо на ветках, только бы больше не было дождей, отягчающих ветви. Эта унылая картина угнетала психику.
Трава под ногами желтела и ложилась безжизненными волнами. Ночью земля замораживалась а утром таяла мокрой грязью. У меня даже не было нормальной обуви, чтобы ходить по улице – Брента одолжила свои резиновые сапоги, в которых было жарко и неудобно.
Из комнаты Бре доносилась музыка шкатулки, и опять песня – я вышла, мне не хотелось сейчас расслабляться.
На заднем дворике росла старая картошка – ее посадила Бренета из одной ущербной картофелинки. Я ей помогла, и теперь мне нужно было проверить, как она там.
Одно было замечание – теперь голод проявлялся сильнее, чем летом. Нгорячий чай промывал кишки, но есть хотелось от того только больше, а еды и не было. Бре доставала откуда-то сухари столетней давности, которые нужно было сутками отмачивать в воде. Есть хотелось до такой степени, что я мечтала о городской свалке – было противно даже думать, но я помнила, какимим сытыми выглядели нищие благополучных районов.
Лопата стояла, прислоненная к стене. Я взяла ее, всадила в землю – о металл зашуршали камни. Я не рискнула загнать ее глубоко, так как боялась сломать черенок, но нажав на него, куст вышел мгновенно, мне повезло. Я вытянула стебель и чуть не закричала от радости – там было пять картофелин, небольших, но пять!
Я взяла их и отнесла Бренте – та вышла из дома и пошла на кухню. Готовила всегда она, атк как я не умела, вобщем-то, и не хотела.
Есть хотелось страшно.
«Привет, Одан.
Скоро зима, холодно. У тебя третий курс, последний, поздравляю. В тот раз, когда поулчилось поговорить, потратили время на какую-то чепуху, ничего не вышло. Жалко, а второй раз страшно – я не могла вернуться обратно. Это на самом деле страшно…
Как ты? Как Хелига – именно о ней я и хотела у тебя спросить. Ты все так же жетсок с ней – ли нет? Я все понимаю, она виновата перед тобой, ты имееешь полное право поступать так с ней. Но разве тебе не жаль ее? Она любит тебя, и может надеяться на ответные чувства. Я не думаю тебя учить, но мне жалко ее. Не считай меня подлизой – яделаю это не просто так. И не думай, что я сама простила ее до конца – просто… Впрочем, неважно. Она совершала ошибки. И это самое худшее наказание. Особенно, когда исправить их невозможно. Хелига лучше, чем ты о ней думаешь.
Я счастлива. Я не замечаю ничего плохого в себе, и это уже само по себе хорошо. Я перестала мучаться так, как раньше, и по большей части тем, что так спокойна, неестественно спокойна. Мне как-будто бы все равно, а на самом деле совсем нет! А иногда хочется жалеть себя и всех жалеть, потому что все они такие хорошие и замечательные, разве они не достойны счастья? Достойны. Наверное, это все и есть счастье, в том самом смысле, о котором мы не подозреваем. Это ответ на вопрос.
Как ты, Одан? Я скучаю по тебе, но не так, как ты подумаешь – мне нужна твоя память. Ты знаешь много такого, чего не знаю я, а мне так много нужно у тебя спросить!
Кстати, как там Рут? Ее чаяния увенчались успехом? Ты был звездой еще на первом курсе, а сейчас?
Но прости, прости. Я не хотела тебя обидеть, просто не могу больше думать – разучилась.
Прости за длинное письмо.
Эллада.»

Все. Все. Осень пришла, и теперь мне было даже нечего носить на ногах – Брента одолжила мне свои резиновые сапоги. Они были исцарапаны, заляпаны оранжевой глиной, и носить их было очень неудобно. Однако выбирать не пришлось.
По утрам земля была скована ночным заморозком. По траве плыл голубовато-золотой туман, было прохладно но все же тепло. А к полудню поднималось солнце. Это было настольок потрясающе, что хотелось плакать от счастья.
Брента… Было так хорошо. что есть на свете такой вот замечательный человечек, как она. И было так странно, что у нее позади было что-то страшное, что она старательно скрывала. Пыталась забыть. Что это было – она не говорила, не пришло еще то время. когда она сможет просто так об этом говорить. У меня не было никаких версий, и я была не вправе что-то придумывать.

Брнет ходила в лес с лопатой и выкопала елку. К новому году – рубить нельзя. Но надо же. чтобы было новогоднее дерево… Брента посадила молодую елочку в деревянную кадку.
- До зимы еще вырастет, может!
Первый раз в жизни у меня на Новый год будет живая, даже очень живая, ёлка.

Я зашла в магазин – на прилавке лежали сладости, конфеты в цветных коробках. Мне хотелось есть, и вот лежали они, и никто не мог мне помешать… Я не чувствовала себя грязным воришкой – все было в порядке, я хотела есть, и могла ли отказаться от такого шанса, когда никто вроде бы так остро не нуждался в этой несчастной пачке конфет…
Я протянула руку к упаковке, взяла ее – рука дронула, но я все равно поначалу сделала все так, будто взяла почитать состав на упаковке. Меленькие буковки прыгали перед глазами, я пыталсь читать но потом вдруг резко оглянулась, никого не было и я подсунула пачку себе под пальто. В магазин зашли люди. и мне казалось, что каждый из них знает о моем поступке – но мне не было стыдно, только хотелось поскорее убежать и съесть свою добычу.
Я вышла – вокруг, в сером свете осеннего дня накрапывал дождик. Широкая улица, и оказалось, что лавка находится на дне какой-то ямы. Я стала карабкаться по склоу, и ноги съезжали с земляной насыпи. Это ловушка, мне не выбраться. Это кто-то все специально сделал… Впрочем.какая глупость.
Чья-то рука опустилась и помогла мне. Я выкарабкалась, подняла голову – это был Одан. Он знал, что я сделала. Он знал. до чего я опустилась. Я – воришка.
Воришка, воришка, грязный, голодный воришка.

Проснувшись мне показалось, что я рухнула вниз с огромной высоты – я не могла найти точки опоры.
«Какой ужасный был сон. Я как-будто бы упала ниже, чем тольок можно… Как стыдно, как я могал так опуститья…»
- Доброе утро.
- Привет.
Брента выглянула из комнаты – на нее жалко было смотреть. Она была босая и зубы у нее стучали от холода. И у меня тоже.
- Слушай, это не ты сегодня подвывала ночью?
- Что, правда подвывала? – Брнет сомнительно попморщила нос.
- Ну да. Я испугалась, честно.
- Прости, - Брента улыбнулась.

Мы шли по знакомой дороге на базарную площадь. Щел мелий дождик, и почти что никого не было. Тетя Лива сидела на лавке, устало сложив руки, и болтала с какой-то очень старой женщиной, у которой тряслось лицо и руки.
- Здравствуйте, а…
Брента опставила корзинку, укрытую тряпкой, на лавочку, села сама.
- Как видишь. Что-то задерживают... В прошлую неделю не привозили, должны были сегодня.
Я подняла голову – сероватые, покрытые сырым инеем деревья качались в вышине и пели свою странную тайную песню, котоая немного даже пугала. Но они. Высокие и красивые, позвояли вырваться из жизни на свободу.
Хлеб привозили из департамнта по делам колоний за границей – частично они располагались в Модгине, а теперь уже и в Идиях. Когда на пост председятеля в Модгине взошел первый министр в истории, он собирался прикрыть департамет – самим есть нечего, еще и колонии…Тогда поставки еды действительно прекратили, но потом возобновили вночь. Перед глазами стояла газета, валяющаяся на столе у Хелиги с черно-белой карикатурой на нового руководителя города. Я ее тогда почти что и не читала, а надо было.
- Ой… - Брента поежилась. – Ну и что теперь делать?
Они поговорили, но я не свслушивалась – вголове билсь какие-то мысли, которые я и запомнить не могла.
- Простите, - внезапно выдала я. – Может, я могу чем-нибудь помочь?
Брнета пояснила им, что я училась на мага, но тетя Лива как-то странно посмотрела на меня, и та женщина – тоже.
- Нет. Ничего не выйдет – если только она не сомжет заставить тех людей привезти нам немного хлеба!
На самом деле я бы смогла. Если бы только знали их, «этих» людей.
Накрапывал дождик, и за шкирку противно капало – по спине начинали пробегаться мурашки. Женщины монотонно говорили на лавочке. Я прохаживалась мимо них и смотрела вверх – так, что даже шея заболела. Но так было все же лучше. чем просто так болать. Деревья качалсь в такт мыслям, и совершенно некстати припоминались салаты Хелиги, оставленные на столе в тот Новый год.
Мы шли по лесу, так ничего и не купив. У нас еще оставалась одна картофелина, но делить ее на двоих было просто смешно. И одной Бренты ее было маловато. Но есть было нечего – что поделаешь. Были еще сушеные грибы, которые вообще-то в этих лесах не росли, но Брента их случайно отыскала.
- Смотри, мухомор!
Загнивающий гриб столя около дороги и блистал вляжной шляпкой.
- Сорвать что ли?
- Если жизнь надоела – рви,- сказала я, и пнула его ногой.
- А моя мама умела варить мухоморы.
Брента вздохнула и пошла вперед.
Мы шли так, пока я вдруг не осатновилась - я обернулась, но мне все-таки показалось. Через минуту справа снова мелькнула сизая тень, я дернулась, стала звать Бренут. Но она ушла уже слишком далеко и бросила меня здесь – я остановилась, хотя надо было бежать со всех ног.
Сияющие глаза смотрели на меня – я спиной чувствовала этот взгляд чувствовала, как прибивает в голове кровь.
- Здравствуй, дева.
- Здравствуйте, Мастер Ман. – Большая буква в слове «мастер» проявилась в голосе.
- Что ты делаешь здесь?
- Я шла с Брентой. А что?
- Ты бы хотела поговорить со мной?
Нет, нет, совсе не хотела.
- У меня есть к вам вопрос. Вечны ли духи? Если да. то знают ли они то, что было лет двадцать назад, в Идиях…
- Постой! – прервал меня он. – Не так много сразу. Духи не умирают, так как тела у них нет, их тело – это время. Они не знают всего, не могут знать.
- А кто знает?
Я смотрела в его глаза, кровь жгла все изнутри, и вдруг поняла, что это все сумасшествие. Как если бы неграмотный крестьянин рассуждал о высоких материях, как животное судило бы людей.
- Кто?
Я сорвалась с места и побежала – голос по-прежнему въедался мне в мозг. Как глупо все это, как глупо.
Я пришла и заскочила в дом. Бренты не было – я испугалась, не случилось ли с ней чего.
«Кто они такие? Почему они заставляют меня так реагировать – жилы до сих пор горят от того ощущения. Наверное, они как-то связаны с магией. Магия живет в нас, и мы должны обуздывать ее, заставить ее помогать мне и подчиняться. Она обитает в нашей крови, в каждой нашей клетке, она – большая часть нас.»
На улице пошел дождь. Кто-то торопливо пробежался по крльцу, хлопнула дверь. Брента, отряхиваясь и сбрасывая с ног сапоги зашла в комнату.
- Потерялась, что ли?
- Ага! – она кивнула. Щеки у нее горели и глаза – тоже.
- Что с тобой?
- Я ходила вместе с орденом в Святую рощу.
Я не слышала об этом месте прежде.
- С Орденом? Ах, да. Ну и как?
Бре плюхнулась на кровать, и вытянулась в струнку.
- Это было так здорово… Я там чувствовала такое, что не опишешь словами, я там не чувствовала своего тела, я как-будто летала где-то высоко.
Брента захлебнулась словами, и я почти что не слушала ее. (Когда же я наконец научусь прислушиваться к тому, что говорят другие, а не думать о своем!)
- Знаешь, я тольок сейчас стала понимать, зачем они все это… Делают, эначит, живут. Знаешь – их орден один из самых мнгогочисленных.
Брнет приподнялась на локуте и посмотрела на меня.
- Ну и что! – Я пожала плечами. – Ну и что, что их много. Я не верю им. На самом деле я не могу до сих пор понять, кто они такие. Что они делают, зачем вообще? Может, ты мне объяснишь?
Глаза у Бре сияли. Я даже немного завидовала этому сиянию совершенного осознания себя.
- Не знаю, - смутилась она. – Они говорят, что большое счастье – просто жить. Жизнь – это как море. Мы стоим, прикованые к морской скале на берегу, и нам нужно выдерживать прилив за приливом. Приходят волны, и иногда уносят у нас то, что и было дорого, но мы уже не можем их вернуть. Мы все изначально в одинаковых условиях, и должны одинаково терпеть. Главное – и в конце пути, когда волна придет специально за тобой, не сопротивляться. И не жертвовать другими ради себя.
Брента задыхалась от счастья, она вновь растянулась на кровати и размахивала руками от глубины чувств.
Я не могла понять, как она не понимает. Мы все не в одинваковых условиях. Так маги сильнее людей (кто сказал, но, возможно, это и правда), и люди меж собой тоде отличаются. Кто-то когда-то говорил, что все люди равны, и флиды равны вместес нимим. Тот свод необходимых законов обещает каждому свободу, защиту и уважение его прав. Но соблюдаются ли они? Нет, во многих случаях нет. Маги ставят себя выше всех остальных, люди – выше флидов. Богатые – выше бедных, а красивые выше некрасивых. Это было настолько естественно и привычно, что никто уже не обращал на это внимания. Это было страшщно, и иногда, читая возмущенные статьи Модгинских подпольных газет, понимаешь, что нужно менять и исправлять это. Надо, но совершенно невозможно. Эти правила естественны точно так же, как прщевые цепи в природе. Как круговорот жизни и смерти.
- Я понимаю их, как себя. Они говорят, что жизнь ничего нам не должна, и мы обязаны ей лишь тем, что она дана нам. Мы не знаем, что будет потом, и можем лишь радоватся тому, что есть сейчас и точно будет завтра. Небо над головой и солнце, и луна, и дождь. И бороться нужно всегда ло последнего, не смея расстаться с мсамым дорогим, что в жизни только есть.

- Привет, - сказала я и бросила сумку на пол возле плинтуса. Яра сидела на стуле и сосредоточенно писала что-то.
- Привет.
Мар сидел на соседней лавке и тоже писал. Мне писать было нечего, только голова болела, и сохранялось ощущение, что я забыла что-то важное.
- Как я все ненавижу!
Я шипела сквозь зубы, копалась в сумке и вспоминала, что у нас сейчас.
- А какой у нас урок?
- Мал, ты что? – покрутил пальцем у виска Мар. – Ну концентрация.
- Не надо мне вот таких жестов, - ответила я. – Как я все ненавижу!
До конца полугодия было еще три недели. Правда, пару дней назад, когда окончился очередной месяц, у меня уже было ощущение финиша. Оказалось, это было одно только ощущение.
- Да блин, ваще! – подала голос Яра. – У нас сегодня контра по направлениям, а я даже не знала! Лежишь в изоляторе, болеешь, никто ведь ничего не скажет!
- Прости, - вчера я заходила к Яре и не напомнила. Ох, мне бы кто напомнил! – Я правда забыла. Как я все ненавижу!
Горло свербило, и это явно отражалось на голове.
- Мал, молчи. Ты воешь, как раненый зверь.
Окно где-то в конце коридора так и манило к себе, там был долгожданный свет, я встала и пошла туда. До начала урока оставалось еще куча времени, и следовало еще проснуться. Там, на улице, шел снежок, но и сейчас все равно хотелось уйти и пройтись по улице. Но было холодно, а перчаток так и не было… В четвертый раз повторять было бесполезно.

Шерстяной платок колол щеки, и волосы стали потеть и слипаться.
- Брент, я больше не могу, - взмолилась я. – Ну не могу больше. снега ведь нет, можно я так…
Брнета строго посмотрела на меня, и покачала головой.
- Нам болеть нельзя. Где лечиться-то? Так что все…
Она выпихнула меня на улицу, я рухнула в сугроб по пояс. В сапоги набился снег, я вытрясла его – но все равно стало сыро ступням.
Мы шли по знакомой дороге на базар – но там никого не было. Брент сиротливо потопталась на чистом свежем снегу, вытаращиалсь на осиротевшую лавочку, на которой никто-никто не сидел и мы пошли снова. Не домой, нет. В тете Ливе – Брента хотела спросить, не приехала ли телега с сухарями, а я про себя решила, что у тети Ливы очень хороший открытый камин. Если она разрешит, модно и сапоги поставить сушиться.
Монра не сидела, как обычно, на пороге – ее старому, хитрому мозгу хватило ума не сидеть на снегу. Брента вошла без стука, я – за ней. Смех какой – я до сих пор боялась заходить в чужой дом без стука, хотя все меня уже знали.
На лестнице сидела деревянная кошка, поблекшая от бесцветного света зимнего неба. Из комнаты доносились голоса, Брента крикнула что-то приветственное и вошла.
Тетя Лива сидела в своем кресле, и перед ней стояли четверо – два мальчика и девочки. Они были явно старше меня, примерно как Брента. Одна деовчка и парень были родственниками – у них были одинаковые глаза, а глаза – это родственное отличие флидов. Традиция. Вторая деовчка была красиовй – с гладкими черными волосами и синими глазами. А высокий парень с ангельскими белыми волосами постоянно покачивался на длинных ногах.
- О, девочки, - улыбнулась тетя Лива своей мягкой улыбкой. – Ребята, думаю, вам будет интересно познакомиться со своими сверстниками. Это Бренточка и Элла.
- Эллада, - поправила я.
- Это Жамин, - показала она на карасавицу. – Это Ван, Кай и Кайна.
- Очень приятно, - улыбнулась Брента. Я чувствовала, что она очень рада. Тот недостаток общения, который я не могла восполлнить, теперь мог заполниться до конца.
Они были хорошо одеты. Хорошо – это как Хелига, - в дорогих магазиах Модгина и новых бутичках в Идиях. Хорошо – это когда заказываешь новые платья в ателье и перешиваешь всю одежду по фигуре. У меня пред глазами встала картинка – мы, похожие на нищенок, и эта блестящая публика.
- Очень хорошо, что мы с вами познакомились, - улыбнулась Жамин. – Нам тут совсем не с кем общаться.
- А разве вам не хватает общества друг друга?
Не знаю даже, зачем спросила.
- Кстати, - встряла тетя Лива. – Эллочка тоже из города.
- Из какого? – спросила Кай (кажется, его звали имено так).
- Я жила в Модгине. Потом – в Идиях. А потом в Байине.
Кайна шевельнула рыжеватой бровью.
- Здорово. А у вас туту так принято одеваться?
Я была одета в резиновые сапоги (внизу еще были толстые шерстяные носки, восполняющие лишних четыре размера, но они их не видели), в две шерстяных кофты, и платок на голове. Брента – в пальто и платок. У нее зато были кожаные сапоги.
У Жамин была легкая шубка из кролика (как у Хелиги) и настоящие высокие сапоги из мягкой кожи. У Вана – настоящая куртка из кожи и саопги. И Кайна в дорогом пальто из толстой шерсти. Кай – аналогично.
Мы были вумя противоположностями.
- Да. У нас тут так принято, - выдала я. (Тоже мне, старожил).
- Да ладно тебе, - шикнул Ван. – Зато тепло.
В глубине души я была ему благодарна. Спасибо, спасибо, но мне нечего было здесь делать.
- Думаю, я смогу погреться дома, – я сказала это или что-то в таком духе. Я вышла, и с козырька мне на голову рухнула шапка снега.

В те дни, когда мы с Хелигой уезжали в Идии с группой магов, я видела, как она выходит из своего дома на улице Модгина. Нищие толпились у ворот, знали, что хозяйка уезжает, и надеялись на кусочек ее роскоши. А Хел вышла в роскошном красном платье – на нее было больно смотреть, так она была восхитительна. Она вежливо поздоровалась с бедняками, которые смотрели на нее как голодные собаки. Она сама дала им денег, и попросила свою горничную покормить их на кухне дома. В роль принцессы входит общение с нищими, жалость и милость.
Теперь я чувствовала, что значит испытывать на себе жалость. Ненужную милость. Невинная прихоть обеспеченых людей – кормление бедняков, словно домашних животных. Блохастых собак и трехлапых кошек. И еще эта шутливая учтивость!
Я шла по снежной дороге, и ног уже почти не чувствовала. Носки не спасали.
Брента осталась там, с ними. Она не понимала этой разницы. Потому что никогда в своей жизни не сталкивалась с теми, кто ниже или выше ее. Ей было стыдно за мою дерзость или, может быть, грубость, но я не могла ничего с собой поделать. Общаться на равных и знать, что на самом деле это не так. А она была счастлива, ну и ладно.
«Представь, что они теперь о тебе думают. Что ты сумасшедшая, что ты странная. Тольок бы Бре не ляпнула, что я ведьма!
Нет, конечно же. пусть она скажет. Они тогда поймут, что я такая же, как они, могла бы быть такой. А Брента тогда как же? Какая я жестокая, хочу, чтобы они интересовались мной, а не ей.»
Я шла по ступеням в город духов. Никого не было, а на самом деле – были, просто я не видела их. Деревья, сбросившие свою листву, качались голые и черные. Со снежного небо блеснуло солнце, как блещет холодная сталь. Я прошла по пустым каменно-снежным улицам и вышла к почте. Там сидела женщина и пила чай. Мне не предложила, только вдруг, посмотрев на меня, окликнула меня.
- Эй, девушка! Вы Эллада?
Я обернулась и кивнула. Я писала письмо Ине, но сейчас уже быстренько раздумала. Женщина велела мне расписаться и отдала конверт. Я посмотрела на почерк и не узнала его – это не был Инин, не принадлежал и Одану.
«Мар, Мар! Хорошо бы…»
Это была весточка из университета. Оказывается, меня еще не совсем забыли.
Я читала и не понимала – я сошла с ума или это у кого-то юмор такой. Можно было подумать.
«Здравствуй, Эллада.
Возможно, я совершила не самый лучший поступок в своей жизни, и не первый, к сожалению, но я должна была вмешаться. Я давно заметила. что Одана что-то тянет назад и вниз, что он не может жить спокойно – можешь даже воспринять это как комплимент. Я прочитала твое письмо, прости, и многое поняла. Я понимаю твои чувства, их сложно не понять – Одан не такой как все, у нему невозмодно не потянуться. Наверное, я понимаю тебя, как никто, потому что любовь к таким людям выматывает и причиняет больше боли, чем радости. Ты, конечно же, еще найдешь того своего, который примет тебя такой, как есть, но Одан – не твой. Те полгода, что мы вместе, научили меня чувствовать его, и я знаю, что у вас все могло бы получиться – но ты хотела быть с ним на равных, а так нельзя. Он тиран, это надо учитывать.
Я люблю его, честно люблю. Алекс никогда не мог еня понять так, как Одан – и теперь у нас все хорошо, потому что мы подходим друг другу. А ты очень нравилась Марваду, его даже жалко – ты была с ним слишком жестока. Грустно, но люди всегда отвергают друг друга, поступают друг с другом так, как поступает кто-то с ними.
Ты ушла, но не хочешь оставить всех остальных в покое. Одану и так тяжело, а ты позволяешь себе мучать его! Это неправильно. Не пиши ему больше – я прошу тебя об этом. А если ты и напишешь, я постараюсь перехватить эти письма, так что…
Я сказала тебе все. что считала нужным – вот и все.
Аласта Найа Ай.»
Я стояла на пороге почты и смотрела на ровные, округлые буквы. Она читала мое письмо… Она, она! Да как она смела…
Во второй раз пришло это чууство – что залезли мне в душу те, кого я решительно не хотела пускать туда. Больше всех я не хотела бы пускать в эту заветную комнату Аласту, а получилось вот так. Сейчас я плохо помнила, что же такого писала в том письме, но писаал я это Одану, не ей, и рассчитывала что он поймет. А он этого письма и в глаза не видел. А она все поняла соверщшенно по-своему, а как еще она могла понять? Все судят по себе, вот и она – тоже. Никто ведь не поймет нашего сложного общения. А она решила, что я в него влюблена! Стыдобища!
Пошел снег и стало темнеть. Я зашла в родной подъезд, поднялась по лестнице, из окна лилися легкий вечерний свет. Наверху дедушка Лен говорил с кем-то – или с кошкой, которую до сих пор не знала, как зовут, или же с Нивой.
- …кушай, кушай, малнькая.
Я поднялась – горела лампа на столе, и старичок стоял около клетки с птицей. Он не услышал, как я поднималась по лестнице, и я окликнула его.
- А… - Дедушка обрадовался мне. Он ведь жил здесь совсем один. – Элла, волшебница.
Я покраснела – здесь, именно здесь мне хотелось быть младше и, может быть, даже глупее, чем я есть. Не иметь за спиной чего-то такого, что омрачало чью-то память.
- Здравствуйте, дедушка. – Я подошла к клетке. – Нива, здравствуйте.
Нива поглядела на меня круглым глазом, и шелкнула клювом. Старик суховато засмеялся, но почти сразу перестал.
- Не ест. Два дня не ест – что делать…
Уголки моих губ опустились – дедушка Лен сморщился и оупстил глаза. Я взяла в руку несколько зернышек Нивиного корма и протянула ей.
- Ешьте, Нива.
Но она только отвернулась – и я поняла, что испытывал дедушка. Боль тех, кто близок и дорог, воспринимаешь как свою. Боль тех, кто слабее и беззащитнее… Нет ничего хуже, чем когда любимый друг болеет или грустит. Это одна из самых первый и страшных горестей, которые испытывают дети и старые люди. Я вздохнула и отошла.
На полу в этот раз были расставлены какие-то коробки, они стояли и закрывали шкафы со стеклянными дверцами до половины.
- Ой, - я случайно наткнулась на одну из них. – А что в них?
Дедушка слабо хмыкнул, и закрыл дверцу Нивиной клетки.
- Все мое богатство. Вся жизнь.
Он сел в кресло и прикрыл ноги в вытянутых шерстяных брюках пледом.
- А можно посмотреть?
Дедушка кивнул и я раскрылда одну коробку. Там, завернутые в газеты и бумагу, лежали стопки посуды. Я не стала их трогать и закрыла коробку. В следующей были какие-то коробочки с пуговицами, часы и много всякой всячины. Там были даже серебряные подарочные кинжалы – тупые, не пригодные для боя. И куколки, которых сажают на книжные полки. И вазочки из темных камней, ими придавливают стопки бумаги на письменном столе. И много, много письменный прнадлежностей – чернильницы, ручки и золотые перья.
По отдельности стояли коробки с разными мелочами, которые уже невозмодно было применять в жизни. Я добралась до коробки с книгами – с хорошими, дорогими изданиями.
- Так-так, - крянкул старик и встал. Он наклонился над коробкой и снова крякнул. Достал стопку томов и снова сел. - Так-так.
Мне нужно было спросить, но я не решалась.
- Посмотрим, что это у нас.
Он открыл книгу. Я подошла и заглянула старику через плечо. На титульном слисте красовалась надпись – Одан Драгомир. Старший, надо полагать.
Это был сборник сказок. Дедушка переворачивал тяжелые страницы и почти что не читал, а я не успевала – мне было плохо видно. На картинкай прыгали иллюзорные тени прекрасных принцесс и странные деревья – они как-будто умирали от одного прикосновения. На последней вклейке был нарисован человек. Он столя и смотрел на людей, и все же неуловимо казалось, что он балансирует на краю пропасти. Никто не увидит его падения. Как художник умудрился передать такое на картинке, оставалось только гадать.
- Одан Драгомир… Я знаю его сына.
Дедушка погладил странички и закрыл книгу. Он не слышал меня – он был целиком там.
- «Огромная пасть дракона разверзлась и в небо полетели языки ламени. Рыцарь притормозил коня – бедное животное дрожало всем телом и сопротивлялось потокам обожженного воздуха. Рыцарь достал не меч, но лучшее. Это был Шар Смерти. Он запустил его по направлению к голове Дракона и на секунду задумался – достоин ли он смерти? Во всяком случае не меньше, чем он сам. Они одинаковы и вина их однородна, так же, как и вина хищников – лисы или кошки, льва или волка. Виня их, виним мы и себя.»
Старик замолчал, его голос дрожал от восхищения. Он пролистал следующую книгу – это были стихи. Внутри у дедушки Лена что-то клокотало, он оглядывал свои сокровища, наслаждался ими.
Коробки стояли теперь уже менее аккуратные после моего вторжения.
- Зачем? Зачем это все?
Дедушка поднял добрые, немного глуповатые глаза, и мне стало стыдно своего холодного тона.
- Не знаю. Наверное, в этом было все мое счастье – счастье обладать вещами. Разве это плохо?
Я покачала головой. Нет, да и я не судья – самой бы разобраться, что плохо, что – хорошо.
Я просидела весь день в комнает с лампой – и взяла на руки куклу и плела ей косички с разрешения владельца. Я так давно этого не делала, кажется, что с прошлой жизни.
- А где ты жил раньше, до того, как приехали сюда?
Дедушка покачал ногой.
- В Модгине больше. В Идиях жили мои родители, но мама с папой умерли, мне и некуда было больше податься. Я работал на часовой фабрике, делала ювелирную обработку – и зарабатывал хорошие деньги, да. Но долго там не проработаешь – годам к сорока глаза стали подводить, да и… Приехал сюда, тогда только начиналась вся эта муть с «освоениями диких лесов». А какие же они дикие? Здесь живут… Вот, дом пустой стоял – вселился. Тогда народу было – куча, с едой как-то поспокойней. Вот, накопил за тридцать лет…
Старик усмехнулся. Нива каркнула в клетке и раскинула крылья. Я вскочила и подошла к клетке.
- Дедушка Лен, я могу вам помочь, наверное, - сказала я. Но смогу ли я это сделать? Черт его знает. – Я могу попробовать…
Нива смотрела на меня, не ясно было, кто кого гипнотизирует. Я хотела всей душой, чтобы с ней все было отлично, лучше не бывает, я представляла себе ворона, летящего на фоне полной луны. И вливала свои силы в нее, в Ниву.
Наврное, это и есть мой рай. Я шла по пустой улице, на небе уже зажигались звезды, небо было очень ясное для зимы. Никого не было вокруг, но в груди метались чувства и ощущения, они стали как будто бы резче и глубже. Я была счастлива. на сердце было спокойствие, и какое-то желание жить дальше. Желание наслаждаться каждой минутой. В руке покоилась тяжелая книга – я бы хотела, чтобы Одан знал о том, каким удивительным и умным человеком был его отец. Лучше, чем он сам, а, впрочем, совсем нет.
Небо горело черным огнем, по-преженму было холодно, просто не так сыро. Скоро новый год и праздник, мне хотелось сделать его таким, чтобы и те, что вокруг меня, были счастливы.

На дороге мне никто так и не встретился, пока я не дошла до моста через ручей. Он был сделан из бревен, но с него очень легко было упасть – просто соскользнуть с сырого бревна. Я прошла на другой берег, там начинались равнины – и обернулась на лес. Деревья, такие как здесь, мне еще нескоро встретятся. Около Идий растет пепельный лес, а таких деревьев, как здесь…

Я вышла на широкую дорогу к Идиям. День кончался, я не сделала за весь путь ни одного привала, потому что хотела поскорее добраться до города. Чего я там искала? Сама не знаю.
Темные дома на предзакатном солнце очерчивались очень четко и казались каким-то противоестественно большими. Шпилей дворца еще не было видно, он был дальше. Около первых домов я почувствовала на себе напряженные взгляды местных – меня некому было узнавать, я снова была здесь для всех чужой и вызывающей опасения. Люди. живущие в южных пригородах часто переселялись в сам город и почти все деревенские, жившие в городе, были из этих самых дворов. Я прошла по дороге, натыкаясь на камни в затвредевшем песке, ловя взгляды бабулек за деревянными заборами. Около дороги в деревянных кадка стояли овощи – картофель, репа, морковь. Они все были в земле для большего веса и для большего отдыха хозяев. Я представила на секунду, что было бы здесь с Брентой.
«Как странно. Я ушла от нее несколько часов назад, а прошла уже целая вечность.»
В городе теперь жили совсем не те же люди, что и прежде. Как и в старом Модгине открылись дорогие магазины одежды, ателье и лавки. Кто их содержал на фоне общей бедности, я не понимала. Люди смотрели на меня как на дикарку, я их даже понимала – я не могла купить себе новых сапог, а те мне жали, а туфли мои прошагали столько дорог, что могли писать мемуары «Вокруг света». Я была в старой Иферниной кофте, в старом школьном платье. И тогда это считалось беднейшей одеждой, а теперь…
Дом Хелиги стоял закрытый и в нем была только тишина. Я постучала и шепотом позвала. Кричать было страшно – на тихой улице крик звучал бы громом небесным.

Хелиги не было в городе – это мне сказала ее соседка. Она не узнала меня, хотя пару лет назад я здоровалась с ней и носила ей молоко по утрам, когда ее внучка заболела и она не могла ее оставить одну. И теперь она смотрела на меня как на нищенку. Это было противно.
Дворец стоял такой же, как и тогда – большой, величественный и гордый. Не было снега, как тогда, не было холода – в оранжевом свете вечера горели затекленные окна и витражи, отливали золотом каменные стены.
Та стена, что строилась для защиты оставшихся в городе, теперь была разобрана. Рабочие, что ломали ее, откалывали по кусочку синего камня – они считали, что это талисман. Кололи на куски удачу. Эта стена напоминала всем о чем-то старом и старательно забытом, она не должна была здесь быть – и ее уничтожили. Осталась только арка из синих каменных блоков. И вазончик с розовой настурцией.
Я прошла по мосту ко дворцу. Окна до самого пола были закрыты, но мне было все равно. Я вошла, точнее, влезла.
Внутри было пусто, совершенно пусто. Три года назад здесь кипела работа, и жизнь – тоже. Картины реставрировали, мебель, предметы интерьера – все. Книгы были в полнейшем порядке и билиотекой больше пользовались, чем восстанавливали. Этот замок ожил, потом и остальной город. Маги не столько много сделали, сколько развеяли страх, что город проклят. Страх был развеян, но его основание не опровергнуто.
Пустой зал, залитый светом. Свечи не горели, я зажгла их, и они погасли, когда я прошла дальше. Коридор со статуями, и они смотрели все так же страшно. Они видели все и помнили все, но не говорили. Прямо как духи. Библиотека распахнула свои двери и я вошла в темный зал, главный зал замка.
Книг было множество, тысячи. Но я больше не могла восторгаться ими, потому что эти книги из дворцовой билиоткеки тоже лгали, скрывая неизвестную правду.
- Эллада?
Стил вышла и осветила пространство. Тело книжного фантома слабо сверкало. Она обрадовалась мне…
- Здравствуй, Стилли. Привет, родная. Я боялась, что ты меня не узнаешь.
- У меня хорошая память.
- Хорошо.
Я села на диванчик и вытянула усталые ноги. Пришел долгожданны отдых.
Я дома. Дома. Снова.
- Стилли, я вернулась.
- Где ты была?
- У духов. У твоих.
- На болотах? – ужаснулась Стил.
- Нет, в лесах.
- А… Так я же ведь с болот.
- Но духи везде одинаковы. Знаешь… Прости, но люди все равно лучше.
- Я знаю.
- Но не все люди.
Я взяла книгу с полки, до которой могла дотянуться. Обхватив томик рукой мне показалось, что это все мое и я могу этим распоряжаться. Или хотя бы пользоваться.
В темноте не видно было букв, но это было не важно. Картинки, с которых начиналась красная строка, иллюстрации посверкивали в темноте. Это была волшебная книга. Не книга по магии, а та книга, котору дарили детям на рождество – чтобы для них рождалось персональное маленькое чудо. В детстве у меня была такая книга.
- Где же ты была? Какие истории слышала? Каких людей видела?
- Хороших людей. И истории – хорошие. Что это за книжка?
- Моя.
- Хорошо… Раз ты живая, как я или мастер, значит, твоя история жива. О чем она?
- Ты не хочешь прочитать?
- Не знаю. – Я никогда не думала об этом. Смогла ли я общаться со Стил, узнав о ней то, что даже она о себе не знала.
Стил замолчала – она не могла мне рассказывать, потому что была из чернил и жила в книге. Только прочитав ее, я могла узнать, о чем она. Но только не из уст героя.
Я заснула там, в билиотеке, под мерцание Стил. Когда я проснулась из раскрытой двери в коридор лился серовато-белый свет. Стил нигде не было, я вышла, оставив ей записку по воздуху.
Я вылезла из окна в утренний туман. Было прохладно, и на улице уже появлялись первые люди. Они шли и не обращали на меня никакого внимания. А мне нужно было просто спросить…

Площадь с транспортом была забита до отказа, но каждый второй экипаж был мне настолько не по карману, что, думаю, я сама стоила меньше, чем пятнадцать минут проезда в этой карете. Ном не нужно было попасть в Модгин до вечера – мне хотелось есть и пить. Денег у меня не было и попросить не у кого было.
Я ходила по городу и почти уже не помнила улиц. Голые стены теперь были завешены плакатами и стендами, я не могла вкулючить навигатор, потому что боялась… Я шла одна и что-то вообще делать лишнее, кроме шагов, было странно.

Смерклось. Потемнело, я осознала что не успела. Никто не купился на смущенное объяснение, что заплачу по приезду. Я поняла, насколько я далеко от дворца, пока я добралась бы до него стало бы темно, как в бочке. Увидела свет, льющийся с правой стороны улицы, и пошла на него. Зачедение, которое ни на кафе ни на тем более ресторан не было похоже, тонуло в чаду и темно-сером свете. У меня все болело и хотелось просто сесть. Я зашла, хотя заранее подумала про самое худшее. Мне было все равно, где спрятаться, но хотя бы даже в притоне это было сделать легче, чем на голой улице.
Я дыму я почти ничего не видела – только что на полу стояли какие-то лежбища, наподобие диванов с отбитыми ножками. Я забилась в пространство за одним таким диваном и огромной кадкой, от которой несло спиртом и солью. Никто не заметил меня, я молилась, чтобы никто не заметил. Завтра утром мне нужно было еще как-то выйти отсюда – но об этом я подумаю завтра.
Я ничего не слышала – мне повезло и я попала в более отдаленный уголок. Какой-то толстый мужик оглушительно храпел сквозь спинку дивана, и это перекрывало все остальные хзвуки. Как хорошо. Если меня найдут здесь, я пущу в них раскаленным разрядом. Плевать, что меня упекут за решетку.
Я представила, что нахожусь в пустой камере и смотрю на огрызок неба. И раздается голос, до боли знакомый голос. Я всегда верила в него, в то, что он не такая сволочь. Я всегда верила, что он поможет мне, если мне будет плохо.
На сердце потеплело, я погрузилась в сладкую грезу. Что-то стукнуло, сердце екнуло и я проснулась. Ничего не произошло, я опять сжалась и закрыла глаза. Здесь было тесно и затекала спина. Я пошевелилась и снова замерла.
Чего я ждала, чего я искала? Я вернулась в этот гадкий грязный мир, что я хотела от него еще? Я оставила самое лучшее за спиной, хотя это могло никогда не кончаться. Тольок сейчас поняла, что это и было самое лучшее, самое счастливое. Теперь, когда всего за одни сутки все этос тало воспоминанием, я четко почувствовала, как любила их всех. Лица самых лучших на земле людей особенно ярко восстали в памяти. Тетя Лива – у нее были какие-то очень необычные глаза,хоть и в обрамлении из морщинок. Она была похожа на пожилую королеву. У нее всегда были настолько идеальные платья… Она проживала свою жизнь красиво как-будто бы для нас. Она всегда сидела, смотрела на меня и как-будто бы играла тихая величественная музыка. Седоватые коричневые волосы и кошки…Она очень любит своих кошек.
Дядя Гвен и тетя Обра – у дяди Гвена всегда очень нелепо подпаливалась трубкой борода и он очень смеялся над этим. И у тети Обры постоянно выбивалась из-под платка прическа. Она готовила всевозможные отвары как никто.
Тетя Палима всегда дарила нам что-нибудь поесть. У нее в доме жил какой-то добрый дух неушедшей молодости, у нее в углу висела гитара. Тетя Палима никогда не умела играть на ней, но пела уютные колыбельные. И голос ее никогда не запоминался, хотя я помнила трогательную песенку про зайку наизусть. Дочку тети Палимы я не знала совсем, но она мгновенно стала мне точно так же родной.
И Брента. С черными огромными глазами и хрупкой фигуркой – я привыкла к ней, совсем привыкла, знала ее всю, почти всю ее жизнь. Я прожила с ней больше года и сроднилась с нею. До сих пор я не понимаю, как могла ее бросить.
Они все стали моей семьей, я их любила больше, чем кого-либо. Бренточка – хрупкая младшая сестренка, маленькая и опекаемая. ( Говорят,обычно на самом деле с сестрами бывает совсем не так – с ними дерутся за внимание родителей, а понимания - ноль. От того, что живешь с ними всю жизнь в определенный момент начинаешь лезть на стенку. Но у Бренты золотой характер.) Тетя Лива – тетушка, старшая сестра мамы, которая рано овдовела и которая с самого детства качала вас на коленях, как совсем своих. Дядя Гвен и тетя Обра – родственники, настолько дальние что и названия им не придумано, но любимые тем не менее. Тетя Палима – бабушка, заботливая и немного грубоватая, но все равно – замечательная.
Оставался один персонаж – дедушка Лен. Припомнились доверчивые голубые глаза, голубизна которых была разбавлена старостью. Лицо, исполосованное ниточками морщинок, трясущиеся руки, коричневые и пятнистые. Его дом, полный ненужных вещей, и книги, которые он собирал просто потому, что они были на свете. Конечно, не только поэтому. Ворона Нива в клетке – и кошка, которая то приходила, то уходила. Вписать его в генеалогическое древо было невозможно, но именно его я запомнила лучше других –вместе с пледом вишневого цвета и коробками, завязанными пеньковыми веревочками.
Я прожила самое лучшее и сама не заметила этого.

Ночью посетители страшно шумели, воздух превратился в единый гул. Я сделала над собой щит и от того никак не могла заснуть – меня постоянно будило единение с щитом. Это было так странно и неприятно. Каждый раз, просыпаясь, мне казалось, что это конец. Утром я раскрыла наконец глаза, щита не было – я уснула и у меня больше не было сил его поддерживать. С той стороны, в которую я протиснулась, стоял чей-то стакан с прозрачной жидкостью. Это могла быть вода, но я хоть и хотела пить, не рискнула. Заболеешь, заразишься, тогда будет совсем замечательно. Я вылезла, это был самый опасный момент, - меня могли заметить. Я вышла, снова возвела защиту – слабенькую, я была уже на последнем издыхании. Но я вышла и меня никто не заметил уже во второй раз. На улице было прохладно, я вышла и немного покачнулась – надышалась парами алкоголя. Я не узнавала улиц, эти грязные неблагополучные кварталы появились в Идиях только недавно. Как такое вообще может быть… Я не помнила, в какую сторону мне идти теперь, но я пошла.
Толстая женщина вела за руку ребенка; у нее на лице было написано страшное незнание, что делать. Ребенок плакал, я не могла пока определить, мальчик это, или девочка – он был только в грязной рубашке и продраных штанах. Сама же женщина была одета нормально. Ребенок плакал, вырывал свою ручонку и упирался.
- Ой, да что же ты… Ну, мне и так тяжело, а ты еще тут вырываешься…
- Вам помочь? – вдруг подошла я. Женщина поксилась на меня и пожала плечами.
- Да чем же…
- Это не ваш ребенок, да?
Она развела руками и пошла дальше, я пошла за ней. Мальчик, а это был все-таки мальчик, ревел и дергался.
- Я маг, может, я могу чем-то помочь?
Женщина снова покосилась и ничего не ответила.
Она вышла, расталкивая всех, на площадь. Там было очень плохо, потому что сегодня было воскресенье – все куда-то ехали. Женщина подхватила ребенка на руки и я пошла у нее за спиной – она прокладывала довольно широкую дорогу.
Она тоже, видимо, куда-то ехала, села в огромный экипаж. Не знаю зачем, я влезла за ней.
- Эй, ты что?
- Тетенька, - внезапно выдала я. Я даже почувствовала, как вниз опускаются уголки губ и глаза округляются, и голос становится писклявым и выклянчивающим. – мне надо в город попасть, а у меня денег ни гроша. Мне к родным надо! У них и деньги! Помогите, пожалуйста, ну что вам стоит.
Женщина презрительно фыркнула и отвернулась от меня. Она прижала к себе ребенка так, что он вряд ли мог вздохнуть. Передо мной она не стеснялась его вида.
- Эй, ты, - обратилась она. Мне стало неприятно такого обращения, но я не обиделась. Что толку. – Ты как же так умудрилась… Маг все-таки.
Я пожала плечами – ей об этом рассказывать как-то совсем не хотелось.
- Магам тоже тяжело. Я в Темноречье у духов жила, а там деньги не в ходу.
Женщина понимающе кивнула и внезапно спросила:
- А где это?
- Ну, как, - начала я, но прервалась – что толку ей объяснять, когда она все равно не поймет. Она и не знала, что это, Темноречье.
Я вжалась в стенку, теперь я хоть не сидела, скорчишись, на полу. Спина болела и в груди что-то очень тяжело и больно ворочалось. Мне давно не было так больно. И хотелось есть – сильнее, чем когда-либо. Я бы отдала все за стакан чистой, теплой воды и кусок мяса. Но и по прибытии в Модгин это мне не очень-то светило.
«К родным. Смешно даже.
Интересно, где мои папа и мама? Стало почти естественным, что их у меня нет. Я так и не успела спросить об этом Итэну – теперь позно спрашивать. Я из другого мира? Вряд ли. Такого не бывает. Но плохо, что у меня никого нет. Даже друзей. Но родителей – это совсем плохо.»
Пока мы ехали я никак не могла выбросить из головы мысль про родителй – где-то же они должны быть! Я их не представляла, не знала, какими они должны быть. Но мама должна хорошо готовить, это непременно.

Я высунулась из окошка кареты, мы проезжали по знакомой улице. Я чуть не завизжала от радости и тут же, сразу, прыгнула на мостовую. Я не могла больше сидеть в экипаже.
В нескольких домах отсюда должна была быть лавка Кинов. Я шла, держась за стену рукой, и наконец дошла – до знакомой стеклянной дверцы. Она осталась такой же, как и три года назад. Но только там, на фоне книжных полок стояла незнакомая ососба и продавала покупателям книги.
Я вошла. И люди в очереди стали на меня насторженно оглядываться.
- Девушка, - Я пробилась к прилавку и обратилась к новенькой. – а госпожа Кин дома?
Она вскинула брови и глянула на мою одежду, поджала губы и ничего не сказала.
- Думаю, вы чего-то не знаете. Она уже давно здесь не живет. И она, и ее дочь.
- А где тогда?
- Вам сказать адрес?
Мне не понравился ее тон. Я все понимаю, выглядела я не лучшим образом, но от этого быдлом не становилась.
- Да. Мне сказать адрес.
- Почему я должна говорить адрес всяким посторонним, каким-то бродячим с улицы? – возмутилась, притворно, она. Толпа зашевелилась и начала прессовать меня к прилавку – я задерживала очередь.
- Потому что когда я стояла здесь, на вашем месте, друзей семейства Кин принято было уважать.
Кто-то настойчиво постучал мне по спине, и развернулась и хотела уже дать этому кому-то в лоб, но остолбенела.
- Элла? А я-то думаю, голос знакомый.
Ина смотрела на меня, я – на нее. Смотрели мы так друг на друга и никак не могли понять – мы ли это? Я не узнала свою старую подругу с накрашенным лицом и изящной короткой стрижкой – она не узнала меня по понятным причинам.
- «Друзей семейства Кин принято уважать»! - наставительно бросила Ина продавщице и мы с ней вышли. Ина была хорошо одета, я это разглядела – на ней было красивое платье из тонкого жатого шелка. Я с ней очень неприятно контрастировала.
- Как у вас тут дела? Нормально?
- Да, хорошо. Ой, Элка! – она коротко обняла меня. – У нас все прекрасно. У тебя-то как?
- Нормально. Вы переехали?
- Ага, - кивнула она. Она держала меня за руку и неслась вперед, так, что я еле-еле за ней поспевала – мне было тяжело идти.
- Ты откуда? От тебя уже сто лет ни слуху, ни духу. Кошмар какой-то.
- Я жила очень далеко… Потом расскажу, ладно?
Ина провела меня по улице к большому дому, мы прошли по дорожке и поднялись на веранду.
- Мам! Мама! Элла приехала!
Госпожа Кин спустилась со второго этажа и тоже сначала не признала меня – я была совершенно не заметна рядом с ее дочкой.
- Здравствуй, Эллочка, - привтеливо улыбнулась она.
- Здравствуйте. – Я вдохнула запах дома и снова поздоровалась. – А где же господин Кин?
Госпожа Кин опустила голову и посмотрела на пол. Ина потребила меня за рукав и прошептала на ухо.
- Эл… Ты, наверное, не знала, но… - она преравалась. – Папа умер прошлой зимой.
У меня перехватило дыхание – я не могла представить себе моих друзей в таком горе. Было очень жалко госпожу Кин.
- Простите, простите, пожалуйста. Я правда не знала, я не хотела…причинить вам боль.
- Да что ты, - слабо улыбнулась госпожа Кин. – не волнуйся. Все в порядке.
Госпожа Кин еще раз улыбнулась и ушла на кухню – готовить. Я села на диван и Ина постоянно мне что-то рассказывала, я ее почти не слышала, потому что хотелось спать и глаза закрывались.
- … а Одан вообще стал такми мастодонтом! Жуть! Отучился в университете в вашем, на отделении… медицины магов, о! Теперь работает в министерстве, стал крутым серьезным дядькой.
Ина как всегда несла что попало, и мне это было даже неудобно. Брента всегда молчала, если ее не спрашивали, только редко начинала что-то гововрить сама. А Ина болтала и болтала себе…
Госпожа Кин приготовила какое-то сногвшибательное блюдо, мы сели за стол в кухне. Это было рагу из овощей. Я съела все с такой скоростью, что у меня стало сводить кишки.
- Господи боже мой, Элла, - покачала головой госпожа Кин. – Тебя будто год не кормили.
- А меня и не кормили. В Темноречье с едой как-то совсем… Плохо, в общем.
Я выпила чашку сладкого-пресладкого чаю и попросилась уйти куда-нибудь поспать. Я легла на диван, и, не дожидаясь Ины с бельем, заснула. Я давно не спала так сладко.

Я вышла на улицу, чувствовала себя как идиотка – в большом платье госпожи Кин, так как Инины шмотки на меня не налезли, я не влезла даже плечами. Вобщем мне было хорошо, тольок вот Ине нужно было куда-то срочно убегать, а госпожа Кин со мной прогуляться не пошла. Оно и к лучшему. Я шла по городу. Здесь мне было так легко и хорошо, что даже странно. Я вышла на знакомую улицу, увидела свою гостиницу, в которой прожила не долго, но сколько памяти! Герат там все так же сидела за стойкой, она тоже не узнала меня, когда я вошла.
- Привет, Герт. Здравствуй.
Герта похлопала глазами, а потом вдруг нахмурилась и прошептала:
- Лицо какое-то знакомое… Знакомое, точно же…
- Ну Элла я! – я засмеялась, потому что Грета выглядела так поетшно с напряженно размышляющим видом!
- Ой, Элк, - Герта расслабилась. – прости, что не узнала. Ты стала такая взрослая, большая…
«Взрослая. Взрослая. Наверное, да. Здорово.»
- Как вы тут?
- Нормально, - по-привычке произнесла Герта. – Сижу вот здесь. А ты как, жить?
- Да, наверное. Вечером приду с чемоданом.
- Точно?
- Не знаю, может быть, - ответила я.
Мы еще немного поболтали, Герта не стала спрашивать о том, где я была чертову кучу времени. Ну и хорошо – я уже устала повторять.
Я шла по городу, любимому, знакомому. Вышла ко дворцу – по Модгину можно было ходить и все равно всегда выйти ко дворцу. По площади опять катались экипажики и гуляли модгинцы – там были и флиды, и люди, и кого там только не было. Но больше – кровки. Одна фигура мне показалась знакомой. Высокая блондинка стояла и смотрела на замок, на его громаду, задрав голову. Алая шаль из шелка свешивалась с одного плеча. Хелига смотрела на свой старый дом. Она всю жизнь хотела быть там хозяйкой, а получилось, что теперь она там вообще никто. Я не знала, как к ней подойти, потому что она ненавидела, когда к ней подкрадывались со спины.
«Хелига? Обернись, пожалуйста, пожалуйста.»
Хелига подскочила на месте и правда обернулась. Она не заметила меня, зато я уже неслась к ней навстречу. Я была в старых туфлях, разогналась так, что каблучок попал на камень, и я почувствовала, как пятке стало внезапно прохладно.
- Здравствуйте, - я подскочила к Хелиге. Нет, она что, тоже меня не узнает?
- Ты прямо на ходу подметки рвешь. Чем-то мне уже знакомы эти туфли.
Она посмотрела на меня и сразу подхватила под руку.
- Ты идти можешь?
- Ну… Прыгать.
Она отвела меня в какой-то квартал с новыми домами – я никогда и тогда-то здесь не была, а теперь сложно было даже сказать, что было здесь когда-то. Мы пришли на частый участок, Хелига открыла калитку и ввела меня в дом.
- А где это мы? У кого?
- У меня, - отсекла Хелига. – Садись.
Я села в кресло и осмотрелась. Здесь было хорошо, но ничего не было, что выдало бы того, кто здесь жил – никаких личных вещей, только стопки книг на столе. Я стряхнула туфли и прошла по ковру к столу. Как там было много книг… Они все были даже не на общем языке, и не на флидском, и не на рунах – я не знала этих букв. Хелига вернулась с коробкой в руках.
- У тебя такой же размер ноги, как и у меня, тебе повезло.
Я раскрыла коробку и лостала оттуда туфли на каблуке с ремешочками. Я влезла туда, они мне были немного маловаты.
- Нога выросла, - посетовала я. – За три года-то…
- Вот именно, - неожиданно погрустнела Хелига. – Ты три года была черт знает где, и ни гу-гу!
Говорить было не о чем. Ей – не о чем.
- Нигде. Жила себе и жила.
Хелига покраснела от злости и опустила голову.
- Ладно. А это, - она взяла мои туфли. – надо срочно выбросить.
Я не возражала – ходить в них уже точно было нельзя.
- Так чей это дом?
Хелига встала, банально ушла от ответа. Она смотрела в окно и молчала.
- Так все-таки, - она поправила занавеску. – где же ты была все это время?

Хелига до самого вечера, пока мы сидели, словно ожидая кого-то, не догадалась меня покормить – чая с печеньем мне было явно мало, но просить я стеснялась. Наступил вечер, я сидела и листала непонятные и неинтересные книги, Хелига вообще ушла. Уйти я как-то не додумалась.
Хлопнула дверь, я сжалась – это наверняка был хозяин дома. Хелиги не было, сейчас наверняка придется оправдываться…
Молодой человек с короткими черными волосами и немного небритым лицом вошел в дом. Он был в рубашке и пиджаке, при галстуке. В руке у него был темный кейсик. Я честно не узнала его. И опять – он меня тоже.
- Здравствуйте, - проскрипел он, повторяя заученное приветсвие.
Я не знала, что сказать. Одан настолько изменился, что я потеряла дар речи. Я казалась себе такой мелкой, глупой и… Грязной, как ни странно. Я не мыла голову уже примерно две недели, а рубашка этого человека сияла снежной чистотой.
Так мы молчали долго – пока наконец Одан не выдавил:
- Ты давно принхала?
- Вчера.
Одан еще немного посмотрел на меня, стали видны его глаза – и я заметила, что под глазами у него круги и лицо такое… Замученное.
Вот и открылась суровая правда – нам нечего было сказать друг другу. Хелига вышла и смотрела молча на нас, я это чувствовала.
Одан снял галстук и пиджак. Пинком загнал кейс под столик. Вышел на кухню и вернулся с чашкой кофе.
- Ты пьешь кофе?
- Да. Ты знаешь, это полезно.
Я поискала глазами Хелигу, - она после короткого приветсвия ушла куда-то снова.
- Знаю, но мне очень больно.
Одан быстро глотнул последнюю каплю и унес чашку.
- Как ты? – неожиданно спросила я.
- Хорошо.
- По тебе не скажешь.
- По тебе тоже. У тебя под глазми синяки.
- Я знаю. Я почти не спала предпоследние двое суток.
Одан задвинул шторы, по стенам расползлись серовытые пятнышки огоньков.
- Ты работаешь в министерстве?
- Да.
- Ты же говорил, что там не работают те, кто хотят нормально колдовать.
- Я много чего говорил. И ты тоже много чего говорила. Кто говорил, что тебе нравится учиться?
- А я разве отрицаю, что мне нравится?
- Почему же ты тогда… Тебе больше не хотелось от кого-то зависеть? Тебе было лень, - я просто не могу понять, что?
Он сел рядом со мной на стул и взял книгу в руки. Листал ее неглядя.
- Мне не было лень. Я срезалась на экзаменах.
- Ты не захотела даже ничего сделать, чтобы остаться. За тебя бы поручились все учителя.
- Кто бы стал за меня заступаться? Кто?
- Ты считаешь, что Беатриса Гернал, преподаватель истории магии, не стала бы просить за тебя? Или Альма Рихнер – она тоже любила тебя, а ты… Не сделал самой малости, чтобы остаться. Тебе нужно было всего лишь попросить.
- Ты знаешь, что они за нашими спинами делали? Психологические тесты проводили. «Разбирались» в нас!
- Ну и что? – Одан посмотрел на меня, и я почувствовала себя гадиной. Стопроцентной гадиной. – Это всего лишь формальность, от тебя никто не требовал под пытками правды. И они ведь не все в этом были замешаны, правда?
Он был прав, тысячу раз прав. А я как всегда попала неизвестно во что.
- Ты прав, прав, - сказала я и опустила голову. Все равно что сдалась. – Но что мне теперь делать.
- Что у тебя с руками?
Не было ничего особенного – зимой приходилось стирать в холодной воде, мыть посуду и умываться. Руки покраснели и стали грубыми, как холстина. Одан взял мою руку и потер – они были шершавыми, у обоих.
- Что же мне все-таки делать? Как ты думаешь, я смогу вернуться в университет?
- Представь, как ты будешь выглядеть. Сейчас туда стали принимать с двенадцати лет. Тебе не удастся попасть на второй курс, только на первый снова. Как ты будешь выглядеть среди двенадцатилетних детей? Ты будешь просто смешна.
- Ну и что мне теперь делать?
Одан высвободил свою руку из моих ногтей – я и не заметила, как впустила ногти ему в кожу. На белой руке остались красные дужки. Я могла и инфекцию какую-нибудь занести…
- Перестань, - обозленно рявкнул он, - я и не заметила, как начала плакать. – Я не собираюсь тебя утешать. Ты сама все сможешь.
- Ты так думаешь?
- Да.
- Твоя подружка вот тоже так думала. Аласта написала мне письмо, представляешь?
Одан поднялся и заходил по комнате, нервно заходил.
- …так откуда же она могла достать адрес? Ч-черт…
- Не майся. Я написала тебе письмо, Ай-ай-ай его перехватила, написала ответ. Она тебя, видимо, очень любит.
Я слабо улыбнулась, это улыбалась моя внешняя сторона – а внутрення мучительно соображала. Что мне теперь делать? Я думала, что слова Мастера хоть немного правда, я надеялась на это. Я думала, я нужна здесь, в городе. А на самом деле я только и делаю, что хожу и побираюсь.
- Не говори ерунды.
- Я и не говорю. А тебе стоит получше наблюдать за своей почтой. Я не хотела, чтобы она читала мое письмо.
- Что же ты там такого написала? – хмыкнул Одан.
- Ничего. Я писала о себе, ее это не касается.
- А меня касается?
Я поднялась – стоять на каблуках было неудобно, но мне уже все равно нужно было уходить.
- Ты хочешь, чтобы я тебе сказала, что на самом деле ты мне – никто, и звать тебя никак? Правда хочешь?
- Нет, - ответил Одан. Не то чтобы я удивилась – я боялась, что он со мной согласится.
Я встала, мне нужно было уходить.
- Я на ком-то уже видел такое платье.
- Это платье Ининой мамы. Она мне его дала. У меня почти нет нормальной одежды.
- Это намек? – вышла из тени Хелига. Она прошла мимо нас. Взяла со стола какую-то толстую тетрадь и ушла обратно.
- Нет, не намек. Кстати, я у них сейчас живу. Ты знаешь, что…
- Знаю, - оборвал меня Одан. – Долго ты собираешься сидеть у них на шее? Хотя, Ине это теперь не так уж и сложно…
- Я не сижу ни у кого на шее. Понимаешь, не сижу.
- Ты так думаешь? Ты хоть знаешь уже, где будешь работать?
- Нет еще. Я не знаю, где мне теперь можно устроиться.
- Ясно. Планов у тебя никаких. Зачем ты тогда вообще сюда приехала? Ты считаешь, кто-то должен здесь тебя тянуть? Будто бы ты особенная.
- Прекрати. Ты не устал меня унижать? Чего ты этим добиваешься?
Одан посмотрел на меня, я сразу поняла, что я сейчас делаю. Я убиваю себя, все в себе хорошее. И все это из-за него. Какое он имеет право…
- Чего? Можешь мне сказать?
- Ты совершила глупость.
- Давно. И не жалею об этой глупости. Благодаря этой глупости теперь я вижу истинное лицо вас всех. - Стоило мне оступиться, я стала вам всем не нужна. Как похоже это…
- Зачем ты тогда это сделала?
Одан скинул с ног ботинки и переоделся в более легкие, парусиновые.
- Нет в этом ничего такого особенного. Я ушла из университета, - я притормозила. – И что из того? Много чего. Но я вовсе не раскаиваюсь, я все сделала правильно.
- Ты ведь не знаешь ничего…я не знаю… Ты всего лишь убила свою жизнь на корню и больше ничего. Ты не выучилась, ты же ведь…
- Ничего не умею. А мне хорошо и так.
- Бред! Ты не сможешь работать где быто ни было, если ты не будешь иметь диплома. Как же ты не понимаешь…
- Это ты не понимаешь. Мир – это не дипломы и не бумажки. Это не официоз и не казенность, совсем нет. То, что я ничего не умею, это еще большой вопрос.
Я не хотела ничего ему доказывать – огненные клубки не произвели бы на него никакого впечатления, а проделывать над ним перепад настроения я не хотела. Как ни странно, мне было плевать, что почувствует он, но я не могла делать это с собой. А как было бы хорошо, если бы он тоже почувствовал, что значит быть никем и никому.
- Я все же не понимаю, чего ты хочешь.
- А чего вообще можно хотеть от жизни? Я даже этого не знаю, и ты не знаешь.
- Я нашел себе работу. Ты ее можешь и не найти.
- Посмотрим, - сказала я, хоть он и был прав. Стало сразу так тяжело и расхотелось говорить, я замолчала и пошла к выходу. Хотя было много всего, но говорить было невозможно.
- Одан, - обернулась я. – Ты не можешь мне объяснить, что с тобой творилось, когда я вышла с тобой на связь?
Он пожал плечами.
- Это сложно так объяснить. Ты вытягивала меня к себе, потому что сильнее. Мне было тяжело деоржаться. Чем дольше я говорил с тобой, тем меньше я мог оставаться в себе. Вернее, я не мог оставаться, а не мог никак выбраться.
- Понятно.
Мне было так плохо. Оказалось, что в жизни нас ничего не связывает – совсем ничего. Нам не о чем говорить, нам незачем говорить. Я не хочу, чтобы ко мне относились как к ничтожеству.

У Вина теплые руки… Эльза потрогала его дрожащими похолодевшими пальцами, и решила, что больше никогда не будет с ним ссориться.
- Почему ты так смотришь на меня?
Что искали замечательные голубые Эльзины глаза, когда метались по его лицу? Что она, Эльза, хотела услышать? Какой ответ получить?
- Ты нервничаешь? – прошептала она.
- Нет. И ты успокойся. – Вин стряхнул ее руку.
Эльза ласково и немного легкомысленно похлопала ресницами – многих она обманула своей наивностью, хрупкостью и неизменной миловидностью. Только не Вина.
- Ты жесток со мной… Я не могу понять – за что?.. Что я сделала тебе? Я ничтожество, но это не значит, что ты можешь игнорировать меня… Ты считаешь, что если бы меня не было, было бы лучше? Да?
Она страстно вцепилась ногтями в лацкан пиджака Вина.
- Прекрати говорить чушь, Эльзи, - устало ответил Вин и отнял ее руки от себя. – Тебе стоит успокоиться.

В своем пустом доме Эльза легла и расплакалась. Слезы душили ее, и она боялась уже сама себя, Вина, казалось, что кругом перед всеми она виновна и они ее уже никогда не простят… Зачем тольок она начал тот глупый разговор! Зачем ей понадобилось рассказываеть свои сны?
Вин строго покачал головой и сказал, что ей не следует на все так болезненно реагировать. Иначе жизнь будет доставать ее и во сне.

Эльза прошлась по лицу ваткой, посвежела, только глаза в красных прожилках выдавали недавние слезы. Эльза вышла на улицу и пошла в магазин.
Витрины сияют, зовут покопаться в ароматных свежих тряпках. Из кафе тянет каппучино, и все так прекрасно…
Эльза ничему не удивилась, когда погас свет. Все вокруг заметалось, и мимо побежали люди, подхватившие свои покупки, побежали быстро, неизвестно куда.
Коридор сузился, отчего стразу стало тесно, и от неожиданности Эльза выронила кредитку, которую вертела в руках. Она наклонилась за ней, сзади кто-то подтолкнул ее, и она упала – не чувствуя боли, не чувствуя, куда падает.
Вверху светилось что-то мутное. Эльза повела плечами, но не почувствовала своего тела и решила, что это сон и она спит. Поблескивающий пол и темные стены уходили вдаль; Эльза поднялась и пошла вперед.
- Как это все занимаетльно. Даже интересно, - весело сказал девушка.
Возле одиннадцатого поворота направо Эльза заметила объявление, прикрепленное к стене.
«Ничтожество, попавшее сюда,
Подкину я тебе одну загадку:
На поиски потратишь ты года,
И миг свободы станет сладким-сладким.
Кто главный здесь? – кто все года, века,
Был гостем в этом своем доме?
С свободой распрошаешься пока,
Хозяин не увидится с тобою.
Ищи ответ, но только не найдешь.
Свободы больше ты не обретешь.»
Эльза прочла стишок, окинула взглядом каракулю внизу и прошла дальше.
- Какая редкостная глупость! – решила девушка и пошла к следующему фонарю.
Время от времени ей встречались остальные пленники – они деловито семенили кто куда, кто-то простукивал стены, но все без исключения искали выход.
- Кто же здесь главный? – подумала Эльза. – Вроде бы, мы должны отыскать хозяина… Хозяина…

- Напитки, напитки! – мимо проехал молодой человек на велосипеде. Он держал лоток со стаканами воды. Эльза бросилась за ним, но он уже скрылся за очередным поворотом.
- Так я еще больше запутаюсь! – решила Эльза и пошла своим путем. – Я решила сворачивать только направо.
- Разве вы не хотите пить?
Мужчина вынырнул из-за поворота. Он держал два стакана, один из которых предложилЭльзе.
- Вы очень любезны. Спасибо, у меня в горле действительно пересохло, - она сделала дружелюбные глаза, которые невозможно было не заметить.
- Вы давно здесь? Я – очень, очень давно… Мало кто соглашается заговорить. Мне кажется, они все здесь – сумасшедшие, - серьезно произнес мужчина. – Вы знаете, куда идете?
- А, какой смысл! – капризно обронила Эльза. – Мне кажется, это даже интересно. Видите вон ту девочку? Она уже в восьмой раз попадается мне на пути. И каждый раз она говрит мне разное имя.
- Как тебя зовут, детка? – забавляясь, спросил мужчина и фыркнул в бороду.
- Эльза, господин, - кротко сказала девочка и тряхнула золотистыми волосами. – С утра меня звали Эльза, а теперь я уж и не знаю, кто я такая, господин.
- Гадкая девчонка, - сказал Эльза и пошла вперед. Мужчина нагнал ее и они продолжили путь.

Этот человек, Шиго, помог Эльзе найти укромный уголок чтобы наконец-то отдохнуть. Эльза так устала бесконечными коридорами и нескончаемой дорогй, что повалилась без сил на металлическую решетку в углу. Шиго сел на каменный пол рядом, взял Эльзу за руку.
- Вы боитесь?
Эльза покачала головой. Сказала:
- Мне хочется выйти отсюда. Я видела где-то в начале вывеску… Какие-то бредовые стишки, про Хозяина… Что его нужно найти. И тогда только обретешь свободу… Так я поняла.
- Не обращайте внимания, Эльза… Это только еще один ход, чтобы запутать нас…
- Не знаю… Что происходит? Я ничего не понимаю…
- Не плачьте, пожалуйста! Мне жаль вас…
Эльза поглядела на Шиго, и порадовалась, что она все-таки не одна…

Искать выход, идти вперед – постоянно, не останавливаясь… Никто уже не заговаривал ни с Шиго, ни с Эльзой, как живые трупы они только ходили из стороны в сторону, мимо, натыкались на стену и сразу же разворачивались обратно, обессиленные глупой борьбой.
Старуха с запавшими щеками натолкнулась на Эльзу, та завизжала и оттолкнула старуху от себя. Ничком упала старуха, а Эльза, испуганная тем, что сделала, визжа побежала прочь.
- Зря вы так, - с укором сказал Шиг.
- Мне страшно! Я боюсь! Какого черта вы делаете мне замечания!? – закричала Эльза и наотмашь ударила еще одного «мертвеца».
Лицо мужчины перекосилось и он полез в драку с Эльзой. Шиго отолкнул мужичка, подхватил плачущую Эльзу и повел в следующий переход.
Кофейные грязные стены, подсвеченные коптящими светильниками, никак не кончались. Дышать стало трудно, Эльза решила, что задыхается. Она снова расплакалась, и Шиго обнял ее, чтобы она прекратила истерику.

- За что нас всех сюда? – думала Эльза. Она скорчилась в уголочке, и твердо заявила Шиго, что никуда больше не пойдет. – Почему? Почему меня?..
Шиго погладил ее по спине, в надежде, что она больше не заплачет.
- Я не могу больше. Я хочу есть!!!
Шиго задумчиво похлопал себя по карманам, достал свернутую бумажку.
- Пожуйте, если хотите. Правда, после этого вам еще больше захочется есть. – Он улыбнулся. – Гостеприимство – превыше всего.
Эльза выхватила у него мятную пластинку и запихула ее в рот.
Их темного перехода, где уже не горел фонарь, вышла пара – женщина и мужчина; их возраст трудно было определить. Лица не выражали больше ничего, кроме усталости.
- Эй, - крикнула оживившаяся Эльза. – Вы не видели нигде плаката с надписью, что, мол, нужно найти какого-то хозяина?.. Нет… Странно… Постойте, - потребовала она.
Пара обернулась, они остановились и тупо уставились на Эльзу.
- Может, надо собрать всех?.. Да, может… Эй, вы, вы не встречали… Может, они кто-нибудь знают про хозяина…

Внезапно чьи-то твердые руки схватили ее за плечи и крепко сжали. Эльзе стало больно, она закричала.
Вокруг была только ее комната. Белые стены, красный диван, за окном – темнота. Но она до сих пор чувствовала, как кто-то сжимает ее плечи, как вокруг шумят голоса… Как темно, как тесно…
Эльза упала на ковер; что-то залепило ей горло, так, что она даже кричать не могла. На пол сразу же был выплюнут вонючий белый комок.
Лишь бы только не исчезла эта комната… Но Эльза только видела свой дом, а под ним, как за кулисами, все равно оставалась ловушка, из которой она еще не выбралась. И теперь Эльза боялась только, что она снова появится.
Эльза решила обмануть себя и прекратить думать о том, что ее все равно достанет и здесь.
- Мне это все приснилось. Мне это все приснилось. – Так решила она.

Вин сидит за столом, работает. И так каждый день. Он работает в больнице санитаром, и Эльза никак не могла понять, что он так старательно царапает дома.
Она внеслась в комнату и бросилась к Вину.
- Здравствуй, - делано спокойно сказала она. – Прости меня, пожалуйста… Я такая нелепая, я так тебе мешаю… Ты добрый, спокойный, а я – бесполезное ничтожество.
Вин развернулся и снова ощутил, как глаза Эльзы ищут в его лице, в его душе малейшую трещинку, чтобы проникнуть внутрь и заполнить там все без остатка.
- Здравствуй. У тебя заплаканные глаза. И руки дрожат. Может, выпьешь чего-нибудь?
- Кофе, - томно сказал она. – Ты знаешь, что за сон мне сегодня приснился?
Эльза хотела пошутить, обратить их утреннюю ссору в шутку, но и сама не заметила, как потеряла «лицо» - маску, которую одела в начале.
- Лабиринт… Он считает, что я действительно ничтожество… Нет, это же просто смешно!.. Потом мне очень хотелось пить и есть, это ощущение не покидало меня очень долго… И этот человек… Но он помог мне, - Эльза мило улыбнулась. – И люди там какие-то странные… Представляешь, я подралась со старухой? Может, даже…
Глаза у Эльзы распахнулись, лицо побелело и губы засинелись. Она сжимала маленькие ручки, нервно теребила шнур от компьютера.
- Не надо, Эльза.
- Что? А?
- Может током ударить.
Эльза послушно согласилась и встала с кресла в углу.
- Да. Ток – это очень опасно. Там были масляные или, или все таки керосиновые?.. фонари.
Вин сел на стул у двери и внимательно поглядел на Эльзу. Она будто бы позабыла о его присутствии.
- Ты не знаешь, когда Макс вернется из командировки?
- Нет. Он забыл о нас, не звонит, не пишет. - Эльза усмехается.
- Меня беспокоят твои сны. Какого цвета там были стены?
- Коричневого. Такой, знаешь, протухшее кофе, - Усмешка Эльзы становится нервной.
- А почему ты туда попала? Как ты сказала – в лабиринт?
- Я… не знаю. Не понимаю. Знаешь, там такие странные люди попадались. Одна девочка постоянно называлась разными именами, даже моим пару раз обозвалась… Мне было так страшно, так страшно…
Эльза начала испуганно блеять, но Вин твердо прерывает ее.
- А что потом?
- Мне кажется, мне придется туда вернуться… Но мне так страшно, так страшно… Ты знаешь, мне и сейчас кажется… Что я немного там…
Эльза подходит к Вину и, прижавшись, обнимает его. Она смотрит в его лицо, и Вину становится страшно.
- Эльза, перестань, пожалуйста… Господи, как же так может быть?
Эльза отскочила от Вина и приготовилась впасть в истерику.
- Я мешаю тебе… Ты только и мечатешь, чтобы поскорее от меня избавиться, чтобы я была как можно дальше… За что ты меня так ненавидишь?.. Это все из-за тебя!
Эльза расплакалась и бросилась на софу под окном.
Вин не сможет ей сказать. Не сможет, никогда.
- Скажи, чем я могу тебе помочь? – сочувственно сказал он. – Не плачь, это портит внешность.
Эльза тут же перестает плакать.
- Спаси меня от всего этого. Ты же можешь, ты ведь правда можешь?..
- Эльза, я не Бог. Чего ты от меня хочешь?
«Как такое могло случиться? – думал Вин. – Как? Из-за чего? Я никогда не смогу ей сказать… Она и не поверит, может, даже не поймет…»

Эльза посмотрела на холодное лицо Вина и ей показалось, что он стал ненавидеть ее еще больше. И все же… какой он хороший… Какой он красивый, какой благородный, как он умеет быть выше всего и вся, как дико выглядит с ним рядом Эльза… Какой глупой она кажется.
- Пожалуйста, перестань… - шепчет Эльза… - Как я устала от тебя, устала!

Вин видел и людей, которые сами с собой разговаривают – они, воможно, поступает наиболее здраво, потому что не достают окружающим своей навязчивой болтовней. Разговаривая с собой, или с кем-то, кто обитает на просторах их сознания, они становятся лучше.
Эльза говорила какой-то бред, обвиняла его в ненависти, в высокомерии. Вину показалось, что она действительно права. Эльзины глаза затянулись слезами, губы покраснели от возмущения, и Вин уже перстал прислушиваться к ее словам… Как могло так случиться, что в ее замечательных глазах когда-нибудь вовсе погаснет разум – и они прекратят быть прекрасными?.. Станет очень заметны изменения, происходящие в ней, в ее головке, так свободной раньше от грусти.

- За что же ты так жесток со мной? Ты врешь мне? ты любишь другую?
Эльза опустилась на пол и закрыла лицо руками.
Вин стоит, смотрит на нее, и как ему, наверное, противно видеть ее некрасивое распухшее лицо… Как грустно все! Как грустно!
- Эльза, я прошу тебя, не надо… Эльза…

Эльза выбежала из комнаты, она бежала по улице и не помнила, как оказалась в закоулке рядом с мусорным баком. Горело окно невысоко над землей, и никакого света больше не было.

Этот свет стал похож на фонаря, масляного или все-таки керосинового.
- Э-эй… Эльза, вы заснули, - улыбнулся Шиго. – Я не стал вас будить…
Эльза повертела головой; ей хотелось завыть так, чтобы этот Шиго со своей слащавой улыбкой перкосился…
- Да заткнитесь, вы!.. Это все из-за вас, из-за вас я здесь…
Шиго сощурился, но ничего ей не сказал. Он даже дал ей жевачку, ту, что осталась, и Эльза стала вяло ее разжевывать. Гостеприимство – важнее всего…

Пленников стен стало больше. Их прибывало с каждой минутой.
- За что же нас сюда?.. – все думала и думала Эльза. – Кто? Кто так решил?
Может, это Бог, о котором некоторые так много болтают? Или?.. Кто имеет такую власть? За что?..
Девочка-лгунья с неопределенным именем подошла к Эльзе.
- Вы разве не знаете? Это – дворец Хозяина. Правда, мы его никогда не видели, но... – Она многозначительно повела бровями.
- Не смей со мной так разговаривать! – ослабевшим голосом завизжала Эльза. - Ты все равно врешь, я не верю тебе…
- Если бы он был среди нас, мы бы давно это поняли, - отчего-то насмехаясь сказал Шиго. – Что вы знаете о нем?
- Я все знаю, - сказал смертно бледный молодой человек. – Я все о нем знаю. Но никому не скажу, потому что я слишком горд, чтобы говорить с вами, мелочные людишки. Чего вам надо? Вы живы, и это – самое ценное что есть в жизни. Вы отчасти здоровы и свободны в движениях, значит, счастливы.
На том молодой человек замолчал, - не снизошел до продолжения.
- Это Вин. Это он, - в отчаянии зашептала Эльза. – Это он… Ну почему?..
Шиго рядом уже просто хохотал. Он трепал гордеца за плечо и похлопывал по спине, поздравляя с такими глубокими моральными принципами, а также с необычайной силой мысли.

- Я знаю, кто поместил нас сюда, - провозгласила Эльза. – Я знаю его.
Шиго обернулся; в его взгляде мигала заинтересованность.
- Ну так кто же это? Он здесь?
Девушка в мини-юбке бросилась на Эльзу с кулаками. Ее лицо, перекошенное усталостью, злостью и страхом, испугало Эльзу. Шиго защитил ее, но от страха, от ужаса перед дикостью плененных людей, перестающих таковыми быть, он бы не смог ее защитить.
- Вы не знаете его. Я думаю, это именно он…
- Она всего лишь ищет оправдание, - прошипела толстая баба в пестрой кофте и сигаретой в зубах. – Поверьте, она и есть хозяйка…
Эльза вжалась в стену. Они убьют ее, они не верят ей…
- Прекратите, - властно сказал Шиго и оттолкнул напирающих пленников. – Перестаньте же!
Что вы знаете о том, кто заточил нас здесь? Что? Если мы перестанем быть животными и подумаем, мы найдем выход.
- При встрече с ним мы получим шанс отсюда выюраться, - плача, сказала Эльза.
- Он знает, где выход, - говорила набежавшая толпа. – Он должен знать…
- Но выпустит ли он нас?
- И как мы его узнаем? Но он, должно быть, среди нас… А мы упорно его не замечаем…

Вин искал Эльзу, но так и не нашел – ни дома, ни в ее любимом кафе, ни в парке на скамейке.
Он видел всяких – даже тех, кто считал себя какой-нибудь великой личностью. Может, у них есть свой полновесный мир, где они становятся теми, какими не стали здесь. Может, есть такая дверь, в которую раз войдя, уже не захочешь выходить…
Эльза растворилась, исчезла. И Вин понял, что уже скучает по ней. Они слишком измучались. И не перестают мучаться…

- А может быть ты, - хозяин? – спросила заплаканная Эльза, когда Шиго принес ей стакан воды. – Да, это ты… Он не мог так жестоко со мной… Или мог?
Безумная девушка посмотрела на Шиго, села на пол и заплакала.
- Я не знаю, не знаю…
Шиго смотрел, дрожа, на всех. Эльза больше не плкала, а пила воду и смотрела.
Как только на них опустилась тяжкая, давящая духота, все почувствовали это сразу. Гомон прекратился. Все стали смотреть, как Эльза сидит и тянет воду, как по ее подбородку течет вода.
- Это ведь точно ты… Гостеприимен… Гостеприимный хозяин… Твоим гостям уже давно пора по домам.
- Выпусти нас! – заорала Эльза и отбросила стакан. – Мы больше не можем здесь!!!
- Почему?
- Какое ты право имел…
- Как ты мог так врать…- произнесла Эльза. – Зачем ты притворялся… За что?
- Отпусти нас, пожалуйста! – Эльза сорвала голос, и стала жарко шепать. – Пожалуйста, пожалуйста… Ты ведь не хочешь, чтобы мы оставались твоими пленниками? Помоги нам найти выход…
Или ты и сам не знаешь, где он?

Еще не все прочитал но уже заметил, что имена слишком часто повторяются - "режет" немного. можно иногда заменить на "он", "она".
Вин Встряхнул ее руку...
Из темного перехода....

«Здравствуй, Бренточка.
Я не знаю, когда дойдет мое письмо, может, через месяц, может, через пару недель – но я все равно очень скучаю по тебе. Я считала, что этом мой собственный мир, что этом моя родина, мой дом – оказалось, совсем нет. Они прекрасно обходились без меня, и обошлись бы еще долго. Я не нужна здесь, совсем. А я ведь до последнего верила в то, что предсказание мастера – правда Я в это так верила… Ты не представляешь, как это нужно и важно – быть нужной и важной. Я не нужна здесь, и вернуться к вам уже не могу… У меня нет денег, купить еды вам даже не на что – я не могу возвращаться с пустыми руками. Это так стыдно.
Прости меня, прости. Я не могу молчать, я могу тольок говорить. Потому что все те, в кого я верила, оказались мне совершенно чужими. А если и вы, те. которых я уже люблю, точно так же меня забудете? Лучше уж совсем никуда не уезжать, никогда.
Мне страшно думать, особенно о том, что со мной станет потом. Я думала, все будет так просто. Мне повезло, что пока мне есть где поесть и поспать, но это же не будет продолжаться вечно?
Прости меня, Бренточка. Я хочу, чтобы ты была счастлива на свой родине, потому что она у тебя есть.
Эллада.»
Я прожила в городе несколько дней и никак не могла найти себе приличного места. На роль клерка я была не вполне согласна, секретарская должность была мне не по зубам. А продавцом у чужих людей я боялась становиться. Теперь, во второй раз я больше боялась, чем тогда.
Лето оканчивалось, сыпались листья с деревьев. Но большая их половина еше была на остове дерева, и их редкие в городе кроны полыхали ярким желтым огнем.
И все же я любила свою жизнь. Я была счастлива. я была спокйона. Я ничего не боялась, все было в порядке. В городе нарастали следующие осенние выборы, с листьями вперемешку летели рекламные листки. Навязчивая пропаганда являлась даже во снах.
Я шла по улице, мне хотелось попасть на ту самую улицу. Было глупо, но я хотела с ним поговорить. Разве я не имела пава спросить его о наших сокрусниках? Согласна, это был всего лишь повод. Но какой повод.
Я зашла, дверь была открыта. В гостиной никого не было, но стоял кейс Одана. Я понядеялась, что он дома.
- Одан! – позвала я, и голос дрогнул.
Никто не отозвался, я замерла на месте и не могла больше сделать ни шага. Что-то начинало болеть, и по спине как-будто ползали горячие змейки.
- Элла! – закричал Одан. Я дернулась от неожиданности и почувствовала страшную боль.
- Ну осторожнее нельзя было… Звонок висит как-будто не для всех!
Я осела на пол, было очень больно.
Одан подлетел ко мне, приложил руку ко лбу. У него были какие-то очень холодные руки.
«Господи боже мой, как в каком-то любовном романе. Как назло, похожа ситуация. Если девушка хочет зафиксироваться в доме, лучше падать в обморок сразу, без всяких объяснений.»
Одан поднял меня с пола и посадил на кресло.
- Ты уже капканы расставляешь…
- Звонок висит на видном месте. Ты еще через забор под током перелезать не пробовала?
- Сарказм неуместен. Что это было?
- Ловушка на магов. Теперь ты не сможешь колдовать примерно неделю.
- Что? Че ты сказал?
Одан замолчал, вышел из комнаты и принес мне чего-то выбить. Было по-преженму больно. И я чего-то в себе не чувствовала. Как если бы вдруг пропал пульс.
Я выпила воду, села поудобнее.
- Зачем пришла? Дело?
- Нет. Я хотела спросить.
Говорить было тяжело и немного больно. Это охранное заклинание всегда било в спину, как и все заклятия такого рода.
- Как наши? Все дошли до третьего курса?
Одан сел напротив, достал какую-то папку и стал писать.
- Почти все. Марвад ушел после второго курса – не прошел экзамены, я тоже еле ужержался. Мне не хватало сил. Яра срезалась на предварительном экзамене, преподаватели внезапно поняли, что она не училась все два года. Кстати, она собирается выйти замуж за Пайлла.
- Кто это?
- Медик, ты что, забыла?
- Ты учился на его направлении?
- Да. Они с Ярманой ждут, когда она достигнет возраста. Ей сейчас восемнадцать.
- Как все?
- Хорошо. Джед потерял свой статус крутого – его побил Мар, - Одан усмехнулся.
- Ты хорошо к ним относишься. Лучше, чем раньше, правда?
- Не знаю. Оказывается, я привык к ним. Но не на столько, чтобы полюбить.
- А я жалею, что относилась к ним так плохо.
- О чем ты?
- Может, о них просто приятнее вспоминать, чем общаться. Как там Ада, Рут?
- Они разругались к тертьему курсу. Рут, кажется, отбила у Ады парня. А вообще не знаю.
- Балла. Ага.
Смешно-то как. Если бы у меня все было так просто.
- Как Аласта По?
- Нормально, если можно так сказать. Ее папу уволили из банка. Она туда больше не попадет. Бедная.
Одан очень изменился за три года. Он стал таким взрослым… И красивым.
Он поднялся и подошел ко мне.
- Как ты?
- Нормально.
- Ты уверена? Попробуй встать.
Я поднялась, но было все еще больно.
- Кем ты теперь работаешь?
- Помощником по делам защиты не-магов.
- Ты никогда не собирался идти в министерство.
- Я никому не нужен с моими способностями.
- Я тоже. С моими.
Одан смутился и нухмурился.
- Перестань. Ты сможешь найти себе работу.
- Ты сам говрил, что не смогу. И доучиться не смогу тоже.
- Пойдем.
Он открыл дверь и провел меня в большую комнату. Там стояли шкафы с книгами, они все совершенно не подходили под тон комнаты – их все привезли как-будто из другого места. Там, кроме книг, стояли папки.
- Это архив, - пояснил Одан. – Ты знаешь, откуда он у меня?
- Откуда я могу знать? Ну так откуда же?
- Его оставил мне мой старых хозяин. Сильман. Он хранился раньше в Грамоне, но я перевез их сюда. Этот архив – моя старая работа.
- Ну?
- Я объяснял тебе принципы моей работы. Мы никогда не выбрасывали интересующую нас информацию.
- Теперь она вся устарела.
- Ты думаешь?
- Конечно же. Это элементарно.
- Это – вся жизнь Сильмана. Ее мне оставил он, и еще свой дом. Но дом уже больше похож на старую развалину… Ну да ладно.
- Зачем ты показываешь мне это? Какое мне может быть до этого дело? Почему именно мне?
- Тебе нужна работа. Работа, на которую тебя могут взять без всяких свидетельств и документов. Кстати, твой старый паспорт у тебя остался?
- Да.
- Сохрани его, пригодится. Сейчас проводятся акции, оформление паспортов всем и каждому. Могут быть проблемы…
- Ну так что?
- Здесь может быть информация о людях, которые могут помочь тебе в этом. Я могу не помнить их всех, но найду тебе папки по Модгину.
- Зачем ты это делаешь? Ты уверен, что я хочу этим заниматься?
- А у тебя есть какой-то выбор?
- Есть. Я могу отказаться. Почему-то мне кажется, что ты меня обманываешь. Может, тебе поступило такое задание – отлавливать несанкционированных магов, чтобы они не навредили простолюдинам. Это похоже на правду.
Одан молчал и только смотрел в окно.
- Не хочешь, не надо. Только как ты будешь жить?
- Никак. Может, мне легче умереть, чем возиться в этой грязище. Я не хочу общаться со всякими подпольщиками.
- Чего же ты тогда хочешь?
Это был хороший вопрос. В точку.
- Не знаю. Я не понимаю ни себя, ни других.
- Как же ты жила все эти годы?
- Училась. Сначала. Меня очень хорошо учили магии, лучше, чем в университете. А потом просто жила. Ты знал о когда-то проводимом проекте в лесах духов?
Одан приподнял брови.
- Не знал… Так вот, там живут люди, которые когда-то собирались строить лучший город мира. Они доживают свой век там, у них даже и еды нет… Почему все так? Они ведь лучше, чем все остальные. Почему они должны жить так?
- А ты уверена, что им плохо?
- Им не плохо. Им очень тяжело. Ты не знаешь, что это такое.
- А ты – знаешь?
- Нет, поэтому и вернулась. Зря, наверное.
Стыдно было теперь за то, что убежала. Сбежала от трудностей. Я всегда так делаю…
- Ты говоришь странные вещи, - произнес Одан через несколько секунд. – Что с тобой происходит?
- Почему ты решил, что со мной что-то происходит? Со мной все в порядке.
- Наверное, я стал очень подозрительным.
- Да уж.
Скрипнула дверь за спиной, Одан поднял голову. Хелига вошла неслышно, и неизвестно, когда. Но вряд ли она стала бы подслушивать. Впрочем, может, и стала бы.
- Вы здесь? Разговариваете? Сейчас обедать будем.
Мы вышли на кухню – Хелига отказалась накрывать в гостиной наотрез. Хелига приготовила какой-то сногсшибательный суп.
- Вы не знаете, что это за гадость? – спросила я, имея в виду охранную систему. – Меня ее шарахнуло.
- Да? Поздравляю. Одан, - Она повернула голову. – тебе не кажется, что все это слишком…
- Она не позвонила, я ее и не отключил.
- Но все равно. С тобой все в порядке? – Снова повернулась она ко мне.
- Да. А когда ее действие пройдет?
- Ну… Мне на полторы недели хватило. Тебе дней на шесть…
- Это потому что у меня высокий уровень?
Хелига кивнула. Мы доели, я встала мыть свою тарелку.
- Элла, ты что? Ты собираешься мыть ее руками?
- Да.
«Ну вот, опять. Выпадаю из процесса. Они ведь не привыкли делать что-то руками, они правы, возможно.
Иферна считала иначе. Я до сих пор слушаюсь этого правила.»
- Я так привыкла.
Я помыла тарелку и села на табуретку – уходить не хотелось, а предлога остаться никак не придумывалось.
Я вышла из кухни. Прошлась по коридору. Все двери в спальни были закрыты, своей библиотеки кроме архивной в доме не было. Дверь на второй этаж была наглухо заперта. Я вышла в гостиную и села на диван. Музыкальная шкатулочка появилась на столе – ее наверняка принесла Хел. Музыка была совсем другой, нежели в Брентиной шкатулке.
«Как много прошло времени. Как она, интересно?»
Хелига вышла и села напротив.
- Одану завтра на работу.
- Зачем он туда устроился?
- Сама не могу понять. Что ему там делать?..
На столе лежала пачка сигарет, Хелига смотрела на эту пачку, видно, что хотела закурить, но что-то ее держало.
- Бросила курить, вот досада. Не буду начинать заново.
Она выбросила пачку в мусорное ведро с громким вздохом.
- Ты скучаешь по ней?
Хелига сама начинала разговор на эту тему – зачем? Зачем ей это было нужно?
- Не знаю. Я слишком недолго была с ней, я слишком плохо ее знала. Так и не успела узнать. Это плохо, что я так быстро ее забыла?
- Она сделала тебе большой подарок. Это было хорошее наследство. – Хелига села снова.
- Что вы имеете в виду? – удивилась я. Я не понимала…
- Если бы она не умерла в тот момент, ты бы не получила своей силы. Вы бы так и были – навсегда привязанные друг к другу.
- Почему вы думаете, что мне этого не хотелось?
- Ты бы умерла, если бы она осталась жить.
- Нет.
- Да. Сама знаешь, что да. Ты ничего не умеешь кроме магии. Чем бы ты стала заниматься?
- Не знаю. Живут же люди как-то.
- А ты хочешь жить «как-то»?
Я встала, у меня разболелась голова.
- Все, хватит. Это бесполезный разговор. Вы хотите меня убедить, что это была большая милость, что вы убили ее? Зря. Вам это не удастся.
Я это сказала и остановилась – о чем я говорю? Что со мной происходит?
Хелига поднялась, у нее побелело лицо.
- Ты опять… Ты хочешь со мной так же, как с Гродлом?
От меня плыли в стороны волны. Я не лишилась магии – совсем нет. Теперь все начиналось сначала, как тогда…
- Вы сами начали этот разговор. Я не просила вас.
Одан вошел, и приложил руку мне к спине. Я успокоилась, и из меня больше не лезла злость волнами сил. Одан взял меня за руку, и повел к выходу
- Мы пойдем прогуляемся, - бросил он на прощанье Хелиге.
Мы шли по улице, было часа три дня. Светило солнце и было очень хорошо, но черезз час уже должно было начинать тементь.
- Я слышал, о чем вы говорили.
- Ну и?
- Ты так и не ответила на вопрос. Ты еще скучаешь по своей сестре? – Оден не смотрел на меня, не поворачивал головы. Почему ему так важно знать?
- Не знаю, правда не знаю. Скорее нет, чем да. Но зачем тебе это?
Он ничего не ответил. На улице было тепло и дул легкий ветер. Гнал по мостовой желтые листья.
Мы вышли за пределы города, и пошли по той самой дороге, как три года назад. Она вела к амфитеатру.
- Куда мы идем?
Старый стадион. Ворота распахнуты, по окаменелым дорогам гонит обрывки старых газет вперемешку с листьями...
Мы зашли, и вышли на арену. Я прошла по передниим рядам. Не рискнула спуститься на песок – было все-же страшно, и после дождя песок превратился в серую грязь.
- Пусто тут как… Закрыли Бои, да?
Одна кивнул.
- Повезло гладиаторам. Ты даже не представляешь, как. Они этого очень долго ждали.
Я посидела немного, голову сквозило от всяких мыслей. Все спустилось до ощущений, каждый поток воздуха я воспринимала как неожиданно воспоминание. Как хорошо, что осталось только хорошее.
Потемнело и мы пошли обратно. Мне не хотелось уходить, как ни странно. Мне здесь было до странного хорошо.
Город зажигал свои огоньки огонечки, стало даже светлее, чем днем. Мы шли по какой-то улице и я никак не могла вспомнить, как мне теперь добраться до дома Ины и ее мамы.
- Мне домой пора. Не знаю только, как пройти. Топографический кретинизм.
- Я хочу отвести тебя в одно место. Пойдем?
- Куда?
Мне никуда не хотелось. Почему-то я так и не смогла заново привыкнуть к такому скоплению народа.
- Да успокойся. Ты должна знать. Так пойдем?
Я ничего не ответила, потому что отказываться не было сил. Я знала, что Одан не станет меня застявлять, но внезапно вспомнила Иферну. Ее никогда не волновало, что думаю и чувствую я. Для того, чтобы добиться желаемого, она могла пойти на все – вранье, колдовство. Ей было наплевать на мнение других. Она так прогнула меня под себя, что я уже почти не могу общаться с обычными людьми.
Мы прошли по еще десятку улочек, без названия и имени, и вышли к полыхаюшиему здания. Огромные круглые окна, наполовину уходящие в землю, разбрасывали тонны света, Нескольок человек топтались у входа. Одан пропихнул меня вперед и я поднялась на три ступеньки. Мы вошли в полутемное помещение, и кромешная мгла перемежалась там с ослепительным люминисцентным светом.
«Клуб. Я никогда не бывала в заведениях подобного рода. Кто бы мог подумать, что Одан станет шляться по таким местам.»
Здесь собираются в основном мои сверстники. Это было так страшно, потому что именно их я боялась, и гораздо больше чем младших или старших – я не была на них похожа, и мне было страшно от мысли, что они станут оценивать и вешать на меня ярлык. Одан протащил меня по освещенному квадрату и усадил на узкий диванчик за какой-то переборкой. Голоса присутствующих гудели и смешивались в странное шуршание. Одан сидел рядом, какие-то лица, позеленевшие от света фонаря, оглядывались на нас. Я спряталась за Одана, хотя получилось не очень качественно.
«Может, здесь здорово. Здесь можно потанцевать. Все ходят по клубам, если они есть, почему я не должна? Это престижно, круто.
А я не умею даже танцевать. Только когда никто не видит, но это сейчас ничем не поможет.»
Я не видела, где находятся музыканты, но заиграла музыка, ни на что не похожая. Она сливалась в грохот и вой, так, что это едва ли можно было назвать музыкой.
- Зачем ты меня сюда привел? – неожиданно разозлилась я, и зшипела на Одана, хотя нас и так никто не мог услышать.
- Не свирепей. Скоро все поймешь.
«Опять отделывается туманными фразами. Плохо это.»
Круглая сцена в углу осветилась мягким рыжим светом и вышла изящная фигура, на которую сразу все уставились. Стало немножко светлее, и эта девушка стала петь. У нее был приятный голос, но ничем не примечательный. Все больше смотрели на ее внешность, чем слушали ее голос.
- Ну и что? – снова зашептала я. Одан пришел с двумя стаканами какого-то питья. Я попробовала - это оказался чай со льдом. - Может, уйдем отсюда? – Я даже заныла.
- Ты не узнаешь? – спросил Одан в ответ. – Нет, правда?
Я пригляделась к девушке, которая плавно покачивалась в такт музыке на сцене. У не была потрясающая фигура, которую еще больше подчеркивало длинное гладкое платье. И короткая стрижка на черных волосах. В них посверкивали блестки.
Это не могло быть так, хотя…
- Почему ты мне заранее не сказал?
- Здесь несложно догадаться. Ну как? – Одан не был доволен удачной шуткой. У него было напряженное лицо.
- Никак.
- Ты ведь не знала, правда?
- Угу. - Я опустила голову.
- Я думал, ты должна знать.
- Как это странно. Ина – здесь.
- Да. Ина – именно здесь.
- А ее мама знает? – Это все по-прежнему казалось бредом каким-то.
- Знает, наверное… Я не в курсе.
- А когда она сюда устроилась, не знаешь? – я опять задал вопрос.
- Точно не знаю. После смерти отца, наверное. Ты думаешь, он допустил бы все это безобразие?
Одан произнес это с такой яростью, что я поперхнулась от неожиданности. Конечно же, он ревновал ее. Но это все и правда безобразие.
- Как ты думаешь, где я могу с ней сейчас поговорить?
- Тебя могут пустить в гримерную. Но только вместе с ней. Надо подкараулить ее, когда она будет уходить.
- Ты пойдешь со мной?
Одан мотнул головой – не хотел. Ну и не надо.
Музыка опять сменилась страшным грохотом. Я встала и стала пробиваться к сцене. Несколкьо не совсем трезвых голосов возмущенно чертыхались позади, но я все равно шла. Было так темно и ярко…
Я схватила Ину за руку, ко мне сразу подлетел какой-то страшный охранник. Ина сначал испугалась а потом сразу улыбнулась и рукой остановила мужика в черном.
- Это ко мне.
Мы прошли в гримерную за сценой и там она устало разлеглась на диване.
- Фху! Все, надо собираться.
Я стояла и молчала, не знала, что сказать все то время, что она переодевалась.
Она тоже молчала, переоделась и мы вышли. Одана нигде не было, наверное, он уже ушел. Я смалодушничала и ничего не сказала о нем Ине.
- Почему ты так долго мне не говорила? А еще подруга…
Ина виновато пожала плечами, на самом деле все было понятно – она стеснялась. Я представляю, как она себя чувствовала виноватой.
Я пришла домой и мы все вместе посидели и попили чая. Инина мама жаловалась нам на какую-то соседку.
- Я, конечно, все понимаю, но у меня тоже есть свои дела! Я не могу сидеть с ней постоянно…
- Ну так скажите ей.
- Да понимаешь… - Госпожа Кин замялась. – Неудобно как-то.
- Хотите, я к ней завтра схожу?
- Ну, сходи, - неуверенно ответила она.
Я ушла в свою комнату, а Ина незаметно куда-то испарилась. Так происходило теперь всякий вечер, возможно, так происходило и каждый день, просто теперь я стала замечать это.
Мы с ней почти не разговаривали, очень редко. Прошло всего три года, а мы уже перестали находить темы для разговора.

Я вошла на почту, я улыбалась – я была так странно счастлива. Почему-то я была уверена, что сейчас я найду письмо от Бренты до востребования, и она снилась мне сегодня. Я оставила такое счастье.
«Здравствуй, Эллада.
Кажется, что так много прошло времени после твоего ухода. Так много, так много всего произошло.
Тетя Лива собирается уехать, грустно это. Говорят, у нее есть какие-то родственники в Баксхине. Она даже предложила мне поехать с ней, но я отказалась. Ничего нет ужаснее быть бедной родственницей. А даже если и не родственницей, но все равно бедной – еще ужаснее.
Без тебя так скучно стало, так грустно – я уже отвыкла от одиночества. Так грустно, и дом стоит пустой. И музыка сотни маленьких молоточков и колокольчиков разносится по пустому помещению, ужас. Но мне теперь всегда снятся хорошие сны – спасибо. Спасибо, спасибо.
Скоро осень наступит, как я буду без тебя… Наверное, перееду к тете Палиме, ей скучно одной, а мне - холодно, хвороста не напасешься.
Духи уходят из леса. Я не знаю, почему, тебе бы они, возможно, и рассказали. А мне – нет. Они уходит из этих лесов, их заповедная роща опускается в долину, и покосились колонны. Наверное, это у них такое предзнаменование.
Может, я преувеличиваю, но мир умирает вокруг. Это так ужасно, а я ничего не могу с этим сделать. Мне так страшно, даже не знаю, как. Я остаюсь совсем одна, а это так грустно…
Ну да ладно. Желаю, чтобы у тебя все получилось.
В яркий свет облаков,
Там где мир нежных снов,
Там где свет теплых слов,
Нет преград и оков.
Я желаю попасть,
Не одной, а с тобой,
Каплю счастья украсть,
И вернуться домой.
Твой лучший друг.»
«Друг… Друг… Лучший дуг, добрый друг. Как хорошо, что она у меня есть!»
Я вышла на улицу, предчувствия меня не обманули, как хорошо. Я была так счастлива…
Темный дом госпожи Шафс стоял через два дома от того, где сейчас жила я. Я поднялась по лесенке. В сумке у меня лежала бутылка натурального сока – так мне посоветовала госпожа Кин.
Я постучалась, мне ответили и я вошла. Почтенная дама сидела на своей кухне и пила чай. Как положено, я поздоровалась, поставила на стол бутылку сока.
- Вот, пожалуйста
- Тебя зовут-то как?
- Элла.
- А полно?
- Эллада.
Лицо у нее сразу посмурнело, она забормотала что-то. В покое лицо ее ни на что не было похоже, а теперь показалось мне неприятным. Пожалуй, именно так оно и было – она была полукровкой и черноту глаз теперь разбавило болотной серостью. У нее был чересчур маленький для ее лица нос и безвкусная шаль на плечах.
- Ну что ж, садись.
Присела, стул скрипнул и дама вновь покосилась на меня.
- Сегодня хорошая погода, - ляпнула я.
- Да, - неуверенно ответила дама. Госпожа Кин описывала ее как чрезмерно общительную, но пока это заметно не было. – Солнышко вышло. У тебя родители-то кто?
«С чего бы это она съехала?»
- У меня нет родителей.
- Из приюта, значит?
Язык чесался ответить, что приюты для собак и кошек бывают.
- Нет. Я жила у духов.
- У духов? – Носик дамы покраснел. – Ну и как там?
- Хорошо. Они меня очень любили.
Опять повисла пауза.
- Говорят, они там какую-то идею проповедуют?
- Да, Орден. Но я туда никогда не входила, не знаю.
- Это хорошо, - наконец-то расслабилась она. – там, говорят, проповедовались такие идеи… Противоречашие всяким устоям.
Мы недолго посидели, пока она засыпала меня вопросами. И про то, какой шампунь предпочитаю, и дралась ли когда-нибудь, и как я отношусь к нравам нынешней молодежи. Это было ни на что не похоже.
- Пожалуй, надо прогуляться. – поднялась она. Наконец, шквал вопросов закончился. Я поднялась, она заперла за собой дом и мы пошли по улице. Она уцепилась мне за руку и мы пошли по улице.
Я не помню, сколько мы шли – она требовала от меня постоянно останавливаться и проверять, не пора ли нам возвращаться. Я уже давно подумывала, чтоо уже давно пора, но она все шла и шла.
Вдруг она вспомнила о чем-то и рванула в дом. (Рванула – это фигурально выражение.) Э
тот дом напоминал контору и не был похож на жилище.
Там было много людей – я запомнила только это. Эта странная тетка повлокла меня по рядам сидений к самом у центру и широкой сцене, завешеной черным холстом. Я не понимала, где мы вообще…
Это мог быть частный театр, где гоняли новые бездарные пьесы и прочее. Шафс усадила меня на кресло и села сама.
- Что мы здесь делаем? – я повернулась и немного приподнялась. – У меня дела, я не могу здесь оставаться.
Волна людей накатила и двери хлопнули – я обернулась и увидела как они захлопнулись, их закрыли с той стороны те люди, что стояли около дверей. Я подсокила и понеслась туда. стала колотить в двери, потому что внезапно накатил безумный ужас. Мне показалось, что я попалась.
Какие-то люди неодобрительно зашипели на меня, и я села на свободный стул. Какая-то тетка потеснилась и стала что-то мне говорить, у нее был совершенно невозможный акцент и я даже не поняла ее. Я села и попыталась понять, что это за место-то такое.
Свет в зале погас. Люди притихли. Занавес на сцене развдинулся, неприметный низкий человек вышел на сцену. Мне показалось, что я знала его раньше, могла просто встретить его на улице, но все равно запомнить.
- Здравствуйте, дорогие! – обратился он. Присутствующие приветственно загудели.
- Сегодня замечательный день, не правда ли? Я рад за вас. Правда рад. Сегодня среди нас присутствуют многие, кто никогда не бывал здесь, нам бы очень не хотелось, чтобыони испытывали некий дискомфорт. Давайте познакомимся с ними.
Какая-то девчонка, мгновенно реагируя на слова этого человека, повернулась ко мне с переднего ряда и с любопытным лицом заговорила.
- Привет. А как тебя зовут?
- Эллада. – сказала я и захлопнула рот – не следовало сразу все выкладывать.
- Ах, какое потрясное имя! - с придыханием воскликнула она. Мужчина с переднего ряда развер6нулся и с улыбкой сказал, глядя мне в глаза:
- В переводе с старого эльфийского «осторожная».
Но вот только улыбка эта оказалась фальшивой.
- Эллада! Классное имя! Редкое такое…
- … у нас еще нет своей Эллады!
- Ох, а как же сокращать?
Они все так набросились на меня, что я опешила. Мне стало страшно и я не знала. что мне делать.
- Перестаньте! – я подумала, что закричала, но голос сел от страха. Это было похоже на страшный сон. Я огляделась вокруг и заметила нескольких таких же, как я, окруженный стаей этих странных… Даже не знала, как их назвать, они вели себя как идиоты.
Я сделала вокруг себя щит и получилось даже слишком – я на секунду перестала чувствовать что-либо. Потом я заметила, что этот человек снова вышел на сцену и стал говорить.
- Дорогие мои. Я рад что вы сейчас со мной. Думаю, что я когда-то сделала очень правильную вещь – не сломался а выдержал все. Когда мне было хуже всего, я смог помочь себе, и вам смогу помочь. Во всяком случае, я очень хочу этого. Вы знаете. что делать. если хочется умереть. Так поделитесь же этим с другими!
Они закричали все в один голос, это было так странно. не очень пока понимала, о чем они все говорят, но тема была чем-то близка. Что делать, если хочется умереть, что делать, когда тебе хуже всего…
Эта девчонка опять развернулась ко мне.
- Тебе нравится здесь?
Я пожала плечами. Она скривилась, и бросилась ко мне, схватив меня за руки.
- Ты понимаешь, как нам нужны эти встречи! Мы не можем без них, мы бы погибли без них… Ты знаешь, что сможешь придти сюда когда тебе будет сложно. Ты понимаешь, какое это важное место! Мы же умрем без него!
Я успокоила ее, что все в порядке. Эта девочка, видимо, не в себе.
Они говорили, говорили так много, что я не совсем понимала, о чем.
Когда лекция закончилась, ряды с сиденьями раздвинули и они стали свободно циркулировать по залу. Ко мне подходило все меньше человек, на меня уже не обращали внимания. Я заметила. что у многих был этот странный акцент…
- Здравствуй, Эллада.
Этот человек говорил со знакомой интонацией человека всезнающего, как у мастера. Конечно же. он знал мое имя.
- Здравствуйте.
- Тебе понравилось среди нас?
Я смотрела на него. отвернула голову и заметила Шафс среди кучки каких-то теток ее возраста. Она привела меня сюда. Тем, кому хуже всего. Она знала о моей… жизни? Она знала? Ей могла сказать госпожа Кин. Значит, она специально сделала это.
- О чем ты задумалась?
- Какое вам дело?
- Не будь груба.
- Я не понимаю вас. Кто вы такие?
У самого у него акцента никакого не было. Он говорил как и все модгинцы. Он был флидом, типичным флидом. У него были глаза цвета пыли и узкие кости рук – это было заметно, когда он осторожно поправил ворот.
- Надеюсь, прихожане хорошо с тобой обошлись.
- Да, все в порядке.
- С тобой все в порядке? У него были добрые глаза. Не такие, как у всех.
«Его интересует, что я чувствую. Странно как. И подозрительно.»
- Да все в порядке. Правда в порядке.
Он пожал плечами и отошел, а я так и не догадалась спросить, кто он вообще такой. Этому человеку было лет тридцать, у него были каштановые волосы –я запомнила на всякий случай.
По середине зала забил огромный фонтан магической энергии. Люди отпрянули от него. но оптом потянулись к нему. Сам поток почти не было видно, но его чувствовало. У него н было цвета. Потому что он был для всех, и от него шла очень теплая волна. Я подошла, кровь зиграла, стало внезапно так хорошо.Сознание помутилось, я подошла и погрузила руки в поток. Потом было очень больно. Открытая энергия была очень опасна, потому что должна была входить в самое сердце, а не через всю поверхность кожи. Это нам говрили в университете, и так говорила Иферна.
Мне стало плохо, и очень больно. Я не могла вспомнить, что случается после открытых ожогов. Я сидела на стуле и смотрела по сторонам. Открыли двери и я вышла вон.
На улице собирался дождь, голова кружилась и тяжелый воздух казался каким-то густым. Дышать еле оставались силы.

Я открыла глаза, мне показалось, что я просыпалась. Это был сон? Я приподнялась на руках, в глазах от резкого движения потемнело. Рядом на койках лежали женщины самого разного возраста и они сразу поприветствовали меня.
- Проснулась спящая красавица! Зови доктора, - крикнула полная женщина в оранжевом халате другой, в синем.
Это была больница, или что-то о чень похожее. Я никогда не была в настоящей больнице и тем более в палате, поэтому не знала.
- С чем попала-то, девочка?
Я не очень поняла, но потом сообразила:
- А? Ожог магией, наверное. Да.
- А, - кивнула головой женщина, хотя по лицу показалось, что она не совсем меня поняла.
Пришел доктор, померил мне давление, больно зажав руку, посмотрел, нет ли каких повреждений на коже.
- Так… Идешь в министерство магии. Там свой врач есть, к нему и обращайся.
Он выписал мне сразу какйю-то бумажку и вывел меня из больницы. Пока я шла по цлице, до меня дошло, что я не знаю, какой сегодня день и час. Я пошла к зданию министерства – я теперь знала, где оно находится.
Консьерж пропустил меня, я поднялась по лестнице и зашла в кабинет – там сидел маленький щуплый человек. Он сразу вскочил, как тольок я вошла, и постоянно теребил пуговицу.
- Здравствуйте. Меня направили из больницы ко врачу сюда. Который по болезням магов.
- Как же вы так, - по идее наставительно, а на деле очень робко высказал мне человечек, - умудрились-то? Это ведь все очень серьезно.
- Я знаю, что серьезно. Но так получилось.
- Так… Идете сейчас в сто седьмую комнату. Все.
Когда я вошла, я почти не удивилась.
- Здрасьте.
Одан оторвал глаза от каких-то бумажек, посмотрел на меня и ничего не сказал сначала.
- Что случилось?
- Ты мне какую-то другую должность называл, я не думала, что ты здесь за доктора… - сказала я. Надо было как-то начать.
- Что? А… Тут пока нет своего доктора, я заменяю. Что с тобой?
- Магический ожог.
- Причина.
- Понимаешь, Одан…
- Так, - оборвал он меня, – я попросил тебя сказать, что случилось. На тебя напали, или это просто неосторожность, или что-то еще?
- Ну… Я обожглась об открытую магию.
- Как?
- Одна тетка меня затащила на собрание некоего общества. Там был открытый поток. Я, кажется. коснулась его руками.
Одан покачал головой и пробурчал что-то.
- Что за общество?
- Если бы знать. Правда, не знаю. Они такие странные… Они мне говорили, что у меня очень хорошее имя, представляешь? Я даже не знала, как на это реагировать.
Одан поднялся из-за стола и посадил меня на кушетку. Он была мне высока и я не доставала ногами до пола.
- Больше никогда не ходи ни на какие собрания, поняла?
Куда уж понятнее. Он взял меня за руку, ощупал и осмотрел.
- На коже ожога нет. Как себя чувствуешь?
Я пожала плечами.
- Хорошо… Ты уверена, что с тобой все в порядке?
Хотелось только лечь и заснуть. Больше ничего.
- Ты не помнишь, где было это собрание?
Я не помнила, совсем не помнила.
- Жаль… Это очень опасно, понимаешь? На тебя очень сильно повлиял этот удар, на других, возможно, тоже. Никогда больше не ходи туда, хорошо? – заверил меня Одан.
- Только объясни, почему. Это я была виновата в том, что меня ударило. Чем они все могут мне навредить? Они совершенно неопасны.
- На первых взгляд. Понимаешь… Я не знаю, в чем состоят их проповеди, но они все – сумашедшие.
- Ты не знаешь, а уже говоришь.
- Перестань! – Он огрызнулся. – Ты должна это просто понять.
Я вышла из кабинета, припоминая это чувство кромешного ужаса. И вместе с тем хотелось ощутить это все вновь… Ничего особенного не было, но мне хотелось вернуться туда.
«Одан сказал, значит, его нужно послушаться. Тьфу ты, бред какой. Но он прав.»
Я пришла домой и там ко мне бросилась госпожа Кин.
- Элла, боже мой! Где ты была!
Я сказала что-то про друзей и очень невежливо поднялась к себе в комнату. Было очень плохо.
Вечером пришла Ина, закатилась ко мне в комнату и стала стаскивать меня с кровати схватив за ногу. Я не спала но подняться не было сил.
- Ина, - взвыла я, как только упала уже на пол. – Ты что, издеваешься надо мной!
- Эл, ну хватит уже спать, ну правда. Спит себе и спит целыми днями, так и жизнь вся пройдет.
Я поднялась на ноги – по полу потрясающе дуло. Ина потрясла меня за плечи, она стала такой высченной – даже странно.
- Ну что?
Инка достала из пакета какие-то шмотки, я посмотрела на них и стало все понятно – Инка накупила мне чего-то о смерти модного, так что теперь я вполне могла стать еще одним инкубаторным кадром. Я оделась, потому чо в платье её мамы уже было стыдно ходить. Мы вышли. Ина что-то щебетала мне, но я не очень понимала, тольок отдельные слова.
Она привела меня в свой клуб, охранник долго ко мне подозрительно присматривался.
- Да со мной она, со мной.
Мы прошли на эту закрытую вечеринку и мне чуть снова не стало плохо от этого яркого света. Там было так много каких-то сопливых подростков, девочек с тоннами макияжа, парней с безумными прическами и понтовыми прикидами. Это было так странно, как будто бы даже знакомо. Три года назад такого не было, атких людей было меньше. Хотя. я могла просто их не замечать.
Ина подвела меня к группке девушек, они были ровестницами Ине, но не мне. Они очень хорошо выглядели, но это могло показаться в полутьме. Ина болтала с ними, я плохо понимала, о чем, но потом дошло – о ком-то, кого я не знала. Ина не догадалась меня представить и я была пустым местом в полном смысле. Ина говорила ужасным тоном – как-будто и не она говрила. Ей так хочется казаться другой здесь… Я отошла от них, когда они грохнули смехом, и Ина не заметила этого, а мне хотелось просто спрятаться. Я села в уголочке, и мне было страшно, что кто-то из этой публики может меня заметить. Через некоторое время Ина заметила меня на моем месте, подбежала и стала говорить мне, о том что я веду себя совсем не так.
- Ну ты что, Эллка! Ну присодиняйся к нам, познакомишься хоть с кем-нибудь.
Я пожала плечами – какая разница?
- Ну ладно. Только не надо потом мне заявлять, что я тебя бросила, хор?
- Что-что?
- Ну, поняла?
Она снова говорила этим кичливым тоном, мне стало противно так. я поднялась и я ушла, не прощаясь. Допустили дурочку до крутой тусы, она и рада! Она была теперь похожа на Рут, она так же хотела считать себя «крутой».

«Здравствуй, Бренточка.
Мне плохо в городе, и так тяжело… Хочется к тебе, обратно.
За те годы, что я не появлялась на своей родине, все позабыли обо мне и я стал совсем не нужна. Моя лучшая подруга нашла себе других, гораздо лучших, и теперь мне не друг, не враг, а совсем-совсем просто так.
Осень наступает, но тепло пока, - это хорошо. Надеюсь, у вас так же тепло и сухо.
В нашем лесу красиво сейчас – светло и легко. Я заметила, что как бы тяжело тебе не приходилось, мир вокруг все равно остается до слез прекрасным. Ему как-убдто бы и все равно до твоих горестей, а, может, он просто тебя поддерживает.
Здесь сплошные дома, дома, и почти нет деревьев. Но все равно хорошо, потому что вечером закат окрашивает окна в яркое золото, и от этго становится красиво. Празднично.
Моей жизни как-будто бы и нет, одно только сплошное воспоминание.
Эллада.»
«С наступлением Осени, Эллдочка.
У нас и правда красиво до невозможности, листья летают почему-то вверх и потом опадают золотым дождем. Так хорошо, но духи ушли из города и обрыв осыпался – теперь можно спускаться в долину. Колонны лежат, как остатки какого-то древнего храма, и каменые дома духов стоят пустые, по ним гуляет ветер. Я каждый день хожу там и приношу тете Ливе огромные букеты желтых листьев и камешков – они лежат в домах духов, белые, розовые или зеленые, переливающиеся и бледненькие. Они красивые, тетя Лива обещает взять их с собой, когда уедет. Она твердо решила это сделать, но до морозов еще будет жить в Темноречье.
Большое горе случилось в последние дни лета – умер дедушка Лен. Я пришла к нему домой и увидела его, сидящим с своем кресле – он будто бы спал, как обычно. Я попросила дядю Гвена похоронить его рядом с заповедной рощей. Это так грустно… Нива тоже погибла после него – она отказывалась есть свой корм и умерла от голода. Почему я плакала тогда. сидя в опустевшем доме. до сих пор не могу понять – ведь смерть это тоже часть жизни. Но ужасна смерть тем именно, что постоянно думешь, кто ушел и больше никогда не вернется. Что такого второго человека не найдешь, и его может никогда больше и не быть… Почему все так? Те, кто тебе дорог, уходят от тебя раньше, чем тебе того хочется. Иногда даже жалеешь, что я не умерла еще в детстве от воспаления легких, и не успела еще тогда привязаться к тем, кто теперь бросил меня.
Я остаюсь совсем одна, и никого нет рядом. Если бы я не писала тебе я бы умерла просто от тоски, хотя от нее и невозможно умереть.
У меня теперь остались книги, которые я прихожу читать каждый день. Жалко, что тебя нет.
Ты не знаешь, ангел мой,
Ты не знаешь, что со мной.
Я теперь одна навечно,
Я теперь одна с собой.
Брента.»
Я прочитала письмо Бренты, и испытала смешанные чувства: Брента никогда не писала такого. Она редко писала о том, о чем она думает, о том, что гложет ее, а теперь не смогла удержаться. Это было так ужасно…
Я шла по улице. Долго-долго шла. И пришла на арены, туда, куда мне приходилось возвращаться, чтобы перестать жалеть о будущем. Там было хорошо сейчас, тенисто и прохладно, не было этого палящего солнца. Я прошлась по песку, посидела на каменном бортике, мыслей не было. И даже плакать не хотелось. Дедушка Лен умер. Старикик умирают иногда, с этим ничего не удастся сделать. Их не оживишь даже магией, потому что магия есть только в жвых, а мертвые е чувствуют ни магии, ни нашей боли.
Я вернулась в город и пошла в дом к Одану и Хелиге. Она должна была уехать, я была не в курсе. в городе ли она еще.
Я позвонила в дверь, Хелига открыла мне. У нее было странное лицо, то ли радостное, то ли ошарашенное. Она сказала мне, что очень рада встрече и сама уже хотела ко мне идти. Одан уже был дома, сидел в своей комнате. Я заглянула. Он сидел на кровати, съежившись, и через некоторые промежутки времени шелкал пальцами по стекнке.
- Господи, что он делает?
Хелига пожала плечами.
- Спроси. Он ушел, по-моему, в глубокий астрал.
Мы сели на кухне, она дала мне чая с мятой. Туман в голове сдуло как-будто бы ветром, на запах вышел Одан.
- Привет. Как самочувствие?
Я ответила, что хорошо, теперь припадков слабости не случалось почти совсем.
Одан сел, я посмотрела на него и очень удивилась – он плохо выглядел. У него посерело лицо и глаза покраснели.
- Скоро выборы… - вскользь заметила Хелига. – Смех какой-то. Балаган.
Я молчала Одан налил себе кофе и стал пить. Меня замутило от запаха, я вышла из кухни и остановилась в корилоре.
- Фу, гадость какая, - поморщилась Хел. Одан глотнул и вылил остатки в раковину.
Я прошла по коридору и зашла в кабинет Одана. Там стояла красивая зеленая лампа из стекла и металла, и стеклянная дверь выходила на балкончик в полуметре от земли. Он выходил на двор и улицу.
Солнце теперь светило под углом и все осветилось светом. Бабушки сидели на скамейке, шушукались. Старичок сидел на краешке тротуара и чертил палочкой какие-то фигурки, понятные только ему одному. Дерево с золотой кроной одиноко стояло посередине двора и кидало желтые листочки. Один листок поймала внучка одной из бабушек, и вложила его в большую цветную книжку – на память. Люди шли по дорожке и из черные тени извивались на камнях, как песочные змеи. Старик сидел и рисовал палочкой секретные схемки.
Из-за уголка вынырнул молодой человек с девушкой. Он плюхнулся на край лавки, вытянул длинные ноги. Девушка стояла в сторонке и смущалась.
- Скучно стало жить! – потягиваясь, произнес он. Он тоже поймал лист с дерева и протянул его своей подружке. – Прямо тоска какая-то.
Старушки на лавочке покосились на него, отсели подальше. Бабушка взяла девочку за руку и посадила рядом с собой. Старичок крякнул и стер всю свою работу. Начал заново. Порывом ленивого золотого ветра сорвало еще кучу листев, и они рванулись вверх, в самое небо.
- Тишина какая-то, зловещая, - зверски произенс парень. – Обленилось время, и мы заодно. Ну что за жизнь!
Девочка раскрыла книжку и стала читать, водя пальчиком по строчкам. Разглядывала яркие картинки, и задерживалась взглядом на лицах красивых принцесс.
Прохожие выходили из-за угла и расстилали свои тени на озаренной мостовой. Низкие дома закрывали солнечное небо, их крыши теперь сияли золотом, а дома – прохладными красками.
- Люди, вы со мной согласны? Что жизнь наша похожа на кисель.
- Неправда, - неожиданно сказала я. – Жизнь прекрасна, лучше не бывает. Разве не так? Ведь жить - очень хорошо. А вам что, не нравится?
Парень посмотрел на меня изумленно и пожал плечами. Он рассчтывал только на монолог.
- Так хорош мир, хороша и жизнь. Просто мы этого даже не видим, очень редко. Что-то завязывает нам глаза, можно так всю жизнь ничего не увидеть. Почему же мы не видим, а? И даже не чувствуем…
Старик посмотрел на меня, я не видела с расстояния его глаз, но знала, что он думает. Скольок он видел здесь таких, сколько еще увидит!.. Не я первая, не я последняя.
Небо так нестерпимо светилось, было так красиво, что даже странно, как я раньше этого не замечала. Осень в городе – тоже осень.
В комнате сидел Одан за столом и на широком кресле сидела Хелига. Она смотрела на меня. Наверное, они тоже меня слышали. Хелига дернула плечами и вышла.
Я села на ее место, поджала ноги и сжалась в комок.
- Эллада, - Одан позвал меня, но я не отозвалась. – Что с тобой происходит?
«Не знаю. А его это интересует - может, я для него не такое уж и ничтожество.
Жалко, что я совсем одна. Никого не интересует то, что я чувствую, о чем думаю. И семьи тоже нет. И родных. Куда они все делись? Почему их нет со мной рядом, когда они так мне нужны… Были ли они когда-нибудь, или их и не было вовсе?»
Одан подошел ко мне, сел рядом.
- С тобой что-то не так.
- Какая тебе разница? А вообще… Жалко, что у меня никого нет. Ни мамы, ни папы. Никого.
Я закрыла лицо руками, я вспомнила тот день на кладбище. Там была вся моя семья – Итэна. Я уже почти не помнила ее. Она была не совсем как я – другая. Я не могла узнать ее в зеркале.
- Понимаешь, никто не вспомнит обо мне. У тебя хотя бы есть Хелига.
Слезы покатились, я не могла их сдержать и было стыдно – плакать перед Оданом. Лучше бы он ушел, не видел меня такую.
- Успокойся.
Я вытерла слезы, посмотрела на светящуюся светом штору и стало легче. Одан погладил меня по голове, это было так странно – он не был склонен к таким проявлениям.
- Что с тобой происходит?
- Крыша едет неспеша, тихо шифером шурша.
- Твои шутки неуместны.
Одан опять сел за свои бумажки, он зажег зампу, потому что становилось уже темновато.
- Зачем тебе все это? Неужели тебе так нужны все эти бумажки?
- Это моя работа. А ты рассуждаешь как ребенок. Будто бы не понимаешь, что в жизни приходится заниматься не только тем, что тебе нравится.
- Я все понимаю.

Я сидела у госпожи Кин в комнате листала одну-единственную в доме книгу, - она была о каком-то сумашедшем, желавшем захватить мир. Ина привела к себе в гости подружку – Лислу, кадется, ее звали именно так. Они теперь сидели у Ины в комнате и листали какой-то модный журнал.
- Элла, ты больше не заходила к госпоже Шафс?
- Нет, госпожа Кин. Вы знали о том, что она ходит на некие собрания?
Инина мама очень удивилась, услышав об этом. Он присела напротив меня и попросила подробно рассказать об этом сборище. Я рассказала, а она, ничего не объясняя, встала и пошла прочь, что-то шепча себе под нос.
Иногда посслушивать полезно. Из простого любопытства я остановилась под дверью Ининой комнаты.
- … давай его пригласим. Ну один всего парень, ну что такого! – ныла Лисла.
- Ну щас, - вскипела Ина. – Девичник так девичник. Никаких парней.
- Ну, хочешь, пригласим Яна?
- Ну щас! Вообще, моя мама его ненавидит. Она даже фартук порвала, когда о нем услышала, прикинь?
Было совсем неинтересно, я взяла в своей комнате закладку и пихнула в книгу.
В дверь постучали: я инстинкитивно напряглась. Обычно дверь открывала госпожа Кин, но ее сейчас не было, я подошла к двери и отперла замок. Худой мальчки стоял за дверью, у него была сероватая кожа и посиневшие босые ноги. Он был Слугой. Это было так заметно по пустым глазам и плохой одежде, по детскому лицу несчастного, что было странно, что его еще не выручили.
Он держал в руках стопку газет, взял одну и протянул мне.
- Вот. Спасибо, - сказал мальчик дрожащим голоском.
- Да, спасибо, - рассеянно ответила я. – Хочешь, зайди, поешь чего-нибудь.
Он покачал головой, ему нельзя было. Я еще раз его поблагодарила, кинула газету на стол и задумалась. Надо было что-то сделать для него. Я шарахнулась к себе и достала из чемодана свои шерстяные носки, привезенные еще из Байина. Схватила их и помчалась на улицу догонять этого мальчика. Он ушел уже довольно далеко.
- Мальчик, - окликнула я его. – Вот, держи.
Он не понял моего жеста, я сунула пару носков между газет, кивнула ему и пошла дальше. Как легко жалеть, когда есть, что ему дать. А когда почти что и нечего?
Я вернулась домой, взяла газету со стола. Раскрыла и остановилась на странном портрете – запоминалиь одни глаза, очень знакомые. Я прочитала заголовок и стала сразу читать дальше.
Эта статья была об Одане. О найденном наследнике трона. Написана она была осторожно, с полным незнанием, как большой читатель ко всему этому отнесется. Но с ходу давила на жалость – шло трагичное переложение злоключений «бедного мальчика». Портрет был, сразу видно, рисован с чьих-то слов, потому что похожи были тольок черные волосы, а глаза было невозможно не узнать. Портрет был больше похож на Гродла, чем на Одана, но это было не очень важно.
Автор писал, что еще неизвестно, заявит ли новоявленный наследник свои права на трон. (Опять же осторожность автора.)
Скорее всего, со статьей помогла Хелига. Она разбиралась со всей этой шушерой, Одан их всех не знал и знать не хотел. Я вышла на улицу и пошла в их дом.
Хелига стояла на кухне и готовила что-то сдобно и съедобное, я заглянула, поздоровалась и пошла искать Одана. Его дома не оказалось, Хелига тоже не знала, где он. Мы посидели на кухне и обсудили эту статью.
- Это вы устроили, да?
- Ну да, вобщем, - согласилась Хелига. – Мне хотелось ему помочь.
- Он всерьез собирается заявить свои права?
- Конечно всерьез, - Хелига нахмурилаась. Я так и не поняла, как она к этому всему относится.

Джонни.
1.
Лиза ждала в дымном вокзальном кафе. На донышке кофейной чашечки остался горький осадок, в который Лиза уныло вглядывалась.
На платформе поток сошедших с поезда постепенно рассосалсяю Один молодой человек шел по краешку платформы и помахивал чемоданчиком. Среди вошедших в моду серых костюмов его черная форма военного флота сильно выделялась.
Лиза заметила Джона и пошла ему навстречу. Он то выскакивал из-за полога раскрытых зонтов, то снова прятался.
- Здравствуй, Лиззи, - Джон неторопясь сошел с платформы. Он галантно приложился к руке девушки – служба не отняла у него его былых манер.
- Между прочим, я тебя сразу узнала. – Лиза переступила через чей-то неудобно оставленный чемодан. – Ты опоздал. Все с твоего поезда уже давным-давно прошли, - чуть обиженно сказала Лиза.
- Лиззи, не обижайся.
- Я тебя очень долго ждала, - Лиза махнула рукой на опустелые чашки из-под кофе.
В кафе, в душном паровозном дыму и пару с кухни, сидело множество народа. Вот старик с тростью – глаз привлекает огромный набалдашник с изображением допотопной страшной рожи. Вот женщина с мальчиком, сосредоточенно раскапывающим соль в солоничке, и девочкой с длинными тоненькими косичками. Их мать сидит и считает сдачу после счета; когда денег нет, приходится считать и мелочь.
- Джон, тебе очень идет форма, - смущенно поизнесла Лиза.

По улице, под дождем, шагали смелые люди, не боящиеся простуды и сырости. Они не прятались от дождя под зонтами, я бежали по тротуарам, задыхаясь от восторга и накатывающей радости. Джон распрощался с Лизой и вновь поцеловал ей ручку.
- Сегодня мы идем в театр, - сказала Лиза, с удовольствием вглядываясь в Джона.
«Какой он все-таки замечательный! Пускай даже иногда смеется надо мной!..»
- Да? – подивился Джон. – Во сколько?
- В шесть, - с готовностью ответила Лиза. – Как обычно, я буду ждать тебя около афишной тумбы.
- У тебя обостренная пунктуальность, Лиза, - бросил на прощаие Джон.
- Да-да, конечно! – заулыбалась Лиза.

В дом своей тетушки Джон вошел вечером, будто бы так же, как и два года назад. Сестра покойной матери, тетушка Алиса, приняла его прохладно, в своей обычной мнере: то ли время перестало для нее многое значить, то ли она не хотела демонстрировать своих чувств.
- Разумеется, ты попал под дождь? Я-то надеялась, что хоть в армии тебя приучат иметь при себе складной зонт.
- Тетушка, там у нас были проблемы покрупнее!
- О да, ну разумеется… Между прочим, у меня совсем не хватает сил перестирывать твои рубашки!..
- Чего ты, тетя, кстати, никогда не делала и делать не будешь, - фыркнул Джон.
После ужина Джон вновь бросился переодеваться.
- Опять куда-то собирается? Неужто на встречу со своей… приятельницей? – подозрительно прошаркала из гостиной тетушка.
- О, - поморщился Джон, - думаю, Лиза будет в восторге от твоего определения ее роли. Она может обидеться, если ты выскажешь ей такое в лицо. Она считает себя моей невестой… и я не собираюсь ее разубеждать.
- А ты циник, оказывается, - возмутилась тетушка. – Такое говорить!.. Эх, пожалуй, отцовский ремень лет одиннадцать назад тебе бы не помешал, но твоя покойная матушка была против телесных наказаний… А отец так и не сподобился приложить руку к созданию настоящего человека из своего сына.
- Значит, я – не настоящий? – Джон обернулся, оставив в покое кривоватый галстук.
- Да ладно тебе. Беги, беги на свое свидание, - пробормотала тетушка.
Тетя Алиса опустила голову, чтобы не видеть своего племянника: ей в очередной раз показалось, что он может быть по настоящему уродлив, когда обычная легкая улыбка сбегает с его лица.
В новой шляпке и на тонких каблучках стоит девушка; она переминается с ноги на ногу, она ждет кого-то. Лиза не уставала от бесконечных минут ожидания. Она пришла раньше, а Джон с букетом мелких цветных цветочков пришел минута-в-минуту.
По холлу сияющего огнями театра Джон и Лиза прошли так, словно были здесь примами. Лиза старалась незаметно поглядывать на Джона, и время от времени ее охватывала гордость за то, что она идет рядом с ним – таким, таким!.. Таким, как никто другой.
Через минуту они уже сидели во втором ряду партера. Перед ним нервно ерзал в мягком кресле плешивый старичок, - из тех, что посещают старые пьесы, виданные дестяки раз, из тех, что знают свои излюбленные постановки до мелочей.
Лиза достала билеты на премьеру благодаря своей подружке Энн. В тот миг ей было все равно, что обычно мужчина должен приглашать даму в театр, потому что она была готова сделать все, что угодно, чтобы доставить Джону удовольствие. К тому же «Красные огни» обещали захватывающее представление, - Джону просто не могло не понравиться!..
В антракт Джон заказал себе воды и фруктовый коктейль – Лизе.
Какие страсти кипели на сцене! Судя по не самому связному сюжету, но больше – по декорациям и антуражу, это была история сложных взаимоотношений древних южных племен. Ноги зриетелей дрожали, руки лихорадочно сжимали ручки кресел. А разумы замирали в ожидании трагической развязки. За три минуты до конца сеанса карты были раскрыты; зал застыл в шоке. Пока психика зрителей была подавлена оркестром, актеры успели доиграть последнюю сцену – погребение вождя со своими лучшими, лучшими из лучших, воинами.
Лиза тихонько потеребила плечо Джона. Он, пытаясь не отрывать взгляда от сцены, повернулся к ней.
- Джон, сколько времени?
- Без пяти, - лаконично ответил Джон.
«Он злится? Неужели на меня? – испугалась Лиза. – Как же он все-таки изменился… Но он все равно…хороший.»
После спектакля выяснилось, что Лизе срочно нужно в дамскую комнату поправить гардероб. Джон оговорился, что будет ждать ее у входа; однако, подумав, все же решил пойти пока в буфет.
Там, неожиданно, собралось чисто мужское общество; поминутно прикладываясь к чашкам и бокалам, господа обсуждали только что увиденное.
- Ну, господа, что скажете по поводу данной постановки? – спросил у аудитории человек в сером костюме, стоящий возле барной стойки.
- Бред, просто бред. Нет, это все очень любопытно, - поправился господин в очках, - но согласитесь – сюжет жалостно хромает.
- Ну не скажите, - импульсивно возник плешивый старичок; Джон вспомнил, что он сидел на месте перед Лизой. – Какие краски, какая экспрессия! Очень ярко и подвижно.
- Ну, может быть, - уклончиво согласился один из посетителей и отпил из бокала. Все остальные последовали его примеру и на минуту воцарилась тишина.
- А финальная сцена какова? – восхитился пожилой усатый господин. – Очень, очень интересно… Святость крови, святость смерти…
- Мне кажется, - подал Джон голос, - что в «Красных огнях» тема смерти обыгрывается даже, можно сказать, исторически. Разве древние не веровали в загробную жизнь? В смертные поля, где должны была состояться встреча с теми, с кем ты был при жизни?.. Смерть здесь – это награда за мужество при жизни. Это избавление, освобождение…
- Господа, ну что мы, в самом деле? – улыбнулся господин у барной стойки. – Все о смерти и о смерти… Давайте получать удовольствие от жизни!
Джон заказал себе кофе с лимоном; теперь, потому как его перебили, он полностью пгрузился во вкусовые ощущения. Об этом вкусе, об этом запахе он иногда мечтал. На службе им не давали пить кофе. Так что Джон успел забыть этот чарующий запах.
- И все же, - вдруг заметил кто-то, - лучшего финала и нельзя было придумать.

По холлу метались растерянные женщины. Они не были в курсе, куда вдруг подевались их мужья. Лиза тоже не обнаружила Джона на оговоренном месте – и интуитивно пошла в буфет. Джон не заметил ее – он сидел с закрытыми глазами над чашкой кофе. Он улыбался. А у него хорошая улыбка. Лиза не смогла его потревожить.

В ночную тьму, с фонарями и мокрым асфальтом, повалили зрители из-под светящегося купола театра. Начинался дождь, и усталые люди, отчаянно позевывающие, морщились от холодных капель. Раскрывались одинокие зонтики; те, у кого их не находилось, бежали и пытались прикрыть голову руками, газетами, плащами.
Но те, кого не пугал дождь, шли спокойно, и наслаждались теплом вечера. Джон взял свою даму под руку, и они, шагая с широких ступеней, удалялись в ночь.
- Молодой человек!.. Постойте, - внезапно раздался оклик.
За ними бежал, подскакивая, немолодой мужчина. Джон узнал его – он тоже сидел в театральном буфете.
- Постойте!..
- Да-да, я вас слушаю, - кивнул Джон.
Мужчина приветственно снял шляпу; но поморщился, и принялся протирать голову с проплешинами платком.
- Я вас заметил еще там, в баре, и понял, что вы-то мне и нужны!
Лиза тактично отошла, так, чтобы не разбирать слов разговора. Джон все равно расскажет все сам. Это еще минуты его голоса.
- Чем я могу быть вам полезен?
- Вы служили? Море, суша? – пытливо спросил господин.
- Море. Разве это имеет какое-то значение?
- Да, действительно, лишь немного…Я, кажется, отвелкся. Так вот, я ищу себе помошника… Мои дела вынуждают меня на дальние путешествия, что при моем возрасте и нагрузке … дел совершенно невозможно… Так вот, - вы произвели на меня впечатление, молодой человек. Ах да, забыл представиться – меня зовут Николас Джордан.
- Коллинз, Джон Коллинз, - ответствовал Джон. – К вашим услугам, мистер Джордан.
- Вы согласны? – обрадовался Джордан.
- Мне нужно подумать.
- Ну что ж… - нахмурился Джордан. – Мой параход отплывает послезавтра. Я очень надеюсь, что вы не подведете меня. Я очень на вас рассчитываю.

Решение проблемы пришло само собой, когда Джон даже не успел еще о ней толком задуматься.
- Ну что? - приставала Лиза – любопытство не давало ей покоя. – Что он тебе сказал?
- Знаешь, Лиззи, мне кажется, что мне очень повезло, - произнес Джон, запуская руку в кармна. Там лежала картоночка – визитка Джордана.
Под дождем Лиза промокла, но почти что не замечала этого. Когда они подошли к дому Лизы, Джон уже принял решение.
- Спокойной ночи, Лиззи, - и на прощание Джон поцеловал девушке ручку. Лиза робко улыбнулась в ответ, и позвонила в дверь своего дома.
- Спокойной ночи, Джон.
«Мой Джонни, спокойной ночи!»

- Слугой… Лакеем, - неодобрительно ворчала тетушка Алиса, наблюдая за тем, как Джон пакует вещи. – Твой отец такого бы не понял.
На минуту Джон оставил в покое пару свежих рубашек – и оглянулся на тетушку. Он улыбался, он смеялся, и эта улыбка сидела на его илце почти что как маска.
- Не ворчи, пожалуйста. Это неплохое место…
- Сколько же тебе будут платить? – сурово продолжила тетушка. – Нет, мистер Коллинз, я решительно против! Делай со мной, что хочешь, но чтобы ты – и слуга!..
- Тетушка, перестань, - ласково сказал Джон. – Мне пообещали столько, что на каждый церковный и светсткий праздник я смогу присылать тебе половину моей былой стипендии.
Джон снова усмехнулся и продолжил сборы.
Джордан должен был ожидать своего нового секретаря в порту. Утром Лиза примчалась на проводы, - у нее была косовато одета шляпка, и русые волосы выбились из прически. Она очень боялась опоздать и не увидеть Джона.
Пока Джон ждал такси, Лиза осторожно трогала его за рукав и заглядывала его в илцо. Неожиданно она оказалась очень маленькой и хрупкой - так, что Джону стало жалко эту маленькую девушку. Лиза смахнула с его плеча пылинку, погладила его, - и из-за поворота вынырнуло такси. Джон распрощался с дамами и сел в автомобиль. А на тротуаре осталась стоять маленькая седая старушка и еще меньшая девушка в синем.
2.
В душном порту Джордан также прощался со своей семьей – она состояла только из его жены, маленькой пухлой миссис Джордан. Джон удивился тому, как точно и похоже она прикасалась к плащу своего мужа и осторожно разглаживала скалдочки на груди, застегивала пуговки и всматривалась в глаза.
Наконец, пассажиров погрузили на борт, и параход отчалил. Джорндан долго стоял на палубе и на прощание помахивал миссис Джордан платком.
У Джона не могло быть морской болезни, но тем не менне его стало мутить. От духоты ли, от запаха краски… Джон провел в таком состояни около суток, позабыв о том, что он на работе. Перед ним постоянно мелькали две оставленных фигуры – тетушка и Лиза. От того в Джоне просыпалось чувство вины, и в пиковый момент ему в голову пришла мысль потребовать, чтобы его ссадили в первом же порту.
Наконец, Джон пришел в себя. Осторожно он вышел из каюты, чтобы не потревожить мертвецки спящего и нестерпимо храпящего соседа. Он собирался заявиться кь Джордану и спросить о том, чем он может ему помочь.
Джордан обедал. Задумчиво пережевывая непрожаренное мясо, он настолько удалился от реальности, что не сразу заметил, как Джон вошел. Но, наконец углядев юношу, он сунул ему в руки пачку каких-то конвертов и выставил его за дверь. Он сболтнул только, что не смог дома со всем разобраться.
Джон присел на шезлонг и перелистал конверты. Часто попадался один и тот же адрес, но почерк каждый раз был новым.
«Дорогой Джордан!
У нас все неплохо, но деньги заканчиваются. Да и прожить здесь при наших документах совершенно без проблем, ты, наверное, догадываешься – не так-то просто. Ждем твоего наискорейшего выздоровления, а еще сильнее ждем тебя к себе в гости.
Таня почти что поправилась, и уже даже не кашялет.
Скоро все закончится, и мы поедем домой.
Твои Николсоны
- Роджер, Питер и Таня.»
Содержание письма не напоминало деловое. Джон смутился. – возможно, по ошибке, он прочитал личное письмо нанимателя, которое тот не успел прочесть на берегу.
Адрес на другом конверте был написан мелким кривоватым почерком.
«Привет, мистре Джордан!
Пишет вам заблудшая, замученная душа, в надежде на совет и, скорее всего, помошь.
Вы очень известны в своей среде; то, что мне расказали, вселило в меня надежду.
Я слишком устал, чтобы делать что-либо самому. Скорее всего, у меня даже не хватит душевных сил, чтобы изменить все к лучшему…или же оборвать все бесповоротно.
Как видите, я лишен способности писать связные письма.
Жду вашего ответа по адресу: Гольстен, 56а, владение №7.
С бессильной надеждой
Александр Ойлинг.»
Скорее всего, он надо мной издевается, - решил Джон. Он просто подыскал повод, чтобы выставить меня вон.

За дни плавания и полной апатии со стороны Джордана, Джон немножко одичал. Он не мог смотреть на людей, так же маявщихся от скуки, не мог смотреть на мертвый серовато-графитовый океан. У него не было сил ходить каждый день по палубе из стороны в сторону и начинать непроизвольные беседы.

Начиналась ночь. Стемнело, по борту зажглись фонарики. Джон не мог спать, - его сосед храпел в каюте треть суток, чем выводил Джона из себя. На воздухе было холодно, и Джон пошел в зал, где по вечерам давали танцы и играл оркестр.
Танцевали пары, горел осторожный свет. Джон прокрался к бару и заказал огромный стакан лимонной воды. У него могло не хватить денег на что-то более значительное. Он сел в уголочке барной стойки и прикрыл глаза, прислушиваясь к музыке. Она не могла заглушить неуловимого скрипа палубы и снастей. И море шумело… По залу кружили бледные световые пятна, красноватые, синие, белые…
- Разрешите пристать с разговором, - грубо рявкнула у Джона над ухом.
- Позволите приземлиться рядом с вами?
Некий человек с грохотом поставил бутылку виски, а рядом с ней – бокал. Там на дне еще были остатки прозрачной водки, но это не помешало человеку плеснуть туда и виски.
- Вот смотрю я по сторонам – тьфу! – высказался он.
Джон отпил воды и поглядел на своего соседа. Тот выпил уже предостаточно – у него раскраснелось лицо и помутнели глаза.
- Кругом одна гадость! Вот пришел я сюда – и что? Смотреть только на эти гнусные рожи, - плюнул человек и опрокинул стакан. – Вот этот вот суррогат пить… А, отрава!..
- Вот скажи-ка мне, парень – какого черта я, Александр Дэниел Флемминг тут делаю? – И Флемминг стукнул по столу. – Хоть застрелись, честное слово! Иногда так думаешь – зачем все это? Даже вот это вот, это, - показал он на выпивку, - не помогает. Понимаешь?
- Да-да, конечно, - закивал Джон. Тон мужчины начинал его забавлять; ему было интересно слушать дальше. – Продолжайте, пожалуйста.
- Нет, серьезно бы – вон, море рядом, топись – не хочу! Так ведь жалко! Хоть бы катаклизм какой случился… Или там, нападение… Устал я.
Александр Д. Флемминг зажмурился и замолчал. В его голове закружились мысли, приведшие его в слезное состояние сознания. Сейчас ему больше всего требовалось чьего-нибудь участия, он положил руку на плечо Джона – и приготовился что-то сказать, но…
На Джона пахнуло запахом виски. Скорее всего, минут через пятнадцать он бы и зам опьянел, если бы не стряхнул с отвращением руку Флемминга. Таких людей, как он, Джон не ценил. За слабость, за нытье и пьянство. Из душного зала Джон выбрался на палубу, прямо в звездную ночь.
У Джона внутри все дрожало. Тоскливые ночные воды, безлунное небо и шум музыки – все это мешало мыслям, некоей ускользающей идее… Надо будет написать Лизе и тетушке, - подумал Джон. – Иначе я свихнусь в этой сплошной пустоте.

3.
Через много дней путешествия парохов вошел в бухту. За все время Джордан ни разу не потревожил Джона – они даже не разговаривали, что Джона ни капли не трогало. Но как же все-таки соврали все эти умники, которые мнят, что в путешествии легче всего заводить знакомства!.. Эти смешливые барышни и их величавые мамаши, выпивохи и филосовствующие – не стали Джону, да и его хозяину, ближе, хоть и жили они под одни кровом и ходили одними тропинками.
Весь последний день Джордан мучался морской болезнью. Внезапно она накатила, так что Джону пришлось сносить с трапа также и вещи нанимателя. Обрадовашись, в одиночку путешествующие дамы нагрузили его багажом. На что юноша ответил вежливостью сквозь зубы, и только успел подхватить свой чемодначик.
Здесь, в душной жаре чужой страны, Джон мечтал лишь скорее добратьться до жилья.
Вокруг царствал лишь запах пота и навоза. Все краски гасли по стравнению с штормящим сознание ароматом – пота, цветов и навоза.
Наконец, полубегом, Джордан и Джон достигли их жилища. Бунгало с соломенной крышей, оно скрипело и немного покачивалась на деревянных столбиках. Мистер Джордан, бледный, сказал Джону не беспокоить его, и ввалился в дверь своей спальни.
В единственной лишней комнате копошились местные. Джон холодно приказал им выметаться и лег на скрипучую кровать. Со дня на день она должны бал развалиться – под грузом Джонова тела доски просели почти что до пола.
От дня до вечера день прошел незаметно. Джон пил и пил воду, бутыль за бутылью – жажда его мучила постоянно. Когда стемнело, к нему в комнату робко зашла смуглая служанка – господин Джордан просит его к себе в кабинет. Даже в этом крошечном доме Джордан умудрился обзавестись приходящей горничной, как потом узнал Джон.
- Коллинз, у меня есть к вам дело… Думаю, сейчас самое время, - сказал Джордан себе под нос, - говорить что-то раньше было бы бессмысленным… Недалеко отсюда есть одно приятное заведение – вы его сразу увидите, в конце концов, спросите у кого-нибудь дорогу… вам подскажут. Там вы встретитесь с одним полезным человеком… Он все вам объяснит сам. Вы его узнаете, - среди местных он должен выделяться.
Джордан говорил быстро. То и дело он прикладывал пальцы к виску, и наконец, закончив, замахал на Джона руками.
- Выйдете около восьми часов. А теперь, прошу вас, оставьте меня в покое, Джон.
- Выпейте чего-нибудь, - посоветовал Джон и ушел.

В не самое позднее время стемнело. Под густым, бархатным небом заблистали веселые ночные дома – и в один такой вошел Джон. Там, в клубах пара от очага, где жарилось мясо, от запахов алкоголя, в круговерти тел вокруг, Джон заметил за крайним столом человека в приличной одежде.
- Добрый вечер, - произнесл Джон и сел напротив.
- Привет-привет. Я – Риндман, - сказал он, поглядев из-под шляпы. – Не желаете представиться?
- Джон Коллинз.
- Можете звать меня Джордж. Я же хочу звать вас просто Джоном, - заявил он, и шепнул хозяину лавочки, чтобы тот принес ему местного вина.
- Будешь пить? – спросил Риндман, ставя перед Джоном стакан.
Но Джон сразу отказался – в незнакомомй стране, в не самом приятном месте. Опьянев, он переставал отвечать за себя.
- Так отказываешься? – посуровел Риндман. – Ну, - дело хозяйское. Нам нужно идти, так что ты подождешь меня… Пока я не закончу.
Полураздетые девушки играли на бубнах. В этой музыке без ритма и мелодии Джон сидел, опустив голову и закрыв глаза. Риндман напротив пил, почти не глядя на Джона.
- Так, - вдруг быстро сказал Риндман, - ты выходишь и ждешь меня в дести метрах отсюда. Я догоняю тебя, мы идем, куда надо.
- Джордан говорил, что вы должны сообщить мне нечто важное. Когда? – резко спросил Джон.
- Скоро. Выходите, - приказал Риндман и устало выдохнул. – Да идите же. в конце концов У меня совершенно нет настроения с вами объясняться.
Джон уже жалел, что пришел. Он так никогда и не поймет, чего ради пришел сюда, не поймет, чего ради его взял на работу Джордан. Он собирается платить ему деньги за то, что он будет жить рядом с ним, в одном доме, и бегать ночами на странные встречи. Так все выглядело.
Но упрямство взяло свое. Оглушенный, разозлившийся, Джон вывел на лицо улыбку. На него наскакивали с подносом, на него проливали жгучий котейль с прецем, шипели сквозь зубы на незнакомом языке – а он улыбался и шел прочь. У него не сводило мешц лица, потому что это – всего лишь маска, которая бережет Джона Коллинза.
Вышли звезды. Сколько времени он просидел в этой дыре? Сколько минут он удерживал локти над столом, чтобы не испортить ткань в слое остатков пищи и выпивки? Сколько пил вино Риндман короткими глотками, посверкивая глазами поверх головы Джона?
- Эй, стой, - услышал Джон. Оказывается, он ушел дальше, чем следовало. Риндман не сказал ничего, - он шел чуть впереди Джона. Ему некуда было деваться.
- Куда мы идем? – спросил Джон. Ничего не понимая, в носвещенной темноте, каждый шаг был труден от неизвестности.
Риндман не сказал ничего.
Так они шли, и через некоторое время откуда-то появилась нвая фигура – он, этот мужчина, шел справа. Теперь их трое.
Риндман остановился, и Джон налетел на него с зади. Даже от спины Джеймса несло вином. Много же он проводит в этом заведении.
- Стой здесь, - сказал третий, и они с Риндманом пошли к дому. – Мы скоро.
Прошуршала трава. Там, вдалеке, горело маленькое окошко. Минуты Джон присматривался к этому свету, и решился подойти ближе. И он увидел…
Вот сидит старик. Перед ним толстая свечка, чашка, - он один и ему скучно, ему не с кем даже поговорить. Редкие волоски кружатся в свете пламени, поблескивают мелкие мотыльки над свечкой.
Старик этот – четкий черный силуэт на свету. Джон смотрел на него, и не мог отвести глаз.
Так сидит он, пока возле не появиляется черная тень. Мужчина с четким прямым носом садится напротив – он говорят… Рука мужчины быстро пролетает над чашкой, и они продолжают говорить. У второго мужчины крепкие руки – это видно по тени. Руки же старика сухие, тощие.
Но что это? Локти старика опираются на стол, а голова пивисает, словно он вдруг устал ее держать. Такой вот театр теней…
Свет погас, и Джон моргнул от неожиданности. Он не заметил, что вышла луна, и теперь все вокруг казалось серебристым.
Джон очнулся не сразу. Нервно он огляделся, но никого не увидел. Шевелилась листва, шершала трава от холодного ветра – и ничего больше.
- Идем отсюда, - сказал Риндман, зайдя Джону сзади.
Молча они втроем пошли прочь. Видя тольок спину Риндмана, Джон не думал, тольок смутно чувствовал подкорку происходящего.
- Вы убили его? – спросил он.
Риндман передернул плечами, но не сказал ничего.
- Идем, идем, - сказал третий.

В темноте они спустились в сырой погреб. Они вошли с улицы; дом же не горел ни единым огнем. Джон не помнил дороги – он не мог даже уйти. Риндман не опасен – но кто он такой? Он тперь сидел за столом, спрятав лицо в руки.
Не закрывая глаз, не давая возможности заснуть, Джон просидел до рассвета.
- Эй, Джон, - тихо позвал Риндман. – ты не спишь?
- Джеймс, - раздался чей-то ровный голос. Джон повернул голову, и вдруг увидел, что в самом темном углу стоит диван. Раньше на нем что-то лежало – Джон не видел, что. Теперь там сидел человек.
- Джон, - Риндман поднялся со стула, - вон тото мешок костей, которого ты уже видел – это Карл. Эй, Карл, ты спишь?
Карл что-то промычал в ответ. Он лежал на раскладушке у стены.
- А вот тот, что в тени – это ОНил. Опасный человек. Разрешаю тебе его бояться.
- Джеймс, прекрати это убогий цирк, - процедил ОНил. – Рад представиться – Фредерик ОНил.
- Джон.
В полутьме подвала, с потолочными окошками и решетками из тростника, Джон разглядел ОНила.
- Кто-нибудь объяснит мне, что происходит? – спросил Джон. Риндман копался в ящиках – и нашел наконец-то бутыку. – Ну? Зачем я вам нужен?
- Сэм ушел, - сказал Риндман, довольно улыбаясь после первых глотков.
- У него начинался открытый туберкулез. И самому тяжело, и нас мог подставить, - Карл поднялся с койки.
- Риндман, прекрати. С утра, а? – вздохнул Карл. Он подошел к Риндману и попытался вырвать у него бутылку. – Ты что, не понимаешь, что твое пьянство может доставить нам кучу неприятностей. Фред, скажите ему!
Более щуплый Риндман вывернулся и выскочил на улице. Карл выскочил за ним.
- Ну. Что вы молчите?
- Что ты хочешь услышать? – осведомился ОНил.
На секунду повисла тяжелая тишина. Но тут снова вниз с громом ввалился Риндман. Под глазом у него набухала краснота, но бутылку он прижимал к груди.
- Ну, Риндман, - закричал Джон, - давай, объясни мне, почему ты вчера отравил этого старика? Или это был не ты? Кто тогда?
У Джона перед глазами плавали розовые кровяные пятна. Это все напоминало странный сон, - Джон ослабел и опустился на стул, сложив руки на груди.
- Ну, ты, - посмутнел Риндман. – Не кричи тут… Прошу тебя…

- Да пойми же ты, что он все равно мучался! – закричал Риндман, отчаянно покусывая губу. – Его дочь не могла больше смотреть на это, она пришла к Джордану… Фред, поговори с ним…
Джеймс выбрался наверх, поскорее убегая от Джона и вопросов.
- Ищут себе оправдания, - улыбнулся Фредерик. – Стесняются…
- Зачем? Зачем?
- Действительно – зачем? Это не мы решаем, - кто, - на выдохе сказал ОНил. – Оправдываются, показывают, как они праведны…
Они убийцы, - подумал Джон. – И не просто, а с философией…
- Сэм, что ушел от вас, - наконец, смог сказать Джон. – Думаете, он вас не выдаст?
- Нет, - уверенно ответил ОНил. – Не выдаст.
- Либо вы убили его, либо ему уже ни до чего…
- Нет. Он просто не захочет никому расказать. Пойми, он с нами с самого начала, - сказал ОНил и приблизил лицо. – Мы – это его дела. Они и дальше пойдут, хоть и уже без него… Как он может предать нас?
Глаза Фреда отливали белесым зеленым. Джон смотрел в эти глаза, и начинал понимать. Это не бред. Это не сумашествие.
- Если нас будет мало, мы станем беспомощны. Вы могли бы пригодиться нам, Джон.
Фредерик успокился и ушел на своем сесто на диване.
- Мне нужно подумать…
Да. Ему очень нужно было о стольком подумать…

Джордан сидел у себя. На кухне под навесом служанка готовила завтрак.
Джон зашел к Джордану, но не нашел, что сказать. Он полулежал на диване с полотенцем на лбу – он все еще недомогал.
Успокоившись, Джон задумался. Наверное, я чего-то не понимаю. Да. Я не знаю всего.
Джон застал компанию в том же положении. Риндман отсыпался; Карл стирал в деревянной шайке, а ОНил сидел на диване, сложив руки на груди.
- Добрый день, - Джон спрыгнул с лестницы.
- Здравствуйте, Джон.
- Я не могу понять. Я не могу… Зачем? Не ради же денег?
- Ха, - усмехнулся Карл. – Джордан платит нам только половину на четверых.
- Не смейте даже думать. что он наш хозяин, - оборвал Фред. – Он дает нам имя, он раскрывается. А на самом деле он нам не нужен.
- Зачем? – с трудом спросил Джон. Унего ломило ребра, - этот кошмарный сон затягивался, и Джон не видел выхода. – Зачем тогда?
Изнутри прорывало ужасающее чувство. Закрыть глаза, перестать дышать, перестать думать… Спрятаться от ужаса, который уже близко и подкрадывается с каждой секундой.
- Ну, так что вы решили?
Еще немного, и он сможет понять. Еще немного, и барьер, который удерживал Джона, сломается. И вот –он уже сломан.
- Что будет, если я соглашусь?

Больше у Джордана и группы не было никаких дел здесь. Через неделю они сели на пароход и отправились домой.
Джон остался вместе со всеми. Джордан запретил ему ехать с ним, чтобы не возбудить подозрений и не обнаружит связи с основной группой.
Все это время они провели в молчании. Джон не мог ни с кем говорить - он перестал улыбаться. Глядя в зеркало, ему виделось одно только чудовище, в которое так случайно он превратился. Когда они сошли на берег, он решил не предупреждать Лизу и тетку о своем возвращении. Он пытался написать им письмо, но не смог – руки начинали трястись и листки летели в корзину.

- По-моему, Джордан нарочно тянет с зарплатой, - сказал Риндман.
В его квартире на четвертом этаже группа собиралась чаще всего. Здесь было серо, почти как в подвале. Джон всякий раз садился на окно и смотрел, как внизу пробегают толы людей и ездят трамваи.
- Да точно, нарочно, - Риндман стукнул кулаком по столу. – Надо бы его навестить. Мне, например, нечем за квартиру заплатить.
ОНил вынырнул из серости. Его фигура расплывалась в легком мраке, и нужно было щуриться, чтобы разглядеть лицо.
- Джон, пойдешь ты, - сказал он. – Мы все уже был там. Ты – нет.
Со свойственной Фредерику авторитарностью он не поинтересовался ничьим мнением.

Дом Джордана с чистым фасадом производил прекрасное впечатление. Джон неуверненно позвонил в дверь, и стал от неожиданности заикаться, когда дверь ему открыла горничная.
- Мистер Джордан у себя. Он просил сказать, что занят, - произнесла горничная на одной ноте.
- Ну, возможно, я все же смогу пройти? – спросил Джон, улыбаясь. – У меня к нему очень важное дело, и думаю, он тольок будет рад меня принять.
Бесцветное существо в сером фартуке робко улыбнулось в ответ, и впустило Джона в дом.
Узкие коридорчики с безделушками на столиках, на полочках, застеленных кружевными салфетками, со стенами с красивыми обоями… Множество дверей, одна из которых вдруг распахнулась и из нее выплыла миссис Джордан. Она, в мелко детальной обстановке, с опрятной прической и небольшими глазками показалась Джону на своем месте – настолько грамонична она была в своем доме.
- Мне нужно к мистеру Джордану.
Она покосилась на Джона, и он – понял – она могла бы защищать покой своего мужа до последнего, если бы Джордан внезапно не вышел сам.
- Добрый день, мистер Джордан.
- Ах да, Джонни, конечно… - рассеянно качнул головой Джордан. – Проходите. Пожалуйста…
Растерянная жена Джордана и позевывающая горничная остались в коридоре.
- По какому вы ко мне делу, молодой человек? – осведомился Джордан. Он все еще выглядел больным; на его письменном столе Джон заметил бутылки с микстурами.
- Меня попросили поговорить с вами.
«У этого парня что-то на уме… - подумал Джордан. – Всё улыбался, улыбался. А теперь уже и нету его улыбки, и ни следа от нее не осталось.»
- Члены группы волнуются. Вы не оплатили их последнюю работу.
- Ах, Джон! – вскричал Джордан. – У меня такое количество проблем, - ты просто даже и представить этого не можешь. Вот и с деньгами с этими… Заплатил клиент меньше, чем следовало, и с переездами этими… На другом континенте ищем работу – дорогое удовольствие…
Джордан потер руки: они стали у него холодными.
Риндман говорил, что он может обманывать их, сколько хочет, пока они снова ему не понадобятся. Вот и теперь – он доволен, что Джон не станет с ним спорить.
- А вот с новой работой все очень плохо… - Джордан поджал губы. Иллюстрация бессилия. – Придется подождать.
Джордан уселся в свое кресло, а Джона усадил на стул. Минуту они посидели молча; Джон рассматривал безделушки на столе Джордана.
- На что вы смотрите, Джон? – улыбнулся Джордан. Он смотрел с дружеским участием, с заглядыванием глаза, и Джона подмывало отвернуться.
- Интересная вещь, - сказал Джон и указал на полуматовый каменный шарик, прижимающий бамажки.
- Подарок, - хихикнул Джордан. – Брат моей супруги, помнится…На нашу годовщину… Да, конечно…
Лиза, наверное, ждет его, как и раньше. Она уже привыкла ждать, наверное…
Вдруг в дверь пролез нос горничной, и она шепнула, что у дверей ждет еще один посетитель.
Джордан тяжело вздохнул, и попросил Джона пройти в смежную комнату.
Дверь осталась неприкрытой. Портьера, висящая на дверном портале, пахла пылью и женской косметикой. Джона окатило этим запахом с головой. И тольок появление клиента в кабинете Джордана отвлекло его.
Этот человек был не просто худ. У него на лице не осталось ничего, кроме выпирающих скул, челюстей и глаз на выкате. Снимая шляпу, он пригладил ерошашиеся волосы, и покривил губы.
- Здравствуйте, мистер Джордан. Прощу прощения, что побеспокоил вас… - напряженно забормотал он. – У меня к вам есть неотложное дело…
Джордан мгновенно преобразился. Широким жестом он пригласил гостя присесть, и он правда сел на краеше стула. Джордан милостиво улыбался, как улыбался, возможно, король, своим нерадивым смиренным подданным.
- Что вы, что вы… простите, как мне называть вас?
- Мое имя Клайд, мистер Джордан,- робко представился посетитель. – Так вот, у меня к вам дело…
И тут же он оборвал себя самомго, словно не смея приступить к основному делу.
Джон больше не видел его – но представил, как Клайд перебирает пальцами или мнет шляпу. Джону виделось это так ярко, словно он видел сквозь стену.
- Знаете, в вашем доме узкие коридоры… Я случайно толкнул вашу… горничную? Как вы думаете, она не будет на меня за это в обиде?
Джордану начинала действовать на нервы нерешительность Клайда, и он нетерплеиво заметил, что его прислуга не из хрупких.
- Да, наверное, - согласился Клайд. - В вашем доме очень узкие коридоры…
- Возможно, нам уже пора переходить к делу, - поторопился Джордан. – Или, может, вы хотите кофе?
Клайд шумно вдохнул, согласившись с Джорданом.
Джон подслушивал за дверью, и, пока Клайд говорил, Джон представлял себе его – его и его жизнь. Что должен он чувствовать сейчас и всегда. Как он должен жить, чтобы быть здесь и говорить сейчас это…
- Понимаете, несколько недель назад я оформил страхование моей жизни… Понимаете. я не слишком много зарабатываю… Сейчас, даже, совсем не… Вобщем, поймите меня… Я узнал о вас совершенно случайно. Ведь, знаете, от самоубийства моей семье не выплатят страховки… Так вот… Такое дело…
Клайд замялся. Джон присел на подлокотник дивана – он еще пока не слишком понимал, чего именно хочет Клайд. Может быть, он только догадывался, но страшился понять.
- Я вас понял, - тропливо произнес Джордан. – Какова будет плата?
В шелку двери Джон увидел, как Клайд передернулся.
- Треть страховки. Вот… вся сумма… - Он попросил у Джордана листок, чтобы написать цифру. – Этого достаточно?
Джордан фыркнул, и предложил Клайду еще немного подумать над ценой. Он посчитал ее слишком низкой.
- Простите, мистер Джордан? – перепугался Клайд. – Я не могу дать вам больше! Не могу дать больше!
- Хорошо, хорошо, - быстро согласился Джордан. – Где и когда?
- В следующие выходные… Где-то, где будет не очень много народа…
- Нет. В толпе все будет гораздо проще и не вызовет подозрений. Так будет для вас же лучше. Вы знаете…
Джордан задумался. Наступило молчание.
Знает ли миссис Джордна о делах своего мужа? Вспоминая ее внешность, чуть самодовольное лицо женщины, которая может беспокоиться только о домашних мелочах, можно решить, что нет. И по тому, что она так любит и заботится о Джордане…
Там, за стеной, оканчивалась человеческая жизнь, решалась судьба. Он умрет, - чего ради? Но если он сам того хочет? Если он спасает эти своих детей и дальнейших потомков?
- Да, скоро будет праздник на площади. – наконец вспомнил Джордан. – Там все и будет. Это будет подходящее место.
Джордан обрадованно хихикнул; Клайд от неожиданности подскочил на стуле, поднялся и сделал два коротких шажка по комнате.
- Как вас узнают?
- Н-не знаю… - пролепетал Клайд.
- Держите в руках белый бумажный пакет, - И в голосе Джордана вновь прозвучала радость открытия.
- До свидания, мистер Джордан, - сказал Клайд, пожимая себе руки.
- Да-да, прощайте, Клайд.

Когда человек вышел, Джон возвратился в кабинет хозяина. Джордна откинулся в кресле и довольно вздыхал.
- Вы слышали, Джон? Одни проблемы со всякими…
- До свидания.

На улице Джон успел догнать Клайда. Он шел медленно, шарахался от машин и прохожих, и чуть не попал под трамвай. Там Джон и подхватил его под руку, для того чтобы он не упал.
Он звона и гула рельсов Клайд окончательно спал на лицо. Он испугался - пострадать преждевременно.
- Простите. может быть, вам нужна помощь? – спросил Джон.
Клайд поглядел на него, и, должно быть, почувствовал что-то. Его нервно подергивающееся лицо, закушенные губы и дрожащий висок, - это был страх.
- Не рано ли? Так сразу… - Он был почти что убит. – Простите, пожалуйста…
Клайд вывернулся и побежал по улице.

- Так он торговался с ним? – Карл сжал зубы и нахмурился.
- Да сволочь Джордан, - махнул рукой Риндман. – Нет, а интересно будет на эту вдовушку посмотреть? Которая денежки за смерть мужа получит… Гадины же эти «женщины»…
ОНил сидел за столом. Он единственный из всех мог по-настоящему создавать планы. Теперь он также рассматривал нарисованный по памяти план площади. Он думал, и ему не мешали разговоры в группе.
- Так вы говорите, там будет праздник…

До вечера было еще далеко, но по площади уже бродили люди. Но, конструкцией площадки, их разбило на две части огороженной ковровой дорожкой, и неудачно распределенные подолгу переговаривались друг с другом, опирались на бортики и мяли искуственные цветы.
Двое мужчин в одинаовых серых костюмах ходили по обе стороны с какими-то мешками и стопками в руках – они недовольно косились на отдыхающих, которые им, видимо, мешали, вздыхали, перехватывали свою ношу удобнее и шли дальше.
При свете дня все казалось настолько фальшивым!.. А ведь когда стемнеет, сотни фонарей обещают красоту, сказку, и впечатление чуда, от нереального света во тьме.
Музыканты заиграли на сцене. Они улыбались людям, и улыбались естественно, как ни странно – никто не вспомнил о том, как отвратительно может выглядеть сейчас их странная радость. Музыка разогнала кровь и подняла настроение, - народу стало еще больше.
Один человек с белым пакетом в охапке, - он подошел к самой сцене, где, ссутулившись и сжав руки, он стоял, его толкали плечами и локтями… Он почти что не слышали музыки, и такие близкие, такие мощные ноты не доходил до него. Его глаза то и дело поднимались на уровень крыш и бледных туч, - никто не обращал на него внимания. А если кто-то проходил миом и таращился на его мешок, он опускал лицо, чтобы никто не смог взглянуть в него.
Джон увидел его на своей стороне. По его спине бежали мурашки, а в голове теснились мысли. Он так и не поговорил с ним, а ведь он мог бы ему сказать – зачем?.. Теперь уже он не мог подойти к нему. Джона успели заметить, запомнить… Он так никогда и не узнает, что чувствовал этот человек, когда Джордан не удовлетворился предложенной ценой. Что он видел, кого, как жил? С чем он умрет?
В воздухе появилось что-то новое – возможно, ветер донес запах речной воды. Становилось холодно – иногда Джону приходилось сжимать зубы, чтобы они не стучали.

Карл не видел Джона, да и не смотрел почти. Он смотрел только на свои руки – чтобы они не дрожали, чтобы ничего не чувствовать. Нет, ему не страшно, совсем не страшно – но он должен сделать все хорошо.
Постепенно темнело, но фонарей еще не зажигали. Музыканты устали – дайте отдых музыкантам! Они тоже хотят вяло переминаться с ноги на ногу и вытягивать шею над головами толпы, выискивать глазами что-то. Им тоже надо отдыхать… Джон закурил – высокая башня, задекорированная сеткой с цветами и бумажными листьями,чуть-чуть прикрывала его от основной массы народа. Там, внутри этой башни, можно было поместиться. Те мешки с хламом, которые Джон завалил вниз, не мешали выходу, - главное, чтобы ничего не сорвалось… Это ест самое страшное.

Дама в черном толкнула Карла плечом; от ее взгляда у мужчины под ребрами все задергалось – ему показалось, как будто она знает… обо всем знает…
- Простите? – Карл не выдержал.
Дама ласково снисходительно улыбнулась и пошла дальше. Даже постоянно уворачиваясь, она демонстрировала свою роскошную походку.
Сигарет не оказалось в кармане. Наверное, случайно он потерял их…

В толпе легко затеряться. Люди приходят в магазин и видят новую партию качественных плащей. Улицы раскрашиваются светлыми пятнами, жизнь становится светлее!..
ОНил мужественно отстоял суровую очередь, чтобы приобрести этот плащ… Его расчет оказался верен, и теперь он уже встретил пару человек в таких же. как у него, плащах.
Клайд стоял слишком близко к сцене и слишком далеко от бортика ограды. Это требовалось немедленно исправить.

Джон приметил Фредерика – тот, с трубкой, в хорошей новой одежде, шел сквозь толпу, рассекая ее, как ледокол. Осторожно он подошел к Клайду – и он дрожащей рукой падал ему коробок спичек. Джон сидел внутри башки – сквозь прорехи в конструкции и сетке он увидел, как в страхе и сомнении Клайд поглядел на ОНила, еще не зная, кто он такой…
В холоде затрещали тормоза – это съезжались высокие особы. Когда мэр с супругой выбрались из машины, зрители зааплодировали. Включили освещение – но смолкла музыка. Потому что музыканты собрали инстременты, откланялись и освободили сцену.
В цветистой речи мэр применил, возможно, все жпитеты, которые знал. Особенно он расписывал приглашенных гостей. Главного же никто так и не понял – по какому поводу, для кого и зачем устроили это «благотворительно торжество».
Под пиджаком у Джона было привязано ружье. Он стрелял хуже, чем Карл, поэтому ему надлежало сделать отвлекающий выстрел в воздух или в полог сцены. Джон карабкался через узкую конструкцию, и боялся, что раскачает ее, - тогда все пропадет… Неотесанные деревянные балки царапали кожу; к тому же было совершенно темно – ближний фонарь еще не был зажжен.

Плечи Карла застряли в верхнем проеме. Некстати вспомнилась сказка о Алисе Лиддел – как она потреяла свои руки далеко внизу, какой беспомощной сделалась… С треском ткани Карл все же протиснулся вверх и встал ногами на перекрытие. Сверху было видно все – как разносчики предлагают людям горячий чай или глинтвейн, как дают желающим кексы. Мэр читал речь – к сцене уже подъезжали машины гостей, - какое красочное зрелище! Какие хорошие автомобили, какие дорогие.
- …я рад пригласить сюда, на этусцену, обворожительную женщину, - мэр подмигул, -и, что самое важное, просто удивительно человека! Миссис Рид, которую все знают как благотворительницу и женщину, которая по-настоящему сочувствует людям. Ведь сочувствие –это так важно!..

Внезапный свет ослепил Джона. Он вложил ружье в руку – включение фонарей было сигналом. Карлова башня напротив неуловимо качнулась – Джон понадеялся, что это заметил только он.

Миссис Эллен Рид, в легком свете электричества, в отрывистых вспышках фотокамер, шла по дорожке. Она улыбалась, - все и в любой ситуации на ура принимали эту улыбку. Миссис Эллен Рид привыкла к вниманию, привыкла наслаждаться им – это ведь всего лишь крохотный каприз, безобидный и очень милый. Миссис Рид красиво шла – за сотни глаз няпряженно наблюдали за ней, не смея аплодировать.

Клайд был подведен ОНилом достаточно близко к заграждению, чтобы Карлу было удобно стрелять… ОНил курил трубку, и словно бы также любовался прелестной Эллен в ярко-алом, замечательно свежим вечером и торжественной обстановкой. Карл неотрывно смотрел на ОНила в светлом плаще, и у него не хватало сил отвести глаза на мишень.

Шелкнула, задымила вспышка – и резкий, острый звук обрушился на миссис Эллен Рид. Она вскрикнула немузыкальным голосом и упала, разом смяв все впечатление. Выстрел – и на время все застыло в тишине. Пока тело незнакомомго истощенного мужчины не повалилось, заливая кровью, на полную женщину рядом.

Кровь стучала в ушах, висках, глазах… Джон проваливался вниз, и был уверен, что своими телодвижениями с головой выдал себя. Сейчас он выйдет и его под белы рученьки – никогда больше не пойдет гулять с Лизой, не будет пикировок с теткой… Ничего, уже никогда больше. Он нажал на курок почти одновременно с Карлом, даже сам не понял. как… Две лампы лопнули от его пули А куда делся ОНил? Когда же он успел?
Ружье на ремне было сразу же прикручено к телу. Внизу Джон сбросил пиджак, вывернул его наизнанку; непослушной рукой пригладил волосы, и замер. Он может не выходить наружу, он может отсидеться здесь, ни за что и никогда его здесь не найдут, не догдаются…
Но по гулу снаружи Джон понял, чтобольше у него не будет шанса. Он вылез, он постарался унять дрожь, - никто не заметит. Ничего не заметит.

Миссис Рид приводили в чувства. Отряды полиции появились будто бы из ниоткуда, - но они уже начинали огораживать площадь. Джон перемахнул через ограду и помчался по некоей улице прочь… Фонари не зажигались – и так, в темноте, Джон едва сумел найти дорогу.

Риндман тоже был на площади – как зритель. В тот день он отпросился из своей аддвокатской конторы, где работал также и Карл, но другим графиком, и отправился на общее дело. Когда Джон прибежал у нему домой, хозяина не было. Нервозно Джон отвязал ружье и бросил его в тайничок в полу.
Стук в голове так и не проходил. «Пожалуйста, Господи! Почему все так? Почему… Как глупо… как страшно...» Но внутри уже сидела мертвая, спокойная уверенность. Неизвестно в чем, непонятно откуда. Все будет хорошо – единственное, что мог Джон Коллинз сейчас себе сказать.

Тем же вечером Джон в новом костюме, со старым чемоданом в руке, стучался в дом своей тетушки.

До вечера было еще далеко, но по площади уже бродили люди. Но, конструкцией площадки, их разбило на две части огороженной ковровой дорожкой, и неудачно распределенные подолгу переговаривались друг с другом, опирались на бортики и мяли искуственные цветы.
Двое мужчин в одинаовых серых костюмах ходили по обе стороны с какими-то мешками и стопками в руках – они недовольно косились на отдыхающих, которые им, видимо, мешали, вздыхали, перехватывали свою ношу удобнее и шли дальше.
При свете дня все казалось настолько фальшивым!.. А ведь когда стемнеет, сотни фонарей обещают красоту, сказку, и впечатление чуда, от нереального света во тьме.
Музыканты заиграли на сцене. Они улыбались людям, и улыбались естественно, как ни странно – никто не вспомнил о том, как отвратительно может выглядеть сейчас их странная радость. Музыка разогнала кровь и подняла настроение, - народу стало еще больше.
Один человек с белым пакетом в охапке, - он подошел к самой сцене, где, ссутулившись и сжав руки, он стоял, его толкали плечами и локтями… Он почти что не слышали музыки, и такие близкие, такие мощные ноты не доходил до него. Его глаза то и дело поднимались на уровень крыш и бледных туч, - никто не обращал на него внимания. А если кто-то проходил миом и таращился на его мешок, он опускал лицо, чтобы никто не смог взглянуть в него.
Джон увидел его на своей стороне. По его спине бежали мурашки, а в голове теснились мысли. Он так и не поговорил с ним, а ведь он мог бы ему сказать – зачем?.. Теперь уже он не мог подойти к нему. Джона успели заметить, запомнить… Он так никогда и не узнает, что чувствовал этот человек, когда Джордан не удовлетворился предложенной ценой. Что он видел, кого, как жил? С чем он умрет?
В воздухе появилось что-то новое – возможно, ветер донес запах речной воды. Становилось холодно – иногда Джону приходилось сжимать зубы, чтобы они не стучали.

Карл не видел Джона, да и не смотрел почти. Он смотрел только на свои руки – чтобы они не дрожали, чтобы ничего не чувствовать. Нет, ему не страшно, совсем не страшно – но он должен сделать все хорошо.
Постепенно темнело, но фонарей еще не зажигали. Музыканты устали – дайте отдых музыкантам! Они тоже хотят вяло переминаться с ноги на ногу и вытягивать шею над головами толпы, выискивать глазами что-то. Им тоже надо отдыхать… Джон закурил – высокая башня, задекорированная сеткой с цветами и бумажными листьями,чуть-чуть прикрывала его от основной массы народа. Там, внутри этой башни, можно было поместиться. Те мешки с хламом, которые Джон завалил вниз, не мешали выходу, - главное, чтобы ничего не сорвалось… Это ест самое страшное.

Дама в черном толкнула Карла плечом; от ее взгляда у мужчины под ребрами все задергалось – ему показалось, как будто она знает… обо всем знает…
- Простите? – Карл не выдержал.
Дама ласково снисходительно улыбнулась и пошла дальше. Даже постоянно уворачиваясь, она демонстрировала свою роскошную походку.
Сигарет не оказалось в кармане. Наверное, случайно он потерял их…

В толпе легко затеряться. Люди приходят в магазин и видят новую партию качественных плащей. Улицы раскрашиваются светлыми пятнами, жизнь становится светлее!..
ОНил мужественно отстоял суровую очередь, чтобы приобрести этот плащ… Его расчет оказался верен, и теперь он уже встретил пару человек в таких же. как у него, плащах.
Клайд стоял слишком близко к сцене и слишком далеко от бортика ограды. Это требовалось немедленно исправить.

Джон приметил Фредерика – тот, с трубкой, в хорошей новой одежде, шел сквозь толпу, рассекая ее, как ледокол. Осторожно он подошел к Клайду – и он дрожащей рукой падал ему коробок спичек. Джон сидел внутри башки – сквозь прорехи в конструкции и сетке он увидел, как в страхе и сомнении Клайд поглядел на ОНила, еще не зная, кто он такой…
В холоде затрещали тормоза – это съезжались высокие особы. Когда мэр с супругой выбрались из машины, зрители зааплодировали. Включили освещение – но смолкла музыка. Потому что музыканты собрали инстременты, откланялись и освободили сцену.
В цветистой речи мэр применил, возможно, все жпитеты, которые знал. Особенно он расписывал приглашенных гостей. Главного же никто так и не понял – по какому поводу, для кого и зачем устроили это «благотворительно торжество».
Под пиджаком у Джона было привязано ружье. Он стрелял хуже, чем Карл, поэтому ему надлежало сделать отвлекающий выстрел в воздух или в полог сцены. Джон карабкался через узкую конструкцию, и боялся, что раскачает ее, - тогда все пропадет… Неотесанные деревянные балки царапали кожу; к тому же было совершенно темно – ближний фонарь еще не был зажжен.

Плечи Карла застряли в верхнем проеме. Некстати вспомнилась сказка о Алисе Лиддел – как она потреяла свои руки далеко внизу, какой беспомощной сделалась… С треском ткани Карл все же протиснулся вверх и встал ногами на перекрытие. Сверху было видно все – как разносчики предлагают людям горячий чай или глинтвейн, как дают желающим кексы. Мэр читал речь – к сцене уже подъезжали машины гостей, - какое красочное зрелище! Какие хорошие автомобили, какие дорогие.
- …я рад пригласить сюда, на этусцену, обворожительную женщину, - мэр подмигул, -и, что самое важное, просто удивительно человека! Миссис Рид, которую все знают как благотворительницу и женщину, которая по-настоящему сочувствует людям. Ведь сочувствие –это так важно!..

Внезапный свет ослепил Джона. Он вложил ружье в руку – включение фонарей было сигналом. Карлова башня напротив неуловимо качнулась – Джон понадеялся, что это заметил только он.

Миссис Эллен Рид, в легком свете электричества, в отрывистых вспышках фотокамер, шла по дорожке. Она улыбалась, - все и в любой ситуации на ура принимали эту улыбку. Миссис Эллен Рид привыкла к вниманию, привыкла наслаждаться им – это ведь всего лишь крохотный каприз, безобидный и очень милый. Миссис Рид красиво шла – за сотни глаз няпряженно наблюдали за ней, не смея аплодировать.

Клайд был подведен ОНилом достаточно близко к заграждению, чтобы Карлу было удобно стрелять… ОНил курил трубку, и словно бы также любовался прелестной Эллен в ярко-алом, замечательно свежим вечером и торжественной обстановкой. Карл неотрывно смотрел на ОНила в светлом плаще, и у него не хватало сил отвести глаза на мишень.

Шелкнула, задымила вспышка – и резкий, острый звук обрушился на миссис Эллен Рид. Она вскрикнула немузыкальным голосом и упала, разом смяв все впечатление. Выстрел – и на время все застыло в тишине. Пока тело незнакомомго истощенного мужчины не повалилось, заливая кровью, на полную женщину рядом.

Кровь стучала в ушах, висках, глазах… Джон проваливался вниз, и был уверен, что своими телодвижениями с головой выдал себя. Сейчас он выйдет и его под белы рученьки – никогда больше не пойдет гулять с Лизой, не будет пикировок с теткой… Ничего, уже никогда больше. Он нажал на курок почти одновременно с Карлом, даже сам не понял. как… Две лампы лопнули от его пули А куда делся ОНил? Когда же он успел?
Ружье на ремне было сразу же прикручено к телу. Внизу Джон сбросил пиджак, вывернул его наизнанку; непослушной рукой пригладил волосы, и замер. Он может не выходить наружу, он может отсидеться здесь, ни за что и никогда его здесь не найдут, не догдаются…
Но по гулу снаружи Джон понял, чтобольше у него не будет шанса. Он вылез, он постарался унять дрожь, - никто не заметит. Ничего не заметит.

Миссис Рид приводили в чувства. Отряды полиции появились будто бы из ниоткуда, - но они уже начинали огораживать площадь. Джон перемахнул через ограду и помчался по некоей улице прочь… Фонари не зажигались – и так, в темноте, Джон едва сумел найти дорогу.

Риндман тоже был на площади – как зритель. В тот день он отпросился из своей аддвокатской конторы, где работал также и Карл, но другим графиком, и отправился на общее дело. Когда Джон прибежал у нему домой, хозяина не было. Нервозно Джон отвязал ружье и бросил его в тайничок в полу.
Стук в голове так и не проходил. «Пожалуйста, Господи! Почему все так? Почему… Как глупо… как страшно...» Но внутри уже сидела мертвая, спокойная уверенность. Неизвестно в чем, непонятно откуда. Все будет хорошо – единственное, что мог Джон Коллинз сейчас себе сказать.

Тем же вечером Джон в новом костюме, со старым чемоданом в руке, стучался в дом своей тетушки.

После свадьбы Лиза и Джон остались жить у тети Алисы. Она совсем не была против – Джон даже думал, что она рада своей семье. Она скучала без Джона, когда он не жил дома, а теперь радость общения перестала быть длоя нее существенной проблемой.
Джон полюбил быть дома. Этот дом был слишком хорошо ему знаком – с самомго детства мама возила его сюда, пока была жива, а когда ее не стало, он переселился сюда насовсем. Когда папа приезжал к сыну со службы, то в этом доме и в рождество казался некстати, невовремя. Тольок тетушка была здесь всегда, непременно. Без нее не было бы и самого дома.
Лиза окончательно успокоилась, когда Джон устроился в фирму «Маэлз, Маэлз & Кейн». Выходя замуж, Лиза не задумывалась о том, на что их семья будет жить. Наконец, все успкоилось, и в этой ноте стабильности у них завелись первые, новые традиции.
Вечером Джон пил кофе под торшером и листал газету. Лиза присаживалась рядом и смотрела на Джона, и тот делал вид, что ничего не замечает. Однако порой отпускал колкости на счет того, что его не предупредили, что он женится на гипнотизере.
Так и сейчас они сидели. Тетушка слушала радио в своей комнате – она уже плохо видела и не могла читать книг. Всегда это время затишья так дорого, так спокойно… так счастливо.
Вдруг в дверь постучали.
- Я открою, - поднялаь было лиза, но Джон, быстро отложив газету, усадил ее на место.
- Я сам, сиди, пожалуйста.
В открытую дверь пахнуло холодом. На пороге стоял мужчина в шляпе и плаще.
- Кто вы? Что вам здесь нужно?
В голове у Джона поднимался стук. Тысячи страшных вариантов проносились перед глазами, тысячи опасностей, которые грозят ему и его нынешнему счастью.
- Ну? Кто вы такой?
Фонарь над дверью уже давно не работал. Человек с досадой снял шляпу и сделал шаг вперед к свету.
- Черт возьми, Карл! – вскрикнул Джон.
Карл косо усмехнулся и отступил обратно. Он приложил палец к губам, похлопал Джона по плечу.
- Привет. Зря не пригласил на свадьбу.
Джон не прикрыл за собой двери, и Лиза высунула нос в шелочку. Карл широко улыбнулся девушке, и дверь тотчас же захлопнулась.
- Что-то произошло? Из-за чего ты пришел?
Карл улыбался в ответ. И эта улыбка страшно пугала Джона. В любой другой ситуации он бы сразу попросил Карла с дождя в дом. Теперь же он не мог придумать. Как рпедставить своего приятеля домашним.
- Ну так что? Что случилось?
- Расслабься, - осклабился Карл, - придешь завтра. Вот адрес.
Бумажка была вложена в руку Джона, и Карл исчез в дождливом мраке.
Джон закрыл дверь. Нужно было придумать, что сказать Лиз.

Квартира ОНила не напоминала подвал, в отличие от жилища Риндмана. Там у оконо были широкие подоконники, там не было занавесок, там было высоко и не от кого было прятаться.
- Джордан просил явиться. Прислал телеграмму, - идиотскую такую еще…
- Да… - протянул Риндман из угла. Там он тщетно пытался вскрыть шкафчик с напитками.
- Джон, ты идешь, - сказал ОНил. – Прямо сейчас.

Горничная не узнала Джона, и вновь купилась на ласковую улыбку.
- А, Джон! – Джордан благодушно развел руки и усадил Джона на стул.
- Рад вам, мой мальчик? Да… Вы не против. что я вас так называю? Но, черт возьми, что за формальности – вы вполне могли бы быть моим младшим сыном, почему бы и нет?..
Миссис Джордан на всех парусах ворвалась в комнату, и завопила:
- Никки, боже! У меня сгорели эти злосчастные тосты! И зачем их только надо было…
Но тут она увидела Джона, и все так же, пулей, вылетела из комнаты.
Смущенный Джордан потре переносицу под очками и спросил:
- Ну так, Джон, по какому же вы поводу меня посетили? – Но он не стал дожидаться ответа, и расплылся в улыбке. – Впрочем, может, не стоит прямо сразу о делах? Я сегодня иду в театр… Джон, я прошу вас пойти со мной!
Джон улыбнулся в ответ, хотя в это время думал, как Джордна пытается извернуться, чтобы не говорить ничего о «делах».

Вечер оборвал день, не дав ему как следует окончиться. Потемнело, полил горячий дождь. Джордан расщедрился и взял такси, - у них при себе не оказалось зонтов, как назло. Веерами брызг, влажными пробками они добрались до театра. Мутно сверкал он огнями во мгле, в наплывающем тумане.
- Знаете ли, Джонни, я всегда покупаю еще один билет рядом, - распространялся Джордан, - это очень спасает от неприятного соседства! Да-да, очень…
В холл набилось множество мокрыхи обозленных прохожих, пережидающих дождь. Среди них было много курящих – комнатка для курения была распахнута, и валящий оттуда табачный дым заполнял все пространство.
- Джон, посмотрите только! – воскликнул мистре Джордан, указывая на вбежавшего молодого человека. Несмотря на явную молодость, он уже вспел обзавестись десяточкой лишних килограммов, и теперь, раскрасневшись, пытался перевести дух, втягивая дымный воздух. – Между прочим, я заметил вас сразу. Нет, вы только поглядите… К сорока у него уже будет полный набор болезней… Какая вопиющая неспортивность…
Еще немного он поболтал себе под нос, и вноь обратился к своему спутнику.
- Я заметил вас моментально! Сейчас такое количество юношей, которые решительно не следят за собой… Вы-то, мой мальчик, к таким не относитесь. Так вот, находить людей в подхохдящей форме становится все сложнее и сложнее, - вздохнул Джордан, они вошли в темный зал.
Манеру этого человека говорить Джон не мог понять. Его поставленную интонацию и ровный голос, тщательно подбираемые слова – так декламировали Шекспира, а не возмущались нездоровьем поколения.
Когда-то Николас Джордан правда служил в театре. Он находил свое счастье в работе, и любовь осталась до сих пор. Конечно, это был уже не тот театр, но он все же не мог отказаться от привычки. Изредка обуреваемый злостью и возмущением, Джордан вс-таки меньше и меньше интересовался внутресодержанием. Он приходил сюда за стуком из-за кулис, за шепотом оркестровой ямы, за шелестом зала и за своими воспоминаниями. Он приходил, садился в кресло и закрывал глаза…
Джон учуял крепкий запах духов и косметической пудры. Рядом с ним дама держала в руках розы – и их запах точно так же проникал в Джона, перебивая все возможные мысли.
Оказалось, что он все же успел промокнуть от дождя, и теперь его тело липко покрывалось мурашками.
…Лиза предупреждала, чтобы он брал с собой зонт… Почему он отказался? Почему?..
Окончательно потемнело и раздвинули занавес. Джордна развернулся и шепнул что-то; Джон не расслышал его. На мглистой сцене не разобрать фигур актеров, и вообще ничвего не разобрать – ни декораций в черной паутине, ни огромного рояла посередине… Один густой черный туман.

Джон очнулся от оглушительных хлопков рук. Кто-то потреал его по плечу, Джон открыл глаза и зажмурился от резкого света.
- Ай-яй-яй, Джонни, - погрозил пальцем Джордан, - как же так! Вы производите впечатление воспитанного юноши. Но как же так! Спать на спектакле!.. Ай-яй-яй…
Выбравшись из театра, по лужам и искристой мостовой, они отправились к ценру города. Оттуда легче всего было добраться до дома и Джордану, и Коллинзу.
- Теперь-то пора поговрить о деле, - серьезно сказал Джордан. – Я совсем заболтал вас, Джон, но, знаете, мне тоже хочется просто отдыха…
- Есть заказ. Один анонимный господин просит позаботиться о своей жене. Он ничего больше не сказал мне, кроме того, что его жена уезжает в санаторий по Южной ветке 16, в субботу. Поезд на Логн, №7891, пятый вагон. Запомните?
- Уже запомнил, - ответил Джон.
- Хорошо. Я пришлю вам телеграмму.
Старик махнул рукой и скоро пошел по улице вперед.

Леди Рейчел Нельсон появилась на вокзале за десять минут до поезда. Всю дорогу ей казалось, что водитель едет слишком медленно, и она в нервах стучала кулаком по спинке сиденья.
- Бог мой, Дэниэл, нельзя ли ехать поскорее!..
На что Дэниэл невнятно бурчал в ответ и не повышал скорости.

Вокруг не было ни одного носильщика. Леди Рэйчел выбралась из машины, и оказалась прикована к своим чемоданам.
- Добрый день, мадам, - вдруг услышала Рэйчел. И увидела перед собой приятного бношу. Непроизвольно она улыбнулась, посматривая в его глаза – на них она обращала внимание сразу же. Эти вот, темные, красивые, привлекли ее.
- Здравствуйте.
- Нехорошо, когда такая прелестная дама должна таскать на себе такие чемоданы… - сказал Джон.
Эта дамочка сразу стала ему отвратительно. Иных чувст она и не должна была вызывать.
«Ты не должен относиться к ним как к людям, - сказал ему ОНил когда-то, - потому что тогда ты не будешь себя чувстовать человеком. Это такие многосложные заблуждения, что и не известно, кто на самом деле прав…»
ОНил затягивается полными легкими, и его трубка пахнет горьким табаком…
Рэйчел притронулась в спине Джона, и попросила поставить ее чемоданы на платформе.
- Большое спасибо… как я могу вас называть?
- Эван, мадам.
- Мистер Эван, я так вам благодарна!
Рэйчел мнила себя красивой женщиной. Она вышла замуж за положение и обаяние лорда Нельсона, и все же считала, что не она от этого выиграла. Теперь ей было уже тридцать пять, - она же не давала себе и двадцати трех.
- Я даже не представляю, как смогу отблагодарить вас! Пожалуй, мне придется вас поцеловать!..
Жирно накрашенные губы оставили след, но ему пришлось удержать свою руку. Лиза никогда не использовала столько помады, как леди Нельсон. От нее пахло дорогими французскими духами, о которых грезили стольокие женщины, и ее движение поцелуя было выверенным, точным, проверенным множество и множество раз.
- Я был рад помочь такой прелестной даме…

Если бы кто-то задержалася в зале ожидания дольше положенного времени, то непременно обратил бы внимание на мужчину в плаще, читающего расписание поездов. Этот кто-то бы наверняка решил, что за это время можно выучить расписание отхода и прихода поездов наизусть.
ОНил заметил, как клиентка потянулась целовать Джона. От этого Джон сегодня, вернувшись домой, покраснеет в смущении. К лучшему, что его жена слишком юна, чтобы истолковать этот знак.

Риндман метался по станции с видом человека, потерявшего чемодан. Его ноги не согласовывались с руками, и, глядя на себя со стороны, Джеймс решил бы, что это – псих. Джон, слегка ослабевший от злости и стойкого запаха духов, поглядел на Риндмана, и ему захотелось рассмеяться. Нестойкими шагами он подошел к Риндману и повел его в буфет.

До последнего Рэйчел крутила головой, пытаясь выглядеть симпатичного, молодого Эвана. Но ничего не вышла – и она заскучала в своем мягком купе. С ней были только ее чемоданы, - но говорить или слушать они не умеют… Рэйчел закрыла глаза и представила Эвана точно, в деталях…

На душе у Карла было спокойно. Проводник вагона напомнил ему отца – еще при жизни сын запомнил его старичком с добрыми морщинами по лицу и суховатым голосом.
Только Фредерик сидел в зале ожидания, разворачивал газету. Джон и Риндман уходили, покачиваясь, будто пьяные, в сторону, терялись в клубах паровозного дыма…
От мерного покачивания вагона Карл заснул. За короткий миг сна перед его глазами пронеслись сотенные картины – темно, и горят огни… Как много их – нереальных, странных…

Леди Рэйчели продолжила скучать и в ресторане. Санаторий, в который ее пожелал отправить супруг, принимал в этом сезоне одних стариков и инвалидов, с которыми Рэйчел была лишена дара говорить.
- Кажется, здесь больше нет свободный столиков, - извинительно сказал он, и сел напротив леди Нельсон. – Вы не будете против, если я присоединюсь к вам?
Леди кивнула – она размякла от приятного теплого томления по телу. Этот человек прятал от нее глаза – и это пробуждало еще больший интерес. И чем дальше поезд увозил леди от дома и мужа, тем свободнее становились ее представления о том, как надлежит себя вести с незнакомцами…
- Вы не знаете, - здсь хорошо готовят? – осведомилась леди Нельсон.
- Понятия не имею, - пожал плечами Карл, - Но, за те деньги, что мы платим… Хочется надеяться на уровень.
Карл замолчал – хоть и должен был что-то сказать, но не мог.
- Да… Меня зовут Рэйчел, - улыбнулась женщина и положила свою руку на середина стола.
- Кларк, - ответил Карл, и накрыл ее руку своей. Улыбаясь, Карл мучительно думал, как глупо и ненатурально он выглядит.
До вечера Карл просидел в клиенткой, выслушивая ее жалобы на мужа и глупые россказни о своих городских делах. Когда же в купе пришлось зажечь свет, Карл раскланялся и ушел в соседний вагон – к себе, оставив несчастную леди страдать в одиночестве.

Проводник пришел и погасил свет. Рэйчел с тоской смотрела на пробегающие в окне черные полустанки, расчерченное деревьями небо. Она сидела, скорчившись, завернувшись в плед, и внутри она ощущала только пустоту. Рэйчел немного поплакала, но не заметила облегчения. Даже этот удивительный человек с покладистым характером, человек, умеющий молчать, сейчас бы не спас ее от странных минут откровения с собой… Поскорее бы уж заснуть… За это день глаза у Рэйчел ужасно устали, она блаженно закрыла их и откинулась назад, дав себе отдых.

С ужасом Карл понимал, что его глаза закрываются. Он закурил; в купе уже можно было задохнуться, но дым еще сильнее повлек его в сон. С трудом он стоял, чтобы не заснуть сидя, руками он вцепился в запор окна. Случайно он отвел задвижку, и рама с грохотом упала. Дым повалил вон, и от свежего воздуха голова у Карла немного проянилась.
Он вышел из темного купе в светлый коридор. У окна, вдали от лампы, стояла женщина с тонкой сигареткой и выпускала струйки дыма.
- Доброй ночи, - сказал Карл. Дама в ответ смерила его взглядом и кивнула в ответ.
- Не спится?
- Представьте себе. мне до сих пор не стелили постели, - процедила дама, но тут же грустно вздохнула, - На самом деле я безумно устала.
- Безобразие, - поддержа Карл, - вам стоит обратиться к проводнику.
- Где я его сейчас найду? Наш проводник куда-то испарился.
- В соседнем купе, возможно…
Дама пожала плечами, бросила сигаретку в окошко и пошла на поиски проводника. В нескольких шагах она обернулась и бросила:
- Прикройте дверь в свое купе. Ваш дым может не выветриться.

Карл перепрыгнул переход меж вагонами. В нем вскипела неожиданная энергия, двигаться ему стало легко и очень удобно.
Никого не было. Не было слышно и голосов – все, видимо, спали. Рэйчел так и не додумалась запирать двери. Карл говорил ей про повышенную безопасность в этих поездах… Про редкостные нападения дорожных бандитов…

Кровь, случайно попавшая на рукав, повергла Карла в панику. Поспешно он накинул пиджак и выскочил в проход… Но ручка только провернулась, дверь же оставалась запертой… Карл, в гудении крови, подумал, что это уже за ним, неизвестным сверхестественным способом он пойман. Моментально он рванул по коридору, сжимая плечи, чтобы не задевать за стены и лампы. Он запрыгнул в туалет и заперся там. Поезд должен был совершить ночную остановку… Если его поймают, он скажет, что просто вышел в туалет, если же нет – он сойдет с поезда.
Карл скомкал снятую рубашку и бросил в круглое иллюминационое окошко. При желании все возможно объяснить, а при нем есть еще одна рубашка.
Поезд остановился. Переждав, пока успокоится сердце, испуганно и востроженно колотящееся, Карл вышел. Счастье заполняло его всего, - и в ночной темноте все казалось ему сплошным светом.
Каким же смехотворным оказался его страх! Кажется, Карл даже рассмеялся над самим собой, так странно ему было вспоминать ему себя, - перепуганного, мучительно соображающего…
Все теперь – свет… И его путь свободен.