Эйбрахам Кох, родился крайне неудачно. Его Мать умерла при родах, Отец постепенно спился и стал полным садистом. Эйбрахама постоянно избивали, морили голодом и делали над ним прочие антигуманные вещи. Но однажды его квартиру посетила инспекция по правам несовершеннолетних. Глава этой инспекции стала первым другом Эйбрахама, а ведь ему было уже семь лет. Отца родительских прав лишили, тот стал ещё больше пить и вскоре умер, от цирроза печени. Тем временем Эбрахама привели в детский дом, где у него появилось ещё больше друзей, начали заниматься его образованием. Но это было слишком хорошо, что бы долго продолжаться… В это время, страна в которой жил Эйбрахам, нуждалась в вооруженных силах. Альянс Свободных Систем набирал в свои Военно-Космические Силы кого попало. Туда же умудрился попасть и Эйб. Однажды детский дом, где обитал Эйбрахам, посетила странная комиссия. Она проводила различные тесты. Как на коофицент интеллекта, так и на потенциал физического развития. По результатам этих тестов, первое место занял Эйб. Между тем, война началась, ВКСА стремительным маршем захватывала планету за планетой, венным программам стали выделять невиданные деньги. Одной из таких программ была и та, в которой участвовал Эйбрахам. Последняя фаза этой программы предполагала «выращивать» генетически модифицированных солдат. Но первый этап всего лишь заключался в усиленных тренировках с раннего детства. Активно развивали не только тело, но и разум. В конце обучения, Эйбу тогда было уже семнадцать лет, «курсантов» часто заставляли драться друг с другом до потери сознания. За время обучения было девять смертей в таком вот бою, и двадцать по иным причинам. Одним из погибших в бою, был лучший друг Эйбрахама… Эйбрахам его и убил. Так затачивали волю. Но вот обучение закончилось… и не смотря на свою жестокость, Эбрахам и сейчас считает что это было лучшее время его жизни, за исключением службы в армии. Когда обучение закончилось, правительство подсчитало убытки и ужаснулось. В результате программу закрыли. Многие курсанты отправились служить родине, но оставшиеся пошли своей дорогой. Ходят слухи, что свой недолгий путь они закончили в ближайшей канаве. Эйбрахам благодаря своим выдающимся данным, получил направление в войсковую разведку. В составе одного подразделения он прошёл три полноценных войны с Земной Империей. Дослужился до чина капитана а там… на лини фронта произошёл коллапс. Империя наконец-то отправила на войну регулярные части, которые порвали ВКСА и за неделю вышли к столице. Правительству Альянса ничего не оставалось делать, кроме как подписать акт о капитуляции. По этому акту, вооруженные силы Альянса должны ооочень сильно сократиться. Под сокращение попал и бравый капитан Эйбрахам Кох. Но его решили упразднить, как и многих участников той программы. Однако произошло непредвиденное, Кох упразднил двух убийц и ушёл в подполье. Больше Альянс никогда не обнаруживал Эйбрхама. Увольнение из армии и предательство правительства сломало Эйба. Он начал пить. Всё бы кончилось как и у его отца, но произошёл один случай… Бар, где в это время напивался Эйб, решили грабануть. В результате три трупа. В последствии оказалось что это было подстроено и Кох убил будущих коллег. Спустя три дня, на него вышел какой-то человек и предложил работать на него…

Инга Аркадьевна Крижитская.
Возраст: 19 лет.
Внешность: средний рост, узкое лицо, нос чуть длинноват, карие глаза, короткие тёмные волосы, и загар ещё не сошёл.
Одежда: предпочтительно спортивная.
Тепмерамент: сангвиник.
Мечта: установить равновесие между реальностью и миром Эры, изгнать Теней.
Готова пойти на риск ради своего Города и его обитателей, ради своей матери и любимого человека.
Хобби: фоторгафия.
Профессия: фотограф журнала «Мир вокруг нас».
Место жительства: посёлок под Москвой, старый дом на берегу пруда.
Хранитель: Влад.
Призвание: Грёза Эры.
Миссия: покровительница захваченных душ.
Личность: «Мой дедушка покончил жизнь самоубийством в психиатрической клинике под Веной. Он был, как мне часто говорили, хорошим человеком, но не от мира сего. Мне на память о нём остался только потемневший от времени кожаный кисет, от которого по-прежнему пахнет крепким табаком. Дедушка много курил, поэтому кисет был ему дорог. Сейчас он стал дорог мне.
Мой отец умер в психиатрической клинике под Лондоном. Отца я почти не помню, мне было пять лет, когда его от нас забрали, и мама много плакала. И я тоже плакала, но просто так, за компанию. По словам мамы, отец тоже был хорошим человеком и тоже не от мира сего. Отец верил в то, что он необыкновенный, и часто грезил. Лишь потом я поняла, что эти грёзы были галлюцинациями, которые неотступно преследовали отца и мешали ему жить. Именно эти галлюцинации и забрали его у меня. В память об отце мне остались две его фотографии, обе сделанные на берегу Черного моря, когда они с мамой только поженились. На этих снимках отец молодой и очень красивый. А ещё мне осталась (мама об этом не знает) его картина. Я прячу эту картину, потому что, как только отца поместили в клинику для душевнобольных, мама лично собрала все отцовские работы, вынесла в сад и сожгла.
Это удивительная картина, я никогда не видела такой ни на одной из выставок. Она написана красными красками на чёрном фоне и изображает виселицу. Когда я смотрю на неё, мне порой кажется, что верёвка с петлёй покачивается от ветра. А ещё на картине есть человек, он стоит очень далеко маленьким багровым силуэтом. Не знаю, что хотел сказать отец, когда писал эту картину, и какими были остальные его работы, но я могу смотреть на неё часами, не отрываясь.
Я знаю, что мама боится за меня. Боится, что я тоже сойду с ума. Каждый раз, когда я говорю что-нибудь невпопад, она смотрит на меня испуганными глазами и непременно спрашивает, что я имела в виду. Маме кажется, что я тоже рано или поздно начну грезить наяву, как грезили отец и дедушка, и поэтому она следит за мной. Я могу понять её страх, ведь все боятся непонятного, а у неё в роду нет ни одного сумасшедшего. У неё нет - а у меня есть.
В пятом классе, когда мы на уроке литературы читали Диккенса, я вдруг встала и сказала на весь класс: "А у меня была бабушка - ведьма". Я сказала это просто так, не задумываясь, шутки ради, а вечером учительница позвонила моей маме, и мама меня заперла в комнате, что я не говорила глупостей. Теперь я понимаю, что это тоже было проявлением её страха.
Потерять рассудок - страшно. Потерять себя как человека, чтоб найти как существо. По крайней мере, так видится со стороны. И дальше есть только два пути: презрение и жалость. Или смесь презрения и жалости, помешанные на боязливом любопытстве ко всему иному.
Но это со стороны, информация, считанная с взглядов прохожих. А изнутри всё просто и понятно, так, как должно быть, только без привычных стереотипов, вбитых в детские умы молотами воспитания.
Я родилась в Вене, пошла в детский сад в Ньюпорте, начала учиться в школе в Лондоне, закончила - в Москве. Я всю жизнь была в пути, даже в те минуты, когда оставалась на месте. Моя мама бежала, и я бежала вместе с ней.
И только сейчас мне становится понятно, что Грёза - это не галлюцинация, не ненормальность. Это образ жизни».

Джика очень не хотел умирать.
Никогда еще в нем не было такого пронзительного, такого животного желания жить. Скрюченные пальцы хрупали утренний наст, толкая искалеченное тело вперед, в лес, подальше от собак и солдат. При каждом таком толчке, два акээмовских «масленка» перекатывались в животе калеными угольями. Когда боль становилось почти невыносимой, Джика останавливался, ложа гунявую голову прямо в снег. Пережидал, когда пожар в перемолотых свинцом кишках чуть стихнет, и полз дальше, поминутно отхаркивая красным. Понимал, что по кровавому следу его найдут, что далеко не уйти, что незачем так мучить себя, что без врачебной помощи ему каюк, но все же продолжал движение. Потому что Джика очень не хотел умирать. Он вспомнил удивленное лицо, еще совсем молоденького, солдатика, когда заточенный электрод вошел ему в глаз, вспомнил, как тот лишь удивленно моргнул уцелевшим, прежде чем осесть, и знал, что такого ему не простят. Глупое решение караульного отлить как раз в том месте, где полз Джика, стоило жизни им обоим. Только один умер сразу, а второму предстояло еще помучиться.
Ему по жизни не везло. В детстве, еще не будучи Джикой, а всего лишь мальчиком Толей не повезло с родителями. Отца он не знал, впрочем, любой из череды сожителей матери, систематически оказывающихся в их коммунальной комнатушке, мог им оказаться. Добра или ласки, Джика от них не видел да и не ждал – если по «синьке» не изобьют и то хорошо. Апатичная и перекособоченная жизнью мать тоже была не подарок.
В школе учился плохо. В двенадцать, Джика все еще читал по складам, но уже выкуривал полпачки «Памира», «отбивая пролетку» с корешами на заднем дворе.
С девушками или, как он их называл, телками, не везло еще больше. Низкорослый, плотный Джика, с его приплюснутым носом, губами лепешкой, с маленькими, прочно угнездившимися под сенью могучих, поросших дремучим волосом, надбровных дуг, мягко говоря, не являлся идеалом мужской красоты. Интим выпадал редко, только лишь с малолетними ширяльщицами, хотя и те, бывало, крутили носом.
Однажды, одна из них, отказала Джике, да еще и обозвала «криворотым бэбухом». Очнулся он только когда девушка уже лежала у его ног смятой окровавленной кучкой. А через десять минут приехала милиция – соседи, услышав шум и крики, вызвали наряд. Хорошо, что «потерпевшая» попала в реанимацию, а не в морг - пошел бы по сто седьмой УКРФ, как миленький. Да только удача в очередной раз повернулась к Джике спиной – судья, вместо того, согласно статье сто тринадцать, приговорить гражданина Джикиева Анатолия Ивановича к двум годам тюремного заключения, без учета всякого «состояния аффекта» впаял сто тридцать первую на целых восемь. И пошел Джика по этапу до самого Архангельска.
В «строгаче» учился еще хуже, чем в школе. Здесь за ошибки не ставили двойки, здесь за них приходилось платить другую цену. Проигравшись в «очко», Джика взбесился, обвинив соперника в шулерстве. Не сумев «ответить за базар», он ошибся в первый раз – вместо него за базар ответили почки, напоминая о том случае каждый раз, когда посреди ночи, Джика не успевал добежать до туалета. А вот когда узнали про его статью – то тут уж неприятности посыпались градом. И тогда, Джика понял, что здесь ему жизни не будет, что однажды ночью он просто не проснется. А Джика очень не хотел умирать.
И сейчас он полз, проминая снежную корку, полз, не обращая внимания на боль, на промокшие от крови и мочи, уже начинающие леденеть, ватные штаны и телогрейку – подальше от зеков их непонятными законами, подальше от собачьего лая, набатом отражающегося от сосновых стволов.
- Скушай таблеточку! – Нежный детский голосок за спиной, заставил Джику вздрогнуть. Он ожидал услышать что угодно – хеканье овчарок, злой матерок «дубаков»-преследователей, клацанье затворов и, даже, громовой раскат последнего выстрела – но никак не это.
- Скушай таблетку, - на снег перед умирающим упала антрацитовая горошина.
Джика подумал, что умирает. В Бога, он никогда не верил, но решил, что сейчас самое подходящее время начать.
- Сьешь или действительно умрешь! – В голосе прорезалось раздражение. Тембр неуловимо поменялся и уже не напоминал детский, скорее подростка.
- Чего? – Сипло каркнул Джика. Происходящее все еще никак не укладывалось в голове.
- Дурак, да? – Теперь говорил не подросток. Резко, зло, точно пули из автомата, слова выплевывал взрослый мужчина. – Жри или подыхай! Учти - никто плакать не будет!
Джика снова сплюнул кровь, затем, выпростав обмороженную, уже начинающую терять чувствительность, руку, сгреб горошину вместе с комком снега. Запихнул в рот и с хрустом начал жевать.
- Умница! – Снова детский голосочек – довольный, радостный. – Вот так, вот так…
Ледяная влага потащила таблетку по пищеводу, протолкнула в желудок и там, словно вулкан взорвался. Спустя несколько мучительно долгих мгновений, он потух, унося с жарой и боль…
Джика очень не хотел умирать.

Вот он выехал на кривой кляче к камню и встал. Кляча - по стечению событий и обстоятельств кобылу так и звали - застыла напротив огромного валуна. Она смирно стояла, подрагивая от слабости под седлом. У Ильи создалось впечатление, что животное знает грамоту и читает слова.
Илья Евграфович Рубенштейн смачно схаркнул и провел пятерней по кучерявой засаленной шевелюре. Пейсы при этом качнувшись, щекотно тронули лицо.
- Ну и дела, - потупившись, протянул он.
Спрыгнув с Клячи, Илья пошатнулся на слабых ногах, и, не торопясь, подошел к глыбе.
Огромный валун (не совсем понятно, что он делал рядом с кривым, сухим и горбатым деревом в степи) вмещал на себе надпись. Буквы явно старинные. Сам камень - не одного десятка лет, и был где только можно покрыт мхом.
- «Направо пойдешь - коня потеряешь», - начал он, читая вслух. – «Прямо пойдешь - голову потеряешь; налево пойдешь и коня и голову потеряешь...» - Ппц, подумал Илья.
Сверху что-то засуетилось-зашевелилось, и, подняв взгляд, он увидел ворона. Тот смотрел на него, глазея стеклянными глазами-бусинами.
Рахитного телосложения Илья осмотрел древо с вороном и сел рядом с Клячей, пытаясь осмыслить происходящее. Он вытащил из ножен меч, наблюдая, как сталь играет на блеклом солнце. Полуоблезлая птица в это время не отрывала взгляда от богатыря. Заметив это, Рубенштейн тоже стал ее изучать.
«Навждение, - пронеслось в голове. – Бред!»
Илья натянул на лоб широкополую фетровую шляпу, болтающуюся за спиной, что бы укрыться от света. Это еще с Дикого Запада повелось.
Кляча опустила свою морду, мягко фыркнув. Илья глянул на выступающие ребра лошади и подумал о еде. Он вспомнил, что в котомке лежал кусок хлеба, и рука потянулась к суме. Вытащив черствый кусок, половину скормил Кляче, остальное съел сам.
Осмотревшись еще раз вокруг, Илья прикинул, в какую задницу мог попасть.
Лежал же ведь в палате, после автокатастрофы, ноги не двигались, врач что-то мычал. Под глазами огромные кровавые синяки, лицо порезано. Ноги и руки на подвесах. Кругом гипс и бинты. Утка под задницей.
И… Бац!
Гребанные былины - Илья Муромец – камни – грачи - и вообще, не хватало еще Соловья, того самого, что Разбойник!
-Ах, вас так, раз так! – взревел Илья, потрясая кулаками и клацая кольчугой. С Клячи в этот момент съехал щит каплевидной формы. Точь в точь как у богатырей.
-Это, что, шутка, вашу мать!? – проревел он.
Илья посмотрел на упавший щит, но так его и оставил лежать.
Потом, в соответствии со сказанием, посмотрел на запад, где коня должен потерять, на восток, где камень обещал голову свернуть, и на север, где вообще все плохо.
Развернулся он, и пошел на северо-запад, нарушая сказ.
«Мы. Можем. Многое» - звучало в его голове. – «М. М. М.»
И причем здесь былины?