Образ Привета вообще – собирательный. Что естественно. Тем не менее, он достаточно стройно сформировался в моей голове и набросках. То, что ты судила по предложенному мной отрывку – правильно. Единственное, я приметил, что кое-какие моменты тобой упущены. Опять же не знаю, интересен тебе этот разговор или нет, но допишу до конца – мне самому полезно лишний раз копнуть одного из героев.
Итак, первое. Это описание героя – данное от первого лица – сделано его ДРУГОМ. О чём это говорит? Друг может говорить/думать прямо, без обиняков – это одна сторона медали. Вторая – он высказывает своё мнение, это его право. Додумывать всё, конечно, предстоит читателю. Другу не приходит в голову упоминать о совместных играх, о случаях, когда Привет действовал или помогал ему, как другу. Естественно, в его речи проскальзывают такие моменты, на которые, при желании (или, скорее, нежелании) можно не обратить внимание.
К примеру, эта фраза «грозный в дебатах, страшный в угрозах, неудержимый в порывах, угасал так же быстро, как и вспыхивал». Ты увидела дебаты, но не увидела «неудержимость в порывах», так?
В этой фразе «который уморительно ругался и спорил с учителями-гуманитариями» ты не обратила внимание на слово «уморительно» (которое суть наречие, а я, преклоняясь перед мастерством Кинга, в последнее время вставляю наречия только в САМЫХ КРАЙНИХ случаях, когда без них не обойтись), которое – характеристика одобрения друзей-одноклассников, вроде похлопывания по плечу и фразы «молодец, вот это ты выдал». Не знаю, как было у тебя в классе, но когда я учился в школе, спорить с учителями решались только действительно сильные личности, способные на поступок. Этими моментами я хотел показать «взрослость» Привета, его «недетскость», то, что он слишком серьёзно относился к тому, что творится вокруг, находил в себе силы вмешиваться, подкручивать винтики в сложившейся монструозной системе (вроде системы образования). Разве это бездействие? Бездействовали те, кто молчал или тайком подкладывал на стул учительнице кнопки, но не те, кто прямо высказывал своё не принимаемое большинством мнение. То, что он быстро угасал – свидетельство недостаточного упорства и смелости идти до конца. Верно. А ещё это – свидетельство того, что он чувствовал себя одиноким, не находил в своих друзьях и одноклассниках поддержки, кроме как одобрительное хихиканье особенно удачной остроте и слова «уморительно», отлично (себе комплименты сыплю) отражающее то, как воспринимали друзья его борьбу за собственное мнение.
Момент про цепи и нунчаки – тоже выделяется в моей голове жирным шрифтом. Не забудь, Привет – интеллигент, он очкарик, он любит думать и рассуждать. Он – не большевик семнадцатого (хотя очень хотел бы быть таким), но «декабрист», один из тех, что стояли на Сенатской площади, но так и не решились ни на что, поскольку слишком много рассуждали. Для меня образ Привета перекликается с прибауточным русским мужиком, который «долго запрягает, да быстро едет» или медведем из «Краденого солнца», который половину стихотворения переживал по поводу пропавших медвежат, не предпринимая ничего для того, чтобы их найти. Привет вспыхнул, он проникся идеями панка – не попсой «Секс Пистолз», - а романтическими идеями, которые пронизывают песни «ГО» и Янки, но его беда в том, что он стал слишком серьёзным панком. Поскольку эти два момента – взрывоопасная смесь, исход был очевиден.

Дальше – по тексту. «Злобствующий кухонный протестант» и твои слова «по моим убеждениям этот дядя Коля слушает Привета затаив дыхание, со всем соглашаясь, как с великим откровением, а Привет плачет пьяными слезами о неудавшейся судьбе и удовлетворяет таким общением потребность быть лидером, т.к. больше нигде его таковым не воспринимают». Опять ты немного упустила. Небольшое, но ключевое слово «злобствующий». Он не плачет никогда. Он злится, орёт и ругает всё подряд. Может, всё это не настолько очевидно, и именно из-за этого слова, что он «жалел себя» затмили то, что он «нам запрещал». Жалеть себя можно по-разному. Друг, написавший эту характеристику Привета, заглянул глубже, чем может сделать это посторонний человек, хотя и смотрел со своей колокольни.
«Как видишь, воображение дорисовало недостающую картинку, что поставило точку в моём отношении к нему». Моя вина. Выложил это без контекста, без предыдущих страниц, где Привет уже был. Сделал не по заданию, поскольку должен был дать «взгляд Бога», а дал мнение человека. Хотя, почему вина-то? Если бы разжевал всё и разложил по полочкам, то не получил бы твоего ценного мнения.
Ещё раз – спасибо.
P.S. Посмотрел наверх и обалдел. Прям сочинение на тему «Образ Привета, как символ краха контркультуры»…

Прям уморил) Понимаешь, если очень грубо, то в подавляющем большинстве, на мужчину смотрю с точки зрения самки) Сможет ли добыть пропитание, прибить гвоздь и защитить семью или нет?) Совершенно естественно, что для взгляда мужчины это никакого значения не имеет) Поэтому и терпимость больше) Тем не менее смогла бы создать пару героинь, которые влюбились бы в Привета, даже не смотря на моё отношение к нему. Так что не всё женщины такие же категоричные)
Ты с другой стороны посмотри) Привлечет ли тебя та женщина, которая не считает нужным убираться, не умеет готовить, не желает работать (даже не на карьеру, а хотя бы так, чтобы день занять), а уж тем более рожать детей. А только смотрит мыльные оперы, копит в углу коробки из-под пиццы, не считает нужным с утра причесаться и требует всю принесенную зарплату на непомерно дорогую тряпку?) Поверь, моя терпимость к женщинам не уступает твоей к мужчинам)

Это описание героя – данное от первого лица – сделано его ДРУГОМ.

Справедливо) Но почему же это не привлекло моё внимание?) Просто интуитивно восприняла рассказ от первого лица, как рассказ ГГ (ну откуда мне знать, что это только часть картинки, если я всё произведение целиком не видела). А эта точка зрения, как и авторская, для меня является последней инстанцией, если всё произведение пишется от него.

Ты увидела дебаты, но не увидела «неудержимость в порывах»,

Не придала значения. Ведь если порыв не удержим, значит будут и плоды этого порыва. А их нет. (Или до меня не захотели их донести?) Но тогда они несомненно раскроются в процессе произведения и я буду иметь возможность с чистой совестью поменять мнение о герое)

ты не обратила внимание на слово «уморительно»
спорить с учителями решались только действительно сильные личности, способные на поступок.
Разве это бездействие?

Здесь так запутано, что не знаю, сможешь ли понять и надо ли. Здесь воспоминая, возможно даже не интересные. Так что сразу представляю вывод)


Вывод: не могу понять этот образ.

Хотя… покопалась в памяти и нашла что-то подобное. Это тоже воспоминания)



я открою тебе тайну персонажа.

Мозайка сложилась) Но неужели он не придумал себе другую цель, достойную уважения, чтобы идти к ней? Или это опять сокрыто от посторонних глаз?)

«злобствующий»

Хм… Про пьяные слёзы я пошла чуть дальше) Как уже сказала, картинка сама нарисовалась. Слово «злобствующий», соответствует первой стадией опьянения – возбуждения) Но у любого опьянения есть вторая стадия. Торможения. Когда возникает апатия, а с ней не редко и жалость к себе. Неужели никогда не видел, как человек потрясающий кулаками, через полчаса, час (если ему ничего не наливать) уже обливается слезами жалости ко всему миру? И себе в частности? А еще через пол часа засыпает.

«жалел себя» затмили то, что он «нам запрещал»

Да, затмили. Человек который говорит, но не делает, не пользуется моим уважением. Сам же говоришь: дал слово - держи. Значит и для тебя соответствие собственным словам не пустой звук, в отличие от Привета.

Вывод по герою: в нём указаны несколько неприятных мне черт. И НИ ОДНОЙ положительной (для меня). И я не так уж и много прошу, чтоб изменить мнение о герое: что он совершил достойного, акромя того, что злится и болтает? Может есть что-то чего я не знаю?) Или пока знать не положено?)

P.S. Мдаааа) Мой трактат не уступает твоему)

Лет пятнадцать я не говорил с тобой, не листал твоих пожелтевших страниц, не поил тебя чернилами.
В те далёкие годы мне указом был Кранакс, вельможа и учёный с довольно грязными взглядами на жизнь. Но деньги не пахнут, а он хорошо платил.
Одной ночью довелось по его поручению разбираться с гоблинами, которые обосновались в хижине лесника на окраине Цветочной Пущи. Я просто поджёг домик, но вскоре услышал оттуда плач, детский плач. Нечисть обгладала до костей всех, не тронув девочку, младенца. Представляешь? Да ничего ты не представляешь! Ты же дневник! Помню картину, себя с ребёнком на руках перед горящим зданием. Она стала моей дочерью.
Олли, так я её назвал, была очень послушной, умной, даже трогательной. Каждый раз после работы хотелось идти уже не в трактир, а домой, на запах явств. Крошка научилась готовить к пяти годам лучше королевских кулинаров. Заботливо наблюдала за своим отчимом в болезни.
Потом она проявила любопытство к звероловству, что пробило во мне слезу. Началось обучение: выслеживание, вынюхивание и умение самому не стать добычей. Олли проглатывала каждое слово как великое пророчество.
Надо отметить, это дитя не отличалось слухом или обанянием, важными качествами зверолова, была хрупка. Да и соображала она не очень быстро. Но на вкус и цвет товарища нет. Я верил в неё и не ошибся. И сейчас верю.
На первом же практическом уроке все возможные сомнения отпали. Стая Милора, чёрного волка, повадилась жрать фермерскую скотину, без какого-либо страха, прямо во дворах, всегда чуя засаду. Много раз тогда мне не удавалось их выследить. Дочка просто пристально посмотрела в мои глаза и назвала место пребывания чудовищ.
С того дня начались успехи, пришла слава. Не благодаря мне, как ты понимаешь, благодаря ей. Вначале я говорил себе, что Олли очень проницательна, способна понимать животных. Подобным чутьём обладает любой, кто добился в нашем деле высот. Кормил себя таким объяснением, считал его очевидным.
Сравнительно недавно посмотрел на неё не как отец, а как мужчина. Ведь девушка-то считала меня родным, плотью и кровью. Пришлось рассказать всю правду, что было воспринято спокойно, слишком спокойно. Я решил не тянуть и предложил руку и сердце, попробовал поцеловать, а Олли ушла. Чувствую, что-то сделал неправильно.
Остался великий охотник в обществе тебя, дорогой дневник, и слюнявой пердящей псины. Сейчас, обозревая эти годы с меньшей предвзятостью, могу твёрдо сказать, она не просто понимала чудовищ. Это дитя мыслило как они. Вся её человечность была лишь ширмой, но не более. Прошлое, будущее, планы, мечты, мировоззрение, подобные вещи были просто непонятны, чужды ей.
Одни лишь чувства, интуиция...
Чарку бы.

Эйбрахам Кох, родился крайне неудачно. Его Мать умерла при родах, Отец постепенно спился и стал полным садистом. Эйбрахама постоянно избивали, морили голодом и делали над ним прочие антигуманные вещи. Но однажды его квартиру посетила инспекция по правам несовершеннолетних. Глава этой инспекции стала первым другом Эйбрахама, а ведь ему было уже семь лет. Отца родительских прав лишили, тот стал ещё больше пить и вскоре умер, от цирроза печени. Тем временем Эбрахама привели в детский дом, где у него появилось ещё больше друзей, начали заниматься его образованием. Но это было слишком хорошо, что бы долго продолжаться… В это время, страна в которой жил Эйбрахам, нуждалась в вооруженных силах. Альянс Свободных Систем набирал в свои Военно-Космические Силы кого попало. Туда же умудрился попасть и Эйб. Однажды детский дом, где обитал Эйбрахам, посетила странная комиссия. Она проводила различные тесты. Как на коофицент интеллекта, так и на потенциал физического развития. По результатам этих тестов, первое место занял Эйб. Между тем, война началась, ВКСА стремительным маршем захватывала планету за планетой, венным программам стали выделять невиданные деньги. Одной из таких программ была и та, в которой участвовал Эйбрахам. Последняя фаза этой программы предполагала «выращивать» генетически модифицированных солдат. Но первый этап всего лишь заключался в усиленных тренировках с раннего детства. Активно развивали не только тело, но и разум. В конце обучения, Эйбу тогда было уже семнадцать лет, «курсантов» часто заставляли драться друг с другом до потери сознания. За время обучения было девять смертей в таком вот бою, и двадцать по иным причинам. Одним из погибших в бою, был лучший друг Эйбрахама… Эйбрахам его и убил. Так затачивали волю. Но вот обучение закончилось… и не смотря на свою жестокость, Эбрахам и сейчас считает что это было лучшее время его жизни, за исключением службы в армии. Когда обучение закончилось, правительство подсчитало убытки и ужаснулось. В результате программу закрыли. Многие курсанты отправились служить родине, но оставшиеся пошли своей дорогой. Ходят слухи, что свой недолгий путь они закончили в ближайшей канаве. Эйбрахам благодаря своим выдающимся данным, получил направление в войсковую разведку. В составе одного подразделения он прошёл три полноценных войны с Земной Империей. Дослужился до чина капитана а там… на лини фронта произошёл коллапс. Империя наконец-то отправила на войну регулярные части, которые порвали ВКСА и за неделю вышли к столице. Правительству Альянса ничего не оставалось делать, кроме как подписать акт о капитуляции. По этому акту, вооруженные силы Альянса должны ооочень сильно сократиться. Под сокращение попал и бравый капитан Эйбрахам Кох. Но его решили упразднить, как и многих участников той программы. Однако произошло непредвиденное, Кох упразднил двух убийц и ушёл в подполье. Больше Альянс никогда не обнаруживал Эйбрхама. Увольнение из армии и предательство правительства сломало Эйба. Он начал пить. Всё бы кончилось как и у его отца, но произошёл один случай… Бар, где в это время напивался Эйб, решили грабануть. В результате три трупа. В последствии оказалось что это было подстроено и Кох убил будущих коллег. Спустя три дня, на него вышел какой-то человек и предложил работать на него…

Инга Аркадьевна Крижитская.
Возраст: 19 лет.
Внешность: средний рост, узкое лицо, нос чуть длинноват, карие глаза, короткие тёмные волосы, и загар ещё не сошёл.
Одежда: предпочтительно спортивная.
Тепмерамент: сангвиник.
Мечта: установить равновесие между реальностью и миром Эры, изгнать Теней.
Готова пойти на риск ради своего Города и его обитателей, ради своей матери и любимого человека.
Хобби: фоторгафия.
Профессия: фотограф журнала «Мир вокруг нас».
Место жительства: посёлок под Москвой, старый дом на берегу пруда.
Хранитель: Влад.
Призвание: Грёза Эры.
Миссия: покровительница захваченных душ.
Личность: «Мой дедушка покончил жизнь самоубийством в психиатрической клинике под Веной. Он был, как мне часто говорили, хорошим человеком, но не от мира сего. Мне на память о нём остался только потемневший от времени кожаный кисет, от которого по-прежнему пахнет крепким табаком. Дедушка много курил, поэтому кисет был ему дорог. Сейчас он стал дорог мне.
Мой отец умер в психиатрической клинике под Лондоном. Отца я почти не помню, мне было пять лет, когда его от нас забрали, и мама много плакала. И я тоже плакала, но просто так, за компанию. По словам мамы, отец тоже был хорошим человеком и тоже не от мира сего. Отец верил в то, что он необыкновенный, и часто грезил. Лишь потом я поняла, что эти грёзы были галлюцинациями, которые неотступно преследовали отца и мешали ему жить. Именно эти галлюцинации и забрали его у меня. В память об отце мне остались две его фотографии, обе сделанные на берегу Черного моря, когда они с мамой только поженились. На этих снимках отец молодой и очень красивый. А ещё мне осталась (мама об этом не знает) его картина. Я прячу эту картину, потому что, как только отца поместили в клинику для душевнобольных, мама лично собрала все отцовские работы, вынесла в сад и сожгла.
Это удивительная картина, я никогда не видела такой ни на одной из выставок. Она написана красными красками на чёрном фоне и изображает виселицу. Когда я смотрю на неё, мне порой кажется, что верёвка с петлёй покачивается от ветра. А ещё на картине есть человек, он стоит очень далеко маленьким багровым силуэтом. Не знаю, что хотел сказать отец, когда писал эту картину, и какими были остальные его работы, но я могу смотреть на неё часами, не отрываясь.
Я знаю, что мама боится за меня. Боится, что я тоже сойду с ума. Каждый раз, когда я говорю что-нибудь невпопад, она смотрит на меня испуганными глазами и непременно спрашивает, что я имела в виду. Маме кажется, что я тоже рано или поздно начну грезить наяву, как грезили отец и дедушка, и поэтому она следит за мной. Я могу понять её страх, ведь все боятся непонятного, а у неё в роду нет ни одного сумасшедшего. У неё нет - а у меня есть.
В пятом классе, когда мы на уроке литературы читали Диккенса, я вдруг встала и сказала на весь класс: "А у меня была бабушка - ведьма". Я сказала это просто так, не задумываясь, шутки ради, а вечером учительница позвонила моей маме, и мама меня заперла в комнате, что я не говорила глупостей. Теперь я понимаю, что это тоже было проявлением её страха.
Потерять рассудок - страшно. Потерять себя как человека, чтоб найти как существо. По крайней мере, так видится со стороны. И дальше есть только два пути: презрение и жалость. Или смесь презрения и жалости, помешанные на боязливом любопытстве ко всему иному.
Но это со стороны, информация, считанная с взглядов прохожих. А изнутри всё просто и понятно, так, как должно быть, только без привычных стереотипов, вбитых в детские умы молотами воспитания.
Я родилась в Вене, пошла в детский сад в Ньюпорте, начала учиться в школе в Лондоне, закончила - в Москве. Я всю жизнь была в пути, даже в те минуты, когда оставалась на месте. Моя мама бежала, и я бежала вместе с ней.
И только сейчас мне становится понятно, что Грёза - это не галлюцинация, не ненормальность. Это образ жизни».

Джика очень не хотел умирать.
Никогда еще в нем не было такого пронзительного, такого животного желания жить. Скрюченные пальцы хрупали утренний наст, толкая искалеченное тело вперед, в лес, подальше от собак и солдат. При каждом таком толчке, два акээмовских «масленка» перекатывались в животе калеными угольями. Когда боль становилось почти невыносимой, Джика останавливался, ложа гунявую голову прямо в снег. Пережидал, когда пожар в перемолотых свинцом кишках чуть стихнет, и полз дальше, поминутно отхаркивая красным. Понимал, что по кровавому следу его найдут, что далеко не уйти, что незачем так мучить себя, что без врачебной помощи ему каюк, но все же продолжал движение. Потому что Джика очень не хотел умирать. Он вспомнил удивленное лицо, еще совсем молоденького, солдатика, когда заточенный электрод вошел ему в глаз, вспомнил, как тот лишь удивленно моргнул уцелевшим, прежде чем осесть, и знал, что такого ему не простят. Глупое решение караульного отлить как раз в том месте, где полз Джика, стоило жизни им обоим. Только один умер сразу, а второму предстояло еще помучиться.
Ему по жизни не везло. В детстве, еще не будучи Джикой, а всего лишь мальчиком Толей не повезло с родителями. Отца он не знал, впрочем, любой из череды сожителей матери, систематически оказывающихся в их коммунальной комнатушке, мог им оказаться. Добра или ласки, Джика от них не видел да и не ждал – если по «синьке» не изобьют и то хорошо. Апатичная и перекособоченная жизнью мать тоже была не подарок.
В школе учился плохо. В двенадцать, Джика все еще читал по складам, но уже выкуривал полпачки «Памира», «отбивая пролетку» с корешами на заднем дворе.
С девушками или, как он их называл, телками, не везло еще больше. Низкорослый, плотный Джика, с его приплюснутым носом, губами лепешкой, с маленькими, прочно угнездившимися под сенью могучих, поросших дремучим волосом, надбровных дуг, мягко говоря, не являлся идеалом мужской красоты. Интим выпадал редко, только лишь с малолетними ширяльщицами, хотя и те, бывало, крутили носом.
Однажды, одна из них, отказала Джике, да еще и обозвала «криворотым бэбухом». Очнулся он только когда девушка уже лежала у его ног смятой окровавленной кучкой. А через десять минут приехала милиция – соседи, услышав шум и крики, вызвали наряд. Хорошо, что «потерпевшая» попала в реанимацию, а не в морг - пошел бы по сто седьмой УКРФ, как миленький. Да только удача в очередной раз повернулась к Джике спиной – судья, вместо того, согласно статье сто тринадцать, приговорить гражданина Джикиева Анатолия Ивановича к двум годам тюремного заключения, без учета всякого «состояния аффекта» впаял сто тридцать первую на целых восемь. И пошел Джика по этапу до самого Архангельска.
В «строгаче» учился еще хуже, чем в школе. Здесь за ошибки не ставили двойки, здесь за них приходилось платить другую цену. Проигравшись в «очко», Джика взбесился, обвинив соперника в шулерстве. Не сумев «ответить за базар», он ошибся в первый раз – вместо него за базар ответили почки, напоминая о том случае каждый раз, когда посреди ночи, Джика не успевал добежать до туалета. А вот когда узнали про его статью – то тут уж неприятности посыпались градом. И тогда, Джика понял, что здесь ему жизни не будет, что однажды ночью он просто не проснется. А Джика очень не хотел умирать.
И сейчас он полз, проминая снежную корку, полз, не обращая внимания на боль, на промокшие от крови и мочи, уже начинающие леденеть, ватные штаны и телогрейку – подальше от зеков их непонятными законами, подальше от собачьего лая, набатом отражающегося от сосновых стволов.
- Скушай таблеточку! – Нежный детский голосок за спиной, заставил Джику вздрогнуть. Он ожидал услышать что угодно – хеканье овчарок, злой матерок «дубаков»-преследователей, клацанье затворов и, даже, громовой раскат последнего выстрела – но никак не это.
- Скушай таблетку, - на снег перед умирающим упала антрацитовая горошина.
Джика подумал, что умирает. В Бога, он никогда не верил, но решил, что сейчас самое подходящее время начать.
- Сьешь или действительно умрешь! – В голосе прорезалось раздражение. Тембр неуловимо поменялся и уже не напоминал детский, скорее подростка.
- Чего? – Сипло каркнул Джика. Происходящее все еще никак не укладывалось в голове.
- Дурак, да? – Теперь говорил не подросток. Резко, зло, точно пули из автомата, слова выплевывал взрослый мужчина. – Жри или подыхай! Учти - никто плакать не будет!
Джика снова сплюнул кровь, затем, выпростав обмороженную, уже начинающую терять чувствительность, руку, сгреб горошину вместе с комком снега. Запихнул в рот и с хрустом начал жевать.
- Умница! – Снова детский голосочек – довольный, радостный. – Вот так, вот так…
Ледяная влага потащила таблетку по пищеводу, протолкнула в желудок и там, словно вулкан взорвался. Спустя несколько мучительно долгих мгновений, он потух, унося с жарой и боль…
Джика очень не хотел умирать.

Вот он выехал на кривой кляче к камню и встал. Кляча - по стечению событий и обстоятельств кобылу так и звали - застыла напротив огромного валуна. Она смирно стояла, подрагивая от слабости под седлом. У Ильи создалось впечатление, что животное знает грамоту и читает слова.
Илья Евграфович Рубенштейн смачно схаркнул и провел пятерней по кучерявой засаленной шевелюре. Пейсы при этом качнувшись, щекотно тронули лицо.
- Ну и дела, - потупившись, протянул он.
Спрыгнув с Клячи, Илья пошатнулся на слабых ногах, и, не торопясь, подошел к глыбе.
Огромный валун (не совсем понятно, что он делал рядом с кривым, сухим и горбатым деревом в степи) вмещал на себе надпись. Буквы явно старинные. Сам камень - не одного десятка лет, и был где только можно покрыт мхом.
- «Направо пойдешь - коня потеряешь», - начал он, читая вслух. – «Прямо пойдешь - голову потеряешь; налево пойдешь и коня и голову потеряешь...» - Ппц, подумал Илья.
Сверху что-то засуетилось-зашевелилось, и, подняв взгляд, он увидел ворона. Тот смотрел на него, глазея стеклянными глазами-бусинами.
Рахитного телосложения Илья осмотрел древо с вороном и сел рядом с Клячей, пытаясь осмыслить происходящее. Он вытащил из ножен меч, наблюдая, как сталь играет на блеклом солнце. Полуоблезлая птица в это время не отрывала взгляда от богатыря. Заметив это, Рубенштейн тоже стал ее изучать.
«Навждение, - пронеслось в голове. – Бред!»
Илья натянул на лоб широкополую фетровую шляпу, болтающуюся за спиной, что бы укрыться от света. Это еще с Дикого Запада повелось.
Кляча опустила свою морду, мягко фыркнув. Илья глянул на выступающие ребра лошади и подумал о еде. Он вспомнил, что в котомке лежал кусок хлеба, и рука потянулась к суме. Вытащив черствый кусок, половину скормил Кляче, остальное съел сам.
Осмотревшись еще раз вокруг, Илья прикинул, в какую задницу мог попасть.
Лежал же ведь в палате, после автокатастрофы, ноги не двигались, врач что-то мычал. Под глазами огромные кровавые синяки, лицо порезано. Ноги и руки на подвесах. Кругом гипс и бинты. Утка под задницей.
И… Бац!
Гребанные былины - Илья Муромец – камни – грачи - и вообще, не хватало еще Соловья, того самого, что Разбойник!
-Ах, вас так, раз так! – взревел Илья, потрясая кулаками и клацая кольчугой. С Клячи в этот момент съехал щит каплевидной формы. Точь в точь как у богатырей.
-Это, что, шутка, вашу мать!? – проревел он.
Илья посмотрел на упавший щит, но так его и оставил лежать.
Потом, в соответствии со сказанием, посмотрел на запад, где коня должен потерять, на восток, где камень обещал голову свернуть, и на север, где вообще все плохо.
Развернулся он, и пошел на северо-запад, нарушая сказ.
«Мы. Можем. Многое» - звучало в его голове. – «М. М. М.»
И причем здесь былины?

Гришин остановился, бросив рюкзак под ноги. Глаза под сросшимися бровями внимательно изучали местность. Заброшенные дома и выбитые окна, покосившиеся столбы и оборванные провода – очередной мертвый квартал мертвого города, мертвой страны. Ни движения ни звука. Улицы хоть и выглядели пустыми и хорошо просматривались - рисковать не стоило. Сегодня отвага уже давно не благородное дело, лет как пять.
Сырые мартовские сквозняки продували брошенные «сталинки», щекоча засаленную бороду. Впрочем, не только сквозняки. Насекомые тоже - маленькие злобные паразиты, шныряющие в зарослях хитина. В этот день путник думал о дезбане.
Единственный подъезд пятиэтажного здания, куда он собирался войти, был помечен большим жирным крестом зеленого цвета, что значило "безопасно". Входить внутрь он не торопился. Краска над дверью выцвела и местами облезла, что настораживало, так как в «живых» домах знак убежища постоянно обновляли. Путник вынул из-за спинного чехла алюминиевую биту, продев запястье в лямку.
Он, на манер бандитов Дикого Запада, поднял длинный прорезиненный брызговик, болтавшийся на шее, и опустил горнолыжные очки. Перебросив за плечо рюкзак, двинулся к двери.
Раздался звук клацнувшего замка. Мужчина, напрягшись, замер, подняв биту.
- Все нормально! – разнеслось по улицам из динамика, закрепленного на перекошенной раме. – Можешь входить!
Гришин отступил назад.
За свои пятьдесят лет он многое повидал. Особенно в последние годы. Тогда кончина жены, сразу после Падения, заставила путника практически сдаться. Жизнь, казалось, не существовала - и в прямом и в переносном смыслах. Кругом, куда не глянь, витала Косматая. Паника, страх, смерть. Для многих эта последовательность оказалась классической. Возможно, и для него стала б таковой, но однажды, спасая маленькую девочку, Гришин воспрянул, и стал драться. Эта битва оставила в душе много шрамов и рубцов, она сформировала из него опытного бойца, превратив в неприступную крепость, подготовив к войне.
С приобретенной суровостью и жестокостью, путник вместил добро и заботу. Однажды, защищаясь от мародеров, перебил всю банду: пятерых расстрелял из АКМ, двоих догнал и добил, потом всем пустил по пуле в голову. Девочка все видела. Пришлось многое объяснять, ведь убийства живых для нее новь. Это жестоко и беспощадно, но такова реальность.
В тот же день они наткнулись на схрон с провиантом, похоже, убитых бандитов. Он приготовил стряпню из мясных консервов, они поужинали в разрушенном, холодном сарае и легли спать, завернувшись в пальто. Гришин старался отдать ребенку тепло, нежно прижимая маленькое тельце – на улице стоял ноябрь. Так он заботился.
От холода не мог долго уснуть, что и спасло жизни: несколько «ходячих» забрели, почуяв человеческий дух. Битый кирпич в тишине послужил сигналом тревоги. Заклинившись с ребенком в угол, в свете догорающего костра, он по одному уложил мертвецов. Так, с автоматом в руках и просидел до утра, рассуждая о понятии добра и зла: есть ли Бог, почему он покинул людей, ввергнув в Хаос?
На этот вопрос Гришин искал ответ по всей стране, смешивая черты убийцы и отца. Когда девочка погибла, заразившись, понял - нет ответа, нет Бога. На свете одно божество – бесконечная борьба. Мир – Колизей, люди – гладиаторы…
Странник опустил, ставший не нужным, брызговик, обнажив заросшее лицо. Фигура в тени не двигалась. Мужчина присматривался.
Свободной рукой, вынув из кармана разгрузки самокрутку, воткнул в щель, скрытую в зарослях. Спички давно кончились. Зато время на оценку ситуации добавилось. Гришин, закаленный опытом борьбы и выживания, понял: есть три варианта отхода. И верный только один. В его планы еще входила дезбанька, и нарушать их он не собирался.
Самый верный выход – наступление.

Михаил Иннокентьевич Смоктуновский, тридцати пяти – сорока лет. Ненавидит детей истово и с упоеньем. Ласково называет их мразюшками и самыми большими ошибками в жизни. К малолетним малышам, впрочем, несколько снисходителен, считает слишком тупыми, чтобы они сознательно доставляли людям неприятности. Разведен. Есть сын шестнадцати лет, с которым никаких отношений не поддерживает. Платит алименты бывшей жене.
Серьезен, не смеется, хотя иное способно довести до приступа гомерического хохота, причем окружающим почти всегда остается скрытым, что именно могло его так развеселить, отчего Смоктуновского не понимают, считают странным. Еще людей отталкивает его внешность, очень некрасивое, ассиметричное лицо, суровый вид, огромный рост и громкий раскатистый голос. При том, что говорит он мало, эффект проявляется сильный.
Честен, но говорить другим правду не видит никакого смысла пока не попросят несколько раз, тогда режет правду-матку не испытывая ни малейшего сострадания. В остальное время держит свое мнение при себе и никому не навязывает, даже если люди совершают серьезные ошибки прямо у него на глазах, хотя доволен, когда оказывается прав, смеется, потирает ладони. Если в настроение, то может даже помочь, доводит дело до конца, но обычно отвечает отказом на самую пустяковую просьбу, не давая договорить и не слушая увещеваний. Живет со старушкой матерью в двухкомнатной квартире, в которой родился и вырос, переезжать куда-либо не хочет. Не любит и панически боится каких-либо больших перемен в жизни.
Не пьет принципиально. В детстве насмотрелся на пьяных родителей и гостей, которые не могли удержаться на ногах и вообще вели себя как «твари, хуже всякого зверя». Отец умер от алкогольного отравления, когда Смоктуновскому было тринадцать. Смерть отца произвела на него большое воздействие. Сейчас вспоминает о нем только хорошее. Друзей очень мало, лучший друг детства уехал в другой город. Смоктуновский общения с ним не прекратил, даже находит время раз в год выбираться на несколько дней к нему, хотя не любит всякого рода поездки, и выбирается только разве что на рыбалку.
Работает на шахте, с того дня, как устроился, место работы не менял, свободное время тратит на два увлечения: вырезание из дерева и собирание монет. Причем на все отводит определенное время и часы.
Суеверен в очень большой степени, увидев трех черных котов – пойдет другой дорогой, если такой возможности нет, весь день будет настороже.
Смоктуновский из тех людей, что в стрессовой ситуации наоборот становится очень спокойным (хотя дальше уже, казалось бы некуда), разум работает очень четко. Хотя взявшись за что-нибудь делает это энергично, не любит незаконченных дел. Любит завершенность. Правильность. Симметрию.
Разочарован в жизни, никого не ждет, никого не любит, и оттого чувствует, что жизнь прожита зря, а он в ней ничего путного так и не совершил. Все что он делает, кажется ему бесполезным, бессмысленным и никому не нужным.

Михаил Константинович Коробков, пятнадцать – двадцать лет, худощавого телосложения, среднего роста, волосы светлые, глаза карие, внешность самая что ни на есть заурядная и не впечатляющая.
Умеет читать и играть в компьютерные игры. В каких-либо других талантах уличен не был. Говорит всякую фигню и того нимало не стесняется, параноик, мания преследования, социофобия в придачу. Большой фантазер и мечтатель. Линия мировоззрения охарактеризуется «восторженным идиотизмом».
Нестандартное мышление, отсутствие нормальных эмоциональных привязанностей делает его ненарочным правонарушителем и социальным элементом. Все что делает или думает может казаться ненормальным и абсурдным для окружающих.
Верит в НЛО, чудеса, «которые обязательно должны быть, потому что не может такого быть, чтобы их не было». Крайне обидчив, но отходчив, подозрителен, но верит в хорошее по-детски открыто, предпочитает отсиживаться дома, боится открытых мест, так как в детстве чуть не утонул на берегу реки. С тех пор испытывает паническую боязнь воды.
К особенностям можно отнести тот факт, что был одурачен и похищен девочкой младше его на несколько лет, посажен на цепь, отпущен после клятвы на крови через пару дней, правда, родители в такую его историю не поверили, устроили хорошую взбучку и Коробкову кажется это происшествие сном или собственной выдумкой.
Отец умер рано, Коробков живет с матерью и тремя сестрами.
Лентяй, лоботряс, не приспособлен ко взрослой жизни, политикой и серьезными вещами не интересуется, умеет собирать из бумаги, трубочек, упаковок разные поделки, что является еще одним позабытым из редких его талантов.
Любит сладкое, не ест сыр, оладьи, кабачки, овсянку, перловку. Аллергия на укусы пчел, вздувается как воздушный шар и может умереть, если вовремя не отправить в больницу. Увлеченно болтает, каково это быть надутым.
На животе старый детский шрам от гвоздя, которым он умудрился процарапать все пузо.
Любит смотреть аниме, фильмами не интересуется, кроме относящихся к жанру фэнтези, разную фантастику, до сих пор читает и верит в сказки, допускает, что Дед Мороз существует, но не знает, куда писать, чтобы исполнилось желание.
По темпераменту скорее сангвиник.

В этом мне видится противоречие. Он не пьёт, потому что подали пример родители "как твари", но при этом помнит только хорошее. Что же в этом хорошего?
Почему трёх? Мне казалось, одного достаточно.

Может, это только в моей голове социофоб с манией преследования, даже при налиции фантазии, никак не напоминает восторженного идиота. Что-то здесь есть взаимоисключающее.
На берегу вообще утонуть сложно.
Так всё же есть таланты! Я уличила!

Что-то мне в этом характере кажется недостоверным. При социофобии - любит рассказать, как его надувает от укусов. Хм...

Досье яркое, но очень много психотипа героя. А самого не видать.
Не смог я сформировать четкий образ. Т.е. нет кратких и четких его описаний, сравнений.
К примеру, работает на шахте – очень яркий тип и шаблон для представления, но без деталей, образ стал размытым и не четким. Кем, кстати работает? Профессия - это тоже образ, некий шаблон, который дает читателю понять, кто перед ним. К примеру, шахтер – один, бухгалтер на шахте, совсем другой, не говоря о завхозе и т.д. Одно только название может дать тысячи проекций персонажа. ( в грязной одежде, чумазый, в каске, сильный, худой, толстый, какой???) В досье есть только краткая история, далеко не полная и его психотип. Тут Sera правильно озвучила. Очень много противоречий.
Терпеть не может детей (Почему? Где история?) Эта история может дать пищу автору, для сюжета, для оправдания поведения героя. Пусть она уместиться в одно предложение, но без мотивации персонажа, даже зная его психотип «А король-то голый» Почему герой платит алименты? Т.е. он был женат? Как женился, как развелся? Больше вопросов, чем ответов. В самом начале есть несколько фраз присущих персонажу «Ласково называет их мразюшками» -это хорошо, они нужны для досье, но только если только он их постоянно использует, как отличие от других, особенность. В Вашем контексте –это опять описывает только его внутренний мир.
По сути Досье, это десятки кратких историй уже описывающих жизнь героя. Каждую из них автор может смело, без редактирования вставлять в полный текст. Это существенно экономит и Ваши силы и время при создании героя.

Ошибки те же, что и в перовом досье.