Удобрённая кровью земля
Плодороднее станет и гуще.
Удобрённые кровью поля
Превратятся в небесные кущи.
А зарытые в землю гробы,
Где лежат и рабы, и тираны.
Никому не нужны до пора,
Так же как старики-ветераны.

Ой, волчий вой
Да над Русской землёй,
Да над Русью святой
Пролетает звездой.
Ой, пёс седой
Не вернётся домой,
раз он жил сиротой
Под волчий вой.

Забродивший ячменный отвар
Заменил предрассвётные грёзы.
А заоблачных далей пожар
Не видать через горькие слёзы.
Толерантностью славится грех
И пророки на каждом пороге
Принесли эйфорию для тех,
Кто греховны, слабы и убоги.

Ой, волчий вой,
Занырнуть с головой
И студёной водой
Укротить норов свой.
Пой тетивой.
Над зелёной травой,
Пролетевшей стрелой...
Волчий вой.

Много свадеб, а счастия нет,
Много песен, да мало в них смысла.
И забыв про Божественный Свет
Так живут уповая не числа.
Люди разных имён и кровей,
Единёные только неверьем.
От преступников до королей...
Люди, вдумайтесь, развые вы звери?

Ой, волчий вой.
Да над Русью святой
Над великой землёй
Песнею вековой.
Водой святой
И молитвой простой
Изгоняется злой..
Волчий вой.

Я слышу страшный вой,
Что не на мгновенье не стихает.
Однажды он сведет меня с ума,
А пока всего лишь докучает…

А может скоро стану так же выть,
Словно волк, отбившийся от стаи.
И наверно перестану человеком быть,
Кем же стану, я не знаю…

И вот в полночь настанет вдруг пора,
И я перестану его слышать.
И взойдет багряная луна,
Изменяя всех, кто вой тот слышал…

"Любой обманчив звyк.
Стpашнее тишина,
Когда в самый pазгаp веселья падает из pyк
Бокал вина"
Сплин

Раз никто не хранил и никто вроде бы не берег,
Буду думать, что с неба невидимо хмурится Бог,
И пока я считаю их - бывших хороших друзей,
Мне встречаются недруги строже, умнее и злей,
И пока я кричу, что сильна, молода и горда,
Мои камни всё точит и точит простая вода,
Если б хоть кислота, на худой конец кровь или яд:
Нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Капли звенят.
И пока я не сплю по ночам и баюкаю страх,
Люди ходят, живут, продают, отдыхают в горах.
Вечный круг, жизнь идет, продолжается год или век -
У меня на рипите один, но бежалостный трек:
В нём хрусталь раз за разом летит битой радугой в пол,
Он любил её, пел её, ждал её, звал её, шел.
Круг заклятия - голос, а струны - остов волшебства,
Говоришь, всё слова? Да, наверно, всего лишь слова.
Я жива ли, мертва - а меня и не думают петь,
И от этого больно про чувства, которые - смерть.
Круг романса, стена тишины, только каплет вода.
Сколько лет, всё о том же гудят и гудят провода.

- Садись со мной рядом за стойку и выпьем вина,
Видишь, сегодня паб полон, а Меганн одна.
По сути - я просто пьяна и немного больна.
Но это пройдет - сядь за стойку и выпьем вина.

- Меганн - разбойница, сволочь и грязная дрянь,
Мегги ложится в постель в несусветную рань,
Правда, куча тряпья недостойна назваться постелью,
Впрочем, мне наплевать, приходилось щекой греть и землю.

- Мегги - издевка судьбы над прогнозами света,
Мегги когда-то получше бывала одета.
Чего тут молчать, что под шелком и кровоподтеки,
Правда, всегда были силы, чтоб твердо шли ноги.

- А как говорили, как пели мерзавцы вокруг!
Мне каждый был брат мой родной или преданный друг,
Любая звала себя преданной младшей сестрой,
Не было такого, чтоб мне - и спиваться одной.

"Мегги, кожа - белые лепестки,
Мегги, краса округи, шаги легки",
Мегги сегодня уходит из дома в дом.
Мегги теперь уже леди Уэмблтон.

Венец и фата, краше Мегги на свете нет,
Муж дает перед богом и миром святой обет,
Бледные губы Меганн чуть-чуть дрожат.
Мегги и Роберт друг другу принадлежат.

"Мегги, ты чудо как хороша,
Мегги, чиста и невинна твоя душа".

Мегги не знала, как там - за чужим порогом,
Мегги, наверное, вряд ли хранима Богом.

- А знаешь, противнее мига на свете нет,
Вот падают туфли на пол и гаснет свет,
Никто не поможет, ты продана и отдана,
Мне казалось, что нас обвенчал в церкви сам сатана.

- По правде, скажи мне, бывает на свете так?
Там, где солнце светило, холодный и страшный мрак,
Я думала: "Делай, что должно, ведь ты должна,
Мегги, он редкая сволочь, но ты ведь его жена".

- Еще так случалось, он путал меня по пьяни,
С собакой, наверно, ходил по спине вожжами,
Его слуги снимали с сиденья, тащили в дом,
Я шла вслед и смотрела, чтоб в спальне поставили ром.

- Бывало, что Роберт смеялся, шутя, целовал синяки.
Мне хотелось рыдать от страха и взвыть с тоски.
А из горла рвалось только хриплое: "Сжалься, довольно!"
Он жалел. Губы в кровь. По щекам. Было больно.

- Алкоголь, милый друг, расчудесная, славная вещь.
Только где-то во мне появилась и ширится брешь.
Я пьяна? Да, пьяна, паб плывет и танцует в глазах,
Страх не молкнет,и голос супруга бранится впотьмах.

Роберт Уэмблтон, в общем-то, умер два года назад.
Говорили, что кто-то подсыпал в вино ему яд,
Конкуренты, враги - Роберт умер вот в этом вот зале.
Теперь я здесь пью вечерком, особняк его сестры продали.

Каждый рад плюнуть вслед, только мне все равно,
Кровь и слезы закончились, в венах прокисло вино.
Мег убили и, в общем, довольно давно и нестрашно.
Кто живет вместо Мег? Я не думаю, что это важно.

И это вот тоже.

На острове далёком,
В плену семи морей
У англичан под боком
Танцуют дети Хель

Танцуют, выпивают
Из кружек сладкий эль
И горечи не знают
Детишки старой Хель

Но вот нависли тучи
Над островом из грёз
Враги полезли кучей
Пролито много слёз…

Прошло три поколенья
И воли не видать
Но нет упокоенья
Что стоит предпринять?

Когда в крови свобода
И ветер в волосах
Пускай звучит лишь ода
В звенящих голосах


Подняли кельты флаги
Над сотнями голов
В глазах полно отваги
И страха для врагов

Стоят напротив немцы
Не верят в страшный рок
Погибнут иноземцы
И это им урок

И вновь на поле брани
Журча прольётся Эль
Враги уже на грани
Ведь бьются дети Хель

В Монголии далёкой,
В плену семи пустынь
Хранился равнобокий
Бесформенный костыль.

Остался он от танцев,
Когда ломали нос,
Где Дети Хёли старцы
Сажали лес берёз.

И вот с навозной кучи
Похожи на клубень
Ползут тягучи тучи
Иссушенных земель.

Сто десять лет в роддоме
Свободы не видать.
Плодятся здесь Суоми
То финны (чтобы знать)

Коль статуя свободы
Забрызгона в крови...
Монгольские народы
Чесали лбы свои.

Поднимут флаг монголы,
Над сотнями голов.
И грязные подолы
Стирают меж домов.

СТОЯТ НАПРОТИВ НЕМЦЫ?
А где ж тогда Китай?
Сплошные иноземцы,
Монголия, прощай.

Ушли на "Вест" монголы
Искать английский ЭЛЬ.
А грязные подолы
Стирают "Дети Хель".

"Родила царица в ночь,
Не то сына, не то дочь"

Июльская ночь, край неба белый
Идет на нас глухой картиной
Ушедшей выше стратосферы,
В роддом утробной пуповиной.
Поэзией, чьи злоключенья
Убьют и Таней и Викторий,
Когда закончатся мученья
Отправив женщин в санаторий.

В траве зеленой бархатистой
В роддоме там, где роженицы
И с воробьиным звонким свистом
Работают специалисты.
Но почему ж тошнит всех женщин,
Когда прошло уже полгода,
Когда живот сокрыть уж нечем
И вот уже отходят воды.

Согласно мрачным небылицам,
Коль недоношенный ребенок,
То недоношенным родится
И завернется в бель пеленок.
Пока больной свирепой тенью,
Главврач гуляет по палатам,
Он управляет заведеньем,
Как древнеримский император.

Ночами бродит в переходах,
Неся в руках четыре утки,
И облегчение свободы
Пропитанные маслом губки.
Щипцы, зажим, тампон, пипетку
Наркоз врачу, чтоб страх понизить,
А роженице - полтаблетки,
Чтобы рождаемость повысить.

В травмотологии - унынье,
Сплошной бардак в психиатрии,
Роддом же частью своей тыльной
Встречает всех санитарией.
Перерезают пуповину,
Поздравив матушку с рожденьем
И взглядом девичьим невинным,
Её пугают приведеньем.

Он ходит страшный и косматый -
Убитый вероломно Павел.
В палатах сумрачных с лопатой,
Он медсестер пугает лаем.
Но ироничный взгляд сестрички
Страшнее Павла роженице -
Седеет рыжая косичка,
И Павлик едет в психбольницу.

Отечество спасибо скажет
За схватки, родовые муки,
Отцы нерадостно подмажут
Врачам натруженные руки.
Сплошные крэЙзи в этом мире
Таинственность кругом отыщут,
Поэт, взрощенный на кефире
Пургу такую не напишет.

Ночь, комната, стакан скатерка,
Бледнеющий из лампы свет,
Куски стакана.. Два обломка..
Всё было так - исхода нет.

Уснешь - проспишься. Всё сначала.
И повторится как вчера.
Мой друг, скатерка, два бокала,
И пьянка - с ночи до утра.

Баллада

Догорает огонь, и в кострище чернеет зола
Менестрель, просыпайся скорей, разгорается день!
Нет, на лютне сыграть так, как ты, я б никак не смогла,
Но коль сломана лютня, послушай, хотя б мою песнь…

Каждый день я, как божье явленье, встречала рассвет
И с надеждой смотрела в глаза бледноликой луне…
Но тоски удушающей в взгляде моём уже нет.
Всё, чем я дорожила, как сучья сгорело в огне.

Очень долог мой путь, и дорога отнюдь не легка,
И хотела б я песни лишь слушать о вечной любви,
Но сереют на небе, как студится сталь, облака…
Жаль, что руки мои перепачканы в тусклой крови.

По привычке сжимаю ладонью я старый клинок.
Его ржавчина съела – он стар, как любимый доспех.
Я с последним дыханьем шагну через этот порог.
Может где-то, когда-то, ты вспомнишь опять обо мне.

Красноречия нет, не суди меня, друг менестрель,
Я же воин в конце, не умею я песен слагать.
Почему же тогда, мой сказитель, ты так погрустнел?
Я закончу рассказ, не успев его, впрочем, начать…

Я посмела вернуться, подумав – закончен мой путь,
Ведь тогда, так же как и сейчас, разгорался рассвет.
Но, почувствовав боль, я решила назад повернуть,
Обернулась – дороги назад и в помине уж нет.

Я стремилась вперед и бежала, не чувствуя ног,
Я хотела увидеть любимых, пускай и не всех…
Но суровая ржавчина боли погрызла клинок
И разъела лишь скованный только блестящий доспех.

И тогда мне осталось лишь только стоять и молчать,
На щеках моих пламенный дождь превращался лишь в снег.
Никогда, никогда не хотела я их потерять!
А теперь мне тянуть в одиночестве бурный мой век…

Но послушай, уже начала разгораться заря,
А в кострище остыли останки чёрной золы.
Что ж, спасибо, дружище, что выслушал ты про меня,
Нам прощаться пора, я вернусь чрез столетье весны…

Снова долог мой путь, я не знаю, куда он ведёт,
В синем небе ночном нет моей путеводной звезды,
Так пойду я, куда только сердце меня приведет,
Ну а ты принеси мне тогда на могилу цветы…

О рыцарь, идущий дорогой заросшей,
Столь тяжек твой путь!
Хоть он уж засыпан предснежной порошей,
Тебе не свернуть.

В ночи, или днём, бесконечно усталый
Не смеешь ты спать.
Ты путник, по собственной воле отсталый
Не хочешь нагнать.

Те люди, что раньше сидели с тобой
За единым столом,
Никто из них нынче не вспомнит мольбою
Имя твоё.

А дева прекрасная, с коей ты тоже
Простился навеки любя,
Делит с другим своё мягкое ложе
И ждёт чистоты алтаря,

Но ты же не знаешь. Обагренный кровью
Меч твой по снегу скользит.
В душе раздирающей тонкою болью
Всё точится гнев-паразит.

И хоть ты смиренен, но эта дорога,
Поверь мне, мой друг, далека.
Однажды, идя, ты достигнешь порога,
Ведущего ввысь, в облака...