Жанна. Повесть с элементами фентези

[Михаил Волор]

Добрый день, господа. Вашему вниманию мы (а именно я и АннаЛинн), хотели бы преподнести повесть(которую критика может назвать скорее большим рассказом). Она, повесть, писалась осенью, зимой, весной и летом. Медленно, можно сказать мучительно. Но это то, чем мы хотели бы поделиться в фентези. Итак.

Скрытый текст - Жанна:

Глава последняя, из которой читатель ничего не поймёт.

Её тело, обёрнутое чёрной тканью, вынесли из Версаля. Никто уже не мог вспомнить маленькую Жанну с похотливыми глазками, длинными соблазнительными пальцами и крохотной ножкой. В последний путь её сопровождал только священник, тихое причитание молитв на латыни, четыре молодца, несущих гроб, и запах горелого ладана. "Confiteor Deo omnipotenti, beatae Mariae semper...."
Вот так и наступает конец. Ещё вчера можно было судить судий и повелевать повелителями, а сегодня, - Laus Deo, pax vivis, salutem... - холодное тело несут к месту вечного упокоения.
Requiescat in pace, Jeanne!

Глава первая. "Somebody to Love"

В 1431 году, в Реймсе была сожжена Жанна. Жанна-мученица, Жанна-ведьма. "Наша Жанна", как её называли в армии. Горожане видели как дым от костра поднимается к небу. Но не все видели, что плоть-оковы души, горела, выпуская на волю мятежный и ничего не понимающий дух девушки. Свобода от неволи, оков, голода, боли... Свобода! Казалось бы, навсегда, но, как и всегда есть одно "но".
А это "но" с одной стороны просто, с другой невероятно сложно для понимания. При жизни никто не смог остановить девушку по имени Жанна: ни отец, ни правитель Вокулёра, ни король, ни церковь в лице Кошона. И после "освобождения" мятежный дух Жанны не смог найти себе успокоение. Он метался по родным местам Домреми, Вокулёра, Реймса, Орлеана. Душа девушки маялась, она кричала, но её не слышали, почти никто. Но…
Париж… 1721 год...

Глава вторая. «Temptatio»

Этот монах ничем не отличался от прочих. На первый взгляд. И хотя мне было ни много ни мало пять лет от роду, я запомнила его лицо. И помню до сих пор. Могу описать в мельчайших подробностях, вплоть до последней, самой незаметной морщины. Оно словно впечаталось в мой мозг. Сколько не пыталась, все равно не могла припомнить других подробностей. Не помню даже, какая погода была в тот день, и какое на мне было надето платьице. Ничего. Кроме этого лица под черным клобуком. Была ли рядом мать? Наверное, нет. Недаром же я ощутила почти парализующий страх. Нет, монах не казался злым человеком. Он тепло улыбался, говорил негромко, даже ласково. Я слушала, но ничего не понимала. Когда он посадил меня к себе на колени, я отчаянно зарыдала и попыталась вырваться. Прочь! Бежать без оглядки, подальше от этого человека!
Не то, чтобы я не любила, когда меня берут на руки и гладят по голове... Но прикосновения этого старика мне были неприятны. Очень. На какой-то момент мне почудился запах серы и дыма. Когда его тяжелая рука замерла на моем затылке, я сразу сникла. Силы оставили меня. Монах мягко, но настойчиво повернул к себе мое лицо. Мы смотрели друг на друга почти в упор. Глаза у него были блекло-зеленые, как высохшая ряска в пруду. Он улыбнулся. Обнажились белые, крупные, чуть кривые зубы. "Не бойся, дитя. Я не причиню тебе зла", - прошелестело около моего уха. Его губы почти не шевелились, а голос, казалось, исходил из утробы, как у ярмарочных чревовещателей. Мне даже показалось, что эта фраза прозвучала лишь в моей голове. Я немного успокоилась, хотя сердце продолжало учащенно биться. Впервые меня так напугал святой отец! Вызвал панику одним своим - совсем даже не страшным! - видом. Я вся обратилась в слух, потому что откуда-то появилось осознание: он меня не выпустит, пока не расскажет все, что хочет рассказать. И вырваться мне не удастся. Монах замолчал. Несколько секунд я слышала только стук своего сердца. Потом он снова начал говорить про Библию. Говорил долго, но в мою память врезалась всего-то несколько фраза: "Все люди обязаны подчиняться писанию. Почти все. Для некоторых даже небо делает исключение. То, что я намерен поведать тебе, дитя, определит всю твою жизнь".
Конечно, я даже не понимала и не знала, что значит "определит". Но монах, по всей вероятности, не заботился о том, чтобы мне было понятно. Он словно был уверен: то, что надо я запомню. И если не пойму сразу, то потом - однозначно.
Но тут что-то изменилось. Я почти кожей ощутила присутствие чего-то совсем иного. Руки монаха были ледяными, но в какой-то момент стало теплее. Хватка монаха заметно ослабла. Ритм моего сердца стал нормальным. Незримое, но внушающее трепет, как воздух перед грозой. И тут в моей голове потекли мысли. Я не слышала их, они появились в ней сразу. «Девочка, подумай, разве тебе нужна слава? Или власть? Слава часто приходит путём измены, а власть – предательства, тело – сосуд прекраснейшей из субстанций… души. Тело наполнено светом, так зачем же самой валяться в грязи, чтобы приглушить этот свет»?
Но голос в моей голове прервал полушёпот монаха.

- Я вижу в тебе многое. Ум, волю, силу, - голос монаха завораживал, даже как-то убаюкивал. - Все это разовьется, без сомнения... Останется только решить, как ты воспользуешься всем этим. Не бойся согрешить. Иногда грех неизбежен. Можешь рассматривать его как средство, не более. В конце концов, многим приходилось жертвовать собственной нравственной чистотой и самой бессмертной душой ради великих свершений, ради возможности оных.

Каждое слово эхом отдавалось в мозгу. нет, не эхом даже. речи святого отца словно выжигали в моей душе каленым железом. Только теперь я ощутила, какие холодные у него руки. Однако соблазна дергаться не возникало. Наверно, именно так чувствует себя кролик, загипнотизированный исполинским удавом.

- Чистота и подвиг далеко не всегда шествуют рука об руку, - продолжал чернец, не обращая внимания ни на что. - Ты, конечно, еще не слыхала о Лоренцино Медичи и его печальной участи... Какая горькая ирония... Герой-тираноборец сознательно уподобился своему врагу, стал его правой рукой и постоянным соучастником преступлений во имя славной цели. Кто он, преступник или все-таки герой? Судить только людям. Но кто сказал, что эта темная, невежественная толпа способна рассудить верно? Не они ли объявили ведьмой и обрекли на позорную смерть ту, что лицезрела святых?

Глава третья «Is fecit, qui prodest»

А годы шли. Маленькая девочкой стала девочкой большой, она стала замечать странные взгляды соседских мальчишек. Всё было иначе. Каждую ночь. Каждую ночь она думала о том, что она – Жанна, должна стать Жанной-великой, Жанной-великолепной! Это только вопрос времени. Одно не давало покоя: Цель и Средство. Она может сыграть в святую львицу и просто прийти к королю. Ах, Людовик. Он ещё молод, в отличие от деда… Короля-Солнце, этот Людовик совсем иной, Версаль – не вместилище монархии, фасад королевства, а салон, дворец-сад… Или можно стать тенью короля, быть невидимкой рядом с ним, а в нужный момент появиться…
Сколь пленительны могут быть ровно подстриженные кусты, белые парики, кружева из Лилля, красные каблуки … Ах, молодой Людовик. Его неумелые ухаживания. Ещё бы. Как он боялся болезни века… болезни крестоносцев… В кровати монарха перебывали все девственные прелестницы. И тут появилась она. Овеянная холодом, но согретая солнцем. В Ту ночь к ней, в её скромную комнату, в очередной раз явились две тени. Тень чёрного монаха и девы в сияющих латах.
- Девочка-девочка, что же ты делаешь с собой? Сколько же раз мне спасать тебя? – полупрозрачный дух в таких же латах растаял.
- Это её выбор. Только её, - улыбался монах, - только её!

Глава четвёртая. Versus ex promptu

Такое приключается в Версале,
Читатели чего не ожидали:

Широкий холм – охотничьи угодья
Природы сей прекраснейшая глушь!
Вот всадник… вот натянуты поводья,
Анри IV… браво! Бис! И туш!

Построен дом – для егерей раздолье,
Он невысок, но строен, так и ждёт…
Охота в гон! Живее в лес и в поле!
Собаки мчат оленя, все вперёд!

Но Генриха жестоко убивают
И о Версале скоро забывают.

Вот сын его: худой, высокий, бледный,
А рядом с ним великий кардинал.
Версаль отстроился – теперь уже безбедный
Но всё же скромный дом: две кухни, зал.

Я приведу пример, чтоб оправдаться,
Стихи Луи хотелось показать:
«Кому я мил – того прошу остаться,
А остальных я б попросил ступать!»

Глава пятая. Femina.

Вот она во всей красе: соблазнительные губки, тонкие пальчики, талия, шелест юбок, её голос, который манит. Манит самого короля! Всё было так просто. В нужное время прикинуться дурочкой, в нужное – смолчать, в нужное – сыграть. И вот она… Она не королева. Королева – «бедная полячка», она не женщина. Женщина – Жанна! Жанна – Женщина. Она выбирает как сегодня поведёт себя двор, каким будет Версаль, что наденет Король. Она не королева – нет! Она – госпожа, госпожа де Помпадур.
Сколько раз она играла одну и ту же роль: «Не оставляйте меня, Ваше величество, позвольте мне просто быть рядом!». А ведь оно наступило. Оно наступило так же как наступает осень. Её первая морщина, как складка на полотне шёлка. Испуг, крик, слёзы, «не хочу!», а так же впервые осознание, что она уже не нужна королю. Он пресытился. Ибо «нельзя войти дважды в одну реку».
И она стала искать ему других. Она – Женщина, стала искать других для Него. Её короля.

Глава шестая. Всё дозволяемо…

Но не всё дозволено! У неё нашёлся один враг – время. Два голоса, Жанна и чёрный монах более не посягали на её покой, но время, это проклятое ею время отнимало последнее, гордыню. И вот однажды… Два голоса приблизились к ней.
- Проснись!
- Проснись!
- Проснись! Жанна!
- Проснись, девочка, теперь ты моя!
- Теперь она твоя? Pater noster!
Тени обступили её. Тени прошлого, тени грядущего. И она ушла… А дальше? А дальше в Версале завесили окна. Её сопровождал только шёпот священника, и никто бы не узнал малышку Жанну…

Совместно с Анной Холуяновой/AnneLinn

[Sera]

Михаил Волор, мои поздравления тебе и твоей соавторше, рассказ получится очень проникновенным.
Да, для повести маловато, но для рассказа самое оно. Некоторая эпизодичность вначале смущает, поскольку фактически начало - это лишь пара эпизодов из жизни. Но потом всё складывается и формируется. Поэтому не буду пенять на краткость - её ещё часто сестрой таланта именуют. Понравилось, да.
Честно говоря, в первый момент решила, что речь пойдёт об Орлеанской деве. Потом передумала.
Да, хорошо вышло.

[Леди N.]

О, повесть с моралью! Интересная композиция, хороший язык... Это должно превратиться в ряд исторически-фэнтезийных эпизодов, не иначе!