Авторам.
1. Текст произведения необходимо скрывать тэгом спойлер [spoiler="<Текст>"]<То, что вы хотите убрать под спойлер>[/spoiler] Тэг также есть в расширенном режиме редактирования сообщения.
2. Текст рекомендуется прочитать и проверить на наличие ошибок, например в Ворде. В противном случае, вместо оценки произведения вы увидите оценку собственной неграмотности.
3. Имеет смысл сначала прочитать хоть что-то о том как надо и, соответственно, не надо писать (например что-то отсюда). Если вы будете допускать типовые ошибки, то получите типовой ответ, причем нелицеприятный. :)
4. Если для понимания вашего произведения нужна дополнительная информация (произведение по конкретному миру, фанфик, ночной кошмар и т.д.) приведите ее перед спойлером. Не стоит ожидать что читатели хорошо знают описываемый вами мир.
5. Крупные произведения рекомендуется вкладывать небольшими кусками раз в день-два.
Скрытый текст - О трудном выборе критика:
Вариантов, собственно, у критика несколько:
1. Написать: "в топку".
Плюсы: Минимальные затраты, как в плане времени, так и в плане эмоций.
Минусы: Вы не поверите. Вы скажете: "Дурак", - и останетесь при своём, потому что людям свойственно не доверять незнакомцам на слово.
Вердикт: Этот вариант отметаем.
2. Начать разбирать подробно, построчно, тыкая пальцем в каждую нелепость и ошибку.
Плюсы: В итоге всё равно будет "в топку", но, всё-таки, вывод будет подтверждён множеством примеров.
Минусы: Вы всё равно захотите сказать "Дурак", и если даже так не скажете, то подумаете наверняка, а критик, который потерял уйму времени, увидев, как автор огрызается и пытается обелить своё произведение всеми силами, понимает, что время потрачено зря и благодарности ждать не надо. Почему? Да потому что вы ни за что не поверите в то, что ваше произведение не стоит того, чтобы его читали. Честное слово, чем лучше люди пишут, тем предвзятее они относятся к своим текстам, но обычно те, кто через слово допускают грамматические ошибки и вообще не задумываются над качеством написанного, уверены, что и так сойдёт. Хотя, конечно, не спорят с тем, что немного подправить не мешает.
Вердикт: Пока человек сам не поймёт, что он пишет плохо, никто его в этом не убедит, потому этот вариант тоже не приемлем.
3. Начать искать в тексте то, что можно похвалить, параллельно чуть-чуть - очень мягко и деликатно - пожурить. Плюсы: Автор доволен. Его хвалят. К "журению" относится снисходительно, поскольку тон критика не категричный, а, скорее, просительный.
Минусы: Автор понимает, что он - уже готовый писатель, Боже мой! Первое же выложенное произведение - и такой успех! Он, вместо того, чтобы выучить русский язык на уровне школьной программы и обратиться к учебникам писательского мастерства, продолжает строчить унылые опусы в невероятном количестве, тратя своё время, которое можно было бы пустить на что-то полезное. Когда, наконец, придёт понимание, будет поздно: время упущено, прогресса никакого, а тексты-то были - отстой, что ж никто не сказал сразу? Ах, лицемеры...
(С) Винкельрид
Критикам.
1. Допускается только оценка произведений. Переход на личности считается флеймом со всеми вытекающими.
2. В отзыве необходимо указать что именно понравилось или не понравилось. Если есть только ощущение то его рекомендуется доносить посредством публичных или личных сообщений.
3. Выделения отдельных фраз и вывода "Чушь" недостаточно. Надо дать хотя бы краткие комментарии, описывающие преступления автора против русского языка и логики.
4. Отмазки "надоело" не работают ;).
Напоминаю, размещение чужих произведений без разрешения автора называется плагиатом и карается баном.
(Jur)
Напоминаю, что флуд запрещен правилами. Сказать свое "спасибо" критикам можно через репутацию. Так же настоятельно не рекомендуется ввязываться в споры.
И помните, что тут все на равных - никто не обязан вас критиковать и оценивать. Попробуйте для начала сами сделать то же.
Aster
__________________
Я согласна бежать по ступенькам, как спринтер в аду -
До последней площадки, последней точки в рассказе,
Сигарета на старте... У финиша ждут. Я иду
Поперёк ступенек в безумном немом экстазе.
А зачем же он взял эту интересную штуку с собой в армию?
Ну, если предположить, что принёс ружьё из дому, то, возможно, что для самообороны - дедовщина, знаете ли...
;)
А если ружьё уже выдали в армии, то, возможно, он боец какого-нибудь спец., подразделения... американские сваты помповики же используют, не?
__________________ Слава Україні!
Героям слава!
Эх, подстрелят меня, да потащат по снегу волоком...
Hо до этого дня я побуду немного волком.
Судьи добрые, быдьте добры подсказать, писать ли дальше или перечеркнуть написанное?
Скрытый текст - <Текст>:
Скрытый текст - <Текст>:
Жизнь Люки Брази
В любом случае ему пришлось бы умереть в тот день. Не так, так иначе. Все было в мелочах обставлено семейством Таталья: сбила бы вынырнувшая из-за угла машина; не будь он задушен, пуля настигла бы его, выпущенная из-за одного из тридцати углов, что отделяли его от дома. Могли и отравить здесь же, в баре, но вместо всего этого скромно удавили гароттой.
- Собачья смерть такой собаке,- сказал А.- Совершенно безжалостный был человек, прямиком отправится в ад.- Говорил он это, скорее, себе, ибо тот, кто душил Люку Брази, слишком уж был занят своим любимейшим делом, чтобы различать чужую речь.
Люка Брази с легкостью справился бы с обоими, не будь так ошеломлен. Как, возмущался он в глубине своей души, меня посмеяли душить? Гаротта впилась ему в шею, но не боль он чувствовал, а оскорбление. Он даже привстал со стула, настолько чувствовал себя возущенным, и сделай он то на четверть минуты раньше, раскидал бы по сторонам и А, и Б, и даже парочку других из банды, если бы таковые были поблизости. Но эту четверть минуты он упустил.
В голове его промелькнула вся его жизнь, но мало было ему чем похвалиться. Задержись он на этом свете подольше, намного дольже пришлось бы ему жариться в аду. Так что убийца его, можно сказать, сослужил ему немалую службу. Но были все-таки в жизни Люки Брази и звездные моменты.
К ним вернемся позже, а пока упомянем, как в возрасте всего лишь семи лет Люкка вместе с товарищем, который был всего на год его старше, случайно убил старушку. Отец Люкки, известный в городке плотник, соорудил сыну, а заодно и его другу, Вито, самокат, ему это было несложно: сбить вместе куски дерева, вместо колес установить четыре подшибника, которые гремели по асфальту так, что мертвого бы подняли из могилы. Люкка с другом не просто гоняли по двору, но даже придумали игру, соединив самокаты бечевкой, так что другие дети должны были подпрыгивать, чтобы не запнуться. Игра всех забавляла, но только до тех пор, пока на их дороге не оказалась старушка.Она даже при всем желании не смогла бы подпрыгнуть, потому оказалась сбитой. Так Люкка Брацци уже в возрасте семи лет стал невольным убийцей.
Поскольку дело происходило на Сицилии, где убийство не прощалось даже детям, Люкка вынужден был покинуть остров навсегда. Всех его родственников одного за другим уничтожили родственники старушки, следуя правилам кровной мести, его же самого отослали в Данию и научили датскому языку и датским манерам. Он многому научился в Дании: считать, например, до десяти и писать с небольшими ошибками. Итальянский он напрочь забыл, кроме разве что некоторых слов: мадонна, мамма мия, падре, ностальгия каналья (проклятая ностальгия).
Когда ему исполнилось восемнадцать, он с удивлением узнал, что его друг Вито жив, причем жив в Северной Америке.
- Никому об этом не рассказывай,- писал ему Вито, который взял себе фамилию Корлеоне,- но я все еще жив. Как ни гонялись за мной родственники старушки, судьба все время позволяла мне ускользать от них. А у тебя как дела?- интересовался он.- Сколько людей убил на сегодняшний день?
- Трудно сказать,- врал Люкка.- Сто, двести, триста. Счет уже потерял, может и все пятьсот.
- Люди, вроде тебя, мне нужны,- писал в ответ Вито Корлеоне.
- Делай тогда приглашение,- ответил Люкка.
На самом деле он никого, кроме несчастной бабушки, не убил. Но репутация у него была страшная, костюм в сицилийскую полосочку - страшный. Тонкие усики над верхней губой - страшные. Челка направо - страшная. А акцент вообще ужасный.
Репутация человека складывается из мелких деталей, а таких ужасных деталей у Люкки была масса. Выбор у него был: лететь в Америку самолетом, что быстро, или плыть паромом. И в том, и в другом способе передвижения были свои преимущества. Вряд ли бы он успел совершить что-нибудь серьезное за пять-шесть-семь или восемь часов полета, тогда как за неделю на пароме он мог (при определенной сноровке) угробить поповину парохода.
- Почему так смотришь на меня?- поинтересовался он у стюарда.
- Вижу сходство с собой,- ответил стюард.- Если нас одинако одеть, одинако подстричь, добавить вам моего лоску, нас будет не отличить.
Люкка мог бы убить и за меньшее, остановило его лишь то, что молодой человек был действительно похож на него. Ростом разве что чуть пониже. Он поинтересовался у стюарда, как его зовут.
- Адриано,- ответил тот,- как и родителя, как и родителя родителя, и всех мужчин до него. Родителя, кстати, прозвали пружинистым, не мог он усидеть на месте.
- Про фамилию спрашивать не буду,- сказал Люкка.- Сколько же у нас с тобой все-таки общего. Имена только разные, но всех мужчин в нашей семье звали как меня, Люккой.
И он наврал Адриано о том, какой он страшный наемный убийца. Люка Брази делится своими преступлениями с Адрианом
- Вас в Нью-Йорке точно будет встречать сам дон Корлеоне?- переспросил Адриано.
Услышав, что все будет именно так, тот уже не отставал от Люки с вопросами. Он чуть было разочаровался, когда услышал, что дон небольшого роста, всего лишь с Люку, и даже тонкого, субтильного телосложения. Однако в разговорах с Люкой понял, что в человеке важны не все качества, что тут же бросаются в глаза. Что даже будучи человеком всех самых прекрасных качеств, можно быть никем. В его голове такое не укладывалось, но в жизни такое встречалось на каждом шагу.
- Как считаете,- поинтересовался стюард,- выйдет ли из меня нечто вроде похожего на дона? Имею в виду Вито Карлеоне. Мне не хотелось бы всю оставшуюся жизнь пробыть стюардом. Разносить пищу голодным и раскланиваться им - слишком уж много им чести от такого, как я.
- Дон бывает разным,- ответил Люка,- мы как-то еще в детстве прославились тем, что...
- Сколько нам еще плыть?- поинтересовался он. Плаванье его нисколько не утомляло, больше даже тревожило, поскольку каждый день естественно приближал его неизбежную встречу с доном. А ведь тот уже со второго дня по прибытии может поручить ему серьезную работу.
- Все зависит от погоды,- ответил Адриано.- Совсем недавно мы пришли в Нью-Йорский порт с опозданием чуть не на сутки. Виной тому штормы, хотя, глядя на такую посудину, и в голову не придет, что что-то может сбить ее с курса. Своего рода "Титаник" нашего времени. Но все же ужасное произошло, и совсем не так давно, мы чуть не сели на мель у берегов недоброжелательной нам Кубы. Почти все, кроме меня, насмерть перепугались, лишь я один на всем судне сохранял спокойствие. Принял на себя командование командой, кричал: полный вперед, полный назад, чем и спас судно и сотни жизней...
- Через пять дней уж точно увидим Статую Свободы,- внезапно заключил он свою речь, усмотрев в глазах Люки безумные искры.- Погода нам явно благоприятствует.
За эти пять дней их плавания много чего поменялось в их жизни, мировоззрения Люки и Адриано стали и вовсе неузнаваемы. Они точно всю жизнь шли друг другу навстречу, а на этом несчастном судне стали одним сицилийским существом.
С тех пор стюард постоянно преследовал Люку, выспрашивая того о совершенных им ужасных преступлениях. Люка делал вид, что избегает стюарда, а если и рассказывает что-то ему, то лишь с очень большой неохотой. Иной раз даже притворялся, что зевает, рассказывая, точно рассказы его самого утомляют: рутинные занятия, даже вспоминать о них скучно. Но этот молодой человек, вроде Адриана, ему был нужен: если тот поверит ему, то и дон Корлеоне, возможно, тоже.
- Я могу убить вовсе ни за что,- рассказывал Люка.- Просто могу оказаться в плохом настроении. А настроение у меня очень переменчиваемое. Любой взгляд, любое слово способны вывести меня из себя.
Он рассказал о том, как одну из своих многочисленных жен прикончил во сне. Ему приснилось, что та ему изменяет с лучшим его другом. Проснувшись, он тотчас же пожалел о своем поступке, но содеянного было уже не исправить.
- Сколько было у вас жен?- поинтересовался Адриан.
- Сто,- ответил Люка, не думая,- двести, какая разница?
- Вообще-то женам со мной не везло. Им мечталось. чтобы я был клерком, зарабатывал маленькие, но стабильные деньги. Трудился с девяти до пяти, был бы скучен, пусть даже скуповат, обуздан в сексе. Они бы вертели мной как угодно, по желанию. Чтобы все было как у всех. Но я не таков, не так прост.
Разглагольствивая, Люка разглаживал свои тонкие итальянские усики, одергивал костюм, хмурился.
- Тебе, Адриано, меня, конечно же, не понять. Ты наверняка не веришь и половины из того, что я тебе рассказываю, Считаешь, небось, что я все вру, вру и ещще раз вру. Думай, впрочем, что угодно. Мне от того ни жарко, ни холодно.
На самом деле ему приятно было наблюдать, что Адриано верит почти всему, или делал вид, что верит. Что почти одно и то же. Была, стало быть, крохотная надежда, что всем его россказням поверит и сам Корлеоне.
- Боюсь того,- как-то признался Люка,- что дон Корлеоне не поверит моим рассказам. Слишком уж они кажутся невероятными. Не случается такого в обычной жизни.
И тут вдруг Адриано поведал Люке свою историю.
- Я не просто рядовой стюард,- поведал он,- который только и слушает команды вроде: поднеси-отнеси. Я организован намного более тоньше. Если я улыбаюсь клиентам, то это вовсе не означает, что я им рад. Я часто плюю в пищу, которую им подношу, но это лишь мелочь. Некоторых своих клиентов я безжалостно убиваю.
Люка Брази всегда считал себя самым страшным и неумолимым убийцей, но от слов Адриано ему стало не по себе. К горлу подступила тошнота. Он перегнулся через бортик и опустошил желудок.
- Будь ваш кошелек не настолько пустым,- сказал Адриано,- он находился бы сейчас в моем кармане. А сами вы барахтались бы в холодной воде. Вас бы никто не услышал, кроме меня, и не увидел, тем более, что вокруг такая темень. Тем более, что моторы шумят, волны, точно безумные, бьют о борт судна, в салоне гремит оркестр. Тогда как вы - мой шанс стать хоть чуть побогаче.
Адриано говорил настолько убедительно, что Вито Корлеоне наверняка поверил бы каждому его слову.
Начинает штормить
При шторме, даже самом небольшом, судно превращается в сущий ад. Представить только, обслужить всех господ первым, вторым, третьим и четвертым, не упав, никого не облив. Да еще и за такую чаевую мелочь, которую в любом случае приходилось кидать в общую ресторанскую склянку, из которой кормились все, кроме, разве что, последней посудомойки. О последней посудомойке сказано чисто ради красивого словца, ибо была такая на судне одна-единственная, и была, к тому же мужчиной. Никакаяс женщина не выдержала бы такой работы.
Посудомойку звали Микаелом, он был румыном и рвался на Запад, потому и терпел все: ему было важно доплыть до американской статуи Свободы. Он нисколько не рассчитывал на чаевые, но не отказывался от еды и питья.
- Клиент отказался от пива,- говорил официант в сотый раз за вечер.- Микаель, желаешь пива?
Микаель знал, что отказываться никак нельзя, ибо все рассердятся и никогда уже ничего ему не предложат. Потому он делал вид, что ему ужасно хочется пива.
- Мечтаю о пиве,- говорил он,- а сам сливал эту непристойную жидкость куда попало.
- Микаэль,- кричал повар, якобы итальянец, а так-то палестинец,- хочешь кусок говядины?- Не получился у него кусок.
- Да как не хотеть,- отвечал Микаель и прятал кусок в карман, а после выкидывал.
- Видел твою третью жену,- говорил Артур, который работал на салатах и нарезках,- не больно красивая, но фигура хорошая.
- Фиктивная она,- отвечал Микаель,- а с ее фигурой ты, наверное, знаком более меня. Я ее в обнаженном виде наблюдал только раз, в щелку, в ванной комнате. Если честно, не особенно возбудился.
Вот после этого и начало штормить. Микаель привязал себя к посудомоечной машине, повар к плите, Артур-буфетчик единственый носился непривязанным. О, забыл про стюарда Адриано, тот тоже не привязался.
- Нужно срочно помыть эти двадцать тарелок, эти двадцать ножей и двадцать вилок,- сказал Адриано, влетев в одну дверь кухни и тотчас вылетев в другую. Микаелю даже почудилось, что все это ему показалось. Он взял в руки все эти двадцать ножей и вилок, чтобы отправить их в посудомойку. Но дверь снова вдруг распахнулась, и ножи и вилки вонзились вдруг во влетевшего в кухню человека. Он не успел даже что-то прокричать. Умер на месте.
Люка Брази посмотрел сверху вниз на убитого. Вместе с Адриано они скинули того за борт, где на того тотчас накинулись акулы.
Люка сунул в карман Микаеля двести долларов.
- Не стоят ваши двадцать тарелок и ножей таких денег,- ответил Микаель- Заберите обратно ваши деньги.
- Он еще и честная посудомойка,- заметил Адриано,- нас теперь трое честных.
- Четверо,- откликнулся вдруг повар Хусайн,- я четвертый. И тоже хочу работать на дона Корлеоне. Тем более, что с ножом управляюсь лучше всех вас.
На глазах у присутствующих он изрубил баранью ногу на тысячи одинаково мелких кусков. Причем проделал все это за считанные секунды.
- Поинтересуюсь,- сказал Люка,- умеешь ли держать язык за зубами? В нашем деле это едва ли не самое важное.
- Нет,- ответил Хусайн,- ибо болтлив с рождения. Отец был болтлив, дедушка и все до него по мужской линии. Причем, как мне кажется, я самый из всех болтливый.
- Придется приставить к тебе Микаэля или кого еще,- сказал Люка.- Итак, нас теперь четверо, а это многое меняет.
- На самом деле мас пятеро,- сказал Артур, который все это время занимался приготовлением легких закусок и пиццей. Он на глазах у всех раскатал тесто, насадил его на указательный палец и описал им в воздухе не один круг.
- Не вполне уверен, что нам понадобится человек, вроде тебя,- задумался Люка.- Впрочем, пусть дон сам решает твою судьбу. В любом случае, нас теперь пятеро.
- Нет,- ответил Хусайн,- ибо болтлив с рождения. Отец был болтлив, дедушка и все до него по мужской линии. Причем, как мне кажется, я самый из всех болтливый.
Где-то недалеко от берегов Рудании бойцы неспециального отряда Comfort Force воюют, как попрёт.
Днём ранее лил дождь и все дороги превратились в болото. Грязь, лужи по колено, а вместо земли какой-то ил. Все войска давно умотали вперёд, и только бойцы Comfort Force еле плетутся.
- Твою мать! – завопил Башмак. – Я башмак потерял!
- Башмак, сколько раз тебе говорить, у нас не башмаки, а ботинки. И вообще…
- Сержант, я ботинок потерял.
- Башмак…
- Так башмак или ботинок?
- Ботинок.
- Ботинок?
- Башмак!
- Я и сказал башмак, а вы поправили.
- Замолчи, тупица хренов, ты нас выдашь!
- Сержант, это ведь вы кричите на весь лес.
- Я кричу, чтобы тебя заткнуть.
- Так что мне делать-то?
- Что-что, дальше иди без башмака. Без ботинка.
Болота, топь, болото, лес и холм, с которого Минтай трижды скатился на брюхе, прежде чем залез общими усилиями. Вышли к каким-то домикам. Чёрт знает, где это не карте. Там все прямоугольники один на другой похожи.
Выстрелов нет, солдат не видно, но из окон торчат стволы АК.
- Так, Оловянный, закинь-ка туда гранату, - скомандовал Сержант. – Идиот! Ты на хрена им пепси кинул?
Оловянный уставился на ключ от банки. Явно не чека.
- Простите, Сержант, подсумок перепутал.
- Ты и каску перепутал, эта без головы. Зачем ты вообще с собой пепси взял?
- Пить.
- У тебя для этого вода в камелбэке.
- Нет, бульон.
- Кретин, смотри сникерс в автомат не заряди.
- Я его ещё на барже съел.
Сержант тихо матюгнулся, достал гранату у Гнедого из подсумка. Проверил граната ли, вдруг зажигалка. Нет, граната. Закинул в комнату. Взрыв, стёкла вдребезги. Крыша и стены тоже. Бойцов Comfort Force откинуло взрывной волной назад в овраг.
- Сержант, кажется, мы нашли боеголовки.
Первое задание из "Мастерской".
Работа сперва вывалилась за оговоренные сроки, а потом ещё вышла и за рамки творческого задания, потому и размещена здесь;).
Скрытый текст - Письмо:
Porcelain
Сегодня 29-е марта. На улице дует пронизывающий ветер и моросит противный дождь, от этого город: дома, тротуары, фонарные столбы и деревья - всё покрылось хрустальной коркой. Такая непогода держится уже второй день к ряду, и вот, наконец, под вечер, не выдержали оледеневшие провода, оборвались, и электричество кончилось.
И приспичило же мне именно в это время исповедоваться. Лежал же себе спокойно в полумраке, слушал на смартфоне музыку. Так с чего вдруг еле тлевшая в душе искорка разгорелась? Да заполыхало так, что прямо невтерпёж стало.
Мой ноутбук, окончательно разрядив слабенький аккумулятор ещё пару часов назад, лежал бесполезный на тумбе, и мне пришлось отыскать в столе давно забытую тетрадь со своими первыми неумелыми рассказами – и не нашлось же в доме более подходящей бумаги, хотя ручек целая дюжина! Зажёг чудом завалявшийся на кухне огарок свечи, и принялся вспоминать.
Сколько же мы знакомы? Наверное, пару лет, уж точно не меньше. Да, время окончательно перестало ощущаться…
Сначала ты была «одной из». Просто красивая картинка с милым именем. Иногда мы встречались, нескучно проводили время: шутили, смеялись, играли. Свидания на пару-тройку вечеров, разлука на несколько месяцев, и очередная встреча всё в том же месте, примерно в тоже время. В общем, ничего такого особенного, чтобы прямо из ряда вон.
Жизнь размерено текла своим чередом, но в водовороте повседневности я всё чаще стал замечать тебя. Без суеты и спешки, совершенно неощутимо как, но ты сделалась для меня настоящим спасательным кругом, не позволяющим уйти на дно. И я всё чаще искал встречи с тобой.
Мир со всеми своими тревогами и проблемами постепенно уходил на второй план, затем и вовсе исчезал туманной дымкой, когда ты была рядом со мной. Мы всё больше сближались и наши души, кружась в странном танце, сплетались стихотворными строфами.
Теперь даже когда тебя не было рядом, я ощущал твоё присутствие в моей жизни, чувствовал, как где-то внутри, у сердца, зарождается и ширится нечто особое, светлое тёплое и чистое.
Примерно тогда же я и узнал о твоей прошлой жизни и это необычное имя, словно Дульсинея, что отозвалось странным созвучием во мне. Конечно же, я не был твоим Дон Кихотом, но память хранила оттенки наших прежних встреч. И окажись на моём месте кто-нибудь склонный к мистицизму, то обязательно рассмотрел во всём этом не двусмысленный знак судьбы. Я же только лишь улыбнулся этому необычному, но приятному открытию.
Не нуждаясь в подсказках свыше, я точно знал и понимал – ты моё чудо! До встречи с тобой, я барахтался в затягивающей пустоте дней, давно лишившись всяких целей, утратив смысл и разуверившись в прежних ориентирах. Ты же без труда распалила моё сердце, наполнила давно не знавшие полёта крылья силой, вернула мне вкус к жизни, и я вновь ощутил неутолимую жажду писать.
И я летал! Ощущая, что уже где-то рядом, совсем-совсем близко то большое и невероятное, что, быть может, от сотворения мира ждёт именно меня. Я был счастлив в этом предвкушении, совершенно беспечен и глуп, как и все влюблённые.
Ты сама мне рассказывала о нём. Говорила, что работаете вместе, что он помогает во многом и для тебя очень важен. А я слушал тебя, но, наверное, не слышал… пока однажды, случайно, проходя мимо, не оказался рядом с вами, так мило беседовавшими и беззастенчиво флиртовавшими. Любимый – так ты называла его.
Почва ушла у меня из-под ног, а полыхавшее сердце оборвалось и рухнуло в бездну, полную ледяной воды… Кажется, так закаляют сталь. И сердце выдержало закалку, стало крепче. Но вот огонь угас. А от огромного перепада температур дало трещину то бесценное, что так ревностно хранил я в душе.
Ещё какое-то время мы продолжали общаться, и я изо всех сил пытался оставаться тем прежним собой, но по душе сами собой расползались и ширились трещины. И пронзая моё сердце, из проломов прорастали острейшие колючки, что помимо воли ранили и тебя…
Время уже за полночь, начался новый день, 30-е марта. Я сижу за столом в полной темноте – свеча выгорела. Мне слышно, как за окном утихают порывы ледяного ветра. А в голове звучат строчки одной песни:
I never meant to hurt you
I never meant to lie
So this is goodbye
This is goodbye
И мне остаётся написать лишь два слова: прощай, Милая!
__________________ Слава Україні!
Героям слава!
Эх, подстрелят меня, да потащат по снегу волоком...
Hо до этого дня я побуду немного волком.
Последний раз редактировалось Валерий Софин; 30.03.2015 в 23:12.
Во времена, когда Вселенная еще не решила, чем ей быть – правдою или вымыслом, обыденностью или Чудом - существовал орден Фотурианцев, считавший своим долгом везде, где только можно, упорядочивать новорожденное Мироздание. Члены ордена - воины, священники и ученые - странствовали среди звезд, свергая жестоких тиранов, устанавливая справедливые законы и оберегая слабую, еще неокрепшую жизнь. Одним из них был Квонлед Насмешник; вот история о нем — слушайте.
...
Давно уже ходили слухи о том, что в Земле Зиф объявился чудовищный Зверь, который, игнорируя живность помясистее, преследует и пожирает одних только людей. Насчет преследования все было ясно, насчет пожирания – не совсем. Мнения здесь расходились: одни считали, что жрет, да еще как, другие же доказывали, что все не так просто. В конце концов, от всякой трапезы остаются объедки – здесь кость, там волоконце мяса – а от пиршества Зверя не оставалось ничего, только горстка праха, словно не живых людей терзал Он, а мертвецов, век пролежавших в земле. Громоздились на полки тома один другого ученее, дискутанты срывали глотки в спорах, а простому народу хватало и баек, в которых от рассказчика к рассказчику ужасы все возрастали в числе. Говорили о деревнях, сгинувших у Него в пасти, о неизбывных Его свирепости и гневе, и ширился страх, и оборотистые дельцы вязанками сбывали амулеты со знаком святого Ондрида, покровителя этой несчастной Земли.
Но даже амулеты не спасали: в один прекрасный день стало ясно, что любой, кто выйдет за стены столицы Зиф, Трумы, обречен на ужасную, хоть и скорую, смерть. Зверь становился все смелее, по ночам он подбирался вплотную к городским воротам, скребся и выл, как сотня голодных волков. Припасы подходили к концу, на окраинах назревали бунты, и богатейшие жители города, посовещавшись, решили обратиться за помощью к Фотурианцам, благо их, если верить радио, развелось во Вселенной ну просто пруд пруди.
Без споров, правда, не обошлось: даже самые просвещенные граждане признавали, что Фотурианцы эти – народ темный и даже в какой-то степени страшноватый. Непонятно было, чего они хотят и во что верят; да и верят ли они хоть во что-нибудь – это тоже был вопрос. Что, скажите на милость, скрывается за этим их лозунгом «Переделаем Бытие»? Не покушаются ли они на священное право каждого человека – безраздельно владеть своей собственностью? Не предлагают ли они раздать все бедным и зарабатывать на жизнь тяжким трудом?
Казалось, что проект висит на волоске, и все же кончилось дело благополучно. Совет решил: даже если Фотурианцы – махровые бунтовщики, лучше они, чем ужасный Зверь; во-первых, клин вышибают клином, а во-вторых – разве не может статься, что две эти грозные силы, столкнувшись, поубивают друг друга – к немалому облегчению для Вселенной и Земли Зиф?
И вот послание составили, зачитали перед народом и отправили по Лучу. И отправилось оно бороздить Вселенную и блуждало, пока не встретило брата Квонледа.
...
Тот в это время находился в Земле Акаларон, где расхлебывал кашу, заваренную предшественником. Дело обстояло так: Фотурианец Гилас, прежний смотритель Земли, ужасно страдал от одиночества и в нарушение всех Правил обратил стаю страусов – голов триста пятьдесят – в людей, чтобы было с кем поболтать на досуге.
С одной стороны, конечно, это было забавно и даже мило, с другой – он так и не удосужился объяснить им некоторые особенности человеческого разума, хотя бы тот простой факт, что никакое излишество на пользу ему не идет. Может быть, в глубине души брат Гилас был просто-напросто мизантроп, как это бывает со многими обаятельными говорунами – так или иначе, вчерашние птицы, открыв привлекательность своих новых тел, принялись совокупляться направо и налево, словно больше в Земле Акаларон заняться было нечем; ну а Фотурианец, замучившись оттаскивать их друг от друга, в конце концов плюнул и махнул на страусов рукой.
Вседозволенность быстро принесла свои плоды, и к тому моменту, когда Гиласа сменил Квонлед, секс опротивел бывшим птицам настолько, что виду грозило вымирание. С тоскою вспоминали бедняги времена, когда работу по продолжению рода брал на себя безотказный инстинкт, ибо нынешние их головы ну никак не желали вожделеть то, что было доступно, бесплатно, повсеместно и никакого, даже самого завалящего вызова, не предлагало. Что тут было делать? Поскольку обратное превращение запрещали Правила, Квонледу пришлось взять дело в свои руки, то есть наладить – с проклятиями и угрозами – столь нужное и важное общение между полами.
Сводничество — работа трудная. Чтобы вернуть акаларонцам прежний интерес к телу, прежде всего Квонлед запретил им ходить нагишом. Поскольку же длинные закрытые одеяния, в которые он их нарядил поначалу, едва ли подчеркивали женственность самок и мужественность самцов, Квонлед напряг мозги и выдумал нижнее белье, а заодно шорты и мини-юбку – как раз такую, чтобы не закрывала самое интересное. Следом он изобрел косметику, флирт, эротику, порнографию, брак и Гражданский Кодекс – я останавливаюсь на этом так подробно для того, чтобы вы поняли: на своем веку Фотурианцам приходилось решать самые разные задачи, и размножение бывших страусов – еще не самая сложная среди них.
Покончив с нововведениями – подопечные его, облаченные в бикини и плавки, рассматривали друг друга с интересом, и кое-где уже образовывались парочки, – Квонлед решил хорошенько отдохнуть. Он отключил свой передатчик, зарыл онтологический преобразователь поглубже в песок, уселся на большой, нагретый солнцем камень и принялся смотреть, как начинается прилив.
Последний раз редактировалось Нумерли; 04.04.2015 в 17:53.
Здравствуйте! Я как-то не нашла нигде правила, что можно выкладывать только фантастику, поэтому - вот, реализм. Буду рада услышать комментарии. Заранее прошу прощения, если реализм нельзя
Скрытый текст - Лебедь:
Аркадий ненавидел все эти выставки. Третьяковка, Гугенхайм, Эрмитаж, уголок местной живописи в Верхнеказанищенском краеведческом музее, - размах разный, суть одна. Постыдные заигрывания с толпой, пошлый стриптиз души, сеанс метания бисера в публичном доме.
Люди покупают билет и думают, что встали на одну ступень с художником, что купили право судить и способность понимать, а их ещё и подбадривают: «А вот мы вам подсветим, чтобы виднее было, и скамеечку поставим, а то ненароком утомитесь, пырясь на искусство своими тусклыми глазёнками». Жалкое зрелище.
А свои выставки Аркадий Гречин ненавидел сильнее всего.
И поэтому присутствовать на этих самых выставках у него нет никакого желания. Именно эту простую мысль он уже битый час пытался донести до своего агента. Жанна, сухая высокая блондинка, разменявшая четвёртый десяток на фигуру двадцатилетней, в ответ буравила его своим фирменным взглядом хорошо контролирующей себя акулы. За шесть лет сотрудничества с ней Аркадий пробовал угрожать, льстить, флиртовать, чтобы настоять на своём, а вот теперь перешёл и к мольбам. Однако Жанна была богиней прибыли, а не сочувствия.
– Аркаша, ты не просто хороший фотограф, ты – известный фотограф. И знаешь, что это значит? Что кто-то эту известность создаёт, – говорила она, выстукивая французским маникюром по столешнице ритм контролируемого раздражения. – И я сейчас говорю не о себе. Я говорю об этом «мерзком быдле», которое ты так презираешь. Которое воспевает твой талант в блогах, платит пятизначные суммы за твои шедевры и ходит заниматься фотографией в твою студию – опять же, за деньги. И поэтому, Аркаша, ты сегодня сходишь в клуб, потанцуешь, спустишь пару прожиточных минимумов на коктейли, морду кому-нибудь набьёшь,– мне неважно, отдыхай как хочешь, – а завтра ровно в одиннадцать ты приедешь по адресу, – быстрый взгляд в ноутбук, – «Четвёртый Сыромятнический переулок, дом один, строение шесть», в этом своём вырвиглазном свекольном пиджаке и с искренней улыбкой на лице. И улыбаться ты будешь каждому посетителю, – точёный ноготок метнулся к его лицу, – Каждому, независимо от... комплекции!
Больше, чем собственные выставки, Аркадий ненавидел только жирных.
– Так годится? - он натужно растянул губы, изо всех сил демонстрируя дружелюбие и мастерство личного стоматолога.
– Годится, – Жанна швырнула на стол оплаченный счёт и встала, отодвигая чашку с недопитым американо. – Годится нищему непризнанному гению, обречённому на известность только после смерти. Хоть раз попробуй понравиться людям ещё при жизни, Аркаша. Это легче, чем тебе кажется.
Ни в какой клуб он, конечно, не собирался. Немного поковырял свой чизкейк, но образы завтрашней выставки настырно лезли в голову, напрочь отбивая аппетит. «К чёрту!» – выдавил Аркадий сквозь зубы, схватил пальто и вылетел из кафе. Заводя машину, ткнул в кнопку «один» на телефоне – Ульяна, быстрый набор. «Привет! Освободился раньше, буду через полчаса, наберу от проходной», – сообщил Аркадий и расплылся в улыбке, услышав ответное щебетание, – «Целую».
Приехав неожиданно быстро, он припарковался на пустынной улице посреди промзоны и от нечего делать стал рассматривать мощный цементный забор заводской территории. Где-то там, за этой громадиной, за колючей проволокой, за скучным усатым охранником, хрупкая Ульяна надевает свой трогательный девически-розовый пуховик и заправляет под шапку выбившиеся чёрные локоны. Как-то раз он спросил, кем же она работает. Она засмеялась: «Моя работа – скучнее, чем твоя. По-моему, информации достаточно». Больше они эту тему не поднимали.
Пока тошнились по вечерней пробке на Кутузовском, успели обсудить новую Аркашину идею: один поклонник, по совместительству – владелец частного зоопарка, обещал с большой скидкой сдать в аренду для съёмок настоящего тигра. «С удовольствием скормил бы зверюге Жанну,» – мечтательно произнёс Аркадий. Ульяна фыркнула и несильно толкнула его в плечо, поэтому он смиренно добавил: «Ладно, скормил бы с некоторым сожалением».
Кошмар завтрашней выставки отодвинулся, ушёл в тень. Заехали во «Вкус и аромат», взяли чилийского белого полусладкого, потому что вкусно, и красного сухого французского, потому что – красиво. В лифте, нажав на кнопку двадцать четвёртого этажа, Аркадий повернулся к спутнице и с улыбкой провёл рукой по её бедру, задирая юбку. Уля отстранилась и укоризненно покачала головой. В ответ Аркадий сложил руки в умоляющем жесте, и она засмеялась, закусив нижнюю губу. Юбку она так и не поправила.
У Ули были красивые синие глаза, стройные сильные бёдра, грудь, даже без белья выглядящая как будто в дорогом белье, и небольшой изъян, только добавлявший ей очарования, – муж. Со слов самой Ульяны, муж был средних лет с уклоном в поздние, очкастый, ненавистно полноватый, неумный, с дурацким именем Василий, и хорошего в нём было только одно – его существование делало их отношения запретными и почти преступными, а оттого пряными и нестерпимо горячими.
Аркадию никогда не нравилось делиться чем-то личным, да что уж там – он в детстве даже игрушками не хотел делиться с другими детьми, и не потому, что жалко. Да они же совершенно не поймут его игру, его задумку! Только испортят всё волшебство своим неуместным вяканьем...
И вот он вырос, и у него теперь есть их с Улей волшебство, все эти милые глупые мелочи – интимные, приватные: «Посторонним вход воспрещён». Он самозабвенно корчил рожи, пока она говорила по телефону с подругами. Пару месяцев назад, когда Уля проснулась первой, в поисках завтрака наткнулась на полкило мёда в сотах и благополучно съела его весь, он в шутку нарёк её «Уля, Повелительница Улья»; со временем всё свелось к прозвищу «Пчёлка», которым он её дразнил до сих пор. И уже наизусть знал, что будет дальше: в хорошем настроении она ответит «Бз-з-з-з-з!», а в плохом – нахмурится и переспросит: «Чего тебе, Каша?».
И об этом никогда, даже случайно, не узнают никакие идиотские друзья-приятели, от приторных комментариев которых будет неприятно першить в горле: Василий, их невольная каменная стена, вынуждал хранить тайну. Что Аркадий и делал – с радостью и благодарностью.
Каждый раз, даже в надёжно запертой изнутри квартире, они занимались любовью, как подростки в родительской спальне: страстно, спешно, не в силах оторваться друг от друга, но постоянно оглядываясь на дверь в страхе быть пойманными.
Ощущение тайны добела раскаляло кровь, и Аркадий чувствовал себя Мидасом: чего ни коснёшься – золото, чего ни коснёшься – горит. И горело: бокал с вином – отражением заката, простыни – яркими текстильными маками, страстью горела нежная Ульяна. И, царь и властелин этого вселенского пламени, он с непривычной для себя щедростью делился им с Улей – только с ней одной.
Тяжело дыша, он откинулся на подушки и в который раз загляделся. Кто бы ни набивал грациозного, но агрессивного лебедя на Улиной спине, своё дело он знал хорошо: казалось, что птица и правда сейчас зашипит, забьёт крыльями. Именно этот лебедь превратил очередную безымянную, безголосую куклу-модель в его дорогую Пчёлку.
Те пробы проходили на редкость неудачно: Аркадий никак не мог найти нужный типаж, психовал и одну за другой выставлял девушек за дверь, не стесняясь в выражениях. Помнится, двое из них разревелись прямо в студии, разозлив его неимоверно. На худенькой невысокой брюнетке кончились остатки его терпения. «Мне нужен характер, мне нужна фактура!» – бушевал он, размахивая руками. А она спокойно отвернулась, стянула майку, обнажая спину. Выпустила лебедя.
Вдохновение приказало: «Заткнись и снимай». К чести Аркадия, вдохновению он подчинялся беспрекословно.
Девушка отлично владела телом, кадры выходили сочными, откровенными, и Аркадию даже не хотелось обижать эту горе-соблазнительницу, однако секс с моделями никогда его не интересовал. Окончив съёмку, фотограф уже подбирал слова, чтобы сделать ситуацию менее неловкой, но его невольная муза спокойно оделась, даже не взглянув в его сторону, и только на выходе протянула руку: «Ульяна. Было очень... интересно поработать с вами».
Было-то это всего полгода назад – и вот уже те несколько случайных снимков легли в основу самого известного его фотопроекта «Ортоморфозы», а Ульяна стала вторым по важности человеком в его жизни – после него самого. Лежит вот теперь в его кровати, родная до невозможности. Аркадий осторожно провёл пальцем по острой лопатке:
– Слушай, я его снимал чуть ли не чаще, чем тебя, и так и не спросил, откуда он взялся.
– Ну, как бывает у маленьких и глупых? Назло маме с папой не то что татуировку – нос себе отрезать была готова.
– И почему же, – Аркадий перекатился на спину и попытался изобразить руками в воздухе что-то изящное, – лебедь?
– Пф-ф-ф, мне было, страшно сказать, целых шестнадцать лет. Придумай самую банальную причину и будь уверен – всё так и было, – она обернулась и для пущей убедительности покивала, приподняв брови.
– Неужели..., – он шутовским жестом схватился за голову, – неужели вокруг не было ни одной родственной души, а прекрасные юноши в упор не замечали гадкого утёнка Улю?
– Бинго! Но я была уверена, что обязательно стану прекрасным лебедем и покажу им всем, – она прижалась к нему и прошептала на ухо, – Это был мой секрет, только он и помог мне выжить в этом жестоком, недружелюбном мире. Эй, ты что, смеёшься?! – продолжила она уже громко и возмущённо, – Я с тобой, между прочим, сокровенным делюсь, а ты...!
– Ладно-ладно, – он примирително обнял её за плечи и чмокнул в макушку, – Интересно, какой секрет поможет мне выжить в этом жестоком мире завтра? – спросил он и тут же пожалел, что вспомнил про выставку.
С минуту они лежали беззвучно и неподвижно; в голове Аркадия залихватский грех прелюбодеяния медленно сменялся тоскливым грехом уныния. Вдруг Ульяна встрепенулась, вскочила на колени. Глаза её горели заговорщическим блеском:
– Слушай, в детстве, когда приходилось делать что-то скучное, я придумывала, что я – персонаж компьютерной игры, и мне нужно выполнить задание, чтобы пройти на следующий уровень. А что, если нам придумать для тебя на завтра такой квест?
– Какой же именно? – слова сочились сарказмом даже сильнее, чем Аркадию хотелось бы. – Найти и вернуть забытые кем-то перчатки? Обокрасть десять посетителей? А может, победить босса – Жанну там, или, например, твоего мужа? – он и сам испугался последнего вопроса. Робко взглянул на Ульяну, готовый признать вину и понести заслуженную кару, но та была поглощена собственной выдумкой и даже не заметила его язвительности.
– Точно! Я этим же вечером скажу Васе, что завтра открывается выставка одного из фотографов, с которым я работала, и попрошу сходить. А ты должен будешь его узнать. И рассказать мне потом... ну... например, как он был одет! Ну весело же будет! Да? Да?! – радостно выпытывала она и несильно, но настойчиво пихала Аркадия в живот, требуя ответа.
Своё согласие он потом оправдывал тем, что безумие, похоже, заразно.
А дальше пили вино, обсуждали горячо любимых Ульяной «Tired Pony», у которых вроде скоро концерт в Москве, слушали их последний альбом, спорили, плагиатили ли они у «Coldplay», слушали «Coldplay», снова спорили, пили, целовались и смеялись, забыв про время. Только в полдвенадцатого Аркадий спохватился, вызвал Уле такси, проводил её до машины и, вернувшись, мужественно поставил будильник на восемь.
Субботнее утро выдалась снежным и пасмурным. Проснувшись строго по звонку будильника, Аркадий позволил себе полчасика понежиться в кровати, после чего встал, помылся, побрился, приоделся и плотно позавтракал. Выехал с запасом, так что на месте оказался вовремя. Да ещё и и в бодром расположении духа, – Аркадий всю дорогу тренировал самую дружелюбную из своих улыбок, и организм, кажется, поверил, что день-то и вправду предстоит отличный.
Правда, реальность сразу же начала массированную атаку на его хорошее настроение: сначала приторный обмен любезностями с организаторами и спонсором, потом – короткое, но болезненно предсказуемое интервью репортёру какой-то районной газетки (в заголовке как пить дать будет что-то вроде «В Гречинском зале, в Гречинском зале!»), а там уж и до шумной толпы плебса недалеко. Однако Аркадий хорошо подготовился и был почти уверен, что сможет достойно продержаться до самого вечера.
Тем более ходить и улыбаться оказалось довольно просто. И, как он понял примерно час спустя, смертельно скучно. Все прошлые разы его участие заканчивалось на этапе интервью – бодрая круговерть диалогов, ненависть к роду человеческому, а в полдень уже можно со спокойной совестью ехать домой восстанавливать нервные клетки. Но не сегодня.
Не зная, куда себя приткнуть, он раз за разом возвращался к своему любимому снимку, сделанному через месяц после их с Ульяной знакомства. Обнажённая, она сидит вполоборота, ссутулившись, позади – льдистая поверхность озера и пожелтевший камыш.
И чем дольше фотограф рассматривал свою работу, тем больше ему становилось не по себе. Казалось, всё – её выражение лица, выбранный им ракурс, – просто кричит об их глубинной, нутряной, животной связи. «Хватит. Дыши глубоко. Ты же хорошо знаешь людей, – успокаивал себя Аркадий, – Эмоционально близорукие, они вряд ли заглянут дальше голой женской спины». Так что бояться нечего. Тем более, Василий близорук ещё и физически.
Где же он, кстати? Ульяна, небось, не побоялась, взаправду погнала мужа на выставку. Немного взволнованный, Аркадий отвлёкся от снимков и сосредоточился на публике. Интересный факт: «ценители искусства» на фоне этого самого искусства выглядят ещё нелепее, чем обычно.
Всматриваться в представительниц прекрасного пола нет нужды – да это и к лучшему. Нервные юноши, непрерывно теребящие своими ручками-спичками смартфоны и планшеты, тоже отпадают. Как и слегка перекачанные мачо, похотливо выискивающие на фотографиях анорексичной модели пирсингованные соски. Круг подозреваемых сужается.
Верный заветам Жанны, Аркадий улыбался направо и налево. Кто же из оставшихся медленных боровов ему нужен? Может, этот? Хотя вряд ли, ему же сто лет в обед, да и во взгляде можно заметить что-то, похожее на интеллект. Товарищ, разглядывающий фотографию пекинеса, тоже не годится – уж больно хорошо подогнан его модный серый костюм, явно на заказ шили. А в представлении фотографа на таком, как Василий, могли быть только самого мерзотного вида тряпки.
Не переставая излучать натужное дружелюбие, Аркадий медленно обводил взглядом остальных посетителей. А может, ему нужен вон тот забавный хоббит в слишком тесной рубашке, чуть ли не лопающейся по швам при каждом движении? Нет, этот пришёл с дамой сердца: узор на блузке – чисто Поллака стошнило после палёной водки, автозагар, полуоблезший красный лак и, конечно, кружевной веер. Встретились, блин, два одиночества. Им он тоже улыбнулся и кивнул.
Вскоре появилось ещё несколько подходящих кандидатур, но каждый раз расследование заходило в тупик. Аркадий наловчился вычленять из общего шума обрывки разговоров, замечать мельчайшие детали одежды, а на одном из субъектов даже разглядел контактные линзы. Василия среди них определённо не было.
Проголодавшись, фотограф взглянул на часы и не поверил своим глазам – уже полпятого! Права, тысячу раз права была милая Ульяна – ничто так не помогает скоротать время, как вызов, брошенный твоему интеллекту. Выставка перевалила за середину, а Аркадий всё ещё бодр и весел. Вот только поест и с новыми силами ринется в бой. Василий не пройдёт! Василий будет найден!
В спешном порядке проглотив предложенные организаторами сэндвич и кофе, новоиспечённый гений частного сыска поспешил снова окунуться в толпу. Немного походив туда-сюда, он остановился у фотографии пекинеса, чтобы осмотреться. Рядом полная рыжая девушка с коровьими глазами высказывала своё ценнейшее мнение о его работах:
– Собачка хорошенькая, но та тётка тощая – страшная. А чё за название – ортомόрфозы? Что это значит вообще? – повернулась она ко второй, постройнее, в очках и с неровными зубами.
Та пожала плечами:
– Не знаю, похоже на что-то из химии. Помнишь, на лекции была ортофосфорная кислота или что-то типа того?
– А причём тут тётка и этот мопс?
– Рит, я не знаю. Звучит-то прикольнее, чем «Тётка и мопс», да? Кто бы на это пошёл? – и обе сдавленно захихикали, смущённо оглядываясь по сторонам.
На этом месте гранитная воля Аркадия дала трещину; он на секунду закатил глаза и презрительно поджал губы. Фотографировать легко, если руки не из задницы, и выставка – она, чёрт возьми, не про то, как кто-то несколько раз на кнопочку нажал.
Она вся – про один-единственный образ, заключённый в названии. Образ, который Аркадий разглядел первым, выстрадал, подкрепил снимками и подарил другим. Метаморфоз – изменение привычного, отклонение от нормы; ортоморфоз – изменение, ставшее нормой. Противно признавать, но расчётливая Жанна была дважды права: и в том, что никто ничего не поймёт, и в том, что авторское название всё равно надо оставить, потому что на него купятся.
А выставка шла своим чередом. Человек десять, узнавая Аркадия, считали своим долгом подойти, задать пару не блещущих оригинальностью вопросов, сфоткаться и взять автограф. Ещё столько же незаметно, по их мнению, показывали на него пальцем, дёргая за рукав спутника или спутницу. Остальные просто приходили, бессмысленно шатались по залу и уходили, чтобы дать место следующей порции бессмысленных шатунов. Расследование не давало никаких результатов. Близился вечер.
За час до закрытия Аркадий решил, что план Ульяны провалился, и этот тюфяк не придёт вовсе. И даже испытал облегчение – играть в детектива, конечно, довольно весело, но пусть уж это дело остаётся нерешённым. Однако, если Шерлок не ищет улики, улики сами идут к Шерлоку: в это же мгновение на пороге возник идеальный подозреваемый.
Не в меру шумное дыхание и красное потное лицо свидетельствовали о крайней спешке, а кто будет так спешить на какую-то там выставку, если только он не обещал появиться там своей горячо любимой жене? Рыхлая веретенообразная фигурка, подушечного вида пузо, стыдливо прикрытое унылым свитером, сощуренные глаза слабовидящего – совпадение стопроцентное. Вот и очки достал – точно он.
Подойти поближе Аркадию не хватило смелости, но он добросовестно следил за субъектом издалека. Сначала тот нерешительно топтался около входа, затем заметил фотографию с лебедем и рванул к ней через ползала. Минут пятнадцать простоял там и только потом пошёл бродить по помещению, отрешённо скользя взглядом по остальным снимкам. Отбросьте сомнения, Ватсон, мы нашли виновного.
Оставалось только хорошенько запомнить, во что он там одет, но это оказалось не так-то просто. Можно было, конечно, просто сказать «серые брюки, серая водолазка, коричневый свитер», но Аркадий был художником, и его не устраивал скудный лексикон дальтоника. Описание должно быть красочным и живым. Как хорошая фотография.
Так, что это за узор на свитере? Косы? Чешуйки? Резинка? В вязании он был не силён. Ладно, по крайней мере, это точно ручная вязка. Или нет? Сейчас каждая вторая марка косит под хэндмейд, так что уверенным быть нельзя. И цвет надо поточнее определить. Горчичный? Песочный? Нет, всё не то. И тут его осенило: это же сепия!...
Водолазка тоже не просто серая, а вполне себе цвета постаревшей крысы. Вот и катышки на воротнике – как проседь. Брюки же – скорее мокрый асфальт. Эх, ботинок почти не видно! Ну что же вся эта толпа никак не разойдётся...
Аркадий буквально взмок от усердия, стараясь одновременно и тщательно всё разглядеть, и подозрений не вызвать, но с задачей вроде справился. «Нужно пойти освежиться,» – решил он и плавно завернул в уборную. Прямо перед ним в дверь протиснулась парочка прилизанных турникмэнов и оккупировала писсуары. Судя по непрерывающейся дружеской беседе, они планировали застрять там надолго. Восторга такое соседство у Аркадия не вызывало, так что он благоразумно уединился в кабинке.
А парни всё говорили, и не думая понижать голос, – потрясающая культура поведения. Аркадий и хотел бы отвлечься, но акустика помещения направляла каждое их слово прямо ему в мозг, словно такая задача и стояла перед проектировщиками. Ладно, делать нечего, – послушаем, чем нынче живёт молодёжь.
– ... так и сказал ей: «Я вообще не буду это делать!» – понимающий смех собеседника – Нет, ну а какой мне смысл, да? – несколько обоюдных смешков – Сам-то как? Как тебе фоточки?
– Да ну, лажа какая-то. Кошки, блин, собаки, тёлки какие-то стрёмные, мне этого в жизни хватает вообще-то, – дружный смех взаимопонимания – Не, ну он бы еду ещё свою фоткал! С лебедем девочка ничего такая, симпотная, а в остальном... – невнятный звук, долженствующий изобразить, очевидно, рвотный позыв. Конструктивная критика как она есть.
– Да-а-а, девочка с лебедем... – Аркадия аж передёрнуло, когда он представил масляную ухмылку этого типа, – Реально хороша. Я с ней, кстати... время от времени... ну, ты понимаешь... – громкое влажное причмокивание – Предаюсь утехам!
Аркадий согнулся пополам и зажал рот двумя руками, чтобы не расхохотаться в голос: «О-хо-хо! Какой слог! Утехам он с ней предаётся, а! Только в твоих мечтах, интеллектуал недоделанный!». Тем временем амбал продолжал пыжиться под недоверчивое похохатывание товарища:
– Да я тебе серьёзно говорю! Стабильно пару раз в неделю видимся, но она вроде как с этим Гречиным, ну, чьи фотки тут, поэтому шифруется. А он вообще на ней помешан, цветы, брюлики, «давай поженимся», «жить без тебя не могу», вот эта вся байда. Она даже телефон отключает, пока у меня, а то он реально достанет звонить.
Страсти накалялись, монолог становился всё громче, всё эмоциональнее. «Этот Гречин» вынужден был признать, что у воображение у мальчика работает отменно. А того всё несло и несло:
– И вообще он придурок какой-то: она втирает ему, что у подруг ночует, ездит к родственникам в другой город, а он всё хавает. Я ей уже говорю: «Это он пока тихий, но когда-нибудь он сорвётся, и ты, Ульяна, по роже огребёшь!» Потому что я таких знаю, они если до точки дошли – всё, капец, они вообще невменяемые.
Услышав имя, Аркадий выпрямился так резко, что стукнулся спиной о бачок. Улыбка застыла на его губах, взгляд замер в одной точке. Он всё ещё слышал отдельные слова, но они больше не складывались в связные предложения, – так, белый шум, мешанина звуков.
– Слышь, Васёк, а чё она его не бросит тогда?
– Ты вообще слушаешь, блин? – разъярился Васёк – Я тебе говорю: он жить без неё не может. То есть реально. Угрожает покончить с собой, если она уйдёт. Типа, она – его муза. Ну ты же знаешь этих баб – ей этого лузера «жа-а-алко», тем более – кто ей шмотки покупать будет? Потому что мне она вообще не упёрлась. Не, потрахивать её вместо этого импотента я не против, но ПМС, СМС, – вот это всё пусть ему достаётся, да? Лично меня всё устраивает. – звук застёгивающейся молнии.
– Я гляжу, ты удобно устроился, братюнь, – ещё одна молния, – Респект! А где ты её нашёл-то?
– Ща расскажу, пошли куртки заберём и го к Славику, я тут задолбался уже...
Хлопнула дверь. Аркадия окружила тишина. Он сидел неподвижно, мысли шли ровным потоком, складываясь в нумерованный список. Раз: Васёк – это тот, что повыше, кудрявый, именно он встал слева, и именно слева был слышен его голос. Два: его друг всю дорогу мусолил жвачку – даже когда он говорил, это было слышно. Три: не было ни плеска воды, ни гудения сушилки – значит, оба не помыли руки.
Мозг Аркадия одну за другой выхватывал из памяти эти мелочи, рассматривал их со всех сторон, перекладывал с места на место, – только чтобы чем-то заняться, чтобы не видеть в этой комнате огромного слона… А он уже поворачивается, задевая стены, подходит всё ближе. Нет, сосредоточиться, вспомнить, как же звали этого, второго, с жвачкой, точно же называли его имя, может, Славик?.. Нет, только не смотреть, только не видеть чёртову громадину!...
Чувствуя, что вот-вот взорвётся, Аркадий вскочил, бросился к раковине, на ходу неуклюже застёгивая ремень, и опустил ледяные, негнущиеся пальцы под еле тёплую воду. Немного постоял так. Сложил трясущиеся ладони лодочкой, плеснул воды на лицо. Размял виски. Огляделся. А сушилок-то тут и нет! Только бумажные полотенца.
Он потерянно шагал обратно в зал, не представляя, что теперь нужно делать. Вот его окликнули. Нужно ли повернуться на голос? А теперь его мягко тронули за плечо. Как с этим прикажете быть?
Дальше события развивались быстрее, чем Аркадий был в состоянии осмыслить. В поле зрения неожиданно появился что-то убеждённо говорящий мужчина. Как оказалось, за плечо хватался тоже он. Постепенно до Аркадия дошло, что перед ним – тот самый коричневый свитер, для которого так трудно было подобрать слова. И серая водолазка. И очки.
– ...а потом сказал себе: «Если ты сейчас не подойдёшь к самому Аркадию Гречину, ты будешь жалеть об этом всю жизнь!» – мужчина замялся, помотал головой, – Но это неважно. Ваша выставка – это поторясающе, просто потрясающе! Не могу подобрать слов! Я проездом в Москве, боялся, что не попаду. Бежал, чтобы успеть, и соврешенно не жалею.
Смысл сказанного медленно, с задержками, но всё-таки просачивался в сознание Аркадия.
– Жене в Интернете показывал ваши работы, она говорит – красиво. Симпатичные, говорит, зверушки. А я ей – да что ты понимаешь! Это про мир, про его постоянные изменения. Про то, что изменения эти неизбежны, и про то, как с ними примириться. И тут она, знаете, согласилась. Тридцать два года женаты, и первый раз она со мной согласилась!
– Спасибо вам, – Аркадий внезапно ожил, рассмеялся искренне и счастливо, – Спасибо огромное! Откуда вы, говорите? Из Владимира? Это так здорово, что вы приехали! Ну надо же, поклонники во Владимире, с ума сойти! Торопитесь на поезд? Ну, смотрите, не опоздайте. Жене привет передавайте обязательно!
Он от души обнял свитер, дружески похлопал его по спине. Пушистая, мягкая пряжа ласкала ладонь. «Ангора» – всплыло в сознании верное слово. Свитер цвета сепии из ангоры – так он ей и скажет. Ульяне нравятся мелкие детали.
Он опишет всё в красках, и она просто не сможет не узнать мужнин свитер. Скажет: «Ну я же говорила, что будет весело!» Нежно обнимет его, и он обнимет её в ответ. И станет так спокойно и тепло, и ещё теплее оттого, что изнутри будет греть тайна – наконец-то, его личная тайна, которую ни с кем, ни с одной живой душой, не придётся делить.
Последний раз редактировалось Irma Pchelinsky; 08.04.2015 в 02:58.
Irma Pchelinsky, можно любой жанр. Ну если только не нарушает правила форума естесно.
Цитата:
краеведческом музее, - размах разный
лишняя зпт (хотя в определенных ситуациях запятую нужно ставить перед тире, но это не этот случай)
Цитата:
морду кому-нибудь набьёшь,– мне неважно
и опять не тот случай с запятой. если бы там был какой-то оборот типа "мистер икс, делающий что-то, - вылитый терминатор" - в такой ситуации зпт ставится. а у вас же в конструкциях простое перечисление.
Цитата:
Постыдные заигрывания с толпой, пошлый стриптиз души, сеанс метания бисера в публичном доме.
забавно, что смысл этого предложения - как раз можно спроецировать на критику этого самого предложения. перебор метафор. достаточно один раз указать что-нибудь одно, уникальное и ударное.
и такое перегружение не раз по тексту. понятно, что у вас такой стиль, но это талдычинье усыпляет внимание читателя. например, там дважды указывается, что Жанна контролирует раздражение, контролирующая себя акула. Мне кажется, достаточно было указать такое один раз. И такого много по тексту.
До сути (надеюсь) не добрался. Зевал, но ничего личного, просто стиль совсем не мой. Читаю параллельно Буковски, "Почтамт", там намного упрощённее стиль (тем самым удобоваримее, не отвлекаешься) и любовные похождения его как-то убедительнее звучат (например, как-то слабо верится, что гг не знает, кем работает любовница, например; кстати, показались слишком длинными некоторые реплики в диалогах, обычно в разговорной речи люди более кратко выражают мысли). Потому сложно сейчас такое читать и невольно сравнивать.
Ну, с мэтрами мне не тягаться =) Про запятые - спасибо, исправлю. Про повторы и перегруженность - спасибо, подумаю. Но делала это со смыслом - хотелось показать перегруженность мышления самого ГГ, который, с одной стороны, человек действительно творческий, а с другой, нарциссический и слишком уж увлекается смакованием внутреннего диалога. Про длинные реплики - вполне возможно, сама знаю, что это та область, в которой мне ещё предстоит совершенствоваться. А про неосведомлённость насчёт профессии - не согласна, ибо вполне видела такое в жизни. Просто дело не в том, что Ульяна это так отлично скрывает, а в том, что Аркадию не интересно.
В целом - спасибо, что прочли, хоть и не на ваш вкус текст. Кое-что полезное я для себя вынесла.
У Маврика была самая замечательная лужайка во всем городе. А ведь город был не так уж и мал: тридцать с лишним тысяч населения.
Не мог он, Маврик, как некоторые другие, похвалиться красивой или умной женой: провел всю жизнь холостяком. Дом у него был богатый, в два этажа, заметный издали, но таких домов в городе тысячи-претысячи, им тоже никак не похвалиться.
Детей у него сроду не было, а уж внуков подавно. Автомобиль и вовсе наиобычнейший: не ретро, не заморская диковинка. Здоровье отменное, но такими достоинствами, как водится, не хвалятся: опасно это, можно враз его, здоровье, и потерять.
Так что похвастаться, погордиться вроде было ему нечем.
Однако всем до единого жителям было известно, что у Маврика лучшая лужайка в городе.
Горожане, кто втайне, а кто и открыто, в глаза, очень ему завидовали. По выходным дням считалось хорошим тоном пройтись всем семейством мимо его лужайки. Парочки обменивались кольцами опять же у лужайки Маврика.
Пакостила временами разве что подвыпившая молодежь: могла раскидать по участку дюжину-другую раздавленных пивных банок, там же опорожнить автомобильные пепельницы, помо... но об этом лучше умолчим.
Но, как известно, рано или поздно молодежь все же взрослеет. Обзаводится семьями, позже и детьми. В дальнейшем, подобно всем прочим горожанам, когда-то пакостная поступками молодежь обязательно начнет завидовать лужайке Маврика и посещать ее наравне с другими семьями.
Ухаживать за лужайкой, впрочем, вовсе не сложно.
Для Маврика это занятие давно уже превратилось в рутину. Уход за своей травой он смог бы проделывать и с завязанными глазами. Да и делать-то ничего особо не требовалось: пройтись по собственной лужайке каждый второй день газонокосилкой, освежить траву из шланга, если долго не было дождя. Вот и все.
Но как-то летним утром Маврик обнаружил на своем участке сущий непорядок: прямо посреди лужайки, на одном из самых видных ее мест, некоторые травинки вытянулись повыше других. Он тут же прошелся по ним садовыми ножницами под суровую металлическую гребенку. И хоть непорядок был устранен с легкостью, все же заселo в голове Маврика скрытое беспокойство за свою лужайку.
Следующее утро расстроило его намного серьезнее: на том же видном месте снова взошла высокая трава. Только на этот раз ее было много больше, да и росла она несравненно гуще и выше прежней. А спустя два дня там же каким-то чудным образом образовалась глубокая яма, похожая с виду на кротовую нору.
Чем бы все это ни было, Маврик решил действовать наверняка: опорожнил в яму половину канистры с бензином и бросил в нее зажженную спичку. Из ямы столбом взметнулось пламя, едва не опалив ему брови, в нос ударил тошнотворный запах горелого мяса. Ближе к вечеру Маврик еще раз наведался к яме или норе, осторожно заглянул в нее, но ничего в ней не увидел, поскольку начинало уже смеркаться. И даже принесенный из дому фонарь ничем не помог: Маврику показалось лишь, как что-то отсвечивает ему из ямы в ответ, будто смеется над ним.
Наутро Маврик все же решил поостеречься, не искушать лишний раз судьбу. Он обратился за помощью к хорошо знакомому садовнику, чьи советы ему не раз до того пригождались.
- Как считаете, что это может быть?- поинтересовался он, тыкая пальцем в яму, из которой торчало нечто, похожее на лысую человеческую макушку.- Смахивает на что-то живое.
Садовник и не знал, что ответить, в недоумении лишь стоял и почесывал голову. Ничего подобного ему прежде не встречалось. Может, конечно, всего лишь кротовая макушка. Но почему она торчит из земли без всякого видимого движения? Да и размерами сильно смахивает на здоровенную человеческую голову? Уж точно никакой не крот: не бывает таких необычных кротов.
Он бы и дальше продолжал почесывать голову, не зная, что ответить, но Маврик взглянул на него строго и с нетерпением. Требовал немедленного ответа.
- Кстати, макушка нашего крота - если это действительно крот - точь-в-точь ваша,- сказал он.
- Это нисколько не смешно,- обиделся Маврик.
- Да я даже и не шутил,- ответил садовник,- не наделен и малейшим чувством юмора. Просто представил, что если голова вероятного крота размером с вашу, то и тело у него должно быть сообразно вашему.
Маврик, выслушивая рассуждения садовника, уже начал нервничать.
- Давайте уж покончим с этим,- сказал он.- Как будем избавляться от крота?
- У вас наверняка имеется острая лопата,- ответил садовник.- Я как следует размахнусь и врежу ею нашему кроту по голове. В миг отсеку все, что там торчит из-под земли. Каким бы он ни был гигантским, не жить ему после этого.
Маврику такие жестокости были не по душе. Но радовало его хотя бы то, что неизвестная тварь прекратит наконец-то безнаказанно портить его замечательную лужайку. Он сходил в сарай и вернулся со штыковой лопатой.
- Надо же как заточена!- восторженно вскричал садовник, проведя острием лопаты по ногтю.- Бриться такой можно!
- Я все же лучше отвернусь,- сказал Маврик.- Не выношу крови.
- Дам вам знать, когда все закончится,- пообещал садовник и размахнулся лопатой. Он занес ее высоко над головой и для лучшего размаха переместил вес на правую, согнутую в колене ногу. Лопата со свистом рассекла воздух, и голова крота, точно капустный кочан, отлетела далеко в сторону.
- Ну вот и все,- сказал он, оборачиваясь.
Но Маврика заметил не сразу, потому что тот бездвижно лежал у его ног, тогда как его голова находилась метрах в пяти поодаль.
- Вот дела,- только и проговорил садовник, удивленно присвистнув.
Он мог бы легко сбежать с места трагедии, однако не предпринял ни малейшей попытки скрыться, так как всегда считал себя порядочным человеком и был ярым сторонником правосудия.
Но что бы он делал без помощи адвоката Фридкина, который знал наизусть практически все законы, а также тысячи способов обойти их. Без него садовника непременно ждал электрический стул, о котором за время нахождения в тюрьме он был немало наслышан.
- Забудьте все сказки о том, что осужденные на смерть отдают Господу душу в тот самый момент, как только будет поднят рубильник,- рассказывал Фридкин.- Часто происходит, что человек начинает гореть и дымиться, точно он живой факел. Подбегают электрики, с четверть часа возятся, исправляют неполадку. И хорошо, если в следующий раз все пройдет нормально, и ваши глаза, не выдержав напряжения, вылетят из глазниц. Но не исключено, что такое случится с вами лишь с десятой попытки.
И хотя у садовника полностью отсутствовало чуство юмора, воображением он не был обижен.
- Говорите, что делать,- взмолился он на очередной встрече с адвокатом Фридкиным,- что мне говорить на суде?
- Итак, давайте сразу договоримся,- предложил адвокат,- что не было никакого крота. Этому все равно никто не поверит.
- Не было,- покорно согласился садовник.
- А Маврик,- продолжал Фридкин,- коварно соблазнил вашу жену и переспал с ней.
- Какой он все же подлец!- возмущенно вскричал садовник.
- В состоянии аффекта вы и прикончили его,- заключил адвокат,- будучи полностью не в себе.
- Вот негодяй,- продолжал покачивать головой садовник,- соблазнить жену знакомого садовника!
Суд присяжных состоял сплошь из садовников, и в этом не было ничего странного: адвокат Фридкин, как всегда, постарался. Уговорил, кого можно было, другим, несговорчивым, заплатил.
- Ну и мерзавец,- качали садовники головами все то время, пока длился процесс,- бессовестно совратить жену несчастного садовника.
Когда же судья поинтересовался, какую меру наказания определить подсудимому, присяжные как один встали и ответили в голос:
- Никакую.
Садовнику тут же сняли наручники, извинились перед ним, и он покинул зал суда совершено свободным человеком. Впрочем, домой он попал не сразу, поскольку вместе с присяжными садовниками отправился погулять по питейным заведениям города, чтобы как следует отпраздновать свое освобождение.
Дома садовник оказался далеко заполночь, причем не в самом лучшем виде, так что гневные нарекания жены были вполне им заслужены. Но не в такой же день, когда он, благодаря лишь поддержке своих новых друзей, чудом избежал электрического стула. Жена, не желая этого сознавать, продолжала ему выговаривать. Он отвечал, поначалу нехотя, полусонно, а затем завелся: припомнил ей, кроме прочего, позорную связь с Мавриком.
Слово за слово, и они не на шутку схватились. Жена, как частенько в спорах, расцарапала садовнику лицо, а тот за такое неуважение к себе ударил ее кулаком в грудь из всех сил. И в ту же минуту пожалел о своем поступке: женщина отлетела в дальний угол комнаты, и медленно сползла по стене на пол. Хоть глаза у нее оставались открытыми, садовник понял, что жизни в ней уже нет.
- Да что же со мной происходит?- задумался садовник.- Уничтожаю все, к чему ни прикоснусь. Может мне просто мерещится?
Он протер глаза, и - о, чудо! - покойная жена встала на ноги. Как ни в чем не бывало, улыбаясь и раскинув руки, она стала приближаться к нему.
- Сгинь сейчас же, нечистая сила,- крикнул садовник, и жена тут же пропала с его глаз. С тем, чтобы объявиться уже за его спиной, а это было еще страшнее.
Садовник достал из брючного кармана мелок, которым обычно помечал предназначенные на спил нездоровые деревца, и очертил вокруг себя жирный круг. Пальцы его при этом дрожали, поэтому круг вышел неровным, но, как положено, замкнутым. Садовник прочитал молитву, и круг обратился в прозрачный столб, который надежно защитил его от всякой нечисти, вроде его помершей жены.
Как она ни старалась, внутрь колонны проникнуть не могла. Ходила вокруг, билась о колонну головой, скрежетала и щелкала зубами.
Вскоре с пронзительным скрипом отворилась дверь, и в доме появился Маврик. Голова у него была на месте, разве что сидела чуть косо..
- Мы и в самом были с твоей женой давними любовниками,- признался он садовнику,- на протяжении всех последних сорока лет.
Мертвая жена садовника прижалась к Маврику и поцеловала его в губы.
- Выходит, вы все это вместе подстроили,- догадался садовник.
- Да,- ответил Маврик.- Не было никакого крота, в яме на самом деле сидела моя голова. А рядом с вами находилось мое соломенное чучело. Ему вы и срубили макушку.
- Вот в чем дело,- присвистнул садовник.- Может тогда сделаем вид, будто ничего не было? Забираете, Маврик, мою жену, а меня вы отпускаете на все четыре стороны?
- По рукам,- ответил Маврик,- выходите из вашего круга и отправляйтесь, куда пожелаете.
- Не делай этого,- услышал вдруг голоса садовник,- не делай ни в коем случае!
В дом, словно ураган, ворвались толпой присяжные садовники. Вышло это совсем случайно: они проходили мимо, и им всего лишь захотелось узнать, благополучно ли добрался до дому их новый приятель, ведь он порядком перебрал в ту ночь. Увидев, что происходит, они подоставали свои осиновые колы (какой же садовник выйдет в ночь без осинового кола?) и закололи ими Маврика и неверную жену садовника.
- Все в этом смешном мире возможно,- сделал мудрое заключение старейший из садовников. У него была густая седая борода, которая прядями спускалась до самых колен.
- Андрюша,- обратился он к самому младшему садовнику, почти еще несмышленому ребенку,- будь добр, запиши все происшедшее в наши садовничьи хроники.
Малец ничего не ответил, лишь почтенно склонился в поклоне перед старцем. Именно благодаря ему мы и знакомы с подробностями всех этих страшных и почти невероятных событий.
Конкурсы
14.09.2012, 12:17
Похожие темы
