ersh57

[Людинка-щомаєхатинку]

Сказки, это хорошо. Но как же продолжение того романа, из-за которого мы тут все и собрались? Ждём-с.

[ersh57]

Как роман? Пишу. Переписываю. Работаю. Продвижение есть. Но меня пока не удовлетворяет. Пробую вести повествование от первого лица. Вроде начинает вырисовываться, чтобы тут же скрыться в тумане.

Как только будет переработана пара глав - выложу. Обещаю клятвенно.

Но ма-а-асенькую такую частичку все же оставлю.

Скрытый текст - ПРОЛОГ:

Жил-был мир! Не большой, не маленький. Уютный такой. Всего в нем хватало – лесов с полями, гор с равнинами, рек с озерами. Были и пустыни, и степи, и бездонные топи. Живности же всякой – не счесть.
Жили в нем два народа. Эльфы – на Закатном материке, орки – на Восходном. Материк, что посредине, так и звали – Срединным.
В жилах обоих народов текла одна и та же кровь – горячая да зеленая.
Все бы хорошо – враждовать начали. Бить друг друга всячески. До-о-олгая была история!
Придумали раз орки потопить эльфов. Совсем. Разогнали свой материк. Наехали на Срединный. Ан сила-то кончилась. От Срединного одни Острова остались. На Восходном же горы вознеслись до поднебесья.
Эльфы, те по мирам разным скитаться затеяли. Помощников себе скликали, чтоб, значит, с орками справиться. Призывали они народы разные на Острова жить. Долгонько призывали. Ну, орки то же зазывали, до кого дотягивались. Тоже понаселили всяких на Островах.
Наши-то прадеды званы были эльфами. С тех пор и обитаем здесь. С нами и Орден пришел и литвины. То с нашей Отчизны. Другие из других мест. Миров-то, говорят, великое множество!
Сорок сороков народов пришло. Обустроились мал-мала, пока орки с эльфами войну не устроили. Сначала сами били друг друга, потом призванных вовлекли.
Долго воевали. Не одну сотню лет. Сильно поистощились. Никто победить не смог.
Вот сошлись вконец рати великие на Проклятом острове. Бились день, бились два. Немало героев полегло в том сражении. Чуть не все! Выдохлись под конец, опомнились – да поздно. Про одни народы с той поры и не слыхивал никто. И остальным хватило. Потому и сражение то Последним зовут. Песни о нем поют, былины складывают, книги сочиняют.

Старый волхв поворошил костер. Дети вокруг слушали раскрыв рты. Интересно!
- С тех пор ни орков, ни эльфов нет на Островах, не появляются боле! И бог с ними – уж больно злокозненны они, - старик окинул притихшую ребятню взглядом и закончил, - Коли встретишь кого с зеленым волосом, знай, пришло опять зло, земле – разор, а нам, грешным – смерть лютая!
- Деда, а что это за штука такая – книга? – спросил волхва маленький лопоухий паренек, - Сего в ней делать-то?
- Эх ты, ушастик! – рука старика прошлась по вихрам паренька, - Приходи завтра поутру с отцом да матерью к балагану на берегу. Если позволят они – возьму тебя в учение. Тогда и узнаешь, что такое книга.
- Ушастик! Ушастик! Ушата! – подхватила ребятня прозвище.
Парнишка обиделся. Вскочил на ноги, тумак одному, другому. Тут же взгромоздившаяся куча-мала скрыла его от взора волхва.

На следующий день, на восходе, у балагана стояло трое. Самый маленький, весь в синяках и ссадинах, неуверенно стукнул в хлипкую дверь.

Хочу предупредить - эту часть не правил еще. Примите, что есть.

[ersh57]

Вторая сказка

Скрытый текст - Лешка и французы:

- Завидую я тебе, Лешка, ты у нас старый, помнишь и знаешь много. Тебя бы нциклопедией звать.
- Ты чего обзываешься, а? Вот как стукну!
- Тише ты. Тс-с-с. И ничего не обзываюсь. Это книга такая у Степан Мироныча, умная-я-я - жуть, там про все на свете есть.
- Так бы и калякал, а то нци…, ну, этой, как ее, обзываться начал.
Леший и домовой валялись на печных полатях, за ситцевыми цветастыми занавесками и перешептывались. Не любили они показываться на глаза гостям лесника. А гостей был полон дом. Охотники из города понаехали.
Охотников пригласил егерь местный, друг лесника Мироныча – лешев тезка Алексей. Пригласил не просто так – завелась в округе волчья стая. Таскали ягнят из деревенского стада, подлавливали собак. А недавно, так и вообще, баб, что по ягоды в лес ходили, чуть не порвали. Вот же, заразы серые!
Решили облаву на них, разбойников лесных, устроить. И теперь городские помощники сидели вкруг большого стола, сплошь уставленного яствами да напитками.
Сборища большие бывали у лесника и ранее. Не это привлекало парочку на печи. А вот то, что среди гостей был иноземец – тут дело другое. Невиданное, можно сказать, дело. Обращались к нему по особому – «месье Поль». Леший живо признал в нем, иноземце то бишь, как он выразился – «хранцуза», чем и вызвал удивление закадычного дружка своего.
Гости пробыли недолго. Леший продолжил болтать задними лапками на печи, а Михайло Дмитрич слез таки и сердито заворчал, прибирая со стола. После получаса непрерывных мотаний из комнаты в кухню и обратно, он, наконец, забрался к другу и тут же начал выспрашивать, как тот узнал, что был «хранцуз». Леший отнекивался, не хотел говорить. Домовой настаивал. Дело подкатывало к драке.
И она бы точно состоялась, если бы не вернулся лесник. Он на облаву не пошел, а потому живо присоединился к просьбам домового.
Леший для близиру еще поотнекивался, но уступил таки. Выпросив у лесника леденец он бодро захрустел гостинцем и начал рассказ.
- В каком году то было – сказать не могу. Не больно-то я шибок в счете годовом. Одно могу молвить, что давно. Так… - леший поперебирал пальцами, делая ведомые одному ему подсчеты, - О ту пору жил был твой, Мироныч, как бы это…. Э-э-э, дед прадеда твого.
Речь лешего текла неровно, с многочисленными отступлениями, разъяснениями его, лешего то есть, взгляда на вещи. Если же выбросить все это многословие его, то останется следующее.
В самом начале давней той осени, или в конце лета, леший не точно помнил, пришло в деревню беспокойство. Барин, а баре тогда правили еще, сбежал в столицу. Управляющий, чего не бывало ранее, подался в неведомые края, прихватив остатки хозяйского добра. Аж четыре телеги увез супостат!
За старшего остался в деревне дальний предок Мироныча, староста Акакий. Народ его уважал - не зря выбрал старшим. Слыл Акакий мастером на все руки. И плотничал, и столярничал, и в кузьне работал. Ну, мастер же. Телег да плугов переделал – не счесть. И мебеля делал, и не только столы и лавки. Даже барину - кровать и пару шкафов, да с резьбой, завитушками разными, сварганил.
Любил Акакий медом побаловаться, под то завел в лесу несколько колод с пчелами. Через пчел-то и познакомился с ним леший. Чем умел, помогал. Нравился ему работящий мужик.
А пришел тогда на землю православную враг. Расползлись полчища по полям и весям грозною тучею. Грабили, убивали. Войска-то наши сражение устроили было. Врага побили много, но и самим досталось землю кровушкой попоить. Отступились. Ушли далеко от врага. А он, враг-то, поговаривали, смог даже Москву-матушку занять.
Плохие времена были.
Кликнули тогда клич по всей России, мол, ворога лютого бейте всюду. И стал народ наш на защиту земли своей подниматься. В партизаны многие подались.
Вот и Акакий в деревне своих собрал. Уходили они врага бить далеко, когда за полсотни верст, а когда и за сотню. Приводили с собой пленных. Тогда и узнал леший «хранцузскую» речь.
А однажды, прибыл в деревню отряд вражий, человек в сто. Большой отряд. Партизанам, во главе с Акакием, с таким и не справиться. Затаились они в лесу. А французы повыгребли все деревенские запасы, забрали скотину. Ничегошеньки не оставили – хоть ложись, да помирай с голодухи.
Леший такое обхождение иноземное видел не впервые, конечно. Только, те-то времена давно миновали, чтобы враг хозяйничал, как в собственных закромах.
Тогда и решил леший помочь партизанам. Заплутал он дорожку французам, как из деревни с награбленным поехали. На совесть заплутал. Вывел их на островок в болоте, да там и оставил. Кругом топи, некуда податься солдатикам с загребущими их руками.
Сам леший кинулся к Акакию. Объявился перед ним впервые. Тот – ничего, плеваться да крестить не стал. Понял, видно, что и нечисти лесной враги не по нраву пришлись. Леший проводил партизан к болоту, а там тропки указал. Научил, как следует подобраться.
А французов, к тому времени, чуть не треть в болоте сгинула. Все искали дорогу. Да где им, иноземцам!
Наши хотели, сначала, пал пустить, чтобы врагов-то истребить. Камыш сухой вкруг острова стеной стоял. Но скотину пожалели. Ей-то за что жариться?
Темной ночью подобрались мужики к французским кострам. Часовых ловко так сняли. Те и пикнуть не успели. А остальных повязали в плен. В деревню вернулись с полною победою.
Оказался среди французов наш. Пленный офицер, в высоких чинах, чуть не полковник. Долго благодарил деревенских. А те его с оказией к армии нашей отослали. И пленных тоже. Леший тогда хорошую дорогу им настроил, скорую. Для офицера расстарался.
Прошло времени сколько-то. Погнали наши захватчиков прочь. Почудил леший в те поры. Многие французы так и остались в его лесах гнить. Русских же не трогал, наоборот – помогал всячески.
Потом уж и барин с управляющим вернулись. Все как прежде осталось. Народ, правда, пороптал малость. Мол, после такого-то волю бы. Нет, не дали.
Еще через год, или два, приехал в деревню тот офицер, которого Акакий из плену выручил. Хотел выкупить освободителю своему вольную. Только отказался староста. Не хотел от народа-то наособицу. Совесть не позволила. Офицер долго настаивал. Акакий уперся. Упрям был, что бык. Так и остался под барином.
Лет через десять, или больше, в деревню пришла весть, что сложил тот офицер голову. Тогда царь поменялся еще. Вот и вывел офицер-то своих солдат, чтобы волю для всех крестьян у нового царя стребовать. Не срослось. Разогнали да постреляли. А кого не постреляли, тем петля либо каторга достались. Свобода – она дело такое. Не враз возьмешь…
Давно стемнело, но лесник с домовым долго еще слушали рассказ лешего. Потом поужинали, ни слова не говоря. Основательно, даже дышать после трудно было.
На завалинке только, под жужжание ночного комариного племени, лесник погладил лешего по голове и спасибо сказал.
- За че спасибо-то?
- За то, что правду узнал о своем роде-племени. Вот ведь, живешь, топчешь эту землю, а и знать не знаешь, что было тут. Что прадеды мои делали. Какими людьми были. Вот дед мой. Воевал с немцами. Партизанил. Потом и до Берлина дошел. Наград-то – полная грудь. А до этого – что? Мрак сплошной. За то и благодарю тебя, Лексей Лексеич. Напомнил историю нашего рода. А я – не знал.
- Как не знал? – удивился леший, - Не рассказывали что ль? Может забыл?
- А кто бы мне рассказал, что творилось здесь две сотни лет назад? Разве ты, вот.
Они сидели втроем еще долго. Лесник курил сигарету за сигаретой. Он был задумчив, не егозил прибаутками, как обычно.
Рядом грустил домовой.
- Слышь, леший?
- А?
- А про меня, про моих, знаешь что?
- Чего ж не знать-то? Знамо дело, слыхивал. Вот дед твой, Ерофей Георгич, знатный был домовой. Мы с ним у Акакия столько раз чаи гоняли, - леший помолчал немного, вспоминая, и добавил, - С мёдом. И по пирогам мастак он был. С рыбой там, с луком зеленым. А ты, что? Думал, воевал он?
Дымок лесниковой сигареты сизой струйкой плыл под светом из распахнутого окна.
Они сидели рядком и молчали. Только редкие шлепки по кусачим комарам эхом докатывались от стены леса.

[Диана]

ersh57,
мне давно уже хочется сказать на эту тему. И это относится даже не столько к вам, а вообще к той орде авторов. которые выставляют описываемых людей идиотами. которые пугаются слова энциклопедия.
Думаю, это очень важно, установить свое отношение к герою. Зачем писать о герое, которого унижаешь с первой же строки, изображая тупоумным идиотом.

[ersh57]

Сообщение от Диана

которые выставляют описываемых людей идиотами

Единственным человеком здесь является лесник. Я, что, его идиотом рисую? А нечисть... Они не люди. Они одновременно очень мудры и очень глупы. Они другие. Мерять их мерками человеческими - нельзя. И не пугается он слова. Он не понимает его. Необразован. Читать не умеет. И дружок его под стать. Нет у них нашего интереса в образованности, энциклопедичности. Просто - нет.

Они же ведут себя, как дети. Они и есть дети, только с сильно затянутым детством - на всю жизнь. Потому - унижаю ли я своего героя или, наоборот, показываю всю сложность и многогранность натуры его - вопрос тот еще!

Нельзя здесь сводить все поступки и речь героев к раз-навсегда затвержденным шаблонам. Повторюсь еще - они ДРУГИЕ.

[Snake_Fightin]

Сообщение от ersh57

Нельзя здесь сводить все поступки и речь героев к раз-навсегда затвержденным шаблонам. Повторюсь еще - они ДРУГИЕ.

В каких строчках автор нам на это как бы намекает?

[ersh57]

Сообщение от Snake_Fightin

В каких строчках автор нам на это как бы намекает?

Я не намекаю. Я говорю прямо - леший, домовой. Они кто, люди?

[Snake_Fightin]

Хотелось бы подтверждения. Чисто по-читательски. Чтоб если забелить мазилкой слова леший, домовой и дать человеку, рукопись он прочёл и нахмурился:
- Это у тебя домовой и леший чтоль?

[ersh57]

Сообщение от Snake_Fightin

Чисто по-читательски

Подтверждаю первой сказкой цикла. Прочтите.

[Snake_Fightin]

Сообщение от ersh57

Подтверждаю первой сказкой цикла.

Скрытый текст - Сказка:

На опушке, что дугой окаймляла пойменный луг, высился дуб. Был он стар и могуч, с неоднократно разодранной молниями кроной. Но рос, ширился, зеленел жестяной своей листвой и радовался жизни.
А вот тот, кто сидел на нижнем сучке его, высоко взнесенном над широким морем берез и осин, тот печалился, вздыхал поминутно и тер рыжей лапкой глаз, сгоняя непрошенную слезу.
Как же не печалиться было, как не горевать старшему, когда обидел его Мироныч, местный лесник. Обидел крепко, пусть и за дело, но так зато, что проснулась в нечисти лесной то, что людишки почитают душой. И текла сейчас эта душа горючей слезой, невидимо клубилась, воспаряя с каждым печальным вздохом.
Обидно, ох как обидно, когда друг, чуть не родной, обойдется с тобой так. Ну, кинул бы что, обругал. Нет, сначала молчал, выматывая терпение, потом угрюмо процедил, чтоб убирался, чтоб на глаза не показывался, чтоб ноги в лесу более не было.
А куда он пойдет? Лес-то родной. Как появился на белый свет, так и обретался здесь только, других мест не знал и не хотел знать. Здесь каждая травинка – подружка, всякий зайчонок мелкий – дружок. Вот и дуб этот, с желудя взрастил – взлелеял. Последний остаток той былой рощи дубовой – священной еще. Э, да что там…
Слезы капали, зеленым мхом пятнали кору дуба. Всем хранителям леса был старший товарищем, первым помощником. А их перебывало здесь много. За столько-то лет! И Миронычу тому же, кто места заповедные указывал? Кто им с егерем помогал браконьеров отлавливать? Кто на свет-то пособил появиться? Вместе с Петюней, ныне покойным банником, топили они тогда печь, щедро подкидывая дрова. Хорошо так топили. Да и то, зима-то стояла лютая, такими морозами, у-у-у!
Теперь гонит вот. А за что? Ну да, поплутал он этих, городских-то. Ну, джип их с Трошкой – болотником так изгваздал, что мама родная не узнала бы. На мгновение старший задумался. А есть она, мать-то, у чудищ этих железных? Но махнул лапкой и продолжил содержательно печалиться.
Лес вокруг жил своей лесной жизнью. До старшевых печалей ему, лесу, было, как гусыне до кочета – не беспокоит и шут с ним. То есть – старший, старший конечно. Старший повздыхал еще и по этому поводу. Как это так, старший с старшим? Что же это творится, а? Совсем от лап отбились, ну, держитесь!
А вот такая постановка вопроса лесу явно не понравилась. Порывом ветра взметнуло дубовую ветвь, смахнуло старшего с сучка. Притаившийся под дубом куст ежевики схватил длинными шипами рыжим камешком свалившуюся нечисть и надежно пришпилил к земле. Опять ведь, пакость какую сотворить готовился старшак!
Пока старший выбирался из кустов, он остыл, одумался и поплелся к леснику. Ушки свои мохнатые опустил эдак, хвост поприжал – мол, винюсь. Так на двор и явился. Ощипанным петушком. Половину-то шерсти в ежевике оставил, пока выпутывался.
Вздохнул еще раз, протер покрасневшие глаза и, просительно так, застучал в дверь.
Небо печалилось вместе с старшим. Тучи серым стадом закрыли солнышку дорогу. Хмуро было, пасмурно. Того гляди, дождик заморосит, тоже заплачет.
Дверь приоткрылась чуть. В щелку показался глаз с вертикальным зрачком. Моргнул пару раз, и дверь отворилась настежь.
- Ну, заходь, заходь, пришел коли, гость хвостатый! Давненько не видывали, с самого утра.
Молодой в опрятной цветастой косоворотке скалил зубы. Уж его-то гнать не стали бы, ни за какие коврижки! Лесник уважительно звал его Михайло Дмитричем. Помощник первый! Хозяин! А этот, из лесу…
Старший виновато склонил голову, аккуратно вытер лапы о коврик и вступил в избу. Хвост его безжизненно волочился по свежевымытому полу. Сгорбленная кудлатая спина выражала вселенскую скорбь. Приостановился перед красным углом и взглянул на божницу. Правая лапка потянулась было ко лбу щепотью.
- Э, Старшка, ты че, нечисть ты поганая? Никак креститься вздумал? Эк тебя… - молодой удивился искренне, всплеснул пухлыми ручонками и побежал перед незваным гостем, - Степан Мироныч! Степан Мироныч! Тут Старшка пришкандыбал. Никак с повинной! Чуть крестится не начал, перед иконами-то!

Первый незнакомец рисуется как зверообразное дружелюбное и пакостливое лесное существо. Лешак? Леший (у других авторов) часто в облике человека обитает.
Второй персонаж демоническое лихо.

[ersh57]

Snake_Fightin, вопрос - зачем цитату переделываем, а? Чтобы утвердить свою точку зрения? Нехорошо-с!

По поводу того, как рисуют лешего другие авторы. Очеловечение этой лесной нечисти - чистый плод фантазии. Пусть будет на их совести. В сказках и преданиях рисуется образ полузверюшки, получеловека. Мал, мохнат, хвостат. Да, говорит еще. Иногда добавляется козлоногость. Но это, как правило, в переработанных преданиях. Мол - сатиры сие. Фигушки. Леший - это леший. Мелкий лесной пакостник, хранитель леса, изредка помогает людям.

Домовой - тоже нечисть. Аналог - римские лары, хранители очага. Перешедшие позднее в мелких демонов ада по христианскому вероучению.

И не пытайтесь казаться незнающим. Все равно не поверю.

[Snake_Fightin]

Плод фантазии? Кто бы мог подумать. Ну-с, не буду мешать.

[ersh57]

Третья история про домового. По очереди написания третья. А так, она должна быть второй.

Скрытый текст - Рыбка для домового.:

Рыбка для домового.

Михайло Дмитрич, потомственный домовой, был непоседлив. Хоть и был он домовым, но дома сидеть не любил. Вечно его куда-то тянуло. Хотелось ему посмотреть, как мир устроен, кто чем дышит.
Вот и сегодня, еще до свету, разбудил он друга своего – лешего.
- Лешка! Ушицы свежей хочешь, а?
- Ну, ты! Отстань! Дай поспать-то!
- Что, опять что ль с филином всю ночь препирался?
- Препирался, не припирался – твое дело десятое. Дай поспать!
Вода из заботливо захваченной кружки живо оказалась на шевелюре лешего.
- Ах, ты! Ты! Что творишь?! Я тя счас!
- Не догонишь, не догонишь!
Когда леший выбрался из копёшки сена, домового след простыл. Леший постоял раздумывая – лечь еще или податься к леснику. Почесал рыжую спинку, погладил пухлый животик и, махнув лапой на сон, отправился к усадьбе Мироныча.
Мироныч умывался ледяной колодезной водой. Он, как и домовой, был птахой ранней.
- Эй, Лексей Лексеич! Окати-ка мне, дружище, спину.
Леший опрокинул полное ведро на лесника. Тот, с довольным покряхтыванием, принялся растираться полотенцем с вышитыми по краю петухами. Потом плеснул в лешего пару горстей воды. Тот с испуганным визгом влетел в избу. Не любил леший умываться, и воду не любил. Совсем.
На столе на кухне скворчала салом яишница, исходил одуряющим ароматом свежий хлеб. И самовар пофыркивал утренним парком, дожидаясь хозяев.
Домовой напевал нечто бравурное и деловито кромсал домашнюю колбасу. Леший тут же взгромоздился на лавку, крепко схватил в руку ложку и принялся было ждать лесника. А тот, громадной своей фигурой, уже половинил пространство кухни.
С завтраком управились быстро.
- Так что? Насчет рыбалки-то? Ушицы бы наварили, - не отставал от лешего домовой. А тот, сытый, лениво отмахивался.
- Хм-м-м? Может и впрямь, на рыбалку сходим? – обратился к лешему Мироныч.
- Ага! Опять меня за червями… Не-а! Не хочу! – ответствовала рыжая нечисть, с довольной рожей растянувшись на травке.
- А я бы карасиков потомил бы. В сметане, да с травками! – продолжил уговоры домовой, - Или щурят поджарил на постном маслице!
- С луком? – леший заинтересованно заводил носом.
- Конечно! Без лука – это разве рыба? Так, одно название.
Уговаривали лешего Мироныч с домовым поочередно еще минут пять.
Наконец, тот смилостивился.
- А, ладно, но червей пусть Мишка копает!
- И накопаю, не трудно, чай! А вы тут снасти пока соберите.
Домовой подхватил консервную банку под червей и малую саперную лопатку. Та осталась от каких-то горе-охотников, что плутали в прошлом году трое суток в роще за рекой. Роща же – одно название. Переплюнуть можно. Но заплутали, потому как зенки залили так, что в глазах водка плескалась. Крошке домовому эта лопата в самый раз была, под рост-то.
Когда он вернулся с банкой наполненной отборнейшими навозными червями, все было собрано. И троица дружно отправилась за рыбой.
Пока шли, леший с домовым успели пару раз поругаться и столько же помириться. Обсудили все достойные посещения рыбные места. Остановились на том, что идти следовало до лесного озерка, где привольно играли крупные золотые караси.
Дошли единым махом. Зря, что ли, с лешим были! Расположились на старом месте, где лесник соорудил когда-то мостки, лет пять назад.
Небольшую поляну заливало утреннее солнце. Песок пляжика не успел еще нагреться и приятно холодил босые ноги. Ночная роса на траве вокруг не высохла пока и сверкала радужными каплями, наполняя радостью сердце. В зарослях заливались мелкие птахи. Хорошо!
Мироныч прогибал своим весом доски мостков, а домовой с лешим устроились на бережке. Михайло Дмитрич с закатанными до колен штанами опустил ноги в ласковые мелкие волны, а Лешка к самой-то кромке воды не подступал. Поодаль держался.
Не успели закинуть удочки, как начался клев. Поплавки то чуть тилипало, то топило разом. Удилища мелькали то и дело. То в заброс, то, с трепыхающейся золотом добычей, к рыбаку. Черви убывали быстро, а ведра заполнялись еще скорей. Азартное это дело – ловить рыбу, да в самый клёв.
Тут у лешего клюнуло что-то очень уж крупное. Поплавок впритоп потащило к зарослям кувшинок. Удилище выгнуло дугой. И лешего потянуло к воде. Не успел он очухаться, как лапки его мохнатые уже омыло волной. Глубже, глубже. Вот и по колено, а справиться с добычей не получается. По пояс затащило. Тут леска просела вдруг. И леший со всего размаха сел по шею в воде. Хорошо, удочку не выпустил. Но рыба-то ушла таки. Сорвалась.
На берег леший выбрался злой. Вода стекала с его шкурки грязными струйками. Он стоял и ругался. Костерил всех и вся. И червяка, что привлек такую добычу. И леску, что выдержала, не оборвалась. Больше всех досталось домовому, что вытащил всех на рыбалку. Успокоился, наконец, нацепил на крючок новую наживку и забросил удочку вновь. На то же место, где была последняя поклевка. Вдруг?!
И что бы думали, история повторилась! И опять берег огласила брань неудачливого рыболова.
Новый червяк. История повторяется вновь!
Мироныч с домовым после второго купания лешего уже были на месте. Через мгновение буквально на водной глади покачивались сразу три поплавка на ладонь друг от друга. Вот поддернуло поплавок Мироныча. Вот чуть затилипало у лешего.
А у домового поплавок повело, повело и…
Все трое с напряжением взирали на игру неведомой рыбины. Ну! Ну же! Есть!
Удилище домового выгнуло дугой и к кувшинкам. Остальные поплавки тоже потащило в ту сторону. Что творится-то, а?! Все трое влетели в воду. Сейчас! Уж мы его!
Описать дальнейшее непосвященному нельзя. Только тот, кто часами может всматриваться в гусиное перышко поплавка, знает. Только ему открыта эта тайна! Зацеп!
Не один! Все три сразу! Поминая недобрым словом всю подводную живность, скопом полезли вызволять снасти. Нырять под кувшинки заставили домового. Это его леска обмоталась вкруг других и утащила за собой.
Мишка нырнул раз, другой. На третий раз головенка его показалась уже за кувшинками. Она стремительно резала волну, быстро удаляясь от берега.
- Спасите! П-фр-р-р! Тону! П-фр-р-р, - вода, попадая ему в рот, заставляла горло клокотать в тщетных попытках не захлебнуться.
Мироныч бросился следом. Чудом успел схватить одно из удаляющихся удилищ. И потащил – поволок несчастного утопающего к берегу.
Велико же было удивление всей троицы, когда вместе с Мишкой на песчаный берег лесник вытащил Кузьку – водяного из мельничного деревенского пруда. Истекающие водой леший с домовым тут же набросились на негодника с кулаками. Мутузили не сильно, больше обидно.
Мироныч смотрел на действо это и хохотал во все горло. Он не смог стоять даже, грохнулся на зад и все хлопал себя по коленям. Он прямо давился смехом.
Наконец, троица бойцов, вся в песке и водорослях, поутихла.
- Ты, пузырь рыбий! Ты! Да я! Тебя! – маленький домовой наскакивал на водяного с кулаками.
Тот пятился к воде, отталкивая полупрозрачным брюхом противника.
- Я ж нечаянно. Пошутить хотел. Я думал – он это, - кивал он на лешего.
А леший печально тряс распухающей на глазах лапкой. Повредил видать в драке-то.
Домовой сумел таки исхитриться и отрезать неприятелю пути отступления и загонял его сейчас к Миронычу.
- Поймал! – торжествующе возопил Мишка, когда рука лесника сграбаздала зеленые волосы водяного, - Сейчас мы тебя судить! Лешка, читай обвинению!
- Чего? – не понял пострадавший леший, - Я ж читать-то и не умею!
- А-а-ай! Обвиняй! Его, вот! – толстенький пальчик домового чувствительно ткнулся в живот водяного.
Тот заверещал испуганно.
- И-и-и! Чего вы? Не надо меня тыкать. Я щекотки боюсь, - он извивался, отчаянно пытаясь освободить свою прическу из руки лесника. Потом гаркнул громко, - Отпусти сейчас же!!!
Изловчился, подскочил и, непонятно каким макаром, но всадил таки свои зубки в палец Мироныча. Тот от неожиданности отпустил волосы водяного. Но Кузька, странное дело, не побежал. Он вскинул руку артистическим жестом над головой, не античным ли ораторам подражал, любил на досуге Сократом побаловаться, и сам начал толкать обвинительную речь.
- Ты кого обвинять вздумал? Меня? Ты еще и икринкой не был, когда мы, с ним вот, - ткнул он свободной рукой в лешего, - лес хранили от всякой гадости. А ты помои в пруд! Нарочно! И в меня норовил попасть! А теперь обвинять? В свидетели всех лягушек призываю, виноват не я – ты!
Дружное кваканье многочисленного лягушачьего рода грянуло утверждением обвинения. Леший и Мироныч повернулись к домовому.
- Мишк, правда что ли? Выливал?
А тот, и так-то невеликий ростом, стал еще ниже и, вдруг, заплакал. Слезы ручьями брызнули из его глазенок.
- Да, а ты зачем мне пиявку в ведро? Ты же знаешь, боюсь я их. А ты, ты…
Леший переводил ошарашенный взгляд с одного из приятелей своих на другого. Потом махнул рукой, разбирайтесь, мол, сами. Неторопливо собрался и ушел. Даже ведро с рыбой не прихватил. Мироныч укоризненно посмотрел на домового, водяному сунул под нос пудовый свой кулак.
- Так, миритесь давайте. Чтоб до обеда войнушка ваша кончилась. Не то обоим достанется. Вы меня знаете.
Те посопели, зыркая друг на друга недовольно. Домовой покосился на лесника и протянул, наконец, руку Кузьке. Водяной пожал ее в знак примирения. Но дуться продолжали они всю дорогу к дому.
И только там отошли от обиды окончательно.
- Ну, что? А целые чего? Или помирились, балбесы? – такими словами встретил их во дворе леший.
А потом чистили рыбу. Лесник растопил дворовую печь, притащил пару чугунных сковородок. Домовой собирал на столик под яблоней, а леший с водяным жарили карасей, щедро подливая постное масло. Горка рыбы в большом блюде росла, соблазняя запахом.
Скоро и гости начали собираться. Будто звал их кто. Притащилась кикимора со своим болотником. Они приперли жбан моченой брусники, что затерялся как-то в их кладовых с прошлого году. И лесовик с полуденицей приперлись. Те меду принесли, сотового, самого наисвежайшего. Заглянули ветровицы с русалкой. Ну, той, что с выселкового омута. Да и другие подходили и подходили.
Чуть не вся окрестная нечисть собралась на жареную рыбку. Даже замаскированный под черного кота домовой бабки Матрены и тот был здесь. Без гостинца, правда. Но приковылял все же, поджимая подбитую третьего дня лапу. Попался он тогда лешему под руку. Ему бы и больше досталось, но помешал тогда Кузька. Обрызгал лешака.
Гости весело галдели. Споро уничтожали вкусную рыбку. Да и другими угощениями не брезговали. И питьем тоже. Лишь когда оставался на дне блюда последний карасик, а потянулись к нему сразу несколько рук и лап, водяной гаркнул, - А ну, не трожь! Эта рыбка для друга моего первейшего – для Михайло Дмитрича!
А домовой приподнялся с лавки, поклонился Кузьке и промолвил, - Благодарствуй, друг сердешный за заботу.
Он степенно достал последнего карася и подложил его на тарелку водяному, - Угощайся! Для друга ничего не жалко!
- Угу, особенно помоев и побоев, - еле слышно прокомментировал лесник и улыбнулся. Что поделать, нравилась ему эта шебутная компания!

Короткий рассказ

Скрытый текст - ГИБЕЛЬ ЛИНКОРА:

ГИБЕЛЬ ЛИНКОРА

Огромная туша линкора медленно вплывала в эскадренный строй.
- Третий! «Сысой Великий». Еще «Коловрат» подоспеет и все, готовы будем.
- Господин каперанг, вы что, торопитесь куда?
- Упаси меня космос! Куда мне торопиться? Но с маневрами хотелось бы закончить в срок. Чтобы адмиралтейская шатия от нас отвязалась. А то вопят, что боеготовность потеряли.
- А разве не потеряли? Или не наша эскадра каждый третий залп в молоко шлет?
- Мичманец, что за разговорчики? Сами-то – всего пару месяцев на флагмане и уже судить вздумали? С мое сначала послужите. А там посмотрим. Да! Хорош не тот, кто на маневрах призы берет, а тот, кто не сдается. В любой ситуации.
Двое флотских офицеров, в белых парадных мундирах, сидели на обзорной палубе флагмана третьей ударной эскадры российского императорского флота. Один – капитан первого ранга Юрий Сергеевич Толстой, старший офицер флагманского линкора «Александр–Освободитель». Второй – мичман Загребин, Илья Спиридонович, заместитель начальника комплекса наведения, прибывший недавно со шлюпа «Шипка».
- Господа офицеры, готовность к представлению командующему - пять минут, - объявили по громкой связи.
- Что же, господин мичман, пойдемте. Командующий новый, по слухам, человек строгий. Опозданий не любит, - каперанг поднялся, одернул китель, - Пойдемте.
В кают-компании по случаю представления висели, как положено, флаги. Императорский. Андреевский. Эскадренный. Наконец, штандарт линкора. Все свободные от вахты офицеры, общим числом двести восемь человек, выстроились двумя шеренгами лицом друг к другу в центральном проходе.
- Господа офицеры! – подал команду каперанг, как только показался командующий.
- Вольно, господа! Вольно! Рассаживайтесь!
Офицеры заняли свои места по-военному скоро. Шум и суета присущи гражданским, а не тем, кто получил погоны из августейших рук.
Командующий стоял у капитанского стола. Был он худощав. Черная адмиральская форма ладно сидела на мускулистой фигуре.
- Давайте знакомиться. Я – контр-адмирал Ячнев. Михаил Михайлович. Прибыл на эскадру по высочайшему указанию. Для замены уходящего на покой любезного Степан Матвеевича. Теперь – вы!
Адмирал положил на стол фуражку с орлом. Сел, придержав уставной кортик. Процедура знакомства, или представления, как принято ее называть на флоте, началась.

- Слышь, Панфилов, у нас теперь командующий новый. У эскадры-то. То ли Пшенный, то ли Ячный. Контр-адмирал, что ли.
- Ячнев. Ячнев, Пашка. Заткнулся бы ты, а? Видишь же, с третьим сектором нелады. Не до тебя.
- Это не тот Ячнев, из-за которого тебя поперли в матросы?
- Тот, не тот. Тебе-то разница какая? Отстань.
- Не, Панфилов, ты сейчас не в том положении, чтобы командовать. Да и я, как-никак, чином-то повыше буду. Колись! Тот Ячнев?
- Пашка, кончай балаболить. Помоги лучше. На втором пульте тест вруби!
- На! Врубил. Нет, ты мне ответь, тот это адмирал?
- Задолбал! Тот! Доволен?
Старший матрос Павел Дубняк ушел.
А Мишка Панфилов, бывший старлей, сел за первый пульт. Погонял еще тесты третьего сектора наводки минного калибра. Но мысли лезли в голову совсем не о тестах. В них, мыслях-то, царила Светлана Ячнева, дочка адмирала. Улыбка ее. Голос.

Голос молоденькой светловолосой девушки прервал мысли новоиспеченного старшего лейтенанта.
- Вы танцуете? Сейчас белый танец! – девушка смущенно зарделась и потупилась. Она, видно, чуть не целую речь подготовила, но смутилась и теребили только кружевной платочек в тонких, чуть не прозрачных, пальчиках.
- Конечно! Всенепременно танцую, милая барышня! – Михаил окинул взглядом это воздушное чудо с вздернутым носиком и пухлыми губками, - Обязательно! Вы пригласить меня хотели?
- Да! – пролепетало чудо, покраснев еще больше. И чудные ее веснушки расцвели будто от смущения этого.
И когда встретились их руки, словно волной подхватило их.
И они танцевали. Вальс. Это кружение кружило им головы. Они смотрели друг на друга и не могли насмотреться. И еще один танец, и еще. Мыслей в головах не было. Было счастье! И светились их глаза этим счастьем. И не замечали они никого вокруг, лишь кружились и кружились в этой музыке, в чудных этих звуках.
Они были влюблены. Как, когда, в какое мгновение захватило их чувство? Знать бы. Оно будто проснулось в них. Как будто всегда было в сердце, а тут, вот оказия – проснулось. И расцветали в душе невиданные цветы и пели ангелы.
Когда бал подошел к концу, он проводил ее до сверкающего золотом лимузина и все смотрел и смотрел ей вслед. И сердце его готово было выпрыгнуть из груди и умчаться за русой этой головкой. Влюблен! Черт, как же он влюблен!
Светлана! Какое чудное имя. Свет и грациозность слились в нем. Можно ли остаться равнодушным?
А потом была сирень охапками в окошко. Немногочисленные встречи. Тайно сорванный поцелуй на балу у графини N. И письма. Ее, пахнущие утренней свежестью и весной. Его, немного суровые и немногословные. Но искренние.
Потом встречи кончились. Его послали на границу второго сектора. Она осталась в столице. Но отдаленность словно подбросила хвороста в костер разгорающейся любви. Поток писем увеличился. Два, три в день. Они не могли друг без друга. Не мыслили себя порознь.
Потом описание ее помолвки в светской хронике. И больше ни единого письма. Он метался, терял голову от дурных предчувствий. Но не мог оставить службу. Лишь когда пришло известие о болезни и смерти её, он бросился в столицу. Хоть и поздно уже было. А там, в ЕЁ доме нагрубил ЕЁ отцу – контр-адмиралу Ячневу. Это он дочь принудил к помолвке. По крайне мере, говорили так. Чуть перчатку не бросил тогда старший лейтенант Панфилов в лицо этому…
Его посчитали едва не дезертиром. Разжаловали. Всего лишь разжаловали. Почему не расстреляли? Он мечтал лишь о смерти. Присяга была единственным препятствием на пути к НЕЙ. Он внял присяге и остался жить. Отдавать долг своей стране, своему народу. Ничего у него не осталось другого. Только этот Долг.

Эскадра выдвигалась к месту маневров поэшелонно. «Александр-Освободитель» шел в третьем, предпоследнем.
Из подпространства их выбросило в неизвестном секторе. В самую гущу кергов. За сорок лет с первой и последней стычки землян и этих разумных не было ни единой встречи. Хотя ждали. Готовились. А теперь…
Восемнадцать кораблей класса линкоров. Восемнадцать! Плюс неисчислимая мелочь. А «Александр-Освободитель» - один. Как перст.
Они держались полтора часа. Немыслимые полтора часа. Все, что можно покурочить, было разбито вдребезги. Главный калибр вышибли в первые десять минут. Ракетные палубы продержались ненамного дольше. Только минный калибр все садил и садил по маленьким абордажным корабликам кергов. И затихал постепенно.
Бывший старший лейтенант, а ныне матрос, Михаил Панфилов пробирался по разбитым коридорам. Гравипалуба отказала в самом начале. И плыли теперь в невесомости всякие балки, куски обшивки и прочий мусор. Плыли и трупы. Много трупов. И целых, и кусками. И кровь каплями. Замерзшими. Пока пробирался он к боевой рубке, не встретил ни одной живой души. Только трупы. Туда, в сердце корабля, послал его мичман Загребин с последним заданием, умирая уже, захлебываясь кровью. Вечная ему память!
В рубке царил мрак. Ни огонька. Фонарик скафандра освещал разбитые пульты и все тот же хлам, неспешно движущийся в святая-святых корабля. Медленно проплыло безголовое тело старшего офицера с зажатым в руке Андреевским стягом. Снять бы шапку перед ним, по русскому обычаю. Он последним был, кто отсюда, из рубки, командовал. Нельзя – скафандр.
У аварийного пульта почудилось Михаилу какое-то движение. Туда. Кто-то живой, вроде. На плече скафандра блеснул золотом орел. Адмирал! Руки сами сжались в кулаки. За забралом – глаза. Открытые. Вроде осмысленные. Черт, связь не работает.
Привычными до автоматизма движениями открыл аварийный лючок скафандра. Так, кабель, разъем.
- Живы? Ваше превосходительство?
- Кто? – голос слабый, чуть слышный. Но живой ведь!
- Матрос Панфилов!
- Ты? Знал, что ты здесь… Хотел поговорить… После маневров…Сил нет… Вижу плохо… Темно в глазах…
- Так свету то нет. Вы не говорите. Я сейчас связь поищу. Аварийную. Мы с вами в капсулу. Найдут.
- Стой! Это не я… Тогда… Жена хотела… Свету… Я… Там ключ… К фугасу… Чтоб корабль не достался… Сами не успеем… Ты… Любил?

Когда мощные прожектора кергов разогнали темноту рубки, эти двое обнявшихся землян улыбались. Их перчатки лежали на разбитом, в трещинах, пульте. Губы одного шевельнулись. Другой чуть повернул перчаткой. Чуткие детекторы кергов успели записать нестройный дуэт «…вы, товарищи, все по мест…».

Через две недели после пропажи флагмана третьей ударной в императорское министерство иностранных дел неожиданно пришло субсообщение. В нем выражалось желание установить дипломатические отношения. Еще – сдержанное восхищение мужеством и героизмом российского флота. И выражение соболезнования. Подписал сообщение – верховный вождь кергов.

Роман пока в работе. Дело идет, но со скрипом.

[Людинка-щомаєхатинку]

Первое и главное предложение: текст нужно разбить на несколько смысловых частей.
Перед

- Слышь, Панфилов, у нас теперь командующий новый.

Перед

Голос молоденькой светловолосой девушки прервал мысли новоиспеченного старшего лейтенанта.

Перед

Эскадра выдвигалась к месту маневров поэшелонно. «Александр-Освободитель» шел в третьем, предпоследнем.

Вставить пустую строку.
А последний абзац, вообще, нужно сделать послесловием.

Медленно проплыло безголовое тело старшего офицера с зажатым в руке Андреевским стягом. Снять бы шапку перед ним, по русскому обычаю. Он последним был, кто отсюда, из рубки, командовал. Нельзя – скафандр.

Здесь третье и четвёртое предложение нужно поменять местами. Иначе читатель на слове: нельзя, будет спотыкаться.

В целом, рассказ крепкий и добротный.

[ersh57]

С разделением дал маху. В оригинале-то есть. А при переносе куда-то делось. Каюсь, не проверил вовремя. Сейчас поправил. Да, и предпоследний абзац тоже выделен отдельно.

Со словом нельзя крутил и так и эдак. Мне лично больше показался тот вариант, что выложен.

Перечитывал Чехова. Вспомнилась сценка одна, увиденная мной в командировке годиков пять назад. Она удивительно напоминала один из моих любимых рассказов Антон Палыча. Решил поделиться впечатлениями. Что получилось - судить Вам, Читатель!

Скрытый текст - ПОЧТИ ПО ЧЕХОВУ:

ПОЧТИ ПО ЧЕХОВУ

Тихая ночь обнимает городишко. Где-то далеко шуршит шинами редкая припозднившаяся машина. Да собака за парком растревожено рвет ночную тишь частым тявканьем. Городок спит.

В облупившемся киоске горит неяркий свет. Дверь открыта в ночную духоту и продавщица, совсем молоденькая, сидит, грустно попыхивая сигареткой. Там, на лавке в киоске, похрапывает хозяин ее, пожилой грузин с длинными черными усами и седой шевелюрой. Ночной комар садится ему на щеку, но он ничего не чувствует, а продолжает сладко спать, с чувством выводя рулады длинным кавказским носом.

Что ему снится? Наверное, толпы покупателей, расхватывающих давно просроченные чипсы по тройной цене. Вон, облизывается, причмокивает и повертывается на бок. Потревоженный комар взлетает было, дрожа рассерженным звоном, и опять опускается на облюбованную щеку.

В просвете между оградой парка и новой элитной трехэтажкой небосвод начинает светлеть чуть, сгонять ночную темь. Звезды бледнеют в страхе перед готовым показаться солнцем. Тишина.

Продавщица вздыхает, бросает до фильтра скуренную сигаретку. Ей скучно. И заснуть нельзя. Резо, хозяин, две недели не может найти подходящую квартиру и спит теперь в киоске. Благо, лето. С ним разве подремлешь? Она устраивается поудобнее, подпирает подбородок кулачком, локоток на коленке. Вздыхает еще. Теперь томно.

Ах, как хорошо было прошлую ночь и позапрошлую тоже.

В частных домах, за парком, на Ворошиловской, гуляли свадьбу. Гости, которым еще не хватало, шли к киоску. Они рассаживались на скамейках у дощатого столика и добирались пивом. У нее брали, где ж еще. Был там один…

Продавщица опять вздыхает. Вспоминается ей эта фигура с мощными плечами, веселый взгляд темных глаз. Она обхватывает плечи. Как хорошо, наверное, в его объятьях!

Тихий шелест шагов разгоняет ее мечты. Из ворот парка показывается мерно пошатывающаяся парочка. Они идут и громко обсуждают что-то. Пока они не очень близко, речь разобрать она не может. Прислушивается потщательнее и понимает, что разговор идет у парочки о ней.

- Не, Мишк. Такая девка! Пальчики оближешь! Ну, полный гламур.
- Че ты мне бабки заливаешь? Какая девка? Резо там. Во с такими усами.
- Резо спит всегда. А девка ночью дежурит. Говорю тебе – во! Ноги от ушей!
- Ну, говори, говори. Как к усам целоваться полезешь, я в сторонке постою, полюбуюсь. Если наклюкаться, как ты вчерась, не только твой гламур, Путин пригрезится.
- Какое наклюкаться? Это позавчера я. А вчера, Мишк, здесь у столика, она нам пиво. И подмигнула мне. Честно!
- Ладно, Гош, верю. Отстань только. Через полгорода тащит, ик, ся еще. Чего это я икаю, а? Опять Клавка гадость какую в самогон? Ик.
- Ну, пойдем, а, Миш. Одним глазком и домой.
- Один иди, я, вон, на остановке пока. Ик. Покурю.

Тот, которого звали Мишкой, нетвердой походкой направляется к остановке, что начинает уже сереть в предутреннем свете. Он спотыкается, икает и матерится тихо сквозь зубы на неведомую Клавку.

Другой же, ступая почти твердо, двигается к киоску. У продавщицы екает в груди. Узнает она фигуру. Тот это, с плечами!

В киоске бормочет во сне Резо. По-грузински. Она поднимается со скамейки и тихонько притворяет дверь. Пусть дальше спит.

Плечистый Гоша приближается.

- Можно попросить? Мне бы пивка. Холодненького.
- А какого вам?

Гоша замирает. Вопрос его слегка сбивает. Лоб нахмуривается, выдавая присутствие непривычно тяжкого мыслительного процесса.

- Холодненького! – повторяет он с чувством, и уже жалобно почти - Душно!
- Я поняла. Марку какую?
- Чего? А, марку… Ну, это, как его… «Балтику»?

Продавщица живо приносит к столику поблескивающую капельками бутылку.

- «Тройка» пойдет?
- Холодное? – с интересом интересуется Гоша, чмокает крышкой о столешницу и принимается вливать живительную влагу в поддергивающийся от наслаждения желудок.

Приканчивает бутылку, глядит на нее с удивлением, на продавщицу бросает взгляд уже почти восхищенный и просит продолжения.

Продавщица еще несколько раз ходит за пивом. Гоша провожает ее голодным взглядом, но сказать что-нибудь не решается, только просит очередную бутылку.

Продавщица же каждый раз добавляет в походку соблазнительности. Тщетно. Покачивание бедер если и вызывает, может быть, у Гоши какую-то реакцию, только тонет все. В пиве.

Когда солнышко показывается, наконец, багряным своим краешком из-за мусорных бачков у элитки, дверь в киоск отворяется. Оттуда, позевывая спросонок, вываливает пухлый животик Резо. Он одобрительно косится на батарею пустых бутылок на столе, подшлепывает игриво продавщицу по заду, стукается коленками о лавку и сразу переходит к делу.

- Э-э-э, расплатился? Да, нэт? Дэнги гдэ?

Гоша нашаривает в кармане пару смятых сотен, протягивает их довольному грузину. Потом разворачивается со вздохом, дергает широкими плечами и, понурив голову, шагает к остановке, поднимать задремавшего Мишку.

Продавщица тоже вздыхает и уходит с пустыми бутылками в киоск. Там, на липком от пролитого пива прилавке ждет ее открытая книга. На заляпанной странице даже от столика можно прочитать название.

А.П.Чехов «Аптекарша».

По роману. Дело похоже начало сдвигаться. Через недельку обновлю предыдущие главы и закончу четвертую. Надеюсь, по крайней мере, на это.

В мастерской выложили очередное задание. Семнадцатое. Посмотрел. Интересно стало. Накропал очередную историю про лешего. Выложил. http://forum.mirf.ru/showpost.php?p=548354&postcount=2

Попутно появилась пара мыслишек. Тоже на бумагу перенес.

Скрытый текст - АВТОИНСПЕКТОР И ВЫШНИЙ СУД:

АВТОИНСПЕКТОР И ВЫШНИЙ СУД

(Трагикомедия с прологом и эпилогом)

От деревни до самой киевской трассы тянется лощинка. Когда-то, еще до революции, был здесь самый край барской усадьбы. Высились необхватные красавцы вязы. Стояла кружевная беседка. Сейчас растут лопухи, да двухметровой стеной зеленеет крапива. Напротив поворота трассы, в самых лопухах, допыхивает жирным дымком некая груда металлолома.
Совсем недавно, полчаса еще не прошло, сие покореженное месиво сверкало лаком и тревожило души неисправимых автолюбителей. Это было заказное «Ауди» доблестного капитана автоинспекции Семена Семеновича Толстогуба. На какие шишы было чудо упомянутым капитаном приобретено – наша история умалчивает.
Душа Семена Семеновича все еще витает здесь. Вон тем грязненьким облачком. Если бы она знала, что где-то там, в далекой вышине, решается ее дальнейшая судьба! Но не знает, а потому смотрит сейчас на остатки машины и горюет. А может, мучится от тех трех литровых бутылок паленой водки, что доблестный капитан отдегустировал с обоими своими товарищами на дежурстве. Там, правда, были еще и девки две, из тех, кто подрабатывает на трассе. Только тем-то надо немного. Большую часть употребили все же инспектора.
В общем, душа мается. Хотя, кто ее знает? Вон, душа-то той девицы, что крючилась недавно в ногах капитана, отрабатывая выпивку, давно улетела в зенит. Вечно они, бабы, торопятся!
Но погоревать капитановой душе не дают. Невидимая призрачная рука хватает ее за то, что почитают у душ за шиворот, и тащит в небесную вышину. Видать, пора на суд вышний, праведный.

В огромной пустой зале стоит линялое кресло. Одна ножка подломлена и подвязана бечевкой. На кресле восседает представительный старец с длиннющей седой бородой. На нем потрепанный балахон и старенькие сандалии. На веревке, что заменяет пояс, подвязано кольцо с ключами. Лысина его сверкает капельками пота. Над лысиной подержанный нимб. Нелегко святому Петру приходится. Делится надо на тысячу ипостасей, чтоб на всех судах присутствовать! А тут еще и ждать надо. Эх!
В ногах у него секретарь в полувоенном френче и с прической ежиком. Всякий, знакомый с отечественною историей начала двадцатого века, сразу узнает Александра Федоровича, знаменитого судебного поверенного. Когда доставили его в небесную канцелярию, то он настолько заговорил судейских, что так и оставили его. Подвизается он ныне в секретариате чистилища. Самое его дело!
По правую руку святого Петра, в белой стене, исходит сияющим светом проём. Там – рай. Маленький ангелок с пухлыми щечками и вьющимися золотом власами подпирает стену. Он кротко ждет подзащитного. Ангел, что возьмешь! Глаза его, цвета летнего неба, почти пусты. Маленькие крылышки горестно свисают.
По левую руку Петра – черный провал в черной стене. У провала стремительно расхаживает рослый чёрт. Темным золотом элегантно поблескивают копыта и наманикюренные когти. Хорош, черт возьми! Черные глаза влажно оливятся гневом. Губы шепчут что-то, цепляясь за дюймовые клыки. Никак, обвинительную речь повторяет. В подмышке зажат пухлый черный портфель.
Со сводчатого потолка залы плывет-опускается здоровенный Андреевский крест на гротескно-якорной цепи. К кресту примотана мятущаяся душа. К Петру подбегает нечто серо-неопределенное и шепчет на весь зал глухим басом, - Сбечь хотела, зараза! Еле повязали!
- Встать, суд начинается! – обращается секретарь неизвестно к кому. И он, и святой Петр приподниматься не желают. А все остальные и так в вертикальном виде представлены. Даже распятая на кресте душа.

Петр приглашающее маячит рукой ангелочку.
- Нет, я лучше после обвинителя, а то и говорить что, не знаю. Больно уж душонка, того, с душком, - морщит вздернутый носик защитник, - Пусть уж чертушка первым выскажется.
- Процедуру нарушаем? Вы, вроде, у подсудимого в ангелах-хранителях числились? – начинает было секретарь.
- Пусть его! А то до обеда райского разобраться не успеем. А там макароны будут, - святой Петр мечтательно щурится и цыкает зубом, - По-флотски. Мне святой Андрей по секрету сказал.
- Завидую. А у нас все головешки от грешников подают, - горестно кривит щеку черт, - Жуть, до чего подгорелые! Ладно, приступаю.
Следует длинное и скучное перечисление многочисленных прегрешений капитана Толстогуба. Ангелочек только вздыхает в ответ и горестно машет ручкой. Плечи его горбятся все ниже. Крылья совсем виснут. Он в печали. Святой Петр кивает в такт речи. Голова его опускается ниже, ниже. Задремал! Наконец, обвинительная речь кончена.
- Зато он старушку переводил через дорогу! – подает реплику ангелок и совсем упавшим голосом продолжает, - И цветы подарил учительнице на восьмое марта. Один раз. В пятом классе.
- Это он ей, чтобы двойку в четверть не ставила! – черт готов вступить в полемику и уже роется в портфеле, - Вот, у меня и журнал классный имеется. И характеристика его школьная!
Ангелочек с совершенно обреченным видом поворачивается к белой стене. Спорить он не желает. Дело все равно проиграно.
- Стороны не желают больше высказаться? – через минуту дружного молчания сторон спрашивает секретарь. Потом обращается к святому Петру, - Вашество! Пора приговорчик бы.
- Э-э-э? Что? – задремавший Петр не сразу понимает, что обращаются к нему, - А! Приговор… Ты, Сашок, что предлагаешь?
Секретарь приподнимается и шепчет что-то Петру на ухо.
- Х-м. Суд посовещался и решил, - торжественно вещает святой, - упомянутую душу, как там, капитана, э-э-э, Длинногу…
- Толстогуба, вашество! – замечает секретарь вполголоса.
- Да, Толстогуба. Приговорить к двадцати пяти годам адских работ, после окончания коих провести повторное рассмотрение дела. Если душу эту не поджарят, конечно. Что небесным законом не воспрещается! – палец Петра поучительно показывает в потолок.
- Встать, суд уходит, - заявляет сидящий секретарь.
Петр поднимается и задумчиво бредет к черному провалу. Потом спохватывается, плюет и поворачивает в обратную сторону, к райскому свету.
Черт увязывается было за ним.
- Куда ты? На обед к нам хочешь, что ли? Деликатесов возмечтал? – рука святого перед самым входом в рай выдает крадущемуся сзади черту кукиш, - А пропуск у тебя в спецстоловую есть?
Черт горестно поворачивает к Андреевскому кресту. Там отцепляет душу и, разбежавшись, сигает в провал.
Ангелочек и секретарь бледнеют и исчезают. В зале начинает темнеть.
Суд окончен. Приговор обжалованию не подлежит.

Задремавший было за рулем Семен Семенович Толстогуб вылезает из стоящей на обочине машины. Он долго и сосредоточенно мнет в губах неприкуренную сигарету. Потом бросает ее на обочину трассы дрожащей рукой. Капитан не может никак придти в себя.
Сон это был простой или вышнее предупреждение?

Еще один рассказ по семнадцатому заданию http://forum.mirf.ru/showpost.php?p=549351&postcount=5

[Bemep]

классно пишите! особенно понравился рассказ про лешего и рыбалку )

[ersh57]

Манюсенькая такая зарисовочка. Опять в семнадцатом. Чего я там застрял? Сам удивляюсь.

http://forum.mirf.ru/showpost.php?p=549658&postcount=7


Описание случая от 20 мая:

Скрытый текст - БЛЮДА В ГОРЯЧЕМ ВИДЕ.:

Мотаюсь по городу с раннего утра по клиентам. Проголодался страшно.

Захожу в кафе. Перекусить решил. Кафешка маленькая. Кухни своей нет. В общем, где-то что-то готовится, а здесь разогревают только.

Официантке заказ сделал. Сижу, жду. Минут через пять, смотрю - идет родимая, на подносике тарелку полотенцем придерживает. А как же! Тарелочка-то горячая. Ставит, это, она передо мной тарелку с заказанным жарким, хлебушек там, вилку с ножичком, стакан с компотом.

А есть мне хочется знатно, надо отметить. Я за вилочку-то хватаюсь, кусочек жаркого цепляю. Как положено - тащу ко рту. Мое внимание привлекает просверк какой-то, на вилочке. Смотрю, кристаллики такие, ледяные, сверкают.

Официантка ушла недалеко, я ее, значит, к себе подзываю. Думаю, сейчас отдам блюдо это полузамороженное ей. Пусть догреет хотя бы до разледенелости. Показываю ей лед на вилке. Она смотрит индифферентно так. Потом указательным перстом тыкает на плакатик, что висит у кассы.

На плакатике надпись, крупными такими буквами. "Заказанные блюда подаются в горячем виде".

- Тарелка горячая? - официантка меня спрашивает.
- Да! - подтверждаю я.
- И чего вы от меня хотите? Содержимое блюда мы греть не обязаны.

Я тупо на нее смотрю. Она на меня.

Потом официантка мило улыбается.

- Шучу, конечно, - говорит. Забирает тарелку и уходит разогревать.

Мне остается только головой помотать от такой шутки. М-да

Наша фирмочка расположена в разных зданиях. В одном месте - расходные материалы и компьюторщики, среди коих и ваш покорный слуга. В другом - канцелярский отдел и заправщики. К ним ведет дверь. Наблюдал за мучительными попытками ее преодоления не раз. Но сегодня, услышав у одного пожилого мужчины фразу насчет "мало каши", пришла мысль сделать рассказик. Его и предлагаю вашему просвещенному вниманию.

Скрытый текст - ДВЕРЬ:

ДВЕРЬ

Дверь была – во! То, что надо. Огромная металлическая уродина. Она намертво перекрывала вход в подъезд. Тяжелые пружины грозились раздавить любого, кто пытался протиснуться в створки. И не створки даже. Нет. Открывалась только одна. Над второй кто-то постарался и намертво вварил шпингалеты толщиной с большой палец в коробку из дюжего стального уголка.
Бороться с дверью было тяжко. Но необходимо. Она перекрывала доступ к жизненно важным любому гражданину вещам. К жилконторе, к энергосбыту, другим крупным и мелким учреждениям.
Каждый боролся с дверью, как мог.
Дворник дядя Вася решал проблему самым простым способом. Он напивался так, что выходил под очень даже непростым углом. Дверь просто не могла противиться могучему весу. Заходил еще проще. Сгребал весь свой инвентарь в груду. Заключал в объятия и тащился к двери. Там бурчал неразборчивое что-то извечным многочисленным курильщикам. Те, совместными усилиями, дверь распахивали. Дядя Вася, кося мутным глазом сразу во все стороны, обдавал помощников непередаваемой волной запахов. И дверь чуть не вырывалась из вмиг ослабевших рук. Дворник кивал снисходительно и впадал в разверстый проем. Дверь захлопывала за ним свою голодную пасть и долго-долго дрожала. То ли от удовольствия. То ли от отвращения. Разве можно разобраться в ее ощущениях? Дверь все же.
Многочисленные конторские работники и их посетители делились дверью на три группы.
Первые, среди которых главенствовал Осип Палыч, директор какого-то непонятного гры-гры-гры снаб-сбыта, приближались к двери не одни. Рядом всегда наличествовал водитель, помощник или еще кто. И вся любовь двери доставалась им. Они, пыхтя изо всех сил, удерживали металлическую пасть. Любимое начальство проходило молча, высоко неся свою начальственную голову. Сопровождающий юркал следом. И часто получал дополнительное ускорение по нежным частям организма. Дверь довольно дребезжала еще секунд пять. Потом успокаивалась и ждала новую жертву.
Вторые, которые являлись большинством, входили с разбором. Они упирались одной ладонью в мертво прихваченное полотно. Другой осторожно и цепко хватались за ручку и начинали тянуть. Изо всех сил. Дверь чуть приоткрывалась для начала. Потом резко притягивала открывальщика к себе. Если лоб его не успевал затормозить, то с деревянным стуком хлопал по створке в отполированную многочисленными попаданиями полосу. Перетягивание длилось по-разному. Кому дверь милостиво разрешала себя открыть даже на второй попытке. Кто-то стучал ею раз пять. В общем, веселье было с каждым.
Самой интересной была третья категория. Вот с ней дверь не забавлялась. Этих субтильных существ она игнорировала. Частенько, бедолаги мучились у двери не по одной минуте. Но тщетны были их старания. Дверь была монолитной. Ни малейшая щелочка не появлялась между створками. Кто-нибудь, из проходящих мимо, жалел, наконец, молоденькую девчушку или старушку и помогал. Как это не нравилось двери! Она несколько раз шамкала звонко своей пастью, будто грозилась в следующий раз убить эту жалкую никчемность. И сердито дребезжала пружинами.
Дверь стояла на страже! Враг, коим считала она всех, кроме малой начальственной прослойки, проходить ее безнаказанно не должен.
Видимо поэтому, на двери красовалась надпись – ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!

[RusLan]

Не дверь, просто монстр. Настоящий памятник нашей бюрократии. отлично написано!

[Людинка-щомаєхатинку]

С интересом прочитал про общепит и вспомнился такой вот случай:

Скрытый текст - :о():

Тоже на выезде но в далёком, чужом городе зашёл в кафешку - голод, он, как известно, не тётка. Заказал гречку со шницелем. Приготовили довольно быстро. Попробовал - даже немного вкусно. Поел. Повторил. Запил маккофяй. А примерно минут через десять после того как покинул это злачное заведение, почувствовал как в пузе забурлило - взбунтовалась и организовала путч мятежная еда. Сам-то после того случая всё ещё жив, но воспоминания не из приятных.
Так что вам ещё очень сильно повезло, пара снежинок - это не самое худшее, чего можно ждать от нашего общепита!

[ersh57]

Уважаемые форумчане и гости!

Есть у меня одна заготовка про лешего.

Скрытый текст - Как леший подарок искал:

КАК ЛЕШИЙ ПОДАРОК ИСКАЛ

Если идти по тропинке вдоль старого мельничного пруда к лесу, то придется миновать старый ольшаник. Там, в самой чаще молодой поросли, есть старая коряга, вся обросшая мхом и лишайником. Под ней прячется вход в уютную нору. Хозяйку норы, старую мудрую лисицу, уважает весь лес. Разве что, луговые мыши станут протестовать. Только вот кто слушать будет их писк?
Озорник леший и тот выказывал Патрикеевне все признаки глубокого почтения. До случая одного. А, вы не слышали об этом? Что же, тогда подсаживайтесь поближе и начнем.
У Лексея Лексеича, как и у всякого нормального лешего, промежуточных стадий в жизненном восприятии не бывало. Если он грустил, то заливал потоками горьких слез всю округу. Если радовался, то от веселого хохота его в ушах звенело. Если сердился, то Топтыгин даже забивался в самый дальний угол глухой берлоги своей. Одним словом – Леший был нечистью настроения. Чему удивляться то, если уж люди такие бывают, то нечисти сие просто по штату положено, в крайности то впадать.
Когда эта история начиналась, то Леший был в чрезвычайно задумчивом состоянии. Дело все в том состояло, что лешев дружок, домовой Михайло Дмитрич, решил, наконец, обжениться. Как-никак, сто годков стукнуло. Самый женихастый возраст. Невеста тоже быстро нашлась. И не какая-то там кикимора болотная либо полуденица. Нет, подымай выше! Внучка самой вильи Марины Феодосьевны! Как, вы не слышали об этом знаменитом семействе?
Что же, в другой раз, как-нибудь, может и расскажу. Если не забуду, конечно.
Так вот, крылатая дева красавица была – глаз не отвести. Статная, чуть не на голову выше жениха. Румяная, как наливные яблочки, что растут в саду у бабки Матрены. А косы пшеничные, во, в руку толщиной. И венец всему – крылышки, чудо чудное, диво дивное. Одно слово – загляденье.
Посватался домовой. Все чин-по-чину. Сватами зазвал Лексей Лексееича и лесника Мироныча. Теперь же, через три дня всего, должна была и свадебка веселым пирком состояться. И надо такому случиться, что подарка леший не приготовил. Не успел. Забегался по делам своим лешевым, то да се. Потому и мучился сейчас, морщил лоб в потугах рождения какой-нибудь идеи путной.
Этот сверхвыдающийся мыслительный процесс совершался под раскидистой кроной старой ветлы, чуть не в том самом месте, где когда-то состоялась знаменитая рыбалка с вытаскиванием водяного.
В голове возникала всякая дребедень. То прикопанные на черный день, недели три назад, рыбьи головы. То старая и ржавая, но очень красивая, банка с непонятными всякими буковками. Кажется, на ней вроде «S-P-A-M» было. Чуть не с войны ее леший хранил. Но все это было не то, не то!
Леший старательно сопел, ковыряя заскорузлым пальцем обширную ноздрю. Ничего не придумывалось. Наконец, трудовой энтузиазм у него кончился, и он отправился жалиться на жизнь к Патрикеевне. У нее, старой хитрюги, всегда какой ни какой замысловатый финт мог обнаружиться. Вдруг, да поможет рыжая?

Искать Лисавету пришлось недолго. Та сидела в лопухах подле самого забора, что непреступной стеной высился вокруг хозяйства бабки Матрены, и таращилась в дырку от сучка в этой неприступной заборной крепости. Леший тихохонько подкрался к лисе. А потом гаркнул так, что аж листья у ближней осины затряслись-зазвенели от страху.
- ЗДОРОВА БУДЬ!
Любил так леший подшутить-то. Подкрадется иной раз, рявкнет кому в ухо и стоит – лыбится. Но, на сей раз, случилось непредвиденное. Рыжая тихонько ойкнула и завалилась в бок. Леший растерялся. Он забегал-замельтешил вкруг лисицы.
- Это как же? Это что же? Это, выходит, я-то ее? – растерянности Лексей Лексеича не было предела. Он попробовал потормошить рыжий бок, но ответа не последовало. Тогда леший обессилено опустился рядом. Мордашка его сморщилась, и глаза стали набухать скорой слезой.
Жалость к самому себе переполняла Лексеево сердечко. Что ж теперь лесные обитатели подумают о хранителе своем? Какой же это хранитель? Если уж саму Патрикеевну до этого, ну, хитрое еще слово Мироныч говорил … Слезы мигом удрали в неизвестность, а лоб собрался в многочисленные складки. Какое-то хитрое слово. Спряталось в памяти – не сразу и вытащишь.
- Ино… Нет! Инна… Тьфу ты! Инафар… О! Инжекта! – бормотал леший, не обращая внимания на начинающую подавать первые признаки жизни лису.
А та приоткрыла хитрый глаз и оглядела окрестности. Опасности не наблюдалось. Лисавета поднялась и начала отрясать мусор с шубки.
Леший продолжал копаться в неисчерпаемых закромах памяти. Заело его, переклинило, бывает.
Лиса, меж тем, обошла вокруг Лексея пару раз. Тот не реагировал. Тогда рыжая помахала лапкой перед глазами лешего все с тем же результатом.
- Эй, очнись! – заявила Патрикеевна. Глаза лешего все также бездумно продолжали отражать небо. Ни малейшей мысли в них не проявилось.
Лиса еще разок обошла лешего кругом. Потом прильнула опять к дырочке в заборе. Розовый ее язычок прошелся по хищным клыкам. Капнула слюна. За забором таилось явно нечто вкусное.
Наконец, чуть ли не слышимое скрежетание мозговых лешевых шестеренок прекратилось.
- Вспомнил! Инфаркта! – возопил он.
Лиса недовольно покосилась на победителя памяти.
- Тихо ты! Вспугнешь! – чуть не шепотом кинула она лешаку.
- Ишь ты, воскресла, - удивился леший, - Я уж думал, инфаркта у тебя какая. Слышь, а кого вспуг… Тьфу ты, испужать кого боишься? Э? Посмотреть дай.
- Лексей, Лексей, - Патрикеевна укоризненно мотнула головой, - И когда ты слова начнешь говорить правильные? Учился бы, хоть, у дружка своего, что ли. У домового. Тот и говорит правильно, и не спотыкается языком-то.
- Лисавета, ты оп чем? Разве ж языком можно споткнуться?
- Ай! И чего я с тобой лясы точу? Дремучий ты, леший. Не современный какой-то.
- Слышь, Патрикеевна? Ну, дай глянуть-то! Единым глазком! – начал канючить леший.

Ваши предложения по поводу лисьих подсказок? Что она хитрое такое лешаку может подсунуть?

Этот рассказ будет посвящен тому, кто подкинет лучшую идею.