Силыч всё отталкивал нашу лодку от берега. По грудь вошел в море и толкал, толкал. И бормотал себе под нос что-то такое сентиментальное и бесконечное, будто заело пластинку: "Да... я помню, ребята, помню... я тоже в детстве... через три речки..."
И, кажется, смаргивал слезы. Заметил - и у самого в носу защипало. Разбередили, растревожили человеку душу нашей совершенно другой, бесконечно далекой жизнью, какую он знал, может, только в детстве.
Они же все кто? Сброд, вольнопоселенцы. Работа сезонная, неблагодарная. Спят, ты видела, вповалку на грязном полу. Пьяная, беспросветная жизнь. А тут мы со своими историями, с яркими красками, с живыми глазами. Такие молодые, еще не уставшие.
И набрал он нам ягоды три корзины, и мотор из газонокосилки сладил, а потом все отталкивал, отталкивал нашу лодку.
- Силыч, бросай, назад пойдешь - завязнешь! - крикнул я ему тогда, а он только рукой замахал. Ты же помнишь, там вдоль берега сплошная няша. Густая, топкая, серо-розовая. Сядешь двумя ногами и ага. Помнишь?
Я вот помню как наяву. Вот ты сидишь и смотришь на меня, как всегда, не моргая. Глаза вечно на мокром месте. На коленях у тебя корзина незрелой морошки. И лицо в цвет - румянец по желтизне.
А Силыч стоит у креста и машет, машет нам рукой, с каким-то исступлением машет, будто хочет крикнуть, мол, возьмите меня с собой. И не крикнет.
- Вот удивительно, да, - сказал я, помню, как отошли за остров. - Ведь уголовники же бывшие, живут по-скотски... Но и близко нет той злобы, черной злобы, к которой мы привыкли. А?
А ты сидела и стучала зубами, нахохлившаяся под резиновым плащом, и только один глаз всё смотрел на меня в щелочку. Синющий такой.
В тот вечер отогревались в бане. Такая тебя дрожь била... Ты еще тогда от смущения пятнами пошла, вот вообще хорошо было. Что-то такое мокрое, тощее, цвета морошки, волосья сосульками... трясется вся... Не смотри, говорит. Тоже какая эротика. Да если б я не смотрел, ты б там убилась. Я ж только отвернусь, а ты в обморок, да головой об камень. Скажешь, не было?
А как нас Эвелина Ивановна водкой отпаивала! Старая матерщинница. Но так могла завернуть красиво, что ты, мне так не суметь. И вообще вот как-то материться умела... не грязно. Легко так, заливисто. Или еще, помню, крикнет:
- Девка, беги за маленькой!
И вот ты побежишь, а она потом опять тяпнет, и давай:
- Девка, беги за большой!
Долго мы с ней беседовали. Помню, рассказывала, как с негром целовалась. Я уже не помню, чего у них там негр забыл, но такая довольная была. Хихикала звонко, как девочка.
- С негром, - говорит, - цаловалась. Ну! Тяперь все, помирать можно.
Небось давно уж померла, Царствие ей... Еще про рыбу много рассказывала. Про треску, про навагу, про няшную камбалу. Про то, как ходила в молодости на шняке. Там, как ни крути, любой разговор к рыбе сводится.
А я ей рассказывал, как чуть не продал тебя, дурёху, на базаре. Приукрасил, конечно, но правда же было. Тогда, в Старом городе. Я еще, помню, купил тебе гранатового сока - от того араба с железным зубом разве отбрешешься? Сияет весь, стаканом трясет. Кричит:
- Чак Норрис аппрувед! Аппрувед!
Сок красный такой, и лицо у тебя было точно в цвет. И нос опухший, и глаза опять на мокром месте... Нет, чем-то даже хороша была. Куталась в свой рыжий платок и глазищами оттуда сверк, сверк. Горячая что печка. Торговцы так и увивались кругом, вязали какие-то узелки на запястье, а потом денег хотели, черти. Ты ж помнишь. Ни боже мой куда посмотреть, ни боже мой слово сказать. Просекут, на каком ты, значит, языке говоришь, и все, не отобьешься.
- У тебя такая красивая жена! - возмущался один. - Почему ты ее не обнимаешь?
А и правда, чего я тебя не обнимал? А, ну да, ты ж вся пятнами сразу...
- У тебя очень жадный муж, - жаловался другой. - Зачем пошла за такого жадного?
Это он про "Крещение Хлодвига" из римского стекла. "Меровинген, Меровинген! Риал роман гласс, единственное, что стоит покупать в этом городе!" Наверное, он имел в виду "единственное, что стоит как этот город".
Хорошо, что ты их не понимала почти. Некоторые, правда, и по-русски пытались.
- Жадина-говядина, большая шоколадина! - с такой обидой сказал, что у меня аж сердце защемило. А самому дай волю, я бы без штанов ушел через Дамасские ворота.
А как сказал, что ты "очень больна", поотстали. Даже тот, который за тебя деньги предлагал. Надо было соглашаться... Хотя на "Крещение Хлодвига" все равно не хватило бы.
А еще мы купили тебе маленькую гитару. Она сломалась по пути в аэропорт. Дурочка...
Опять глаза на мокром месте. Ну, хочешь, поплачь. Только не засыпай пока. Вспомни, вот точно так же ты лежала в ту ночь на скамейке, головой у меня на коленях. Пунцовая! Мимо скользили ночные трамваи. Они там бесшумные такие, такие светлые... Даже трамваями называть неудобно. Трамвай - это ж когда дребезжит...
Не спи! Столько еще нужно вспомнить. Арабчонок хотел с нас денег взять за то, что выгнал ночью за ворота... А возле Яффских, ты помнишь, тот настырный тип все зазывал в переулок, хотел тебе подарок вручить. А темно уже так, лавки позакрывались, вокруг никого, только тени какие-то снуют. Он и свистнул в темноту, окликнул кого-то.
- Не, мужик, - говорю, - давай-ка себе подарки дари.
А другой все выспрашивал, сколько денег мы у его дяди в лавке потратили. А дядя: "Не говорите ему, не говорите!"
Просыпайся! Вспоминай со мной. Монисто у тебя на шее. Поутру будят краснокрылые скворцы - какие красивые птицы, какие мерзкие голоса! Или опять север. Между закатом и рассветом какой-то час бледного серого неба. Все краски приглушены, и понимаешь в этот час, почему море - Белое. И только твои глазищи синие такие...
Или снова юг. Мы лежим и считаем звезды в чернильном небе. Невидимое море тяжело вздыхает над самым ухом, и понимаешь в такие часы, почему оно - Черное. Не спи!
Давай, посмотри на меня. Вот хоть так, через щелочку. Какие же у тебя глаза синющие! Мои-то давно выцвели, как рогожа. Или нет? Ну-ка, посмотри внимательно. А я тебе пока еще что-нибудь расскажу. Ты меня слушай. Обязательно дослушай до конца. Историй у меня много.
Я сам, может, усну ненароком, а ты не спи. Представь, что у тебя синдром проклятия Ундины. Знаешь, что это такое?..
Не спи. Доктор говорит, немного осталось. Часа через два прилетим, да, доктор? Вот. На два часа у меня историй хватит.
Руку-то отпусти. Отпусти, а то сам расплачусь. Ты как ангелочек - вся в белом, и лицо точно в цвет... Будто выдернули пробку и вся краска вылилась. Только глазки синющие, где не красные. Да, вот правильно, ты лучше улыбайся. А то как рёва-корова, и я не лучше.
Так вот. Помнишь, в горах, на снежнике... в грязном ручье... ты вся чумазая такая, в цвет воды... только глаза... А? Нет, нет, спасибо.
А если все-таки усну, вы ей побубните что-нибудь, ладно? Хоть про конденсат в карбюраторе, хоть про что. Только следите, чтобы глаза не закрывала. Если закроет, вы сразу заметите.
Станет темнее.
__________________
О, фолдерол и фолдерэй,
Морская жизнь не сахар.
Так действуй, и не ахай,
Когда подружка или друг
В тебе желанье разожгут!
Последний раз редактировалось Т.Е.; 10.07.2013 в 13:38.
Т.Е., это был экспромт? Потрясающе. Последняя строчка - ах. Я сражена, даже серенад не надо.
Конечно, Детка :) Сел писать, как только получил отмашку. Понятия не имел, что сейчас напишу, но вы своими газонокосилками, няшей и меровингами удивительно точно обрисовали для меня набор образов.
Цитата:
Сообщение от SunnyBоy
Т.Е., мда-а. Ваш соперник серьезно ранен таким проникновенным проникающим рассказом. Подайте пистолет. Дрожащей рукой готовлю ответный выстрел.
Скрытый текст - Вот, держите.:
__________________
О, фолдерол и фолдерэй,
Морская жизнь не сахар.
Так действуй, и не ахай,
Когда подружка или друг
В тебе желанье разожгут!
10.07.2013, 13:32
Похожие темы
Я на конкурс ни строчки не написала.
