Нагретый солнцем камень обжигает пятки, и Лалех быстро взбегает по ступеням. Словно маленькая лодочка, лавирует она меж повозками, что выстроились у рыночной площади. Сам воздух гудит сотнями голосов, да так, что Речной базар напоминает ей гигантского злого шершня. Тут слышится грубый выговор южан, чья кожа черна, как уголь; там — певучий диалект прибрежных жителей, от которых пахнет рыбой и смолёным деревом. Лалех нравится пробовать на языке вкус незнакомых слов — они даются ей легко. Даже мастер Авирам хвалит талант ученицы.
Пробегая мимо лавки старого Азула, она приветливо машет рукой, и тот улыбается беззубым ртом в ответ. Много подмастерьев у седого ювелира, но ни один не умеет чуять камни так, как он — самой сутью. Душа у Азула вещая, по-другому не скажешь. И добрая. Он никогда не гнал от порога девчонку с цветными запястьями, пока та любовалась блеском жемчужного моря, завороженная золотыми переливами. Должно быть, понимал, как скудна на радости жизнь касфиру, и оттого ждал, пока она уйдёт сама, подгоняемая очередной работой. И Лалех уходила — прижимая к груди тяжеленную корзину с лепёшками или пузатую красавицу-дыню, от вида которой в животе глухо урчало. В детстве она всегда хотела есть. Каждую минуту.
Щурясь от воспоминаний и жаркого солнца, она спешит дальше. Улицы белокаменного Кироса Лалех знает наизусть: каждый поворот и закоулок, каждый фонтан на площади и каждый из четырёх базаров, благодаря которым Старый город делится на кварталы — как пирог на четыре равных части. Лишь на один невольникам путь заказан — тот, что примыкает к стене Первого Храма на площади Советов. Не пристало членам Джанти ступать среди "узорчатых" — таков закон и право, данное кровью правящей семьи.
Лалех помнит, каково это — когда взор одного из джантайя касается кожи и заглядывает в самую душу. Всё равно, что могучий ветер сметает с пути незадачливую песчинку. А потом раздаётся свист плети, и спина меж лопаток загорается огнём — за то, что посмела поднять глаза от собственных сандалий.
Сандалии Лалех носит лишь в месяц Первой Нити, когда на север Кадеша опускается короткая зима. Ступни её и без того напоминают подошвы башмаков — мозолистые и загрубевшие, они безропотно сносят острый камень и раскалённый песок. Другие ученики мастера Авирама — те, которых Пряха наградила даром огня, — могут гораздо больше. Ходить по углям, например, или творить пламя из единой искры. Лалех может лишь задувать его, да и то не всегда. Даже когда учитель снимает ошейник с чёрным камешком хесса-ра, его тяжесть по-прежнему пригибает к земле. Не даёт ощутить воздух всем естеством, как это делают свободные шехеру.
…Минуя квартал за кварталом, она качает головой в такт певчей свирели, чей голос не тонет в пучине шума, но плавно течёт над плоскими крышами. Лавки с ароматными специями и привезённым из Бехдета кофе остаются позади, когда она наконец вступает под навес. Сюда не пробирается слепящее солнце, и потому даже в полдень царит полумрак. Запах пыли и кожаных переплётов ударяет в нос, и Лалех трёт переносицу, чтобы не чихнуть. В библиотеке мастера Авирама пахнет совсем иначе.
— А, прилетела, птичка-невиличка, — усмехается в бороду Фарим. — Небось, весточку в клювике принесла?
— Принесла, — Лалех протягивает торговцу список и отступает на шаг. Касфиру знают своё место: без надобности или просьбы они не приближаются к свободным. А Фарим хоть и неплохой человек, всё же не друг ей.
Наблюдая за тем, как он собирает книги, Лалех подмечает знакомые детали: как хрустят суставы узловатых пальцев и как длинный нос почти касается пергамента. Всем своим обликом Фарим напоминает птицу — подслеповатого степного ворона, что хранит остатки прежнего достоинства. И мудрость, собранную по крупицам.
И свободу, о которой она может лишь мечтать.
— Пожалуй, что всё, — торговец манит её пальцем, и стопка фолиантов опускается на руки. Лалех прижимает их к груди, как величайшее сокровище. — Не забудь передать учителю, чтобы отдал долг до следующей луны. А иначе он у меня ни страницы больше не увидит.
"Учителю". Не "хозяину". За это Лалех благодарна. Она лишь улыбается в ответ и даёт обещание: передаст слово в слово.
Перехватывая книги поудобнее, она вновь шагает под палящее солнце. Сворачивает с людной улицы в тихий переулок. И пусть дорога чуть длиннее, зато никто не толкает под локоть и не норовит сбить с ног. Много ли спросу с касфиру? Всё равно что опрокинуть столб по пути и рвануть дальше, пытаясь догнать уходящее время.
Каждый из горожан спешит по своим делам. А Лалех до тех пор, пока на её шее красуется медный обруч, остаётся для прочих пустым местом. Дуновением ветра, что следует за ней по пятам.
Последний раз редактировалось asterism; 26.05.2017 в 07:14.
Книги мешают смотреть под ноги, и Лалех озирается по сторонам. Узкая мощёная тропка бежит меж каменных стен: нагретые за день, они пышут жаром, словно раскалённые печи. Над головой вьётся лента неба: синяя над серым. А под босыми пятками свивается змейками пыль, оседая на подол платья.
Она давно привыкла подмечать всё вокруг, считая, что неважных мелочей не бывает на свете. Лалех умеет видеть и запоминать, как никто другой: это её дар и её проклятие. Мало кто из учеников Авирама согласен мириться с превосходством касфиру, ведь на обучение к шехеру попадают и дети из знатных семей, не только бедняки и такие, как она, купленная на невольничьем рынке за два серебряка. Любой, кого Пряха наделила даром, представлял ценность. Так что Лалех повезло. Не проходит и дня, чтобы она не благодарила за это судьбу.
Вот и сейчас, жмурясь от солнца, она воображает, что однажды узоры на её запястьях расцветут новыми знаками — символом освобождённой. Быть может, после окончания учёбы мастер Авирам оставит её при себе помощницей. Это ли не предел мечтаний? Тогда она сможет побывать в библиотеке на площади Советов и даже отправиться в другие города! В Бехдет, к морю, о котором слышала столько историй!..
Зазевавшись, Лалех налетает на кого-то и от грубого толчка едва не падает на камни. Книги разлетаются в стороны. Поднимая голову, она видит над собой загорелое лицо. Широкие скулы, раскосые глаза. Арто по прозвищу Щур улыбается. Вполне себе благодушно. Вот только сверху не хватает переднего зуба.
— Гляньте-ка, узорчатая! — он делает шаг вперёд, и Лалех невольно пятится. — Пташка старика Авирама настолько бесстрашна, что летает над чужими просторами?
Ещё шаг, и лопатки вжимаются в горячую стену. Из-за спины Арто выступают двое: их имён Лалех не помнит. Лишь лица, что смеются, стараясь угодить вожаку.
— С каких пор арис-кан устанавливает в городе границы? — слова слетают с губ, прежде чем она собирает в кулак всю храбрость.
А в следующий миг голова дёргается от удара, и щека взрывается болью. Арто бьёт наотмашь, и удар приходится вскользь. Только это и спасает Лалех. Вытирая с подбородка кровь, она не без удовольствия отмечает, что Щуру нечего возразить. Она попала в точку. В больное место полукровки, чей отец был выходцем с острова Тохо. Именно от него задира унаследовал желтоватую кожу и узкий разрез глаз.
— Думаешь, тебе это с рук сойдёт?
Ответить она не успевает, потому что крепкие пальцы сжимаются на шее. Затылок ударяется о стену, и мир перед глазами качается, заваливаясь набок. Острый выступ рвёт на спине платье, и босые ступни отрываются от земли, когда Лалех начинает задыхаться.
Не сразу, но за болью приходит ненависть. Всю жизни она твердила себе, что такие, как Арто, мелкие прислужники богатых господ, её не заслуживают. Она не имеет с ними ничего общего. Более того — не желает иметь. Как жаль, что судьба порой жестоко шутит, запутывая нити невообразимым узлом.
— Отвечай! — Арто встряхивает её, словно куклу, набитую песком, и разжимает руку. Лалех сгибается пополам от кашля, сползая наземь. Несвойственная ей ярость вздымается медленно, как набегающие на берег волны прилива. Но обратной дороги уже нет, потому что от удара о камень по ошейнику проходит трещина.
Она не видит, но чувствует, как тускнеет чёрный, как ночь, самоцвет. Ничто больше не сдерживает силу, которая бежит по венам. Струится волной гнева, подгоняя замершую в неловкой позе Лалех.
Она помнит всё, чему учил её старик. Всё, что успела перенять у других учеников, и всё, что обрела сама, пытаясь найти лазейку. Она настолько привыкла к тяжести хесса-ра, что не сразу ловит воздух, ставший вдруг тягучим. Осязаемым.
Лалех скручивает его в тугую плеть и, выбросив руку, посылает вперёд. Она уже знает, что будет дальше. Невидимая сила сбивает Арто с ног, задевая остальных. Столб пыли взметает ввысь, и всё скрывается за тёмной пеленой — окна, небо, целый мир. А когда песчаный вихрь затихает, оглушительным хлопком приходит тишина.
Ей не нужно открывать глаза, чтобы понять: Лалех никогда не увидит моря.
Звон гонга раздаётся над площадью. Гул тысяч голосов на миг прекращается, и Лалех благодарит Пряху за мгновение тишины. Потом он обрушивается с новой силой — всё равно что бетонная плита падает сверху, погребая под собой девчонку-касфиру. Она чувствует все колебания воздуха, который стонет, обнимая её за худые плечи. Пытается защитить, но не может. От взоров толпы не скрыться.
Среди мужчин и женщин, которых привели сюда в оковах, она — самая дешёвая. Лалех одиннадцать. Она слаба и не столь быстра, как сверстники-мальчишки. Она глядит на мир из-под смоляных кудряшек, что падают на лоб, а в глазах — боль и недоверие.
Она — касфиру с рождения. Пустынная колючка, рождённая раньше срока в пыльной Шандрии, городе мёртвых. В месте, где захлебнулся кровью мятеж, охвативший половину острова. У касфиру не было шансов — эту историю девочка знает с тех пор, как научилась понимать смысл сказанных слов. Но даже несмотря на поражение, о них слагали песни по сей день — о таких, как её отец, Чёрный Лев Кироса. Имя, которое нельзя произносить вслух.
Но всякий раз, когда страх и боль становятся нестерпимы, она обращается к нему в мыслях. И тогда... Тогда кажется, что он рядом. Стоит за плечом, опустив тёплую ладонь на макушку, и ветер треплет чёрные косы. Самый близкий и родной человек, которого Лалех никогда не увидит.
...Призывно щёлкает плеть, и шеренга движется дальше. Лалех делает шаг вперёд — осторожно, чтобы не наступить на пятки идущего впереди мужчины. Он появился среди них недавно, и она до сих пор не знает его имени. Однако щиколотки обнимают стальные звенья — нехороший знак. Ноги самой Лалех свободны: только запястья соединены с общей цепью. Впереди — примерно дюжина касфиру. Позади — она оборачивается — примерно столько же.
Медленно, как умирающая гусеница, они взбираются на помост. Ветер доносит слова, но Лалех и без того знает их наизусть. Ей хочется заткнуть торговца его же криком, и желание это столь сильно, что на лбу выступают капельки пота. Тонкие пальцы сжимаются в кулак, как если бы она желала раздавить в ладони насекомое. Мелкая рябь воздуха превращается в крупную дрожь и волной прокатывается над головами зевак.
Площадь будто накрывают коконом. Незримым и непроницаемым. Торговец продолжает разевать рот, но ни единого звука не доносится с возвышения. На краткий миг Лалех кажется, что она оглохла или сошла с ума, а потом внутри что-то с треском лопается.
Перед глазами темнеет, и касфиру спотыкается, нарушая и без того нестройную линию. Голова кружится, и Лалех ощущает, как волна слабости подкатывает к горлу. И только невероятным усилием воли она продолжает держаться на ногах. Если упадёт — ей конец. Никто не даст и медяка за больную и немощную.
— Сколько за неё? — один голос выбивается из хора толпы. Негромкий, но каким-то чудом слышимый всеми.
Лалех поднимает голову и видит господина в расшитой золотой нитью тунике. Высокий лоб и серебряные нити на висках. И лукавый взгляд тёмных глаз, которым он скользит по её лицу.
— Два сарба, господин, — в голосе торговца слышится удивление.
— Превосходно, — на вытянутом лице расцветает улыбка. Один нетерпеливый жест, и щёлкает замок. Тонко звенит металл — цепь касфиру нарушена. Лалех свободна.
Не веря собственному счастью, она делает два нетвёрдых шага к краю помоста. Головокружение снова возвращается, но теперь её подхватывают под руки, не позволяя упасть. Заплетающимся языком она благодарит господина, чей голос шелестит наверху:
— Не господин, дитя. Мастер, — он уводит Лалех всё дальше от площади, и гул голосов стихает за спиной. — Мастер Авирам. Зови меня так впредь.
Они шагают по улицам Кироса, и ветер сушит на щеках непрошеные слёзы.
Понравилось, взял на заметку. Слог и, я правильно понимаю? - отсылки к архаике (Др. восток, античность), заместо евросредневековья?
Спасибо.
Всё верно. Правда, конкретного исторического (да и географического) фундамента у Кадеша и Джантии нет - это, скорее, "собирательный образ".
- - - - - - - - - - - - - -
Скрытый текст - Глава II, часть 2 (3374 знаков):
В воздухе разлита сырость и тревога. Её собственная. За исключением Лалех в каменном мешке больше нет ни души.
Сквозь узкое окошко под самым потолком проникают предзакатные лучи. Ещё немного — и в ясном небе над Киросом зажгутся первые звёзды. В полутёмном же коридоре чадит единственный факел. Огонёк его дрожит — будто из солидарности с пленницей. Зажмурив глаза, Лалех мысленно считает искры. Пусть ненадолго, но это нехитрое занятие помогает не думать о плохом.
Шершавая стена холодит лопатки и причиняет боль, стоит только пошевелиться. Длинные царапины вдоль спины покрываются ненадёжной коркой, готовой сорваться при любом движении. В горле до сих пор саднит. Благо, говорить её не заставляют. Пока.
Стоит ей сбиться со счёта, как перед глазами вновь встают картины из вчерашнего дня. Замерший без движения Арто и крики прохожих, от которых сердце Лалех покрылось ледяной коркой. Ей было уже всё равно, когда подоспевшие стражники подхватили касфиру под руки. Сопротивляться было бесполезно: никакая магия, в конечном счёте, не спасёт от правосудия Джанти. Любой, кто нарушил закон, будет наказан соразмерно деянию. Остаётся лишь ждать, и само ожидание во сто крат хуже смерти.
Время тянется бесконечной нитью, сошедшей с веретена всезнающей Пряхи, и Лалех невольно вспоминает сказки о древних шехеру, что не только подчиняли себе стихии, но и знали, как приручить само время. Никто из ныне живущих не способен на такое, но в детстве любая выдумка кажется реальной. Любая легенда оживает в пытливых умах, становясь для амбициозных учеников чем-то вроде путеводного маяка.
Но только не для Лалех. Её мечты куда приземлённее.
...Факел выстреливает искрой в последний раз и гаснет. Лалех открывает глаза и ёжится от проникшего в клетку сквозняка. До слуха доносятся звуки шагов и приглушённые голоса. Время пришло.
Не дожидаясь гостей, она с трудом, хватаясь за стену, поднимается на ноги. Делает глубокий вдох и через боль распрямляет плечи. Раз уж судьба касфиру решена, зачем привычно горбиться в последний час? Можно взглянуть в глаза в глаза прямо — всем стражникам и палачам. Вот только с джантайя подобный трюк не пройдёт. Но, быть может, Пряха будет милостива и не сведёт её с одним из них?
Среди трёх фигур, остановившихся напротив, одна шагает вперёд. Лалех узнаёт мастера Авирама, чьё длинное лицо, кажется, вытянулось ещё больше. Под глазами лежат глубокие тени, а морщины разбегаются неровной сетью.
— Дайте нам минуту, — повинуясь властному жесту, один из стражников отпирает клеть и отступает на шаг.
Шехеру же перешагивает каменный порог и заполняет собой всю тесную камеру. Лалех ощущает кожей, как воздух вокруг неё начинает потрескивать от молчаливого гнева. Она знает, что учитель вряд ли сможет ей помочь. Как и то, что он вряд ли захочет помогать той, что опозорила его имя. Но, несмотря на это, Лалех поднимает глаза, встречаясь с ним взглядами.
— Фараб Эль-Ханнон требует справедливой платы за своего человека, — Авирам открывает рот, и слова падают на пол подобно ядовитым лягушкам. — Думаю, ты понимаешь, какой обмен его устроит?
Лалех кивает. Чего она не может понять, так это истинную причину ледяных иголок, что впивается словами в уши. Направлена эта сдержанная злоба на неё или пресловутого Фараба, что, как и учитель, состоит в синоде, будучи представителем Торговой Палаты?
— Если ты готова — идём. Господин Альфарси не станет ждать...
Лалех замирает, как вкопанная. Он хотел сказать "не станет ждать касфиру". Да и зачем теперь шагать в зал Советов, если приговор уже вынесен?
— Почему он? — вопрос, начисто лишённый почтения, она шепчет еле слышно, но Авирам слышит всё, даже мысли.
— Потому что член синода обратился напрямую к Джанти, — нет, ненависть определённо принадлежала Фарабу, но от этого не легче, — а господин Эль-Амин отбыл в Бехдет до следующей луны.
Больше она вопросов не задаёт. Привычная с детства цепочка сковывает руки, и стражник ведёт Лалех по коридору — мимо арок и переходов. Туда, где восседает на троне Киросский Тигр.
Тёмные коридоры вскоре оказываются позади. Свет первой звезды падает на Кирос, и закатное небо отливает оттенками лилового. На востоке собираются тучи. Щурясь, Лалех вглядывается в небо над головой, будто спрашивая знака, но ничего не происходит.
— Пошевеливайся! — один из стражников напоминает о себе. Жёсткие пальцы впиваются в предплечье, но Лалех не нужно подгонять. Она продолжает идти, и вскоре внутренний двор остаётся позади.
Лестницы и переходы следуют друг за другом, сбивая босые ноги касфиру об острые края ступеней. Но Лалех не обращает внимания: сердце замирает от красоты Дворца Советов, что вырастает перед ней во всём великолепии. Несмотря на ошейник, она чувствует, как магия пронизывает его насквозь — от фундамента и до острых шпилей.
Фигурной мозаикой выстланы аллеи и дорожки, разбегающиеся путаной сетью во всех направлениях. Цветные камни, кажется, теплеют под ногами, стоит их только коснуться. Круги, звёзды, незнакомые звери и чудовища — химеры, — хитросплетения узоров попросту завораживают, заставляя оступаться и оглядываться. Лалех никак не может отделаться от ощущения, что пятки её ступают по живым змеям, которые вот-вот сплетутся в клубок и опутают щиколотки, утянув касфиру под землю.
Стоит глазам привыкнуть к свету, как Лалех различает больше. Стены дворца высятся над ней громадами светло-серого мрамора и рыжеватого песчаника. Острые шпили и приземистые купола — иных архитектурных форм здесь нет. Так просто и вместе с тем величественно, что в горле невольно встаёт комок.
Пряха всезнающая, почему ей суждено войти сюда пленницей, а не свободной, как Лалех всегда мечтала?..
Ей отнюдь не всё равно, что случится дальше, за закрытыми дверьми. Где-то в глубине постепенно просыпается страх — тот самый, что позволяет держаться за жизнь и отчаянно сражаться за свои права. Однако разум считает, что покорность и искренность станут наилучшим выходом — пока что. При себе у Лалех одно единственное оправдание — она спасала собственную жизнь. Вопрос в том, как дорого ценил жизнь касфиру Киросский Тигр. Человек, что положил конец мятежам двадцатилетней давности.
…Наконец, перед ними распахиваются высокие двери, и следом за сопровождающими Лалех переступает порог, оказываясь в прохладной тени. Высокие своды смыкаются над головой, и расписной потолок дарит ощущение возвышенности — величия древности. Сам воздух здесь дышит отголоском древних правителей и мудрецов — падших, но по-прежнему великих в увековеченной памяти.
Резные колонны делят пространство под куполом на равные части. В самом центре звенят струи фонтана, чей мраморный лик изображает морского великана. Яркие огоньки вырываются вместе с брызгами и тают у самых плит, по которым уже спешат чьи-то гулкие шаги.
Перед ними замирает распорядитель, за спиной которого топчется касфиру. Мальчишка на несколько лет младше Лалех сосредоточенно держит свитки и чернильницу, не отрывая взгляд от пола.
Мимо проходят люди, которых она видит впервые. Кто-то приветствует мастера Авирама, молчащего до сих пор, кто-то со скучающим или раздражённым видом проходит мимо. Наверняка они считают подобный суд пустячным делом, на которое жаль тратить время. И в этом Лалех не винит господ.
Пересекая из конца в конец длинный зал, они замирают у статуи Сокола — хранителя Кадеша. Людской поток редеет, и вот уже за людскими спинами удаётся разглядеть возвышение и одинокую фигуру, ожидающую её, Лалех.
Никого кроме — только пустынную колючку, потерявшую родителей много лет назад. Всё потому, что пути Тигра и Чёрного Льва пересеклись на юге, близ Шандрии. И первый вышел из поединка победителем. Второй — остался лежать на песке под крики поверженных касфиру.
Так поют в песнях. Так рассказывают шёпотом с тех пор. И Лалех знает эти сказки наизусть.
asterism, удивительно легкий у вас стиль, очень гладко и ненавязчиво пишите, судя по двум первым фрагментам. Я даже погуглил, думал, может где-то засвеченные уже куски - слишком большая проработка деталей, на которые лично у меня порой уходит немало времени. Удачи в преодолении ста ступенек.
__________________
Писать книги легко. Нужно просто сесть за стол и смотреть на чистый лист, пока на лбу не появятся капли крови.
asterism, удивительно легкий у вас стиль, очень гладко и ненавязчиво пишите, судя по двум первым фрагментам. Я даже погуглил, думал, может где-то засвеченные уже куски - слишком большая проработка деталей, на которые лично у меня порой уходит немало времени. Удачи в преодолении ста ступенек.
Спасибо! Детали мира и впрямь продуманы давно, чего нельзя сказать о сюжете, потому как чёткого плана пока нет. Приходится плыть по течению и предвкушать отжим всей лишней воды.
- - - - - - - - - - - - - -
Скрытый текст - Глава II, часть 4 (3464 знака):
Один хлопок ладоней — и под сводами воцаряется тишина. Ни единый звук не нарушает царственное спокойствие Киросского Тигра.
Лалех видит впервые того, о ком сложено столько легенд. Он сам — живая легенда. Один из сильнейших шехеру, которому давно сравнялось две сотни лет — и при этом он не выглядит старше сорока. Широкие плечи и гордая осанка. Лицо под смуглой кожей будто вытесано из мрамора искусным скульптором — ни одна черта не портит произведение искусства. Янтарные кошачьи глаза смотрят прямо, с лёгким прищуром. В короткой смоляной бороде теряется едва заметная полуулыбка. Или Лалех только чудится?
Сагрон Альфарси и впрямь напоминает тигра — сытого, благожелательного. Вот только впечатление, наверняка, обманчиво. За внешней расслабленностью скрывается натура хищника — быстрая и безжалостная.
Лалех не положено смотреть на джантайя, но она смотрит. Знает ли Сагрон, что перед ним стоит касфиру, чьего отца он победил в схватке без малого двадцать лет назад? Да что такое два десятка лет для живущего столь долго? Пыль под подошвами сандалий.
Миг — и их взгляды встречаются. Она не успевает прочитать и тени его мыслей, прежде чем Киросский Тигр обращается к собравшимся вельможам.
— Приветствую братьев и сестёр, чьи нити сошлись сегодня под этими сводами, — поднимаясь с места, он вскидывает руки в приветственном жесте. — Немилостивы ветра пустыни, что приносят дурные вести, но и без них песок остаётся недвижим. Каждый, кто ищет справедливости в сердце джантии, да обрящет её. И пусть всемилостивая Пряха, наблюдающая за нами в этот час, станет свидетельницей правосудия.
Низкий бархатный голос отзывается эхом. Слова текут чистейшим мёдом, и Лалех чувствует себя беспомощной мошкой, увязшей в патоке. Как бы ни старалась, она не испытывает ненависти к Сагрону. Она, кажется, не испытывает ничего, кроме пьянящего дурмана: даже страх вдруг отступает, становясь словно бы чужим.
— Начинайте, — Сагрон кивает распорядителю и возвращается на место.
С низенькой скамейки, на которую усадили Лалех, она не видит и половины присутствующих. Да ей и не нужно. Она почти не слушает приземистого господина, что вещает с трибуны высоким голосом. Лишь отдельные слова задерживаются в памяти: "касфиру", "незаконное применение дара", "ужасные последствия"... Короткие, рубленые фразы не имеют ничего общего с витиеватой речью Тигра, и постепенно она просыпается ото сна.
Когда Фараб Эль-Ханнон занимает место на возвышении, она приходит в себя окончательно.
— Касфиру не место среди учеников столь уважаемого господина, — при упоминании мастера Авирама его слова сочатся ядом. — Если такое произошло единожды, кто может с уверенностью сказать, что нападение не повторится снова? Что не погибнут другие невинные?
По залу проносится шёпот, но резкий жест Сагрон обрубает голоса, будто ножом.
— Утверждает ли благородный господин из рода Эль-Ханнон, — он будто нарочно не обращается к нему напрямую, — что имело место быть умышленное нападение? Что ошейник упомянутой касфиру, был повреждён заранее с коварным умыслом?
В словах Тигра нет прямой насмешки, но при этом они звучат так, что торговец теряется.
— Я... Да, господин. Проверьте, на что способна эта касфиру, и, клянусь, вы поймёте, как она опасна.
Взгляд Сагрона темнеет, будто грозовая туча. Не торгашу указывать владыке, что делать. Однако толпа в предвкушении затаивает дыхание, и он сдаётся.
— Освободите касфиру.
Лалех вздёргивают со скамьи. Цепи, что сковывают руки, гремя, падают на пол. Следом за ним — новый, непривычный ей ошейник.
Заплетающимися ногами она делает несколько шагов, выходя вперёд. Чужие взгляды ползают по коже холодными змеями, и Лалех мечтает провалиться сквозь землю или обратиться в камень. Прямо здесь сейчас. Что угодно, лишь бы не быть для них развлечением. Посмешищем.
Но, похоже, что и самого Сагрона ситуация начинает забавлять.
— Пусть касфиру покажет нам, как сотворила бурю, прервавшую жизнь Арто, сына Тобо, — в янтарных глазах играют лукавые искры.
Толпа отступает назад, жмётся к стенам, и перед ней вырастает стена пустоты. Лалех делает глубокий вдох. Киросский Тигр ждёт.
Они не понимают. Не знают, о чём просят. Лалех медлит. Она не чувствует ни злости, ни боли, что двигала ей в прошлый раз. Только смятение и ещё что-то, чему не в силах подобрать название. Она оглядывается на мастера Авирама, но тот по-прежнему молчит. Руки сложены на груди, глаза из-под кустистых бровей внимательно следят за каждым её вдохом.
"Будь по-вашему". Что ей терять?
Лалех делает глубокий вдох и выдох. Пропускает воздух — свою стихию — через себя, пока он не наполняет её до краёв. Она закрывает глаза, и из далёкого детства всплывают голоса — приходят в багровой тьме, что ютится под веками. Память уносит её в короткие ночи, и песня о Чёрном Льве Кироса звучит одиноким голосом. Её собственным.
Это то, что ей нужно сейчас. Она должна не только услышать отца, как случалось раньше, но и стать им на короткий миг.
Ещё один вдох — вздымается грудь. Уже не девичья — широкая, наполненная силой, — и каждая мышца наливается мощью бывалого воина. Лалех распахивает глаза, и вскидывает руки. Дуновение ветра проносится по залу — едва заметное, чтобы потревожить пряди волос и подолы туник собравшихся. И исчезает.
Уголки губ Сагрона едва заметно ползут вверх.
Лалех в бессилии опускается на колени. Она исчерпала все свои ресурсы, а её попросту ткнули лицом в дорожную пыль. Все её силы — лишь песчинка по сравнению с пустыней Сагрона. Но зачем он сдержал её? Чтобы унизить ещё больше или…
— Боюсь, мои достославные братья и сёстры, господин Эль-Ханнон слишком быстро запряг колесницу, не проверив, подкованы ли лошади. Эта лошадь, — взгляд его замирает на Лалех, — ко всему прочему хромает.
По залу вновь проносится шёпот, и лицо Фараба становится пунцовым. Поправ все приличия, он вырывается вперёд распорядителя, размахивая руками.
— И вы верите ей? Касфиру?! Эта лживая тварь пойдёт на что угодно, чтобы посеять сомнение в ваших умах! Мой человек мёртв, и есть свидетели! Позвольте им рассказать всю правду!..
Стоит появиться дружкам Арто, как начинает происходить полная сумятица. Не скованная ошейником, Лалех слышит каждый звук и понимает, что про обвинителей почти забыли. Люди переговариваются меж собой, обсуждая отчего-то Сагрона, и больше половины сказанного остаётся для неё загадкой. Однако никто их не останавливает и не призывает к тишине. Распорядитель задаёт вопросы, пока братья несут нескладную чепуху, а Киросский Тигр, кажется, и вовсе погрузился в собственные мысли.
Наконец, процедура подходит к концу, и Фараб снова выступает вперёд.
— По законам Джантии, мой господин, пострадавший может просить возмещения.
— Всё верно, — Сагрон кивает, оживляясь. — Во сколько сарбов господин Эль-Ханнон готов оценить жизнь своего человека?
— Он не был касфиру, господин, — голос Фараба продолжает возвышаться, и Лалех чувствует, что вот-вот оглохнет от звона. — А значит, я не вправе измерять его жизнь монетами. Я требую иной платы! Жизнь за жизнь! Стопы этой Касфиру не должны осквернять священную землю Кироса! В назидание для всех она должна сегодня понести кару. Должна расстаться с жизнью!..
После выкриков наступает тишина. Наверняка, Фараб ожидал обратного, но никто не поддерживает его — все прочие молчат, обращая взор и слух к Сагрону. И Киросский Тигр поднимается с места. Делает несколько шагов вниз по ступеням — расшитое золотом одеяние горит огнём, ослепляя Лалех, что оказывается к нему ближе всех.
Одинокая фигурка посреди огромного пространства. Перед всеми и отдельно от всех. Сама по себе. Она поднимается с колен, желая встретить приговор лицом к лицу, и Сагрон не возражает. По его бесстрастному лицу невозможно что-либо прочесть. Улыбка исчезла, как и лукавый прищур: теперь перед ней та самая маска, вытесанная из камня. И голос, всё такой же бархатный и невозмутимый.
— Право господина Эль-Ханнона неоспоримо: даже Тигр, немало времени проживший на этом свете, вынужден признать его и не тягаться более в остроумии. Касфиру по имени Лалех умрёт сегодня с последним лучом закатного солнца.
Нигвен, спасибо большое.
Сама надеюсь, потому что с дисциплиной беда. С NaNoWriMo я уже слетала, было дело. Там хоть и срок в один месяц, но объёмы большие - не вынесла душа поэта :)
- - - - - - - - - - - - - -
Скрытый текст - Глава III, часть 1 (3334 знака):
Лалех спешит вдоль узкой галереи с тяжёлым подносом в руках. Старается выровнять шаг, но вместе с тем боится опоздать. Глубокая чашка подрагивает — вот-вот плеснёт через край, стоит невзначай споткнуться. Прохладный мрамор касается ступней, по левую руку журчат фонтаны — здесь не бывает уличной жары Кироса, словно обитель Тигра принадлежит иному миру.
Сворачивая за угол, она встречает мальчишку с тяжёлым сосудом, полным вина. Молча кивает и проходит мимо. Она до сих пор боится с кем-либо заговаривать — даже с касфиру. Лалех размыкает губы, лишь когда к ней обращаются напрямую или задают вопрос. Да и тогда не сразу: нужно время, чтобы привыкнуть к новому имени. Лалех больше не существует — есть Наала.
Радость Фараба не длится долго. Сагрон едва заметным жестом подзывает палача, и Лалех кажется, что душа преждевременно вылетает из тела, готовая присоединиться к Великому Полотну: всё происходящее она наблюдает словно со стороны. И даже не чувствует боли, когда её длинные волосы наматывают на руку. Что-то неправильно. Не так, как должно быть, и Фараб вырывается вперёд с протестом.
Слишком поздно. Крошечные колокольчики, звеня, падают на пол — чёрные кудри свиваются змеями на сером мраморе. Лалех вскидывает голову, и Сагрон кивает в ответ на незаданный вслух вопрос. Она не жива, но ещё не мертва. Мост между мирами, открытый Чёрному Хесса.
Каждый из жителей Кадеша с рождения носит на теле талисманы: браслеты, серьги и подвески — что угодно, что могло бы звоном отогнать верных слуг Паучихи. Таково поверье. Таков негласный закон.
Лалех теперь — всё равно что нагая, впервые пришедшая в этот мир, лишённая защиты. А значит, за мнимой смертью придёт возрождение.
— Как называть нам нового птенца, стоящего на обломках скорлупы? Негоже неоперившейся птахе летать среди сородичей безымянной, — Сагрон впервые обращается к ней напрямую.
— Наала, — шепчет она едва слышно имя матери.
То, что было после, осталось в памяти смазанным пятном. Её нить обзавелась очередным узлом, как семь долгих лет назад, когда мастер Авирам купил касфиру на торгах. Разве что теперь обошлось без слёз: им так и не удалось попрощаться.
Лалех не понимает, зачем она Сагрону. В качестве ещё одной слуги? У него их с избытком. В качестве, прости Пряха, новой ученицы? Это великая честь и право, которое нужно заслужить, — обучаться не у простого шехеру, а у члена Джанти. Но всё, что делает Лалех до сих пор, это убирает посуду и бегает по мелким поручениям. Совсем как сейчас.
Пол в купальне гладкий и скользкий. Ей приходится приложить все усилия, чтобы поднос не перевесил. Талима встречает её радостным плеском — она совсем одна в наполненном до краёв бассейне, но дочь Сагрона это ничуть не смущает. Не стесняется она и наготы, когда садится на край и берёт чашку в изящные ладони.
— Давай, Лала, иди сюда! — хлопает по мокрому бортику, и Лалех, не смея перечить, опускает ноги в воду.
Талима знает её историю: быть может, потому и называет её странной смесью двух имён. Но вряд ли с целью поддразнить касфиру. Она — единственная, кто разговаривает с Лалех в последние дни. Всего на пару лет старше и тоже шехеру — вся в отца. Разве что дочери подвластна сила земли вместо воздуха.
Да и сама Талима — плодородная почва. С кожей тёмной, темнее, чем у Лалех — наверняка пошла в мать, третью и последнюю жену Сагрона. С точёной фигурой и большими миндалевидными глазами. Непосредственная, с весёлым нравом и открытым сердцем — всё равно что сад, цветущий по весне.
Словно угадывая её мысли, Талима тянется к невысокой пальме в кадке. И молодой побег стремится ей навстречу. Ещё немного, и на ладони расцветает белый бутон.
— Держи, — Талима слегка цокает языком, будто недовольная стрижкой касфиру, и оставляет цветок за ухом Лалех. — Считай это небольшим подарком. За то, что чай не успел остыть.
— Благодарю, госпожа.
Лалех невольно улыбается в ответ. Будь её воля, она бы вовсе не отходила от Талимы. Она страшится того момента, когда Киросский Тигр вспомнит о её существовании.
— О чём задумалась, Лала? — в лицо Лалех летят брызги. — Учти, я слишком любопытна, чтобы при мне вот так смотреть в пространство. Так что на уме у Пташки?
Лалех вздрагивает.
— Почему вы называете меня так, госпожа?
— Лала? — Талима удивлённо вскидывает брови.
— Нет. Пташка.
— Так называл тебя отец, — она пожимает плечами. — Не думала, что подобное может обидеть.
Если только речь не о пичуге с подрезанными крыльями.
— Ты обиделась, — Талима морщится, досадуя то ли на себя, то ли на касфиру, и Лалех спешит её заверить.
— Нет, госпожа. Простите меня.
— Ну и прекрасно! — черты дочери Тигра тут же разглаживаются, будто и не было упавшей на них тени. — Потому что у меня для тебя будет поручение. Важное поручение.
Беря Лалех за руки, она заглядывает прямо в глаза. Глаза у Талимы чёрные — ни намёка на золотистые искорки Сагрона. Под сводами купальни повисает тишина. Талима многозначительно молчит, улыбаясь очаровательно и хитро, и Лалех сдаётся:
— Ради вас что угодно, госпожа. В чём оно заключается?
— Тебе понравится, — шехеру отпускает её руки и берётся за гребень. Мокрые волосы блестящей волной струятся по плечам. — Видишь ли, мой дорогой братец возвращается из похода не сегодня завтра. Месяц проторчал на северном побережье с отрядом, и наверняка желает как следует отдохнуть. Так что возьми ключ, — она кивает на свои одежды, — и ступай в восточное крыло. Направо и по лестнице — не ошибёшься. Приготовь покои к его приезду, и, быть может, благодарный Мирза одарит тебя по возвращении наградой.
Смысл последних слов не сразу доходит до Лалех, а когда это случается, на смуглой коже проступает румянец. Но она тут же выбрасывает эти мысли из головы.
О Мирзе Альфарси она не знает, почитай, ничего. Разве что общие слова: второй сын Тигра старше Талимы на дюжину лет и лишён магического дара. Вместо этого он избрал стезю воина, и с тех пор как получил право называться мужчиной, редко бывает в Киросе.
Поговаривали — за эти дни Лалех убедилась в том, какие длинные у кухарок языки, — что был и старший сын. Шехеру, наследник, рождённый первой женой Сагрона, красавицей Анеей. Но где он сейчас — сказать никто не брался. Кто-то уверял, что путешествует по дальним землям, кто-то — что был изгнан с позором за практику запретное магии. Отличить правду ото лжи было непросто, но задавать вопрос напрямую Лалех не решалась.
Поднимаясь на ноги, она шлёпает по мрамору босыми пятками. Талима смеётся:
— Не забудь потом убрать воду. И подол отожми, лягушонок!
— Да, госпожа.
Лалех следует её совету и, кланяясь напоследок, покидает купальню. Восточное крыло, направо и по лестнице — твердит она про себя, словно заклинание. В этой части необъятного дома, который хотелось назвать дворцом, она прежде не бывала.
По пути Лалех не встречает ни одного касфиру. Фруктовые деревья здесь сменяются густыми зарослями, и дикий плющ вьётся под ногами, забегая на выложенную плиткой дорожку. Дойдя до нужной двери, она вставляет резной ключ в замочную скважину. Дверь нехотя, но поддаётся, и мрачная прохлада встречает гостью взметнувшейся пылью.
Лалех отдёргивает тяжёлую занавесь, впуская в комнату солнечный свет, и пылинки принимаются плясать свой неистовый танец. Лалех трёт переносицу, едва удерживаясь, чтобы не чихнуть. Работы предстоит много. На её счастье, обстановка в покоях скромная, почти аскетичная. Нет ни намёка на роскошь, присущую прочим помещениям большого дома. Каким бы человеком ни был Мирза Альфарси, одно Лалех теперь знает точно: он на дух не переносит вычурности.
Оглядывая кровать, которую нужно застелить, и чувствуя соринки босыми подошвами, она жалеет, что бросилась без оглядки выполнять поручение. Для начала стоило набрать воды и прихватить чистое бельё. Глупая Лала, что с неё взять.
Поглощённая самобичеванием, она её сразу слышит тихие шаги за спиной. А когда различает их — уже поздно. Холодная сталь клинка прижимается к горлу.
Конкурсы
28.05.2017, 18:56
Похожие темы
