[SunnyBоy]

Холодные клеммы щекочут смазанные виски, запястья, грудь, бедра, щиколотки. Я весь смазан вазелином и утыкан проводами. Страшно, но пошевелиться не могу. Уже вкололи свой яд.
Человечек в белом что-то говорит и включает адскую машинку. Огонь обжигает виски, тело выгибает дугой — мир исчезает.

— Не получается, — говорю я, — я не могу разжечь мокрые ветки.
— В машине есть бензин, — отвечает отец. — Я сейчас.
Он уходит к машине и возвращается с канистрой.
— Отойди, Джош.
— Я хочу сам — главное, не облиться, так?
— Отойди Джош, — повторяет отец, он за меня волнуется. Мне обидно, в прошлый раз я пролил на себя бензин и порядком обжег руки. Но я же не дурак, такого не повторится.
— Пап, можно я сам? Я осторожно.
— Держи тряпку.
Он подает мне кусок ветоши.
— Лей.
Дает канистру.
— Давай. Клади в костер. Теперь отодвинься. Зажигай.
Отец говорит мне, что делать. Я делаю. Пламя вспыхивает, и ветки в костре начинают трещать, испуская клубы белого дыма и пара. Блики играют на траве и деревьях вокруг. Красиво. Это я сделал. Я. Я сам.

Опять упал с лестницы. У, черт, сколько у них тут ступенек? Чертовски неудобные. И потолки низкие, вечно приходится наклонять голову, чтобы не удариться макушкой или лбом. Идиоты, для кого так строят? Для лилипутов? У отца был хороший дом, большой, просторный, не то, что эта идиотская конура. Кажется, нога сломана. Второй раз. Пришлось вызывать девять один один. Чертовы ублюдки, когда же они приедут?

— Ха-ха! Хороший мальчик. Так! Молодец!
Мастер одобрительно кивает мне. Я не смотрю на него. Смотрю на форму, чтобы капли металла не полетели мимо. Горячий металл льется из ковша внутрь. Угол наклона ковша с лейкой меняется вентилем, который я держу в своих руках. Десяток форм заполнен, Дарси идет за мной, переворачивает люльки и выбивает остывший металл из форм, пока он не успел прилипнуть. Все детали остаются целыми, ни одна не треснула и не раскололась. Я молодец. Это я. Я. Я сам сделал.

Врач говорил, что все обойдется. Ничего страшного: тошнота, головокружение, слабость — признаки сотрясения мозга. Его понаблюдают несколько дней и отпустят. Пит упал с лестницы, пока мы с Эшли были на работе. Теперь его больше нет. Чертовы лестницы. Я наношу последний удар, и кувалда выпадает из моих рук. В моем доме больше нет лестниц.
Деревянные щепки, пыль, сломанный паркет и штукатурка. Кровь, наверно, это моя. Может быть сына? Пит, где ты? Почему? Чертовы, чертовы лестницы.
Отец говорил, что когда умрет, будет наблюдать за тем, хорошо ли я себя веду? Прости меня, сын. Я не досмотрел. Прости, Пит.

Никто не знает, как начался пожар. Я смотрел, как пламя охватывает цех и смеялся. Доменная печь не может сгореть. Плавились опоры, горел огнеупорный кирпич. Пламя было ненастоящим, зеленым. Это был неправильный огонь, в воздухе стоял запах серы. Огонь должен быть правильным. Я направился в кладовку и взял противогаз. Огонь должен быть правильным.
Помню, я гонялся за кем-то с пожарным топором. Догнал. Перед глазами огонь, вспышки света, сверкали искры из электрощитов, рушились опоры.
Лестницы, лестницы. Главное было, никого не пускать к лестнице.
Еще двое подобрались ко мне с ломами в руках. Они хотели на лестницу. Сумасшедшие! Нельзя. Нельзя.
Занес топор для удара, топорище вошло в плоть, раздался крик. Лом второго рабочего опускался медленно, как в замедленной съемке, я успел наклонить голову, но удара было не избежать. Огонь, вспышки света, искры.

Сколько я лежал в отделении интенсивной терапии? Неделю, две, месяц? Я не знаю. Сначала были огонь и искры. Теперь и их нет. Темно. Постоянно темно. Я знаю, что на докторе должен быть белый халат, но халат серый. Чай в чашке должен быть коричневый, но он черный. Солнце должно быть с желтым отливом и краснеть по вечерам, но оно белое и сереет на закате. Все вокруг, как и моя жизнь, стало серым. Черным, белым, серым и его оттенками.
Интересно, если разжечь огонь, он должен быть красным? Мне нужны спички. Наверно, нужно сказать, что я хочу курить.