Качался балкон, качался отель, качался весь этот гребаный мир. Но я перевернулся, оперся на локти, на колени, пополз. Открыл двери, оттолкнул столик. В голове что-то звенело и тикало, во всем теле, казалось, нет живого места. Один глаз заплыл полностью, другой не совсем – осталась щелочка. Уже что-то…
– Она не та, кто она есть… – бормотал Борготта, – другая…
Под ним растекалась кровавая лужа, я присел рядом, мучительно соображая, что же предпринять. Нужна медицинская помощь, но где, к чертовой матери, мой мобильник? Где служба охраны?..
– Сейчас, дядя, я сейчас…
Он ухватил за руку, притянул, прохрипел:
– После клуба у меня была встреча… – приступ надсадного кашля, брызги крови, – с человеком… ты его знаешь…
Я приблизился, придержал голову. Да, дело плохо: одна из пуль, похоже, задела легкое.
– Что за человек?
– Холеные Руки… Он был там, следил за игрой, он
понял…
– Что понял?
– Что она не та, кто она есть!.. – со стороны срезанного уха кровь бежала ручейками, срывалась тяжелыми каплями на ковер.
Кажется, Луиджи начал заговариваться – плохо, очень плохо!
– Побереги силы, – я скрипнул зубами, – расскажешь потом…
– Нет! – он больно вцепился в локоть, – Слушай!..
– Хорошо, хорошо…
– Холеные Руки все рассчитал: хотел от меня избавиться, на моей машине приехать, и чтоб ты открыл, а он тебя… а потом и ее… и завладеть…
– Ничего не понимаю, – честно признался я, но он уже и не слушал.
– Позвонил, сказал, что срочное дело, а потом хотел стилет в печень… Сука… Я его хорошо пощекотал этим стилетом…
– И что он сказал?
– Что она не та, кто она есть… Все из-за нее, понимаешь, из-за нее!..
– Что – все?
– А он выдавил мне глаз, но я все равно вел машину, потому что Холеные Руки сказал, когда начал сковыривать его ногти по одному, все сказал…
– Да что, мать твою, он такого сказал? – спросил я зло и устало, но ответа на этот раз не последовало. Борготта судорожно вздохнул-хлюпнул, затем умолк. Навсегда.
– Прощай, дядя… Клянусь, они мне ответят: око за око, жизнь за жизнь…