Цитата:
|
лишён вкусовых ощущений (не способен чувствовать вкус)
|
Старинное трёхэтажное поместье высилось среди деревьев лесопаркового комплекса. Дорогие гости – джентльмены во фраках и дамы в вечерних платьях – подходили к родовой обители молодого, талантливого и эксцентричного художника. У парадной их встречали швейцары.
- Сэр, леди, – говорили они, – извольте завязать глаза. Лорд желает, чтобы его винный погреб оставался тайной.
Никто не возражал, поскольку приглашения изначально раздавались со словами о загадочном винном погребе, точное положение которого до конца останется неизвестным, и что в нём и проведут вечер.
Один швейцар сменял другого, проводя очередного гостя или пару гостей вглубь поместья. После минуты ходьбы, оканчивающейся словами «Осторожно, лестница», каждому снимали повязку, и действительно – вокруг были замшелые каменные стены и пропахшие деревянные бочки, полки с бутылками тонких изгибов. Ах, если бы у нас было время прописать весь неповторимый щекочущий аромат.
Сам хозяин – человек не старше тридцати, но уже полный достоинства, стройный, с аккуратными светлыми кудрями и тоненькими усиками, которые чем-то говорили о Сальвадоре Дали, но всё же были не столь вызывающими, как у великого испанца (как бы говоря «Да, этот человек тоже эксцентричен, но проявляет это только яркими запоминающимися моментами, остальное время держась строго»). Стоял на некоем возвышении и окидывал гостей спокойным, но достойным взглядом. И когда собрались все, он остановил шёпот изящным кашлем и жестом, и начал речь:
- Леди и джентльмены. Как видите, я собрал вас сразу в винном погребе, минуя залы и коридоры моей обители. Можно было бы, конечно, соблюсти приличия и сначала устроить раут с тихой музыкой и многочисленными всеми наизусть заученными разговорами, а уж затем подвести к гвоздю программы. Но какой в этом в сущности смысл? Ответом могло бы послужить то, что придя к художнику, логично смотреть, как его картины висят на стенах. – говорил он с неким изящным пренебрежением к себе. – Но многие из них вы уже лицезрели на выставках. А какие не видели – мои слуги принесут к концу вечера. Тогда же, если пожелаете, можете купить оригиналы. Так что для проведения вечера я выбрал такое место, которое почти неотчуждаемо от его сокровищ. Конечно, можно вынести вино из погреба на свет, но разве вы не хотите проникнуться этой атмосферой, в которой мои предки уже давно хранили благородные напитки, давая им впитать вкус древних стен. Так давайте же сразу перейдём к самой главной и уникальной части вечера, минуя условности и маски. Ибо как говорил Ренар Бенуа, «Туаркэ лё маск?» – и произношение художника звучало удивительно-правильным, казалось, так и должны говорить настоящие французы, и от бархатного дрожания голоса так и виделось, что произнесены не все звуки, и пишется это слово не просто «mask», но как-то вроде «masque» или даже «maskueought».
И художник, с почтением к этим стенам, наверное и к своим предкам, взял одну бутыль, изящным жестом наполнил хрупкий бокал. Пригубив вино, явно со знанием дела, он сначала помолчал, как бы вдумываясь в его вкус.
- Прекрасно чувствуется, что сад, подаривший нам эти яблоки, насыщался солнцем, а послевкусие говорит о глубине этого погреба, если смотреть внимательно. Сэр Уилфорд, попробуйте.
Он сошёл с возвышения и протянул второй бокал почтенному старцу, известному банкиру.
- Мм, воистину. – сказал тот, отпив и состроив улыбку. И художник стал степенно переходить от одного гостя к другому, избирательно, к наиболее почтенным. И все соглашались с великолепием вина и подмечали новые тонкости.
И вечер пошёл, и пили другие вина, и обсуждали их, и говорили на другие темы, а откуда-то шла тихая музыка. А затем принесли картины, и гости обсуждали их тонкие смыслы. И хозяин со всё той же изящной небрежностью говорил – ну, не хочет ли кто купить эти безделицы? И шёл аукцион, и порой счёт доходил до миллионов, и тогда художник говорил покупателю что-то вроде:
- Неужели вы считаете этот написанный со скуки пустяк такой ценностью?
И получал ответ:
- Что вы, не скромничайте, вы так тонко и иронично подметили судьбу этой дамы на лошади!
После гости стали расходиться. На выходе из погреба швейцары также завязывали им глаза и вели по невидимым коридорам. Проследим за одной парой, которая уже садилась в машину и, нисколько не обращая внимания на уставшего шофёра, вела разговор о вечере.
- По-моему, вино было прелестным, милый. Даже жаль, что мы не можем просто взять и воспроизвести то, что поколениями хранилось в его погребке.
- А мне так ничего особенного. Я пил только для приличия.
- Но ведь всем нравилось! Даже сэру Уилфорду!
- Ооо, дорогуша, при всём уважении к этому почтенному господину, что он может понимать в вине. Общался я с этим Уилфордом…
Они ещё немного поспорили без особого смысла – жена защищала и художника, и банкира, а муж был настроен скептически. Тогда она воскликнула:
- Ой, где же моя заколка?!
- Потеряла?..
- Ты так равнодушно говоришь, как будто не помнишь, что она стоит едва ли дешевле тех картин, что мы там купили! Джон, разворачивай машину!
И вот, дама с джентльменом, тихо ругающимся под нос, возвращались к поместью. И они застали его… как им показалось, в руинах. Ужели пока они ездили, успела начаться война, и здесь пролетел вражеский самолёт? Но со второго взгляда они поняли, что всего лишь повалилась часть его стен, которые на самом деле были ничем иным, как театральными декорациями. Джентльмен уже бегом подбежал к «зданию», чувствуя, будто его капитально обманули.
Швейцаров и прочих людей не было и следа. За декорациями было пустое пространство, и вход в подвал на некотором расстоянии. А между входом в этот подвал и дверями театрального поместья стояла… длинная беговая дорожка, даже ещё не выключенная. Очевидно, она и играла роль всех коридоров. А сбоку от неё валялась многочисленные пакеты от дешёвого вина.
Обойдя дорожку, мужчина вбежал в этот подвал. Будто проверяя, не сон ли то, что происходит сейчас или то, что было на вечере, он ощупал те же замшелые каменные стены… И вроде по ощущениям они и правда походили за замшелый камень, но в то же время и не походили, что-то было не то… И словно под каким-то вдохновением он нащупал зазор между обоев и оторвал эту искусную имитацию старинных стен. Под ней был лишь голый бетон. В странном смешении неистовства и желания перепроверить, господин стал рвать обоину за обоиной, и под одной оказались ароматизаторы с надписями «Винный погребок» и «Венский лес». И как в трансе, господин остановился у обоины, к которой были приколоты заколка жены, роза и записка:
«Я сожалею, что не могу вернуть эту драгоценность госпоже Симмонс лично, ибо вынужден в спешном порядке покидать свою обитель. Надеюсь, она простит меня и примет эту розу в извинение. Попрошу её впредь быть осторожнее, ибо не все мастера масок могут оказаться столь же честны, сколь и я».
А ниже на полу лежали светлые усы, почти как у Сальвадора Дали, но меньше…
Имя: Изначально его звали Питер Адамсон, но теперь это не имеет особого значения, и он давно не пользовался этим именем.
Внешность: Молодо выглядящий стройный и гибкий человек, ростом незначительно выше среднего. «Настоящие волосы» тёмные, он старается держать их достаточно коротко подстриженными, чтобы в любой момент было удобно надеть любой парик. По аналогичной причине всегда бреет усы и бороду, но при этом очень часто носит накладные той или иной формы. Глаза карие, что, впрочем, также легко скрыть контактными линзами. Самое общее слово для описания предпочтений в одежде – «элегантная», подробности же – скромная она или вычурная, консервативная или модная – разнятся от образа к образу.
Навыки: Способен на интуитивное понимание изящества и стиля и быстрое переключение между манерами поведения. В совершенстве овладел произношением французского, немецкого, испанского и итальянского, однако же знание грамматики и словарный запас оставляют желать лучшего, зато он может «примерно» изобразить эти языки, а также греческий и латынь. Пожалуй, единственные навыки, которыми он овладел «по-настоящему» – это некоторые приёмы иллюзионистов, а также те, которые могут пригодиться в форс-мажорных обстоятельствах: стрельба из пистолета, фехтование и способность быстро и ловко передвигаться как по городским, так и по природным ландшафтам.
Биография: Питер попал в приют в три года, оказавшись единственным выжившим в автокатастрофе, в которой погибли его родители. Он не помнит тех лет, как и не помнит, в той ли катастрофе заработал такую особенность, как неспособность различать вкусы. Когда в приюте постепенно выяснилось об этом дефекте, это конечно же стало поводом для травли со стороны других детей. Они подбрасывали ему в еду невкусные и даже несъедобные вещи, или прямо давали под видом вкусностей, и смеялись над тем, как он ел, ничего не замечая. Да и просто дразнили и иногда лупили.
И однажды ему пришёл план мести. Он уже тогда был достаточно умным мальчиком и понял, что если сразу попытаться исполнить его, никто не поверит. Поэтому он постепенно за обедами стал делать вид, что похоже, у него появляется вкус. К тому же, он внимательнее осматривал тарелки, чтобы никто его не «проверил». И когда все уже свыклись с мыслью, что он стал «нормальным», Питер достал откуда-то жареные каштаны. Большинство детей не знало, что их вообще-то и правда едят, да и так или иначе, большинству они казались бы отвратительны на вкус. Питер же ел их, делая вид, что это очень вкусные конфеты. И первыми, кому он предложил их, были самые податливые и всеядные дети. Потом, постепенно, глядя на них, другие тоже пробовали каштаны, и только некоторые отплёвывались, говоря, какая это гадость, остальные, глядя на едящих и помня мысль о «самых вкусных конфетах», давились, но ели. Только потом Питер объявил, что это были каштаны. Какой же неприятный сюрприз для всех евших.
Неудивительно, что его ждала карьера великого мошенника. Он стал менять личности и имена, притворялся представителями разных занятий (как правило, из богемы), но что было общим для всех его масок – это изящество и усы. Разные оттенки – иногда надменное, иногда скромное, иногда предельно-строгое, иногда с этакой арамисовской небрежностью и отстранённостью, но всегда изящество. А усы он стал считать своей фишкой, и они тоже разнились по форме, цвету, пышности, и обычно подчёркивали что-либо в общем образе, но всегда наличествовали.
Характерный его приём навеян любимой сказкой детства – «Новое платье императора»: выдавать что-либо за нечто великое и прекрасное, чтобы все боялись признать, что не видят в этом ничего такого. Как в той истории о поместье он первым делом предложил вино одному из самых почётных гостей, который однако не был особым ценителем вина, и затем предлагал напиток другим людям по постепенному убыванию этих характеристик.
В рамках этого приёма он наловчился изображать французский, немецкий, испанский, итальянский, латынь и греческий, так что несведущий (и даже знающий язык недостаточно хорошо) не отличит его тарабарщину от реальных слов этих языков. Кроме того, он может на ходу выдумывать философов или деятелей искусства и их изречения, и даже развивать это до целой системы взглядов несуществующего человека, чтобы через цитаты придать своим словам авторитетности.
Также безымянный мошенник попробовал себя во множестве видов искусств (более всего предпочитая живопись, но также занимаясь и музыкой, и литературой, и даже авторским кино), не владея теорией и техникой ни одного. В результате у него получается что-то вроде импрессионизма, или сюрреализма, или абстракционизма. Однако это не просто мазня, лишь претендующая на смысл. Он научился «имитировать смысл», и искусствоведы, даже зная, кто их автор, отмечали, что «что-то такое вложено в его работы, и они имеют ценность». При чём, эти произведения и не родились бы, если бы не желание обмануть. Что ещё больше радует некоторых искусствоведов, любящих покопаться в вопросе «что такое искусство».
Конечно, он обычно метит на большие суммы, но предпочитает сделать всё красиво. Как мы видели, в приведённой истории он потратился на декорации, дешёвое вино и пустые бутылки из-под дорогого вина, на беговую дорожку и на подельников, изображающих швейцаров… При том предварительно создал в богеме репутацию художника. После чего эта его личина исчезла навсегда, и пришло время другой, и усы под Сальвадора Дали остались позади.
Что до его настоящей личности, истинной сущности… Тут сложно сказать. Ему нравится изображать, играть, он при этом чувствует себя в своей тарелке, и сложно в его жизни выделить хотя бы минуты, когда он не играет. Пожалуй, его истинная суть – и есть изображение. Человек-симулякр, человек без реального лица.
Можно сказать, он обладает неким кодексом чести. Если есть выбор, предпочитает «сравнительно честные способы отъёма средств». Так и в той истории – он соврал гостям, что они пришли в настоящее поместье и пили старинные вина, но они оплатили только картины, а можно ли сказать, что картины были фальшивыми? Хотя если нет вдохновения, «Питер» может предпочесть и настоящее мошенничество. Так и тогда у него в голове был план Б – если картины будут плохо продаваться, велеть швейцарам применить классические приёмы карманников, и тогда бы миссис Симмонс уже не вернула бы свою заколку. Впрочем, это не был строгий план, всё зависело от наития, настроения и отношения к гостям. Иногда «Питер» даже терпел большие убытки просто из-за скверного настроения или приступов доброты.
Также он не грабит бедных, да и людям среднего достатка предпочитает богатых. Впрочем, робингудство для него не характерно, и была всего пара случаев, когда он делился добычей с народом, да и то можно списать скорее на желание совершать эксцентричные поступки. Хотя, кто поймёт этого человека-симулякра, каковы у него истинные мотивы, и насколько они искренни?.. Он и сам это вряд ли поймёт.