[Franka]

Corsair, всегда знала, что жадность - это скверно! Покажите, пожалуйста, что получается, давайте вместе порррэжем! *щелкает овечьими ножницами с фамильным гербом*

Кстати, Талер, возможно твоему герою-инисморцу пригодится) Или тебе, для того, чтобы проникнуться атмосферой Изумрудного острова. Настоящий ирландский акын певец Iarla О`Lionaird

Corsair, есть и кое-что интересное для отыгрыша кастилийца *или кастильца, ЧЕЗ как правильно*)

Скрытый текст - Наваха дядюшки Пако (избранное):

Главное, ноги свежие.

«Ноги должны быть свежими, малыш, – учил дедушка Пако, сосед семейства Шевалье в Ниме. – О, ноги! Если мужчина считает себя navajero, он дерется с ловкостью мавра, отвагой тореадора и грацией танцора фламенко! Ну-ка, пойдем на задний двор...»

Дедушка Пако, для своих – Пако Хитано, был из андалузских цыган. Сбежав из Испании, где по нему плакала виселица, он осел в Ниме еще до рождения Огюста – и открыл оружейную мастерскую. Навахи Хитано славились далеко за пределами города. От клиентов отбою не было. Складной нож, на стали которого скалилась волчья морда – клеймо дедушки Пако, – ценился вдвое против любого другого.

В мире не нашлось бы такой навахи, которую старик не сумел бы изготовить. Гигант-навахон, в раскрытом виде подобный рапире. Салва Вирго – крошечный Страж Чести, скрытый за подвязкой женского чулка. Севильяна с лезвием в виде «бычьего языка». Serpent, Arlequin, de muestra; с двумя клинками, с тяжелым шариком на конце рукояти...

«Ножевой бой, малыш, – грязный бой. Честь мужчины – смерть врага. Остальное придумали умники и герои. Первые – трусы, вторые – дураки. Плюнь врагу в лицо. Брось в глаза горсть табака. Табак с перцем? – еще лучше. Оскорби гордеца, испугай малодушного. И шевели, шевели свой нож! Пусть они видят клинок, а не тебя, ядовитого el nino navajero...»
...
Шевалье оставил его реплику без внимания. «Оскорби гордеца...» Да, дедушка Пако. Ножевой бой – грязный бой. Даже если он называется дуэлью. Пусть один из секундантов носит монокль в черепаховой оправе, а второй скрипит карандашиком, сочиняя бойкие статейки – от этого грязь не станет чище.

– Я захватил пистолеты, – Бошан на миг оторвался от блокнота. – На всякий случай. Господа, право, это глупость! Неужели вы станете резать друг друга, словно пьяные матросы в кабачке? Обменяйтесь благородными выстрелами, и отправимся пить вино!

– Спасибо за заботу, – кивнул Шевалье. – Но я настаиваю на ножах. Благородство – не мой конек. Впрочем, если д’Эрбенвиль боится испортить красоту...

Выпад достиг цели.

– Оставьте, Бошан! – сверкнув глазами, бретер выхватил кинжал из ножен. – Этот наглец желает, чтобы я разделал его, как отбивную? Хорошо, он получит все, что хотел. Хватит тянуть время! У меня в полдень назначено свидание. Начинайте!

Не возражая, Огюст Шевалье сбросил куртку, отдав ее на хранение газетчику. Тщательно застегнул ворот рубашки, вызвав град насмешек со стороны д’Эрбенви– ля. Затем, не торопясь, достал из-за пояса наваху и раскрыл ее.

Кр-р-рак! – громко скрежетнул нож.

– Я читал, – с видом знатока обратился Бошан к Дебрэ, – что такой механизм разработали по заказу полиции. Он затруднял работу наемным убийцам. Раскрыл нож, и жертва сразу слышит, что в кустах прячутся los banditos...

– Они что, идиоты? – удивился дипломат.

– Кто? Жертвы?

– Убийцы! Зачем им приобретать такие... э-э... шумные ножи?

– Не знаю, – смешался газетчик. – Все так пишут.

Шевалье не стал объяснять секундантам, что зубчатое колесико позволяет фиксировать клинок в любом промежуточном положении, защищая пальцы – и даря возможность делать кое-какие трюки. Пусть думают, что хотят. Вон, д’Эрбенвиль и вовсе содрогнулся, услышав скрежет, словно ему уже вбили гвоздь в крышку гроба.

Сняв шляпу из плотного войлока – такие в Ниме носили погонщики мулов, – Огюст накрыл ей левую руку, забрав края в кулак. «Дедушка Пако обожал шляпы, – вспомнил он. – Собрал целую коллекцию. Даже в сортир ходил с покрытой головой. А к плащам относился с подозрением. Тяжело, говорил, жарко и прыгать труднее...»

Шляпу он прихватил с собой, идя на баррикады. Старушка держалась молодцом – осталась на голове, не потерялась в драке. И сейчас была готова без трепета встретить лезвие вражеского кинжала.

Огюст старался не думать о Галуа. О том, что буквально неделю назад возле этого неприятного, вонючего пруда юноша-математик схлопотал пулю в живот. И надменный Пеше д’Эрбенвиль стоял над раненым, ухмыляясь, а потом ушел – не оборачиваясь, даже не потрудившись довезти Галуа до больницы. Несчастного подобрали случайные люди. Если бы не они, труп нашли бы много дней спустя – распухший, истерзанный собаками.

«У меня нет времени...» – пометка на полях рукописи.

Сколько ни верти снежинку вокруг оси, проходящей через ее центр, – мертвых не воскресить. В прошлое не вернуться, не предупредить: «Берегись!» – снег засыпал дороги, сугробы встают на пути смельчаков...

– Вы готовы, господа? Сходитесь!

Чувствовалось, что д’Эрбенвиль – отличный фехтовальщик. Он и кинжал держал, как шпагу, выставив руку далеко вперед. Плащ, намотан не до конца, волочился по земле – впитывая росу, наливаясь опасной тяжестью. Окажись у бретера клинок подлиннее, Шевалье несдобровать. Выпад, другой – разведка, не более. Но острие лишь самую малость не дотягивалось до лица Огюста.

Этого он и ждал, на это надеялся.

– Такой молодой!.. ай, горе мне! – такой молодой, а уже торопится умереть!..

Выпад. Режущий удар наотмашь.

– Ай, беда! Смотрите, люди! – подлец в рай боком лезет...

Друзья Пако Хитано съезжались в Ним со всех концов Европы. Бородачи в живописных лохмотьях, веселые и вороватые, они учили мальчишек, пригретых дедом: «Язык острей ножа!» Враг все слышит. Хорони врага заранее. Молоти любую чушь, лишь бы злила. Перемывай косточки, прежде чем щекотнуть их ножичком.

«Учись, малыш! – под этим соусом я разделал Энрике Босяка. А наваха Энрике, все знают, славилась отсюда до Мадрида!..»

– Эй, приятель! Коня продал, друзей продал, честь продал...

Кинжал взбесился.

– ...жизнь даром отдавай! Грош цена твоей жизни...

Взмах плаща.

Нет, бретер. Это ты на сцене, в «Нельской башне» будешь размахивать. Под бурные аплодисменты. А здесь – извини. Спасибо, дедушка Пако, за науку. Отвага тореадора, ловкость мавра. И грация танцора фламенко. Ты заставлял нас, неуклюжих мальчишек, плясать до изнеможения. Играл на гитаре, со старческой хрипотцой распевая жаркие, страстные песни: солеа, сигирийя, фанданго. И бил сопляков палкой, если мы не ловили ритм...

Огюст Шевалье поймал ритм.
Ay de mi, perdi el camino;
En esta triste montana —
Ay de mi! – perdi el camino... [16]

Улучив момент, он прыгнул к д’Эрбенвилю. Шляпа, зажатая в кулаке, ловко сбила вооруженную кинжалом руку в сторону. «Бычий язык» навахи лизнул бретера выше локтя, по вздутой мышце – с оттяжкой. Огюст расхохотался, дразня противника. И – сразу назад, увернувшись от клинка, отбивая каблуками рыдающую, зовущую чечетку.

Прыгать дедушка Пако учил «по-андалузски» – зайдя в воду по грудь.

«Наваха, – говорил старик-цыган, не знающий латыни, и был прав, – это бритва. Фламенко – огонь. Бритва из пламени – жжет, режет, пляшет...» Маленький Огюст кивал, соглашаясь. Уже потом, в Нормальной школе, выяснив, что значит на языке древних римлян «novacula» и «flamma», он купил бутылку дорогущей «Мадам Клико» – и выпил за здоровье Пако Хитано, мастера танцующих ножей.
Ay de mi, perdi el camino;
Dxame mete l’rebanu
Por Dios en la to cabana!
Entre la espesa flubina —
Jay de mi! – perdi el camino!.. [17]

Д’Эрбенвиль не знал испанского.

Убежден, что противник издевается над ним, распевая глумливые куплеты; стервенея от боли в порезанной руке, он решил прибегнуть к хитрости. Отступая, Пеше оставил свободный край плаща перед собой на траве – ну! ну же! Шевалье решил не разочаровывать противника. Притворившись, что в азарте пляски не заметил подвоха, он двумя ногами наступил на коварный плащ. Ликующий бретер рванул «ловушку» на себя, желая опрокинуть врага, – и Огюст кошкой подскочил вверх, умело махнув ножом.

Инерция пустого рывка чуть не заставила д’Эрбен– виля упасть. Стараясь удержать равновесие, он всем телом наклонился вперед – и нарвался на молниеносный «autografo maestro». Лезвие навахи полоснуло его по лбу, сразу над бровями.

Лицо залила кровь.
Dexame pasar la noche
En la cabana contigo!
Perdi el camino
Entre la niebla del monte —
Jay de mi – perdi el camino... [18]

В сущности безобидный, «автограф» выглядел ужасно. Длинный, обильно кровоточащий порез превратил красавца в урода. Отступая, размахивая кинжалом вслепую, Пеше тер глаза плащом, боясь не увидеть, пропустить следующий – смертельный! – удар.

– Хватит, господа! – ужаснулся Бошан. – Прекратите!

Как всякий газетчик, он любил страшные истории лишь на бумаге. Свои знаменитые «Репортажи из анатомического театра» он сочинял, не выходя из кабачка на Монмартре, в перерывах между первым и шестым стаканчиком божоле. Читатели заходились от восторга, не догадываясь, что реального в «Репортажах» – лишь надпись над Школой Хирургии: «Это место, где смерть охотно помогает жизни!»

– Я полагаю, обе стороны целиком удовлетворены, – согласился Дебрэ. К ранам, в особенности – чужим, чиновник относился с отменным равнодушием, не в пример журналисту. Но речь и на этот случай подготовил. – Надеюсь, дуэлянты сочтут возможным...

– Нет! – заревел д’Эрбенвиль. – Ни за что!

...

– Кто ты? Признавайся!

– Оставьте его, Шевалье! Он уже все сказал!

– Кто ты?!

– Дебрэ, он его зарежет! Помогите мне растащить их...

– Да-да, Бошан, конечно...

– Отвечай! Или я разрежу твой лживый рот!

– Шевалье, вы сошли с ума!

– Ты знаешь, что такое «севильский поцелуй»? Моя наваха объяснит...

– Дебрэ, да что же вы стоите!..

– Я уже сознался! Я – агент! Агент полиции! Уберите нож, идиот...

– Ты – убийца! Ты убил Галуа!

– Нет!

– Да!!!

Г.Л. Олди, "Алюмен, Механизм Времени"