3
Общественность рекомендовала мне мастера Фуко, хранителя архивов, живущего в трущобах на солнечном шпиле Эроса, как того человека, который решится последовать за мной в опасное путешествие в поисках древних знаний. Поскольку время не медлило, я тотчас же отправил ему пару идеограмм пневмопочтой, властью, данной мне, назначив встречу в одной из множества небольших вареничных в ближней части шпиля.
Это был довольно дальний путь. Эрос изнутри увит змеящимися улицами – широкими, круглыми в сечении, словно бы прорытыми червем-камнеедом. В узловых точках, где эти улицы соединяются, они образовывают обширные сферические площади, освещенные неоновыми лампами. В Эросе, может быть, голодно, но у нас много жизненного пространства. Иное дело – Шпиль. Он поднимается на Эротическими верфями, с зенитной стороны Эроса, и высится над эклиптикой, словно норовя разглядеть каркасы эротических кораблей, строящихся в его недрах. Шпиль собран из металла и керамики, некогда он был полым, но поколения строителей изгородили его изнутри тысячами переборок, разбив на крошечные отсеки. Это сделало его настоящим лабиринтом. За тот срок, что мне пришлось потратить на путь из подножия Шпиля к месту встречи, мое гладко выбритое перед Симпозиумом лицо успело зарасти щетиной. Дважды я останавливался, чтобы перекусить пюре в бросовом фастфуде, один раз – недолгое время поспал, прижимаясь к чьему-то раздутому от дефицита белка животу в темном закутке.
Шпиль сближает людей. Толпа его обитателей густым косяком заполняет тесные отсеки. Редко когда бывает такой момент, чтобы хотя бы краем конечности тебя не касался ни один человек, и совсем никогда не бывает такого, чтобы ты не мог прикоснуться к кому-нибудь, вытянув руку или ногу. И все эти мириады людей вечно пребывают в движении, куда-то спешат, трудятся, общаются, обустраивают свой быт. Желающие поспать, либо просто отдохнуть, обычно жмутся к периферии, забиваются в боковые тупиковые отсеки. Центральные, проходные отсеки оккупированы ремесленниками и торговцами, мелким бизнесом, стремящимся обеспечить себя.
Мелкий бизнес, управляемый невидимой рукой – опора, и основа общества.
Там-то, в торговых рядах, я и осознал, что за мной некто следует. Хотя у меня на тот момент и не было недругов, которые могли бы представлять для меня угрозу, по сугубо профессиональным причинам я не мог оставить без внимания слежку.
Один из закутков осевого отсека Шпиля был огорожен занавесом из целлофана. Добрые люди, обитавшие за ним, хотели обеспечить себе уют и уединение. Хотя этот целлофан и был прозрачным, скомканный, и свернутый во множество слоев, он превращался в непроглядную белесо-серую пелену. Улучив момент, когда меня на мгновение скрыла нахлынувшая толпа, я нырнул в этот занавес, зарывшись в его глубину. Нишу, в которой я прятался, удачно прикрыло пышное тело отдыхавшей на периферии отсека женщины – она медленно дрейфовала, словно веретено, расслабленая, вращалась вокруг своей продольной оси.
Своего преследователя я узнал сразу же. Вынырнув из люка нижнего отсека, он в недоумении завертел головой. Да, он потерял меня.
Это был мастер-авиатор, тот самый, доставивший депешу от моего родича.
Я нырнул еще глубже в целлофан. Его недра, казалось, были бездонны. Пряди взлохмаченного пластика окружали меня, стискивая со всех сторон так, словно бы я был химусом, неумолимо движущимся по кишечнику некоего неорганического чудовища. Но еще миг спустя, и вынырнул, наконец, на свободу.
В темном закутке, огороженном завесой, тощий, как скелет, мужчина готовил на электрической конфорке некую стряпню. Его окружал целый выводок очевидно голодных детей. Завидев меня, он удивленно поднял брови. Руками он рефлекторно прикрыл емкость с едой. Но прежде чем мужчина закричал, я быстро извлек из нагрудного кармана жетон протектората, и сунул его прямо под тусклую лампочку, мерцавшую в переборке.
Мужчина промолчал.
Я же кивком поблагодарил его, улыбнулся детям, и степенно продрейфовал через выход – щель в целлофановых занавесках.
Так, я оказался сразу позади продольной оси моего давнего знакомца. Прямо перед моим носом очутились кирзовые сапоги авиатора. Он все еще был в скафандре – потном, грубо скроенном, блестящем от серебрянки. Крупный, грузный, хорошо питающийся бородатый мужчина.
Настоящий мужик.