Dungeon
«…Поздно вечером монсеньор Обер де Нанси предложил мне пойти посмотреть на него… Мы вошли в шатер, и навстречу нам вышел его камергер предупредить, чтобы мы шли тихо и не разбудили его хозяина. Мы нашли его лежащим на меховом одеяле, очень тихо подошли к нему и увидели, что он мертв. Когда об этом сказали королю, он ответил, что не пожелал бы иметь и тысячи таких людей, которые не подчиняются его приказаниям, как этот…»
Жан де Жуанвиль
«Книга благочестивых речений и добрых деяний нашего святого короля Людовика»
Замок зовётся Монтекорво, от ромейского «Mons Corvus», а что сие означает – мне неведомо. По преданию, Карл Быкобор, недругами именуемый Скотоложцем, заложил эту твердыню, после того, как прибыл в эти земли вместе с Фульком Бретонцем. Внук его, что звался Танкредом, и был одним из тех, что присягнули узурпатору – держал замок три месяца, но после – сдал, дабы сохранить себе жизнь. Государь Раймунд передал замок госпитальерам, дабы они хранили рубежи королевства, укрепив его надлежащим образом.
Где ныне те рыцари? Не знаю, друг мой, не знаю. Быть может, и они пали, порабощённые алчностью, смятённые кознями аль-Джабаля, быть может, были изгнаны суровым Гилбертом, что наследовал Раймунду. Известно, что оный государь почитал себя жестоко оскорблённым рыцарями святого Иоанна. Всё может быть, друг мой, а что за тайны скрывает замок – нам с вами, увы, весьма скоро суждено узнать.
Вы желаете узнать моё имя? Позвольте представиться…впрочем, чего стоит звучный титул для обречённого? Что мы есть пред образом Жнеца? Довольно и того, что мне известно ваше имя.
Вы в отчаянии, друг мой? Полно, неужто это вы так возопили? Неужели человеческая глотка способна порождать подобные звуки? А ведь мне случалось слышать крики отчаяния! Под Аккой мне приходилось слышать крики воинов, заживо затаптываемых лошадьми, когда граф Роберт смёл отряд сарацин, не успевший укрыться за стенами. Я помню оскаленные пасти этих тварей – лошадей, и бешеный рёв рыцарей Господних. Кровь струилась по песку, отказываясь впитываться, а же – стоял, и записывал. То была единственная битва, виданная мною, но она неизгладимо запечатлелась в моей памяти. Но вы ведь не слушаете меня, мой друг, не так ли? Обидно.
О хашашинах идёт дурная молва. Не железный клинок их главное оружие, нет, ибо одним ударом можно отнять лишь одну жизнь. Их истинный клинок – страх. Тот, что ломает волю, что вводит разум в смятение, принуждая тысячи стенать, в то время, как лишь одно пронзённое кинжалом тело падает на землю. Вы так не считаете?
Нам следовало тогда отговорить сира Альфреда, графа Нуара, что поддался на увещевания чернокнижника. Дурное то было дело, я сразу понял. Но увы, чересчур близко позволили мы подступится тогда к себе отчаянию.
Тем вечером – пришла гроза, столь редкая в этих иссушенных землях. Мы влекли сира Альфреда на плетёных носилках, потому как уже к полудню он пал на землю, не в силах двинуться с места. Яд глубоко проник в его тело, но сир Альфред всё не умирал. Хуже того – мы знали, что убийца движется следом, дабы завершить своё чёрное дело, а последние из ратных людей, что нас сопровождали – были умерщвлены солнцем, ослабевшие от ран, за день до того.
Не отвлекайтесь, мой друг. Не стенайте столь жалостно, и не пытайтесь ползти, подобно пресмыкающемуся червю. Вы лишь истратите силы, а лестница, что поднималась к вершине донжона – осыпалась многие годы назад. Лучше присядьте, друг, и внемлите мне, ибо от этого может зависеть ваша судьба.
Итак, в тот вечер мы решили укрыться от непогоды в старом замке, что был на вершине холма. Дождь лил, словно бы наступил второй Потоп, а никакого иного укрытия не было, на многие мили вокруг.
Мы разместились в башне – огромном, пустом, безжизненном донжоне Монтекорво. Дюжину раз проезжали мы, с сиром Альфредом, мимо этой башни, и дюжину раз я ничуть не удостаивал её своим вниманием, и не помышляя, что мне, однажды, продеться провести в ней ночь. Уже близилась полночь, мы сидели у костра, когда сир Альфред, наконец, пришёл в себя. Он спрашивал, где мы, и я отвечал, что в старом замке Монтекорво. Он спрашивал, как его ноги, и я отвечал, что лучше. Так, словно бы и не преисполнило всю башню смертное зловоние. Потом, граф вновь впал в беспамятство, а мы всё сидели, слушая раскаты грома.
Я помню, как рыжий Нед предложил – а не оставить ли нам графа отходить в одиночестве? Он всё равно не доживёт до рассвета, а убийца, что идёт по следу – не пощадит никого из челяди. Поначалу, мы возроптали, но весьма скоро (не смейтесь, мой друг!) – склонились к тому, что Нед рассуждает верно.
В полной тишине, в молчании, словно угнетённые мерзостью своего поступка – мы собрали наши скромные пожитки, и направились в ночь. Кто-то, помниться, протянул, было, руки к кошелю сира Альфреда, и к его булатному мечу…возможно, то был даже я…но что-то помешало мне схватить добро. Не прикоснувшись к вещам, я удалился прочь, и никто меня не осмеял. Только Тобальд, оруженосец графа, сказал, что мы, менестрели, полны противоречий, и низость поступка порой проглядывает из-за прекрасных речей, уместных для шумного пира. Хотя, он сказал это много проще.
Мы вышли на двор, но едва лишь капли дождя оросили наши плечи, как сир Альфред страшно застонал, моля и помощи. Он говорил, что ему очень плохо, и что он погибает, не причастившись, и не обняв жены, и не наставив сына. И что он мечтал умереть в славном бою от меча, а не от отравленного наконечника в бедре, в затхлых руинах.
И мы вернулись (да что ж это вы смеётесь, мой друг?). Вернулись тихо, незаметно, как будто бы ничего и не произошло. Молча, но мы без слов поняли один другого.
Сир Альфред посмотрел на нас, смолчав, но взгляд его – говорил обо всём. И тогда – мы, не сговариваясь, принесли клятву, обещая неотступно следовать за графом, будучи, отныне, ему вернейшей челядью.
Я помню…сверкнула молния, а затем сгустилась тьма. И вышел из той тьмы тот, кто нарёк себя Жнецом. Я знаю его – крикнул Нед – это палач из порта, запамятовал имя! А колдун – не молчал. Я палач, говорил он, палач владык столь могучих, что ваш скудный бог, по сравнению с ними – лишь холоп, гнущий спину над бесплодной нивою. Мы пали ниц, а граф возопил, увидев в глазах чародея свою гибель.
А колдун продолжал говорить. Он сравнил людские души с колосьями, что не будучи собранными земледельцем – опадают в грязь, и гниют. Он предложил графу стать зерном убранным, пожатым. Он говорил, что смерть из рук Жнеца – есть суть дар вечной жизни. Он говорил, а граф внимал. Он говорил – войди в моё царство, и пребудешь в нём владыкой. Откажись – и рассыплешься прахом. А граф Нуар вопрошал – где же оно, твоё царство? И все мы замерли, ожидая ответа. А палач рассмеялся, и указал перстом вверх, к вершине донжона, куда некогда вела лестница.
Я не помню точно – кто первым бросился туда. Мы карабкались кверху, во тьму, куда не доходил свет костра. Мы цеплялись за камни, оставляли ногти в грязных щелях. Были такие, что свалились, не осилив подъёма. Другие, и в их числе и я – достигли верхнего этажа. Мы озирались, ища царство бессмертия, но видели лишь тёмные стены. Я помню, как я зажёг факел, и всполохи огня озарили ветхий гобелен на стене. Там был замок – величественный и прекрасный. И цветущие холмы, и полноводные реки. Но гобелен был пуст. Ни одного человека не было на нём.
Мы спустились вниз, хохоча, проклиная шарлатана. Но он уже сгинул, и более мы никогда не видели палача-чародея. Мы рассказали сиру Альфреду о злой шутке, но тот, чуя дыхание смерти, был не в себе. Изрыгая чудовищные богохульства, он велел тащить его наверх, к гобелену. Он кричал, что хочет взглянуть на свою новую вотчину.
Но в тот самый миг – тень хашашина пала на него. И мы не выдержали. Мы бросились бежать, не разбирая дороги, мечтая лишь избежать смертельного удара. Не смейтесь, мой друг! Мой рассказ подходит к концу!
Вы один знаете – что произошло далее в донжоне Монтекорво, в ту ненастную ночь. Вы погубили графа, а мы – погубили себя! На следующее утро – мы вернулись в башню, ожидая найти мёртвое тело сира Альфреда. Но его не было. Лишь кровавый след тянулся по полу – до щербатой стены, оскалившейся обломками ступеней, и дальше – наверх. Мы вскарабкались к гобелену, и увидели, что нечто изменилось. Владыка теперь гордо сидел в замке, Владыка в венце и пурпуре. И во взгляде его – был укор.
Несколько позже – мо вернулись за телами наших ратников, дабы похоронить их по христиански, но тел мы так и не отыскали. А на гобелене, как мы убедились – прибавилось дружинников, в кольчугах, с мечами и щитами.
Вы думаете – это конец, мой друг? Мы вернулись в стольный град, и предались своим занятиям. Но прошли недели, и мы ощутили – что яд всё же одолел нас. То был не яд хашашинов, но скверна, отравившая душу. Граф приходил ночью, во сне. Благодарю за добрую службу – глумился он. А вскоре – рыжий Нед пожаловался, что чресла его покрылись гнойными язвами. В ужаса, я отпрянул от него, и впредь более с ним не встречался. Позже, я услышал, что перед смертью у него отнялись ноги. А ещё – он страшно кричал, умирая. И тело его, оставленное родными – пропало.
Я более никогда не встречал никого из своих спутников. Я утопил совесть в вине, и постарался забыть обо всём. Но однажды, когда я услаждал слух благородных господ в некоем замке, пальцы мои, перебирающие струны – отвалились. С позором я был изгнан из ранее гостеприимного дома, и впредь – никогда уже не выступал пред знатными людьми. По мере того, как моё тело гнило – отчаяние, такое знакомое вам, мой друг, проникало в мою душу. Я вновь посетил Монтекорво, и нашёл на гобелене Владыку, окружённого челядью – были там и повар, и конюх, и оруженосец. Не было только менестреля.
И множество кровавых следов вело к гобелену.
Я знал, что очень скоро – настанет мой черёд. Но я не собирался идти к своему Владыке – без подарка. Я искал вас, и отнюдь не ради приятного общения. Что с вами? Вы вновь кричите от ужаса? Вы смотрите на гобелен, расплывшийся сумрачным миражом? Вы видите уже нечто, алчно тянущееся к нам, мой дорогой убийца? Вы всё ещё тверды в своей вере?
Мне не составило труда оглушить и связать вас. Я кое-как доставил вас в Монтекорво. Ноги мои отнялись, когда я доволок вас до донжона, и невероятно трудно было длбраться наверх, вместе с вами.
Но я был настойчив.
Радуйтесь, мой друг – скоро у нас будет новый дом. Дом, в котором каждый из нас испробует новую роль.
Глядите, гобелена больше нет. Я вижу лишь мрак, и нечеловеческую фигуру, из него исходящую.
Молитесь своему Аллаху, друг мой!
Право, да кто же это?!