|
У меня тут уже не раз мелькали отзывы на мои тексты, впечатлившие меня своей абсурдностью или глупостью. Но надо же привести и положительный пример :) А тут как раз подвернулся случай - коллега Всеволод Мартыненко (aka Daddycat) прислал мне свой отзыв на свеженький мой рассказ "Искры надежды".
Отмечу, правда, и неоднозначную сторону - это как раз тот случай, когда читатель ухитряется усмотреть в тексте такие глубины и подтексты, каких сам автор туда не закладывал :) Но это в любом случае лучше, чем рецензия по аннотации (если помните, и такое в моей практике бывало).
Ниже привожу саму рецензию за вычетом финальной части, где разбираются чисто технические моменты вроде опечаток.
"Да, это действительно рассказ, а не карликовая повесть или отрывок чего-то большего, хотя прологом к роману вполне может служить. Но все поставленные задачи разрешены в рамках текста, все заложенные в нем линии получили должное развитие и завершены. Раскрыта культурная основа обществ, давших героев и их противников, характеры всех вышеперечисленных, условия, в которых им приходится действовать и выбор каждого -- а так же то, что выбор этот у каждого есть. Однако поступки их предопределены тем, кто они есть, и оттого абсолютно логичны.
Имена ополченцев и образ их жизни, проступающий в мелких, но сочных деталях, четко указывают на ближайшую аналогию Агриппины -- земной остров Сицилию. Преимущественно сельское малолюдье, не вызывающая сомнения круговая порука и напряженно-отстраненное отношение к планетарной власти при идеализации власти отдаленной, федеральной, заменяющей в безрелигиозном обществе божью вплоть до строительства административных зданий в виде храмов...
Ополчение все больше становится «нашим делом», Коза Ностра жизнелюбивых и добродушных колонистов, о Земле-матери или колониях Первого Основания имеющих представления на уровне мнения средневекового сицилийца о Париже или Риме. Каждое действие и блестящий финал рассказа определены этим сходством, объясняющим, как в англокитайской мешанине интерлингвы сохранились звучные италийские имена. Так же, как имена и традиции итальянской мафии в нынешних и прошлых Соединенных Штатах, до самой квинтэссенции «Крестного отца».
Тем не менее, в этой четкой картине чуть не хватает мазков, обясняющих набор личных свойств, выданных автором каждому из персонажей. Все ополченцы когда-то прошли действительную службу, и имеют двухмесячный боевой опыт, но кого из них кем та и другой сделали? Кто такой капитан Джерардо Босси, сроднившийся с седлом и широкополой «пастушьей» шляпой -- шериф или военком, ответственный за подготовку ополчения? Или просто владелец ранчо, скотовод как минимум среднего достатка? Бедными отставные капитаны с должностью в планетарном ополчении не бывают, это уже статус, показывающий общественное положение.
Он вырастил своего коня, как боевого, а это дело не одного года, из личной паранойи или оттого, что знал, что война неизбежна? И почему такие же усилия не потратил на вверенных ему людей, хотя бы на пастухов своего ранчо? Где теперь его воспитаннки, от ранчеро до молодежи, которой он обязан был преподавать начальную военную подготовку? Почему капитан не переживает за них, не сокрушается о том, что не успел передать свой опыт, подготовить к неминуемой войне, как со скрипом зубовным признавали наши кадровые офицеры в сорок первом?
Кто такой Лука Марани, не уделявший физической подготовке должного внимания, опасливый, но в службе достаточно усердный? Мысли о дезертирстве при всей своей осторожности он не допускает, и свою судьбу с ополчением связал вполне осознанно. Бывший интендант, штабной клерк, в мирное время городской чиновник -- должность лейтенанта ополчения так же говорит об определенном общественном весе. Однако явно младший администратор, а не аналитик и не техник, иначе сфера компетенций и должность его были бы совершенно иными...
Наконец Марина Виванти, снайпер, немногословная до междометий и терпеливая до способности не обращать внимания на раны и превращенный в могилу окоп. Что из этого плоды отцовского воспитания, скорее всего, без матери, в отдаленном от сверстников лесничестве, а что наложил печатью краткий боевой опыт? Может быть, еще маленькой Марине пришлось познакомиться с когтями местного медведя, столь же похожего на земного собрата, как здешние ели на деревья прародины человечества... И лечением отца, убившего чудовище, но не нашедшего для дочери лишнего слова.
Или наоборот, привычку молчать, а бить точно и экономно подарили ей сверстники в интернате, куда девочку вытащили из лесной глуши, чтобы дать хоть какую-то социализацию, невозможную при удаленном обучении? И кого тогда Марина потеряла на этой молниеносной войне, чтобы свести всю свою жизнь к линии прицела, раз отец ее жив? Единственную подругу, возлюбленного, или просто заменившую мать воспитательницу из интерната?
Еще по мелочи -- переделывать винтовку под другой патрон верный способ ее угробить, плюс охотничий патрон расчитан обычно на двухсот-трехсоткилограммового зверя. Современные промежуточные, достаточные для человека, ведут свое начало от патронов на среднюю дичь: косулю, козу, подсвинка. Какой патрон легче достать в военных условиях, когда все запасы мирного времени слишком быстро кончились, распределяемый армейский или валяющийся по придорожным универсамам охотничий, вопрос открытый.
Лейтенант Бергамо фигура чисто служебная, потому в раскрытии не нуждается, а настоящий ветеран, Бернардо Карпани, описан достаточно скромно так же соответственно своей роли в событиях. Лейтенант же Цзюянь Тао Янь снабжена долей предыстории, вполне достаточной для чужака, не вовлеченного в планетарное бытие с общим для прочих прошлым и раскрывается в действии. Имперцы достаточно характеризованы уничтожением раненых и высокомерием в плену, чтобы необходимость продолжать боевые действия против такого врага не обсуждалась.
Вот тут с шаткого основания предположений можно вернуться к блестящей четкости сюжета. События цепляются друг за друга с лязгом зубчатых шестерен так, что избежать очередного поворота невозможно. Спецроте не миновать залитой кровью площади Вольска, сворачивай она к месту падения десантного корабля или нет, но сколько из солдат «доброй мафии» останется на ней зависит именно от этого. Радиомолчание в течение трех суток не объясняет странную беспечность имперцев в городке, но делает атаку на него неотменимой безотносительно положения дел вовне замкнутого мирка ополченцев.
Признаки перемен, предстоящего выбора, который раз за разом ведет к единственно возможному для соединенных круговой порукой колонистов, щедро рассыпаны по всему тексту. Их видит не только читатель, но и герои, но тем не суждено прочесть в знаках судьбы свое будущее. Зато для читателя есть еще один ориентир -- язык автора. Неуверенный и не всегда точный в описании спокойных или незначимых эпизодов в начале или затишьи между боями, он моментально становится резче, суше и в то же время образнее, стоит перейти к действиям, особенно боевым, или ключевым для понимания моментам, вроде того же разговора о Земле.
Наконец, можно назвать еще одно коренное отличие этого рассказа от многих равнозначных или куда больших по объему текстов о боевых действиях. Во многих из них вопрос «Ради чего мы сражаемся?» вообще не встает в угоду стереотипам вечной бессмысленной войны, сражений, продолжающих политику и экономику иными средствами или битв, основанных на упрощенном понимании патриотизма. В других эти или иные причины оговариваются стороной, без связи с основным действием, чисто служебным образом. И только тут это коренной вопрос, суть повествования, к которому сводится все действие и все описания без малейшего отклонения в сторону.
Именно поэтому настолько ударным становится финал, в котором ответ на главный вопрос любой войны облекается в слова наиболее совершенным образом."
__________________
|