Я иду, сминая мох и гнилую подстилку стальными ботинками. В экзоскелете любое ничтожество почувствует себя героем, но я и есть герой. Две медальки на груди, по одной на каждую. Одна за то, что дала генералу. Вторая - когда на посту застрелила охочего солдатика.
Джунгли: гигантские чешуйчатые стволы, зелёное небо крон, жёлтая, коричневая дрянь с ворсинками свисает щупальцами вниз и задевает плечи. Что-то постоянно жужжит, скребётся, стонет, как соседи по общаге за стенкой.
Я иду: в руке мачете, за спиной плазменная винтовка. На поясе гроздь высушенных ушей синекожих. Ненавижу говорящих обезьян. И дело даже не в словах пастыря, мол, они от дьявола и греховны. Я просто не люблю существ выше меня ростом.
Иду, тащу за собой ребёнка в гражданском экзоскелете. Моя бы воля – отрезала бы ему уши и прикрепила к коллекции. Он молчит, будто читает мысли.
Я ненавижу детей, хотя, надо отдать им должное. Если бы не тот щенок, которого я раскатала в блин на зебре… Что бы я сейчас делала: писала в бложик? Корпела в офисе? Торговала трусиками? Теперь, после амнистии, я чуть-чуть больше, чем просто человек. Я человек в экзоскелете и с винтовкой.
Полковник размяк, выписал с Земли семью с замордованной тёлкой с грубыми чертами лица и большими бёдрами. Сынульку привёз на рай посмотреть. Здесь вообще сложно не размякнуть, если не покидать базу.
Сынульке планета понравилась: бабочки, летающие ящеры, парящие камушки. А на обратном пути полковник дал порулить.
В этом есть какой-то парадокс, все мертвы, кроме двух убийц. Должно быть, Бог любит хороших людей, раз забирает их раньше. Ребёнок цел, во всяком случае, внешне. Я не знаю его имени, мне наплевать. В душе я предпочитаю слово «это».
Джунгли. Жара. Влажность. Мне хорошо в костюме. Ребёнок ноет, что хочет есть. Из-за стекла видны красные от слёз глаза. Бурчу, что если не заткнется, изнасилую винтовкой. Не понимает. Поднимаю за шкирку, заношу руку.
У него синюшнее лицо и впалые щёки. Глаза смотрят куда угодно, только не на меня. Лихорадка или ещё что-нибудь похуже. Я качаю головой, бросить бы щенка и дело с концом.
У меня нет лекарств, нет еды, нет карты. Кажется, идти надо вперёд, или назад. Главное, идти, чтобы не выследили аборигены. На Земле они кажутся хорошими. На Земле их любят, даже порнушку сняли. На Земле не знают, что они коллекционируют мужские члены, фитюльки, на местном. На Земле не знают, что они делают с женщинами. На Земле остались только блоггеры.
- Держись! – говорю. Я не люблю детей. У меня их нет, и, наверное, не будет. Я не уверена. Нет, всё же уверена. «Это» могло быть моим, у меня могла быть семья. Нет, кого я обманываю? Нет, не могло, у меня не могло быть детей. Я не такая как все. Я – хищник.
Стон. Я останавливаюсь, скидываю винтовку с плеча. Толкаю мальчика вперёд. Пусть проверит дорогу. Он еле плетётся в кусты.
- Ой, аватар! – Я стреляю на звук. Капли плазмы выжигают кусты. Ребёнок орёт на весь лес, роняю в подстилку и тру головой, пока не перестаёт дрыгаться.
В сожженных кустах хрипит синекожая обезьяна с перебитыми ногами. Раны старые, гноящиеся. На земле следы от взрыва, попал на растяжку. Он умоляюще поднимает руки. В его красивых больших глазах застыла слезинка.
- А меня бы ты пожалел? – смеюсь. Выцеливаю части тела, чтобы помучить животное как можно дольше.
Это не наша планета. Так говорят на Земле. Это не наша планета. Америка тоже была не наша. Это кого-то останавливало? Всем этим защитникам надо просто приехать сюда, снять скафандр и задохнуться в мире гармонии и любви. Это всё чушь! Даже если планета и живая, то мы просто высосем её до дна, до последней капле крови и уйдём.
Он плачет. Смотрю на внешние датчики – жар. Терпи! Больше ничего другого. Хочется есть. Если бы местную фауну можно было есть, я бы давно жарила обезьяну. Нет, всё ядовито.
- Через сколько дней нас начнут искать? – говорю вслух. – День, чтобы понять, что катер не вернулся. Ещё день, на организацию и запрос на спутник. На третий день нас найдут.
Это точно, так уже было. Надо всего лишь продержаться три дня.
Опять шорох. Что-то большое лезет через кусты в нашу сторону. Вскидываю винтовку…