[Don't Eat It]

За крайней дверью коридора помещалась самая последняя партия, с самым длинным названием. Там сидел всего один мрачный человек, а остальные отлучились властвовать.
– Ты что? – спросил он Захара Павловича.
– Хочем записаться вдвоем. Скоро конец всему наступит?
– Социализм, что ль? – не понял человек. – Через год. Сегодня только учреждения занимаем.
– Тогда пиши нас, – обрадовался Захар Павлович.
Человек дал им по пачке мелких книжек и по одному вполовину напечатанному листу.
– Программа, устав, резолюция, анкета, – сказал он. – Пишите и давайте двух поручителей на каждого.
Захар Павлович похолодел от предчувствия обмана.
– А устно нельзя?
– Нет. На память я регистрировать не могу, а партия вас забудет.
– А мы являться будем.
– Невозможно: по чем же я вам билеты выпишу? Ясное дело – по анкете, если вас утвердит собрание.
Захар Павлович заметил: человек говорит ясно, четко, справедливо, без всякого доверия – наверно, будет умнейшей властью, которая либо через год весь мир окончательно построит, либо поднимет такую суету, что даже детское сердце устанет.
– Ты запишись, Саш, для пробы, – сказал Захар Павлович. – А я годок обожду.
– Для пробы не записываем, – отказал человек. – Или навсегда и полностью наш, или – стучите в другие двери.
– Ну, всурьез, – согласился Захар Павлович.
– А это другое дело, – не возражал человек.

Захар Павлович целые сутки сидел с Сашей на вокзале, поджидая попутного эшелона, и искурил три фунта махорки, чтобы не волноваться. Они уже обо всем переговорили, кроме любви. О ней Захар Павлович сказал стесняющимся голосом предупредительные слова:
– Ты ведь, Саш, уже взрослый мальчик – сам все знаешь... Главно, не надо этим делом нарочно заниматься – это самая обманчивая вещь: нет ничего, а что-то тебя как будто куда-то тянет, чего-то хочется... У всякого человека в нижнем месте целый империализм сидит...
Александр не мог почувствовать имперализма в своем теле, хотя нарочно вообразил себя голым.

"Чевенгур", Платонов.