Ласло лежал на кровати, раскинув руки и раздвинув ноги. Звёздочка. Глаза мужчины - строгие, суровые, недобрые - были устремлены на белый потолок. Мысли его были далеки. Отчего-то он знал, что если сейчас встанет и тронет дверь, то сможет очутиться где угодно. Но зачем? Он уже и так там где надо. Там где и что заслужил.
Уличное восстание. Брусчатка, окрашенная кровью расстрелянных работных с окраины. Две шеренги советских солдат с винтовками.
- Первая шеренга, огонь!
- Вторая шеренга, шаг вперёд. Целься, огонь!
Кровь. Мешки тел. Сваленный с постамента памятник Сталину.
- Зиг Хайль! - одинокий выкрик из толпы недобитого фашиста.
Тогда ещё никто не знал, что это не случайно, что так было задумано. Что над каждым винтиком революции стояла единая, его Иствина, воля.
По потолку полз маленький паучок с длинными белесыми ножками и крохотным тельцем-капелькой.
- Здесь ты такой же нелепый и одинокий как и я, - прошептал Ласло. Голос у него был тихий, поникший. Накатило. Так всегда бывало, когда с головой захлестывали воспоминания.
-Иствин! Иствин! - скандировала толпа перед разгромленным, взятым на щит зданием советов.
Он, Ласло, сын безызвестного венгра и немецкого врача-палача, приехал на белом коне править государством. Тогда не хотелось думать, что всё это временно, что новый режим задавят штыками восточного блока, что Запад предаст союзников. Радоваться хотелось, любить, танцевать посреди улицы. Весна 53-года.
Иствин наморщил лоб. Его всегда интересовало, то как он мог быть беглым диктатором и работником архива одновременно.