Играгуд, город Калаут (проксимарий)
[1]
Урбан сбился с ног, несмотря на то, что мехоморф и ноги механические. А началось с чего: Нуми захотела мороженого, и чтобы непременно с сиропом, ближе всех в этом смысле была цитадель сети «Облепиха», вот и заглянули. Шансов уйти без покупок, понятное дело, никаких, такие уж они, торговые цитадели. Тайное цвергово волшебство, не иначе: достаточно купить что-нибудь одно, и всё, покатилось снежным комом.
– Раз уж мы здесь, – говорит Морпесса, посыпая пломбир орешками, – надо бы присмотреть боа к жакету, давно собиралась…
Светлые её волосы отливают серебром, заколка в виде бабочки отливает камнесталью, в остальном лишь чёрный цвет: и жакет с кристаллическими вставками, и узкие вельветовые брюки, и высокие сапоги змеиной кожи. Косметики самая малость, Морпесса и без неё на высоте: чуточку подведены глаза, очерчена линия губ.
– И я тоже! – надувает губки Нуми, – тоже хочу боа!
Ах, какие у неё губки – зависть-зависть! Ещё и яркая помада: спелая клубника так сразу и представляется. Оделась привычно, то есть вызывающе: короткая клетчатая юбка с вырезом вдоль бедра, короткая блузка с замысловатыми пуговицами, туфли на пробковом каблуке в четыре пальца. Глаза у Нуми томные, с поволокой, волосы пышные, иссиня-чёрные, ледяные серёжки, ледяной кулон. Даже плоское лицо ундинионки её не портит, а наоборот, придаёт ещё больше красоты. И как, скажите, здесь не завидовать?
– Вызываем Урбана, так? – Лада улыбается, на щеках играют ямочки. – У меня его маячок всегда с собой.
Платье на Ладе в тон торговой цитадели – оранжевое, тонкую талию обнимает пояс с нарядной пряжкой, на ногах – туфли-лодочки. Сама же, кажется, вся из огня: искры задора в зелёных глазах, искры веснушек, пламя рыжих волос, разлитое по плечам.
– За что тебя люблю, Лада, – говорит Морпесса своим низким грудным голосом, – так это за предусмотрительность!
Нуми, как и следовало ожидать, менее сдержанна: вскакивает, подлетает вихрем, обнимает за шею, целует в губы.
– Тише, маленькая, – с трудом оторвавшись, Лада хлопает по округлой попке, – не балуй…
На них смотрели – кто маслянисто, с жадностью, кто злобно, с ненавистью – они не обращали внимания, привычно пропуская взгляды сквозь. Из обшитой лисьим мехом сумочки Лада достала маленький, величиной с мизинец, кристалл – тот самый маячок. Нажала кнопку на торце, по кристаллу побежали волны синего света – то вверх, то вниз, то вверх, то вниз.
– Вызывали? – перенесённый заклинанием телепортации, Урбан появился у столика в один миг.
Механические его глаза, как и маячок, светились синим, сложенные у груди руки ниже локтей сменялись протезами, похожими на краги из тонкой камнестали – словом, Урбан был из тех, кого называют мехоморфами. Лада, откровенно говоря, таких людей не очень понимала, но Играгуд – страна свободы, и если есть желание встраивать в тело механизмы, никто не запретит.
– Вызывали, ещё как вызывали! – Нуми повисла у Урбана на шее, звонко чмокнула в бледную щёку, – ты должен нам помочь!
– Всегда к вашим услугам, – несмотря на Нуми, у него получилось поклониться изящно, – только скажите, что интересует.
– Боа, – сказала Морпесса, отставляя чашечку с мороженым.
– О, у меня для вас хорошие новости! Буквально вчера имело место быть новое поступление по интересующему лоту, прошу на третий ярус…
И начался калейдоскоп: Урбан приносил товар, уносил, Нуми и Морпесса вертелись у ледяных зеркал. Первая в конце концов выбрала шиншиллу, вторая – краснонутрию. Глядя на них, Ладе тоже захотелось чего-нибудь эдакого, купила палантин с богатой вышивкой.
– Хочу такие туфельки! – Нуми уже водила носом в обувном ряду.
– Вещь, безусловно, любопытная, – попытался предостеречь Урбан, что на него было не похоже, – но, если будет позволено высказать своё мнение, хрупкая до чрезвычайности, и ценность имеет лишь декоративную…
– Нет, – топнула ножкой Нуми, – не будет!
– Ты что, Урбан, забыл? – усмехнулась Морпесса, – у нашей Нуми одно правило: главное, чтобы красиво!
– Ой-ой, можно подумать, сами не такие! – Нуми показала розовый язычок.
Была права, бестия: Морпесса не смогла пройти мимо очаровательных динотавровых сапожек, Лада – мимо невероятной красоты босоножек с нефритовыми вставками. Потом выбирали Нуми амулет, Ладе – сарафан, Морпессе – сумочку. С сумочкой больше всего и повезло: нашли просто изумительный вариант из аспида. Урбан успевал от прилавка к прилавку едва-едва, несмотря на то, что мехоморф и ноги механические…
– Вот не поверите, какая я счастливая! – Нуми рассматривает колечко в виде амфисбена, ухватившегося пастью за пасть.
– Поверим, почему же. Орешков не подсыпать?
Закончился поход там же, где и начался: в мороженной. Давно уже пора было возвращаться в проксимарий, однако чувствовали, если не отдохнут, свалятся по дороге от усталости – они же не мехоморфы.
– Девушки, угостить не позволите?
К столику подошли три в пух и прах разодетых парня, вопрос задал самый из них вальяжный.
– Не позволим, – холода в улыбке Морпессы было больше, чем в мороженном.
– Хотелось бы узнать причину, девушки, а то же не уснём.
– Этой достаточно?
Блеснул медальон на серебряной цепочке, с мантикорой на аверсе, повеяло сильными чарами. Улыбки парней растаяли, стекая по губам, и сами они растаяли, исчезли в один миг.
– За что тебя люблю, Мора, – мурлыкнула Лада, – так это за умение объяснить и быстро, и доходчиво!
[2]
Три туалетных столика в ряд, каждый снабжён трельяжем. Лада за средним, Морпесса слева от неё, Нуми – справа. Содержимое столиков примерно одно и то же: всевозможные кисточки, всевозможные баночки, а также щипчики, ложечки, кристаллы.
– Посмотри, как чёлка, – поворачивается Нуми к Ладе, – хорошо?
Гребень в её изящной ручке, понятное дело, зачарованный: проведешь вниз – волосы чуточку удлиняются, проведешь вверх – становятся чуточку короче.
– Вот так оставь – просто превосходно!
Над столиком Морпессы витает терпкий аромат барбариса, над столиком Лады – нежный запах фиалки, со стороны Нуми рвутся ароматы жасмина и розы. У каждой из них в основании среднего зеркала рычажок, перевести его вверх, всё равно что сказать: «Я готова». Морпесса, как обычно, переводит первой, последней – Нуми, и тоже как обычно…
Как и всем прочим, любовью в Играгуде торговали. В зависимости от качества «товара», блудниц делили на три сорта: простухи, порны и проксимы. О первых и говорить нечего: обычные уличные девки без затей, а если и с затеями, то нехитрыми. На простенький амулет таких без труда можно было заиметь с десяток, но, как говорится, никаких гарантий. Порны – другое дело, тут гарантии уже имелись, стояла проба. Одни школы готовили порн из девочек, другие – из мальчиков, высоко ценились порны с крупицей дара, растворённой в крови капелькой Ихора. Проксимы стоили дороже, потому что жили и работали в проксимариях – публичных домах, принадлежащих не столько людям, сколько цвергам. Сами цверги в любовных утехах, конечно же, участия не принимали, но во всех без исключения павильонах имелись зеркальные купола.
Над трельяжами по фонарику, подвешены чуть выше. Первым вспыхивает красный – фонарик Морпессы. Зеркала её на миг заливает серое, затем являют павильон, в который предстоит отправиться. Картина следующая: вечернее сиреневое небо, россыпь первых звёзд, цепочка островков тверди, висящих в воздухе.
– Опять гарпией! – негодует Мора, – ну, сколько можно…
Тем не менее, к камере формирователя она ступает быстро, скидывает на ходу тунику – големы-помощники не любят ждать. Из формирователя появляется уже не женщина – женщина-птица.
– Ух, Морочка, тебе так идёт… – Нуми шлёт воздушный поцелуй.
Морпесса не отвечает, лишь играют на скулах желваки, а из алых глаз, кажется, вот-вот брызнут искры. Големы проводят её к телепортационной установке, похожей на шкаф для примерки одежды: дверца открывается, дверца закрывается, хлопок, и камера пуста.
Следующим загорается фонарик Нуми, льёт золотисто-жёлтый свет. В зеркалах играют голубым и зелёным воды лагуны, на волнах у кромки пышного рифа покачивается ложе в виде жемчужницы.
– Везёт же некоторым, – вздыхает Лада. – Жаль, что не двойной заказ, а то поплескались бы…
– И я бы хотела, чтобы вместе, – Нуми, по обыкновению, проносится вихрем, – такое бы цунами устроили! Но не переживай, Ладочка, ещё искупаемся!
– Обязательно, маленькая, обязательно…
Сборы недолги, големы проносят Нуми-русалку к телепортационному шкафу. В волосах её лилии, коралловые браслеты на запястьях, жемчужины грудей венчают зеленые соски, чешуя хвоста отливает изумрудом. Запрокинув голову, Нуми смеётся – заливисто, звонко – машет рукой.
«Везёт же некоторым…» – снова думает Лада, подразумевая на этот раз счастливчика, выбравшего павильон «Атолл». Вскоре вспыхивает и её фонарик – оранжевый. В зеркалах оазис, растолкавший барханы, в квадрате пальм, в буйстве зелени. Ладу облекают в форму саламандры, помещают в телепортационную камеру, мгновение бархатной пустоты, и она в павильоне…
Оказавшись в проксимарии, ни одна из проксим не помнила ничего из прежней жизни, даже имени. Потере памяти огорчались редко – преимуществ было несоизмеримо больше, а имя – что имя? – нетрудно и новое придумать. Проксимарий «Красавицы и чудовища», ставший приютом Морпессы, Лады и Нуми, по праву считался одним из лучших в Плеяде. Основные павильоны и залы, как и в любом другом проксимарии, находились под землёй, сам комплекс стоял в предместьях города Калаут, город же стоял недалеко от границы – почти у самой Ивинги. На условия работы жаловаться было бы грех: из двух декад в месяце только одна рабочая, другую проводи как угодно, только контракт не нарушай. Из самых строгих запретов: нельзя покидать город, нельзя вступать в долговременные любовные отношения, нельзя употреблять сильные наркотические зелья. Перед выходом на смену – обязательная проверка, проверяют, понятное дело, не люди, а машины цвергов. Одни машины проверяли, другие заботились о том, чтобы проксимы были защищены от болезней, третьи предотвращали старение, и так далее, и так далее. Высший сорт, что говорить, и похищать никакого смысла: оторванные от проксимария, проксимы быстро теряли все свои преимущества. К тому же, одно из обязательных условий: не расставаться с телепортационным артефактом, исполненным в виде медальона.
Гнездо саламандры заключено в квадрат высаженных четырьмя рядами пальм, в середине каждого ряда – зеркальный купол, увитый сетью лиан. Если провести линии от верхнего купола к нижнему, от левого к правому, гнездо окажется точно на пересечении. Охотник на саламандр нашёл кладку, и, вооружившись коломётом, уничтожает яйца, расплёскивает голубое содержимое.
– Остановись, человек! – шипит появившаяся из зарослей саламандра, – оставь хоть одно, и я одарю!
– Одаришь? – с сомнением спрашивает охотник. Чёрные глаза его непроницаемы, на правой щеке шрам в форме звёздочки.
– Да…
Облик саламандра меняет мгновенно: змеиная кожа сходит, будто кольчуга, вместо хвоста – стройные ноги, вместо змеиного капюшона – пламя огненно-рыжих волос. Кладка исчезает тоже – там теперь застеленное тенётой ложе, плетёный столик, на столике иглоукалыватель, заряженный двумя иглами.
– Позволь, я тебя ужалю… – шелестит преобразившаяся в молодую женщину саламандра, отобрав и отбросив в сторону коломёт, горячо поцеловав в губы.
– Попробуй… – от одежды он избавляется быстро, словно бы тоже сбросил кожу, присаживается на край постели, подставляет плечо.
Снадобье, заправленное в иглоукалыватель, называется «луч» – ещё одна деталь, что отличает проксимарии от других подобных заведений. Мужчину Лада знает хорошо: магнат по имени Золтан, больше известный как Шрам, завсегдатай. Обмениваются уколами, обмениваются поцелуями, затем «луч» начинает действовать. На миг Ладе представляется, будто оказалась в центре паутины, протянутой от верхнего купола к нижнему, от левого к правому, и по тонким нитям уже спешат пауки – голодные, очень голодные... Однако, «луч» действует, и действует Шрам, хочется отдавать, отдавать, отдавать, и она отдаёт – всю себя, без остатка.
[3]
В проксимариях нет «мамочек», нет стражи из людей – все эти должности замещены механикой. Приглядывают же – как за подопечными, так и за механизмами – кураторы. Лада доставлена в строгий кабинет, на красный ковёр, плачет:
– Только не выгоняйте, госпожа Роксолана, только не выгоняйте!..
Костюм на хозяйке строгого кабинета тоже строгий, как и взгляд, и тон.
– Контракт будет расторгнут незамедлительно, – голос пустой, механический, – в силу найденного несоответствия.
Лада словно не слышит, продолжает скороговоркой твердить:
– Только не выгоняйте, госпожа Роксолана, только не выгоняйте…
Жизнь в проксимарии была сказочная: кукольный домик на троих, и сами словно бы куклы. Для Лады сказка закончилась после того, как обнаружила на подушке чешуйку. Подумала – от обличья саламандры, но нет, то была её кожа.
– Ледяной покров… – прошептала она тогда, – как у Примулы…
Перед глазами встала женщина с кожей, как у змеи – чёрной, зернистой, от вида её Лада вскрикнула.
– Тише вы, – пролепетала сквозь сон Нуми, – спать хочу!..
Лада не могла не кричать, ведь, потеряв частицу кожи, вернула частицу памяти – а так нельзя, так неправильно. Захотелось забыть, затолкать обратно, вот только как? Роксолане решила не говорить, но госпожа куратор и без неё узнала, отправила на проверку. Сфера контроля долго вращалась, вынесла приговор, который проксима знала и так.
– Я не смогу одна, – упав на колени, Лада протягивает руки, – я погибну…
– Регламент знаешь, – цедит Роксолана, – из города будешь удалена. Вернуться не пытайся – найдём сразу же, изгоним снова.
В кабинет влетают два небольших голема-сферы, слева и справа по раструбу, со звуком плевка из них вылетают тонкие сети.
– Нет! – визжит Лада, – лучше убейте!..
– Уберите её уже, – тонкие губы госпожи куратора кривятся, – противно.
Раструбы по краям сфер сменяются клешнями, големы подхватывают кокон, несут, бывшая проксима трепыхается пойманной в сети русалкой.
– Нет! – рвутся из кокона приглушённые вопли, – пожалуйста, нет!..
Кокон помещают в капсулу, капсула мчится вниз. От потрясения воспоминания вспыхивают в голове Лады одно за другим, одно за другим, складываются в картину, как кусочки мозаики. Фестиваль циркового искусства в Кипеларе, неистовое совокупление с Таем после красной «радуги», маленький зеркальный купол на окраине, яркий белый свет. Потом была такая же капсула, а за ней – сфера, как бы разъявшая на части, собравшая из них уже не человека – проксиму.
«Может, всё ещё обойдётся? – думает Лада. – Вылечат и поместят в другой проксимарий? На любую болезнь у цвергов должно быть лекарство, на то они и цверги. Или дело в другом, в возвращающейся памяти? Почему бы тогда не убрать её снова? Мне она ни к чему, эта память, с корнем бы вырвала, если бы знала, как…»
Капсула останавливается, открывается, кокон занимает место на плоской спине голема, похожего на стол с механическими ногами. «Жаль, не дали попрощаться с Морой и Нуми, – думает Лада, – хотя, может, и к лучшему. Вдруг, это заразно, и от близости со мной у любой проксимы покров на памяти может начать отслаиваться чешуйка за чешуйкой?» От такого предположения утихшее было отчаяние возвращается, исторгает из горла стон. «Нет, глупости, – пытается успокоить себя Лада, – была бы я настолько опасной, избавились бы сразу, церемониться не стали. Может, хотят изучить? Что угодно, только бы не прогнали…»
Голем-стол останавливается у жёлоба скользящего шара – миг, другой, вот и сам шар. Откуда-то сверху спускается уже знакомый голем в виде сферы, снизу его некое подобие ножниц – режет кокон, освобождает. Не успевает Лада размять затёкшие члены, как появляются ещё две сферы, снабжённые механическими руками, подхватывают, помещают в скользящий шар, закрепляют. Шар закрывается, внутреннее пространство его заполняет непроницаемая, едва ли не осязаемая темнота, потому Ладе страшно, непередаваемо страшно. Затем шар скользит, и скользит, и скользит, пока не достигает поверхности, где Ладу извлекают и оставляют, свернувшуюся в позе зародыша, на платформе. Придя в чувство, она поднимается, видит на изрядном отдалении мегаполис, протянувшийся от горизонта до горизонта.
– Я не смогу одна, – выкрикивает сквозь слёзы, – я погибну…
В плаче, будто в родовых корчах, рождается имя, её настоящее имя: Рута. Вооружившись им, как шипастой ледяной булавой, направляется к городу.