- Дальше будет интересно, - почти сочувственно сказал Довлатов.
Смотреть в объектив бюджетного телескопа было дьявольски сложно. Приходилось прижиматься к нему глазом почти вплотную, скрючившись в неудобной позе. При легчайшем прикосновении штатив мог запросто дёрнуться, и тогда пришлось бы заново искать среди десятков одинаковых окон одно, ведущее в мою квартиру.
- Давно ты за моей жилплощадью шпионишь? – спросил я, просто чтобы придать самому себе уверенности.
Он отмахнулся от меня, возвращаясь к ноутбуку.
- Я же не извращенец какой-нибудь. Просто небо как-то раз вечерком затянуло – ну я и заглянул к тебе от скуки. Дай, думаю, проведаю соседа. Я поначалу вообще не хотел тебе ничего говорить. Ну, ты понимаешь.
Я понимал. Когда ты узнаёшь, что у твоей жены есть любовник, часто оказывается, что все давно уже в курсе. Бабушки у подъездов перемоют тебе все косточки, друзья будут выпивать за тебя втихомолку, кто-то посочувствует, кто-то – посмеётся. Но вот сообщить – это фигушки. Ибо семейная жизнь.
- Спасибо, - сказал я и повернулся, чтобы уйти.
- Может, чаю? – неуверенно предложил Довлатов.
Я только покачал головой, натягивая правый ботинок. Старая запыленная обувка, купленная несколько лет назад на рынке в Заболотье. В кои-то веки её надо будет почистить. Вот вернусь домой, и…
Щётка Довлатова как-то сама собой оказалась у меня в руках. Я стряхнул с ботинок пыль, нагло залез в коробочку с кремом и принялся драить облезлый кожзам. Довлатов ничего мне не сказал, но я почувствовал, как у него глаза вылезают на лоб от такой наглости. Мы не друзья, не родственники, не коллеги. Всё, что нас с ним до этого дня связывало, заключалось в одной банальной фразе: «соседи по двору». То ли в нём мужская солидарность взыграла, то ли какая-то религиозная фигня не давала заснуть, - Довлатов был ярым баптистом и ни от кого этот факт не скрывал, - так или иначе, но я узнал то, чего мне знать совсем не хотелось.
Я закончил чистить ботинки, положил щётку на пол ворсинками вверх, и потянулся за курткой. Довлатов смотрел на меня как будто с сомнением. Наверное, по закону жанра мне полагалось проявить себя как-то иначе: волосы на себе рвать, куда-то звонить, просить одолжить бейсбольную биту, на худой конец, материться. А я, как ни старался, мог думать в тот момент только о своих ботинках. Когда я уходил, Довлатов старательно обошёл щётку по кругу, словно боясь отравиться.
- Ты всё-таки заходи на чай, - сказал он мне в спину, и, поколебавшись, добавил: «Если понадобится».
О чём это он? Я оглянулся, но дверь уже закрывалась за мной. Неважно: я всё равно не собирался прощаться.
Промозглый слякотный февраль безрадостно встретил меня редким дождём и хлопьями мокрого снега. Он таял, едва доставая земли, но сверху наваливались всё новые и новые комья. На тонком белом слое быстро тающей массы начищенные чёрным кремом ботинки смотрелись необычайно парадно. Где-то на границе сознания мелькнула мысль о том, что чёрный крем на коричневых ботинках – свидетельство дурного вкуса. Я быстро задушил эту мысль.
Ноги сами привели меня к подъезду. Дверь была раскрыта нараспашку, стальную створку подпирал рыжий кирпич. Я остановился в нерешительности, не зная, что делать. По сути, мне некуда было идти: на сегодня я отпросился с работы. Что там должно быть дальше по закону жанра? Пойти в бар и напиться? Какое-то время мне нравилась эта идея - пока я не вспомнил, что сперва нужно будет зайти домой за деньгами. Интересно: куда Он спрячется, если я всё-таки зайду? Я забавлялся этой мыслью, словно речь шла о сочинении пахабного анекдота, а не о будущем моей семьи. Хотя могут ли считаться семьёй два человека? Слово «семья» у меня всегда ассоциировалось с чем-то большим: сёстрами, братьями, мамами, папами, дедушками и бабушками – не такими, что сидят у подъезда, а настоящими бабушками, с тёплыми пухлыми пальцами и добрыми глазами.
Я резко зажмурил глаза и с усилием потёр переносицу. Посторонние мысли метались в моей голове, словно рой разгневанных пчёл. «Закон жанра» - твёрдо сказал себе я, и взял в правую руку кирпич.
Не было никакого желания вызывать лифт. Седьмой этаж – не десятый, как сказал однажды мой сосед по площадке, престарелый алкаш Филимон. И я поднимался по непредсказуемо чистой лестнице, шаг за шагом взращивая уверенность в том, что собирался сделать.
Всё исчезло, когда я подошёл к двери своей квартиры. Возможно, этот приглушенный смех был плодом моего воображения, но он уничтожил всю злость и все мысли. Я почти физически ощутил растущую пустоту внутри себя. Я снова не знал, что мне делать.
Выходя из подъезда, я поставил кирпич на старое место. Мокрый снег всё так же падал на асфальт целыми комьями, и мои следы успели исчезнуть. Но я вдруг почувствовал себя намного лучше. Казалось, что вместе с тем кирпичом я оставил большую часть давящей пустоты и чувства вины перед собой за то, что я сделал.
Не осталось ни следа былой неуверенности. Я точно знал, куда могу пойти: телефон Довлатова всё ещё был в списке входящих.