[Августина]

Сообщение от interes123

Может, найдется, что-нибудь новое почитать и покритиковать у кого-нибудь?

Я так думаю, у меня найдётся)

Читайте, критикуйте...

Рассказ "Идентификатор".
(28 000 знаков с пробелами)

Скрытый текст - [spoiler="Мутная капля сорвалась с карниза и не нашла другого места для приземления, кроме моего носа. Первая вестница! Я успел нырнуть под козырёк прежде, чем с потолка рухнула стена грязной воды. Ненавижу вечернюю уборку! У них там, наверху, значит, будет всё чистенько, а все их отбросы пополам с напичканной химикатами водой — нам на головы… не верю, что у нас вот этот вот ливень из другой воды, не из той, которая промывает верхний город. Это же логично, что она течёт – сверху вниз, реципиенты вверху, а мы-то где? Мы как раз внизу.
И так уж сложилось, что каждый вечер я возвращаюсь домой во время помывки.
Вчера мне повезло, не попал под этот "дождик" вообще. Зато именно вчера сломался мой дэгэки. Не знаю, почему и как, но это уже не имеет значения. Теперь я вне закона, и неоновая реклама призывает именно меня "в случае утраты контакта с ДГК-идентификатором обратиться в сервисный центр". А я такой лопух наивный, что туда прям побегу, на ходу трусы теряя, чтоб как можно скорее с жизнью расстаться.
Больно надо!
Больно. А надо. Ведь иначе первый же рейд ищеек меня накроет. :

Спрашивается, кто не видел ищеек? Аккуратные, подтянутые мальчики и девочки в стильной кожаной униформе, которые не ходят по улицам, а перетекают по ним, двоясь и троясь в глазах у тех, кто на них смотрит. А, спрашивается, кто видел, как они работают?
Я.
Честное слово, видел! Мне было лет десять. Это были мои первые занятия в спортзале, но возвращаться приходилось примерно в то же время, что и сейчас. Дневные лампы на потолке медленно гасли, загорались вечерние, улицы словно погружались под воду, затихали, замирали перед уборочным ливнем. Мне навстречу шла невероятно красивая женщина в светлом платье, может быть, оно было белым, но коричневатый сумрак окрашивал его в переливы бежевых и розоватых тонов. Мне показалось даже, в воздухе запахло то ли персиками, то ли абрикосами. Что с этой женщиной было не так, я не сразу понял. Но когда она подошла ближе, разглядел: её дэгэки не переливался белёсой ртутью, а безжизненно висел тускло-серебряной цепочкой.
Мне уже рассказывали, когда это случается с ошейником — когда донор теряет связь с ним. Говорили, что это, конечно, неприятно, но не страшно, только нужно срочно бежать в ближайший сервисный центр, иначе ищейки…
А вот и они.
Словно материализовались из воздуха, проступили из сумерек, сгустились из фруктовых ароматов. Их белые, белые, белые волосы, никогда и ни у кого, ни раньше, ни позже, не видел настолько белых волос! Это было страшно. По их лицам и фигурам пробегали издали незаметные, но вблизи хорошо различимые волны тонюсеньких молний.
Я вжался в стену.
Ищейки, наверное, не заметили меня. Они кольцом обступили женщину с отключившимся дэгэки. Сколько их было? Не сосчитать. Вроде, и не много, но они, сжимая кольцо, совершенно скрыли от моих глаз свою жертву.
А потом вдруг раздался крик. Что надо сделать, чтобы человек так закричал?
Я не мог закрыть глаза, не мог сбежать, не мог дышать, смотрел, как из-за чёрно-коричневой стены тел ищеек, поверху обведённой белоснежной полосой их волос, в небо взметнулись тысячи тонких струй крови, сливающиеся в один кровяной столб. И тут же сверху рухнула стена мутной, чуть светящейся воды.
На меня вода не попадала. Я стоял под козырьком. Под тем же, где стою сейчас.
Ко мне подошёл… нет, всё-таки подошла девушка-ищейка, присела на корточки, заговорила удивлённо:
— Малыш? Что ты тут делаешь?
Коричневые детали её комбинированного костюма от воды стали тёмно-бежевыми, чёрные — таинственно мерцали в блеклом сиреневатом свете. Широко раскрытые глаза в слипшихся длинных ресницах… она не двоилась и не троилась, она была одна, только одна, она смотрела на меня, и её взгляд сминал мою волю, размягчал тело.
— Беги домой…
И я послушался. Побежал. Взрослый уже мальчик, я бежал и рыдал, благо, светящаяся вода моментально смывала слёзы.

Говорят, история ходит по кругу. Говорят, по кругу ходит и жизнь каждого человека. Вот он, мой замкнутый круг.
Вечер. Ливень. Человек-донор. Без дэгэки. Нужно срочно в сервис, да, но ведь оттуда же никто ещё не вернулся!
Так. Без истерик. Ну, не возвращаются доноры из сервиса. Так мало ли. Может, их в другие города переводят. Другим реципиентам определяют.
Размечтался! Осталось только предположить, что их там инициируют, и будет полный комплект, подтверждающий третью стадию слабоумия. Необратимую.
Я закрыл глаза, чтобы не видеть призрачного света от воды. Одно дело, лампы на потолке, большинство доноров видит солнечный свет, только когда попадает наверх, и жёлтые лампочки с успехом его заменяют. Но вот когда вода, ощутимо припахивающая совершенно неуместной на этих улицах лавандой, начинает светиться бледно-сиреневым, это совсем другое.
Может быть, она радиоактивная!
И чёрт бы побрал эту чёртову поломку.
Клянусь, я его не трогал. Я не пытался снять ошейник, не пытался скрутить счётчик отданных миллилитров крови, даже провод счётчика, который введён в сонную артерию, не трогал. Но вчера эта штука щёлкнула меня током и отключилась. Я раз двадцать пять, сначала на ощупь, потом перед зеркалом, подключал съёмный датчик, а он выдавал мне разряд электричества в шею и бодренькое сообщение, зелёное такое: "Ваш ДГК-идентификатор вышел из строя. Обратитесь в сервисный центр".
Ещё и суток не прошло, а мне уже казалось, что не только съёмный датчик, но и рекламные щиты, газетные заголовки, прохожие на улице — все только и говорят о поломках дэгэки. Все видят, что он у меня вышел из строя. И каждый второй шарахается, а каждый третий норовит позвонить в службу охраны правопорядка.
И вот-вот, с минуты на минуту, в воздухе разольётся аромат абрикосов и персиков, и, пробивая собою водяную стену, ко мне шагнёт тоненькая, затянутая в сверкающую мокрую одежду девушка-ищейка. Спросит: "Малыш? Ну как же ты так…"

Вчера меня с самого раннего утра преследовали неудачи, одна за другой.
Началось всё с того, что утром запищала кнопка вызова. У меня были совершенно другие планы, я же знаю своё расписание, оно не менялось за последние шесть лет ни разу, и, когда пришёл вызов наверх, первым делом принялся выяснять, а не случилось ли сбоя?
Нет, не случилось, и все планы истаяли дымком от сигареты. И вызывал, кстати, не абы кто, а Тамара Борисовна.
Дело в том, что меня закрепили за тремя реципиентами. Первый, мой ровесник, которого я и начал обслуживать как раз шесть лет назад — Женька. Родители инициировали его в двенадцатилетнем возрасте, потому что у него было очень слабое здоровье. Богатенькие предки позволили себе оплату донора-ребёнка, чтобы Женька не боялся (конечно, о том, будет ли при этом бояться донор, речи не шло). Ну, я ещё, правда, маленький был, и это всё как игру воспринимал. Ёлки зелёные — да, да, видел я эти ёлки, насмотрелся предостаточно, Женькин дом как раз на опушке елового бора — так вот, ёлки. Зелёные. Мы с Женькой сдружились, и только год назад, наконец, поняли, то есть я понял, что у дружбы этой будущего, можно сказать, нет. Не знаю, что должно произойти, чтобы взрослый реципиент, которому нужно учиться в институте, работать… куда он там пойдёт работать… которому надо строить собственную семью и рожать новых реципиентиков, продолжал дружить с донором, которому учиться, собственно, ни к чему, который может и не работать вовсе, а жить в своё удовольствие… Вот попробовал бы кто из них пожить в нижнем городе — в удовольствие! Посмотрел бы я. С удовольствием.
Ну да не о том сейчас речь. Мой второй реципиент — Дмитрий Евгеньевич. Потрясающий мужик! Вы бы его видели. Такой, знаете, высокий, выше меня чуть не на голову, крепкий, широкоплечий, улыбчивый. Очки носит. Ему сколько раз уже говорили, даже мне доводилось, что операция по восстановлению зрения для здоровья не опасна, зато не надо будет таскать на носу эту конструкцию из металла и стеклопластика, а он отказывается. Но потрясающим делают Дмитрия Евгеньевича не примечательная внешность и очки. У него дома целая библиотека, и он всегда разрешает мне брать книги. А если вдруг мне что-то в них непонятно, никогда не отказывает в подробнейших разъяснениях. Всегда норовит не только накормить после сеанса, но и с собой впихнуть каких-нибудь дефицитных препаратов, помогающих быстрее восстановиться. Он, кстати, занимается их разработкой.
А вот третий мой… третья моя реципиентка и есть Тамара Борисовна. Ух, штучка та ещё. Она старше меня всего на два года, но, похоже, взаимоотношения "реципиент — донор" пытается выстраивать по образу и подобию отношений "вампир — жертва" из древних романов. Хорошо хоть, я у неё не основной донор, а резервный, и попадаю в её шаловливые ручки, только если основной заболевает.
Каждый раз она дотошно проверяет, когда меня последний раз пили, сколько крови у меня взяли, каков текущий состав плазмы, а если вдруг — вдруг! — ей покажется, что меня пили недавно, или она узнает, что моя простуда прошла бесследно менее трёх недель назад, или я пришёл к ней после занятий в спортзале, или несколько дней не ел мяса… о, она очень-очень изобретательна в придирках! Так вот, если вдруг Тамара Борисовна решит, что моя кровь недостаточно хороша для того, чтобы удовлетворить её взыскательный вкус, она, конечно, не откажется напиться, но будет ещё полтора часа читать лекцию о том, каким невкусным и непитательным продуктом является та жидкость, что течёт по моим венам.
Ну, не пила бы, если ей так не нравится, в конце-то концов.
А вчера на неё снова накатило. Она встретила меня, разнаряженная в длинное платье а-ля вампиресса из готического романа, накрашенная по последней моде поза-поза-позапрошлого века… нет, это уже, конечно, мои придирки к ней.
Тамара Борисовна всё-таки очень красивая женщина. Девушка. Ведь она же ещё совсем молодая. И ей определённо шло светлое, почти белое длинное платье с глубоким декольте, высоким разрезом и тоненьким пояском на талии.
Вот только мне оно показалось похожим на то самое, возможно, белое, но в сумерках кажущееся розовато-бежевым… до сих пор не знаю, как и откуда мне в руки попал клочок от него, но иногда достаю тщательно запрятанную в глубокий тайник коробку, в которой прячется это сомнительное сокровище, окровавленный лоскут белёсой ткани.
Усилием воли я отогнал тошнотворные воспоминания.
Тамара Борисовна обольстительно улыбнулась. Это была её любимая игра. Она меня соблазняла, а я делал испуганные круглые глаза и упорно "не понимал", чего от меня надо этой восхитительной голубоглазой красавице с волосами цвета запёкшейся крови. Может быть, половина, или даже три четверти её придирок легко объяснялись моим отказом сыграть хоть раз роль человека, покорного воле вампирессы.
Наверное, Тамара Борисовна решила, что сегодня должна пасть последняя линия моей обороны. Она подошла ко мне, ласково погладила по щеке, скользнула тонкими тёплыми пальчиками по шее, ловко, на ходу, расстёгивая мою рубашку, погладила грудь.
То, что соблазняемый человечек замер истуканом, наверное, входило в планы Тамары. Ещё бы. Такое нежданное счастье привалило!
Да в конце-концов, что теряю-то?
Улыбнувшись в ответ, я шагнул вперёд, и восторг моей реципиентки сложно описать словами! Его надо было видеть, чувствовать, вдыхать, пить! Она тоже шагнула ко мне, обдавая изысканно-тонким ароматом духов…
…абрикосово-персиковые нотки ударили по нервам, как электрошок. Я только-только отошёл от воспоминаний, связанных с цветом её экзотического платья, а тут! Входная дверь закрылась на автомате, об этом напомнила боль во лбу, когда меня, полусогнутого, внесло прямиком на выпуклую ручку. А если бы ещё и стошнило тут же, на светлый ковёр с длинным ворсом!
Я аж съёжился, ожидая гневного визга Тамары Борисовны, но тут на мой лоб опустилась её прохладная узкая ладошка.
— Что с тобой?
— Сейчас обойдётся… — кое-как прохрипев это, я всё-таки завалился на пол окончательно, жадно ловя воздух и ртом, и носом. Там, у пола, пахло улицей, свежестью, цветами и немного пылью.
— Тебе нехорошо? Ты заболел?
— Не знаю…
— Сейчас, — я проводил взглядом струящийся подол и острые каблучки Тамары. Она, действительно, вернулась очень быстро, с влажными салфетками, которыми принялась участливо обтирать мне лицо, шею, плечи, грудь… Смеяться было больно, но не смеяться – невозможно. Ведь у неё оказались тысяча и один поворот сценария, и все заканчивались тем, на что она подвигала меня уже полгода.
Странно. Мне больше не мешал ни цвет её одежды, ни запах духов. А ковёр у двери оказался на диво удобным для не вполне традиционного использования.

Тамара Борисовна впервые на моей памяти не придралась ни к каким показателям дэгэки, хотя по привычке подключила к нему съёмный датчик и дотошно перечитала все мои показатели.
Я никак не мог отогнать назойливые мысли о том, сколько всего у неё доноров и все ли они проходили (проходят? будут проходить?) этот ритуал. И поругивал себя за то, что так тупил, ведь мог бы уже полгода как проводить приятно время, наведываясь в дом Томочки, а не пережидать со скрежетом зубовным попадания в логово Тамары Борисовны.
Оказалось, ей нравится, когда её называют Томочкой, целуют в ушко, рассказывают пошлые анекдоты, а в моменты страсти называют грубыми словами (в ответ на что она несильно шлёпает по щекам). Что ж, у каждого свои причуды. Главное, в ипостаси Томочки она варила сногсшибательный кофе с шоколадом и черносливом. Женился б я на тебе, Тамара Борисовна, не будь ты реципиенткой!
Возвращаться домой не хотелось. Слишком расслабляющим образом подействовало на меня знакомство с Томочкой. Слишком неторопливыми и благостными сделались мысли. Захотелось вдруг побродить по Рикардовскому парку в верхнем городе, купить батон и скормить его уткам – но это как-то банально. К тому же, уток и без меня перекормят сердобольные старушки и малолетние дети. Но можно заглянуть к Дмитрию Евгеньевичу… а что? Мысль.
Он не удивился моему появлению, хотя наша с ним встреча должна была состояться через восемь дней, да и всегда немного растерянная, но очень добрая, отечески-ласковая улыбка моего второго реципиента показалась неестественно радостной и натянутой. Интересно, что случилось?
— Проходи, проходи, — он даже не сказал, что не ожидал меня увидеть, или что-нибудь вроде того. — Ты книжку принёс, да?
— Н-нет…
Книжку я вернул ему два месяца назад и с той поры больше ничего не брал.
— Ну, всё равно проходи, давай, вон, тапки, давай в зал, там поговорим, я сейчас поесть принесу.
Похоже, несуществующую книгу он придумал на ходу. Зачем?
Он торопился, все его обычно размеренные и округлые движения стали остроугольными и суетливыми. Я иногда видел, что так ведут себя доноры, особенно, когда хотят кого-то обмануть. Может, реципиенты всё же отличаются от нас меньше, чем мы думаем?
Приходя в гости в это небольшое, по реципиентским меркам, жильё, я всегда чувствовал покой и умиротворение. И сегодня-то пришёл, чтобы задержаться подольше в накатившем на меня спокойствии, но странности поведения Дмитрия разогнали мирные эмоции, как разметают пыль потоки воды на вечерней уборке.
Неприятная ассоциация.
Книги с любопытством следили за мною с полок, где не стояли ровными рядами, а дружно толпились, норовя обогнать друг друга: каждая хотела, чтобы первой взяли именно её. Я погладил корешки, успокаивая нетерпеливиц. Всё равно когда-нибудь прочитаю их все. Уютное тёплое кресло рядом с журнальным столиком у окна, моё любимое место в этой комнате, показалось жёстким и неудобным…
Да, наверное, мне следовало насторожиться именно в тот момент. Ошейник дээгэки, моё, если так можно выразиться, удостоверение личности, "донорский группы крови идентификатор", указывающий не только группу, но при подключении съёмного датчика и полный биохимический состав крови, дэгэки, который мне одели при рождении, которого я не замечал всю свою жизнь, стал мне мешать. Так что я всё-таки трогал его. Нет, поправлять не пытался, это входит с молоком матери — нельзя сдвигать ошейник, нельзя дёргать и так далее. Но я прижимал его к шее, в надежде, что вот сейчас уберу руки, а кожа перестанет зудеть и чесаться.
Не помогало. И я снова и снова аккуратно почёсывал шею.
Дмитрий Евгеньевич бодро гремел на кухне посудой, а мне в голову лезли странные мысли. Я думал о том, что реципиенты питаются не только кровью. Поэтому они, конечно, сильнее и выносливее доноров, они живут дольше, стареют очень и очень медленно, и всё же не дотягивают до вампиров, таких, какими их изображают книги. Стали бы они ещё сильнее и обрели бы вечную жизнь, если бы не употребляли в пищу ничего, кроме крови?
Я думал о том, плохо это или хорошо, то, что наши реципиенты всё-таки не вампиры. Плохо ли, что они не боятся света и не выпивают доноров до дна, когда испытывают жажду. Хорошо ли, что они заботятся о донорах и ухаживают за ними, как… как за дойными коровами?
Сравнение насмешило меня, я принялся представлять себя и своих знакомых в стойлах и с рогами. Дмитрий Евгеньевич вернулся в комнату с подносом с едой. Маленькие плошки, накрытые сверкающими крышками, обычно в таких он приносил всякие горячие блюда. С благодарностью приняв свою порцию, я снял крышку и задохнулся от абрикосово-персикового аромата.
Плошка покатилась по ковру, ударилась о стеллаж, подпрыгнула и завертелась.
Внимательный взгляд Дмитрия Евгеньевича был преисполнен понимания. Он – что-то понимал.
А я не понимал ничего, бормотал извинения, порывался встать и подобрать плошку, но тело было обморочно-вялым и почти не слушалось, даже язык заплетался.
Дмитрий Евгеньевич улыбнулся, искренне и радостно, успокоил меня, сам сходил за чудом не разбившейся керамической тарелочкой.
В ней было мясо. До того, как я отшвырнул её, в ней была запечённая под белым соусом свиная отбивная.
Откуда мне примерещился снова фруктовый запах…
Дмитрий принёс ещё одну тарелку, уже без крышки. Вкуса отбивной я не почувствовал, проглотил чуть ли не одним куском, торопливо распрощался с радушным хозяином, отмечая мимоходом, что мы поменялись ролями, теперь неестественно затыкался и мельтешил я, а Дмитрий Евгеньевич недоумённо пытался понять, чем вызван мой уход, или, вернее сказать, паническое бегство.

Когда я пришёл домой, наклонился вставить ключ, лёгкий разряд тока в районе сонной артерии заставил вздрогнуть, и тут же по моей шее покатилось что-то шершавое, то ли мохнатая гусеница, то ли веточка…
То ли мой дэгэки.
Серый, безжизненный.
Не помню, как открывал двери, как закрывал их. Помню, что заметался по квартире в ужасе, и в каждом углу мерещились то чёрно-коричневые костюмы ищеек, то их ослепительно белые волосы. Я принюхивался, опасаясь, что вот-вот почую кошмарный аромат абрикосов и персиков. Попробовал поскорее лечь спать, решив утром, как встану, сразу же отправиться в сервисный центр. Какое там "спать"! Мне мешало всё, начиная с собственного тела и заканчивая зрением. Всё, что попадалось на глаза, раздражало.
Сильнее всего бесило то, что я, кажется, начал не просто видеть в темноте, но — видеть с закрытыми глазами.
Домашний доктор работал по отпечаткам пальцев, поэтому добыть дозу снотворного не составило труда. Измерив мои подскочившие давление и температуру, аппарат и сам порекомендовал чуть не пригоршню разных таблеток, которые должны были привести меня в норму.
Пять минут, и сон пришёл, хороший сон, без сновидений.

Утром идти в сервисный центр расхотелось. Да и само оно для меня вдруг стало растяжимым понятием. Утро пришло ко мне как раз в восемнадцать ноль ноль, когда начиналось время занятий в спортзале.
Я даже почти дошёл до спортивного комплекса, когда понял, что занятие не состоится: допуск до тренажёров и бассейна идёт через дэгэки, а мой сейчас бесполезен.
Путей было два. Домой, напиться по новой таблеток и завалиться спать — или всё-таки добраться до сервисного центра.
Конечно, надо было идти в сервис. Я же видел, что случается с теми, у кого нет контакта с ошейником! Видел, как работают ищейки! Но почему-то неизвестность и неопределённость того, что случится со мной в сервисном центре, пугала ещё больше. Словно ищейки вдруг стали таким простым и понятным злом, неизбежным, только если плохо прятаться. А если прятаться хорошо, то, кто знает… ну, наверх мне больше не выбраться, это ясно, лифты работают на отзыве от дэгэки. Но, может, получится скрываться внизу. Я же целый час бродил по улице, и ни одной нестерпимо-белой головы не видел. И, может, не увижу. Если вот прямо сейчас не выйдет ко мне милая девочка…
Не вышла.
Помывка кончилась, и я побрёл к дому.
Вечерние лампы, тускло-бежевые, превращали улицы в причудливые переплетения теней. Обычно в сумерках я видел плохо, но что-то на самом деле произошло с моим зрением, ведь видел всё это и раньше, но ещё ни разу мне не казались настолько нереальными дома, трубы лифтов, антенны… расходящиеся по домам или, наоборот, выходящие на вечернюю прогулку люди-доноры… казалось, я вижу их даже сквозь стены. Казалось, чувствую, как они пахнут.
Мне было страшно.
А ещё вдруг так некстати дико захотелось есть. Ну да! За последние сутки столько переживаний, а из еды только маленькая, такая крошечная свиная отбивная в гостях у Дмитрия Евгеньевича! А домашний повар — не домашний донор. Он не признает мои отпечатки, ему нужен будет дэгэки.
Вот будь на моём месте вампир… не реципиент, который даже не кусает, а подключает "доилку" к ошейнику и откачивает себе в стаканчик двести-триста миллилитров крови, а настоящий вампир! Тот, который прокусит кожу жертвы, разорвёт вены и будет сосать горячую кровь, пока не высосет всю до последней капли, который будет пить не только и не столько кровь, сколько обречённость и страх умирающей тёплой плоти…
О чём я думаю?!
Я даже головой затряс, чтоб избавиться от дурацких мыслей.
А они полетали-полетали вокруг меня, да и снова приземлились прямиком в голову.
А есть хотелось всё сильнее.
Может быть, Томочка совершенно случайно меня инициировала? Да, да, точно! Ведь мы же целовались, и не только, а из книг Дмитрия Евгеньевича я успел узнать, что так называемый "вампиризм" изначально был вирусным заболеванием, которым заражались, только если вдруг слюна "вампира" попадала в кровь жертвы.
И что доноры появились потому, что не все люди после заражения "вампиризмом" начинают пить кровь.
Но, скорее всего, эти мысли, роящиеся в моей голове, вызваны страхом. Банальным страхом того, что меня вот-вот поймают. И моя кровь тысячами струек взовьётся вверх…
Стало немного спокойнее, потому что я понял, догадался чисто логически: ищейки убивают только перед помывкой. Чтобы вода смыла все следы крови, которой после их охоты остаётся предостаточно. А раз сегодня улицы больше не моют, меня не убьют ещё целых десять часов.
Пока не начнётся утренняя помывка.
У меня снова поднималась температура. Меня знобило, трясло. Ни с того ни с сего разболелись суставы. Бежевые лампы гасли, а я видел всё чётче, всё лучше. Наверное, я сошёл с ума. И стал социально опасен.
Я же загрызу первого же донора, который подойдёт ко мне ближе, чем на десять метров! И реципиента, окажись он в нижнем городе, загрызу!
Ну когда же наконец он подойдёт!
Да, похоже, ищейки спасли меня в детстве от той женщины, ведь я сейчас тоже иду лёгким шагом и улыбаюсь, изредка облизывая пересохшие от жажды — от голода! — губы, только вот одежда у меня тёмная, и волосы тёмные, и глаза. Медленно плывут назад декоративные росписи на стенах. Но мимо меня не проходят заинтересованные женские взгляды, я нравлюсь девушкам, привлекаю их, притягиваю, но в то же время пугаю, и поэтому ни одна не подходит близко настолько, чтобы я мог в один прыжок настигнуть её и убить.
Зачем же убить? Нет, нет. Не буду убивать. Просто выпью немного крови. Совсем немного. Пару-тройку глотков. И жажда… голод! Голод отступит. И я пойду в сервис. Мне вернут контроль над дэгэки, я поеду к Дмитрию Евгеньевичу, и мы вместе посмеёмся над тем, как, оказывается легко и просто ломать донорские ошейники…
Мне надоело ждать.
Когда очередная жертва показалась из-за угла дома, я изменил траекторию движения, похоже, я стал очень быстрым, потому что девушка определённо пыталась бежать — с такой скоростью замелькали вдруг узоры на стене.
Тонкая кожа пропускала умопомрачительный аромат её крови. От него приятное тепло разливалось в груди и хотелось в голос завыть от восторга, потому что под моими пальцами уже была она, эта тонкая, тонкая кожа, эта тёплая, ароматная кровь, мне осталась самая малость, пара движений, а суставы ломило от нестерпимой боли, а желудок свело, и ум помрачился от близости развязки, вот, сейчас я узнаю…
Я узнаю, какова ты на вкус, кровь…
Запах абрикосов и персиков тараном ударил по нервам. Белизна волос ищеек резанула по глазам, как нож.
Мои глаза вытекли.
Я ослеп.
Краем сознания ещё успел осознать, что тело моё трясётся, пронзаемое тысячами электрических разрядов и даже услышал такой знакомый крик, часто будивший меня в детстве в кошмарах… только кричала не женщина в светлом платье.
Кричал я.
Жизнь выходила из меня со свистом вырывающихся из тела струй крови. Оказалось, умирать — это даже не больно. Больно перед смертью, а сама смерть как отсоединение съёмного датчика от ошейника. Только что были зелёные буковки, и р-раз!
Чёрный экран.

— Он всё ещё дышит.
— Будем надеяться, что он выживет.
— Да, пока он продолжает дышать, надежда есть.
Кто это? Смутно знакомые голоса, только не узнать.
— При чём тут дышит, не дышит. Ты забыла, что у него было всего четыре часа? И что они уже на исходе? Если он не придёт в себя в ближайшие пять минут, это будет конец.
— Ну почему же…
Я не понял, что случилось. Наверное, пять часов назад, сказал бы, что по моей щеке провели пальцем.
Теперь же я ощутил соприкосновение с неорганической материей, за которой была живая материя, тело. Температура тела, которое дотронулось до меня, была 37,1. В нём шёл лёгкий воспалительный процесс. Рядом стояли ещё два тела, но их я почти не ощущал.
Они сказали, что у меня пять минут. Но как знать, может быть, они уже прошли? Вдруг меня сейчас… уничтожат? Потому, что не пришёл в себя в ближайшие пять минут?
Я помнил, что надо пошевелиться, что-то сказать, но не помнил, как это делается. Невероятный ужас охватил мой разум, и я заплакал. Словно только это и могло привести меня в чувство! Вытирая кулаком слёзы, пытаясь подняться на… где? На столе? Свет резал глаза, он был слишком ярким, Дми…
Дмитрий Евгеньевич?!
Тамара Борисовна…
То, что третьим попался на глаза Женька, меня уже не удивило.
В голове прояснилось, воспоминания выстроились в правильном порядке.
Сутки назад я утратил контроль над дэгэки, а четыре часа назад меня убили ищейки.
Трое реципиентов улыбались мне ободряюще. Совершенно искренне.
— Ну, всё, поздравляю! — говорил Дмитрий Евгеньевич, и Тамара с Женькой согласно кивали и тоже поздравляли. Голоса их звучали странно, так, как будто бы я слышал их в очень качественных наушниках, но с большого-большого расстояния. Да и сами они были очень далеко, при этом видны в мельчайших подробностях. Вроде как в перевёрнутый бинокль.
Голова кружилась.
— Ты понимаешь теперь? — спрашивал Дмитрий Евгеньевич, и я пытался покачать отрицательно головой, но качался весь, целиком, и светлая комната, набитая угрожающего вида аппаратурой покачивалась перед глазами, и передо мною были то трое людей, то как-то вдруг по двое – по трое каждого, я еле сдерживался, чтобы не захихикать. — Ты не понимаешь, вижу. Но поймёшь. Так должно было быть, понимаешь? Ты родился таким. Ты таким вырос. Ты всю свою жизнь шёл к этой минуте. Понимаешь? Нет? Но я должен сказать это тебе сейчас. Ты помнишь ведь, мы постоянно были рядом с тобой. Ты должен был догадываться. Ты спрашивал у меня об этом, я рассказывал тебе, ты…
Я помнил, что он рассказывал, но плохо помнил, что. Что-то о том, что каждый организм индивидуален, но есть определённые общие черты… что общие черты разных организмов обуславливают их реакции на внешние раздражители, но при чём здесь это? Ах, да, реакции на вирус… вроде как донор не способен заразиться просто по определению. Для его организма вирус вампиризма сродни простуде. Потемпературил, и забыл. Реципиент станет гемозависимым. А вот… а вот другой, третий тип, или погибнет от скоротечной лихорадки, либо переродится… как же он их называл, этих третьих…
Дмитрий Евгеньевич протянул руку в прозрачной пластиковой перчатке:
— Тебе помочь, или ты сам встанешь?
Я тоже протянул руку и замер, молча разглядывая чёрный манжет, чёрный рукав с клином коричневой ткани, странной ткани, которая, вместо того, чтобы темнеть от воды, светлеет.
И молнии. Тонюсенькие молнии, неустанно бегущие по бледным пальцам.
А когда я подойду к зеркалу, увижу и белые, белые-белые волосы.
Наверное, все ищейки седеют, когда их пробуждают к истинной жизни.

"][/SPOILER]