Во второй раз я увидела загорелого парня из кафе через пару дней, когда вышла в середине рабочего дня на улицу. Не то, чтоб у меня было срочное дело, требующее ухода из редакции, просто стало там душно. Вот я и решила погулять минут двадцать, проветрить голову, а потом возвращаться обратно. Мыслов попросил, имея в виду очень настоятельную просьбу, поработать над снимками "Атмосфера", поэтому дела были, но они не смогли удержать меня в четырёх стенах.
Я шла по улице и думала о том, что после обеда мы с Максом собирались снова поехать в клинику в Ремисово. Макс хотел ещё поговорить с Александром, а мне было велено сделать не просто несколько фотографий для статьи, но целую серию, посвящённую клинике под названием "Пленники грёз", не меньше пяти десятков снимков. Ехать не хотелось, но уже не так сильно, как в прошлый раз.
И вот тут - то я его увидела. Сомнений быть не могло - это тот же парень. Он был выше, чем показался мне с самого начала, но больше отличий я не заметила. Он стоял на автобусной остановке на моей стороне улицы, смотрел по сторонам и как - будто не обращал на меня внимания. Возможно, он и в самом деле не обращал, но почему - то показалось, что единственный взгляд, который он не меня бросил, так ко мне и прилип. Парень отвернулся, а взгляд продолжал щекотать кожу.
Я остановилась, немного постояла, смущённая своим странным отношением к незнакомому мальчику, судя по всему, школьнику, и даже хотела подойти к нему, но в последний момент передумала. Нет ничего глупее, чем подойти к человеку, который второй раз попадается на глаза, и спросить: "Почему вы преследуете меня?"
Подъехал автобус, но, видимо, не тот номер, который был нужен парню, потому что он не двинулся с места. И вообще практически не шевелился с того момента, когда я начала за ним наблюдать. Потом вдруг повернулся и посмотрел на меня, удивлённо подняв брови, и я поняла, что веду себя странно. Если он и не преследовал меня, то я рассматривала очень пристально. И всё же что - то в нём было, необъяснимое, но притягательное. Если бы он был чуть постарше, я бы подошла почти наверняка, за таких людей можно и нужно цепляться.
Но он был молод, и я осталась на месте. И даже отвела взгляд, хоть и с трудом.
И поняла, что мне надо домой. Был разгар рабочего дня, но я знала, что должна уйти, иначе что - то случиться. Если уже не случилось. Как раз подошёл автобус, который мог отвезти меня до посёлка, и я не промедлила.
А когда обернулась, парень смотрел мне вслед и чуть улыбался, и его улыбка отразилась во мне.
В этот момент ещё я не знала, что ещё один этап моей жизни уже почти подошёл к концу.
Когда я вошла в свою комнату, там была мама. Она сидела на кровати, закрыв лицо руками, и не заметила моего появления. Наверное, она не заметила бы меня, даже если бы я топала и громко пела песни. Но я вошла совсем тихо.
Я остановилась в дверях, не зная, что ожидать, потом подошла и коснулась её плеча. Мама резко вскинулась, шарахнулась в сторону и посмотрела на меня круглыми испуганными глазами. Я тоже шарахнулась, но не от испуга, а от неожиданности. Мама была бледна, как первый снег, под глазами разлилась краснота слёз. Никогда прежде не видела её в таком состоянии.
А она смотрела на меня, как на призрака, словно не узнавала.
Дурное предчувствие сжало сердце, но я знала, что не сделала ничего, способного вызвать такой ужас, и поэтому не могла оценить всю степень её страха.
- Что с тобой?- спросила я суше, чем следовало бы. Но жалость, обычно просыпающаяся по первому требованию, на сей раз даже не подняла головы. Я смотрела на маму, единственного близкого мне человека, но видела лишь знакомую женщину, даже не слишком любимую, и не могла заставить себя сочувствовать.- Что случилось?
Вместо ответа она взяла с покрывала несколько листов и протянула мне. Я взяла и сразу поняла, что это снимки сумасшедшего Александра; обычные рабочие снимки, которые я сделала несколько дней назад. Часть из них, самые удачные, я отнесла в редакцию, а остальные положила на полку, чтоб потом к ним вернуться и доработать. Сейчас мама протягивала их, словно считала, что для меня они должны стать сюрпризом. Я послушно взяла их и просмотрела. Снимков было немного, семь штук, и снят на них был только один человек: Александр. В разных позах и ракурсах, но это сути не меняло. Вот он сидит, устало положив руки на колени и сгорбившись, и чрезмерно длинные волосы падают на впалые щёки; вот он стоит у окна, глядя, как за перечерченным решёткой стеклом золотится осенняя листва; вот говорит с Максом, и его лицо преисполнено такой внутренней силой и такой болью, что пробирает дрожь. Я смотрела на снимки и не понимала, как могла забраковать их. Каждый из них дышал скорбью загнанного в угол человека.
Неужели это снимки привели маму в такое состояние? Она была творческим человеком, и поэтому довольно чувствительным. Но не настолько же!
- В чём дело?- спросила я ещё раз после продолжительного молчания, которое мама так и не нарушила.- Что не так?
Мама покачала головой, и это разозлило.
- Отвечай мне,- отчеканила я.
Она подняла на меня глаза, губы вздрогнули, потом поджались. Она выдохнула через нос.
- Мне страшно…- Голос, которым она ответила, был красноречивее самих слов. Тонкий голос мышонка из мультика, который просит кота его не есть.- Разве ты не понимаешь? Откуда этот человек, где ты его видела?
- Какая разница?
- Для меня это важно.
- Это рабочие снимки и не имеют к тебе никакого отношения.
Мама ещё немного помолчала, кусая губы, потом скривилась в улыбке. При этом в глазах стояли слёзы, губы дрожали, и я не сомневалась, что увижу, как она заплачет. Но даже это не смогло тронуть моё сердце, в сегодня оно решило взять отгул.
- Я...- мама запнулась и посмотрела на меня, словно говоря: зачем ты меня спрашиваешь? Почему ты так жестока? Видишь же, как мне тяжело.- Я уже видела этот взгляд раньше. И это выражение лица. Этот человек... твой отец был таким же перед тем, как его забрали. Ты, конечно, не помнишь, но я многие годы жила в этом кошмаре, пока... И вот теперь снимки... И ты порой смотришь на меня так, что мне становится страшно. У тебя его взгляд, Инга. Ты можешь отличать таких, как он, ты можешь передавать это в своих фотографиях. Ты знаешь, что стоит за этими взглядами, ты... Я боюсь, что ты станешь такой же. А тебя? Разве тебя это совсем не пугает?
Я равнодушно пожала плечами.
- Меня это не касается. Я никогда не сойду с ума, как отец, и мой отец тоже не был сумасшедшим. Не всякий, кто видит - безумен.
Мама побледнела ещё больше, а на щеках появились ярко - красные, будто специально намазанные пятна.
- Не смей так говорить. Даже думать так не смей.
- Я говорю и думаю так, как надо, и ты не можешь мне приказывать.
- Я не могу? Я твоя мать!
- Но не моя совесть! Мама, я уже взрослая, и сама могу определить, что мне нужно, а что лишнее. Вот сейчас, к примеру, мне кажется, подняла панику из ничего, из пустоты, и мне странно, что при этом ты тревожишься за моё душевное здоровье и требуешь понимания.
Мама вскинула голову, глаза блеснули, как два угля.
- Ты не имеешь права судить меня. Ты не видела того, что видела я, и не пережила то, что довелось мне. День за днём, год за годом я наблюдала, как твой отец уходит от реальности в мир своих грёз, своих видений, которые не отпускали его ни днём, ни ночью. С каждым разом он становился всё более чужим и далёким. Он мог замереть на месте и не двигаться много часов подряд, и тогда я тихонько подходила и прислушивалась, дышит ли он. И, Бог свидетель, иногда мне хотелось, чтоб не дышал. Он разговаривал сам с собой, с людьми, которых никто, кроме него, не видел. Он вёл себя так, словно мог находиться в двух местах одновременно, он говорил новости до того, как их успевали передать по телевидению, и мог засмеяться, глядя на похоронную процессию и заплакать при виде свадьбы. Его трогали чужие проблемы и совсем не беспокоило то, что наша семья разваливалась на части. Он не принадлежал ни себе, ни кому бы то ни было другому, часто менял настроение, и мог без причины начат кричать на меня или вдруг приходил домой с букетом цветов. Несколько раз его забирали в полицию за уличное хулиганство и несколько раз в больницу, когда "Скорая" подбирала его замерзающего на улице в состоянии ступора. За восемь лет брака ничего не изменилось, только стало хуже, и я ничуть не жалею, что в конце концов его поместили в клинику.
Но я не могу позволить, чтоб этот кошмар повторился. Не могу отпустить и тебе уйти в этот путь без конца. Клянусь, я сделаю всё, что в моих силах, чтоб этого не случилось.
Я села на кровать и смотрела перед собой, обдумывая слова мамы. Разумеется, я верила ей, по-иному не могло быть. У неё не было причин лгать мне. И всё же чувствовала, что всё происходило не совсем так, как она говорит. Возможно, отец на самом деле был сумасшедшим и периодически галлюцинировал и замыкался в себе, возможно, у него случались приступы агрессии или странные эмоциональные всплески. Но при всём при этом он был, я уверена, гораздо разумнее, чем считала мама, чем считали все, кто его окружал.
Истина за виселицей.
Я посмотрела на маму.
- Отец повесился, верно? Он не просто умер, он покончил с собой. Повесился. Я говорю правду?
Она опустила голову и кивнула.
- Я хотела тебе рассказать, но потом, позже. Когда он для тебя стал бы чужим человеком.
- Но он не стал чужим,- ответила я.- Мама, я хочу побыть одна. Оставь меня.
Мама молча встала и вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Я осталась одна.
Я никогда ничего не знала об отце; всякий раз, когда заговаривала о нём, мама ловко переводила разговор на другую тему. Она не хотела мне о нём рассказывать, отлично зная, что я его не помню. Теперь стало понятно, почему: она хотела, чтоб он превратился для меня в постороннего человека. И не её вина, что этого не случилось. Вполне возможно, что саму маму я забыла бы куда быстрее и легче. С ней меня не связывало ничего, кроме родства, а с отцом у нас была связь душ, мыслей и чувств, которую ни время, ни смерть уничтожить не смогли. Я это знала с самого рождения, хотя и не могла сформулировать словами. Между нами было нечто общее, недоступное маме, некая тайна. Возможно, сумасшествие, которое передалось мне от него по наследству, как другим передаются цвет глаз или черты характера.
Виселица. Истина за виселицей.
Значит, работа попала ко мне совсем не случайно.
Встала, достала картину и вернулась на кровать. Я так часто рассматривала её, что уже знала наизусть каждый штрих. Красная виселица на чёрном фоне - слабый холодный ветер поздней осени, тихий скрип досок помоста, покачивание верёвки с петлёй, словно большого маятника, ведущего отсчёт времени... Я перевернула полотно и осмотрела его с обратной стороны. Отец не зря говорил, что истина за виселицей, он оставил мне послание. Он знал, конечно, что в пять лет я не смогу запомнить и тем более понять его слова, однако они остались в голове и всплыли, когда мир вокруг превратился в дрожащее отражение в воде.
Пальцы нащупали какое - то уплотнение, практически неощутимое. Что - то вроде сложенного листа бумаги, спрятанного между двумя полотнами холста. Я взяла маникюрные ножницы и осторожно отрезала по одному краю задний холст, просунула в получившийся кармашек два пальца и вытащила конверт.
Сердце бешено билось в груди, пока я распечатывала конверт. Не отрезала край, а оторвала его, горя нетерпением. Это было первое послание от отца, адресованное лично мне. Уже тогда, четырнадцать лет назад, он знал, что наступит момент, когда мне будет так сильно недоставать его поддержки.
Я шмыгнула носом, вытерла подступившие слёзы и вытащила из конверта лист тонкой бумаги, сложенный пополам. Развернула его, но несколько секунд не могла читать: слёзы растворили буквы. Потом всё же прочитала:
"Малыш, я уверен, что ты нашла это письмо в тяжёлое для себя время. Жаль, что меня сейчас нет рядом, но так уж случилось, что едва ли я буду жив, когда придёт срок. Наверное, ты у меня настоящая красавица – иначе не может быть.
Я не знаю, что происходит с тобой, но могу предполагать, и поэтому говорю сразу: не бойся. Главное, не бойся и не теряй присутствия духа. Всё будет хорошо, если ты сможешь отделять наваждение от реальности. Это сложно, я знаю, но уверен, что ты справишься. У тебя очень хороший Хранитель, он не подведёт в трудный момент, поэтому с одной стороны я за тебя спокоен, но с другой стороны – ты должна позаботиться о себе сама.
Ты многого не знаешь, и чтоб сообщить всё, одного листа мало, однако кое - что я всё же смогу тебе рассказать. Я познакомлю тебя с Эрой..."
На середине этой фразы письмо обрывалось. Чуть ниже было написано ещё только одно слово, написано неаккуратно, торопливо: "люблю". И всё. Никаких объяснений, никакой обещанной истины, сплошной туман. Отец не успел закончить письмо, его отвлекли, и больше он к нему не вернулся.
И всё же это было много. Это были слова, которые отец писал специально для одной меня. Он думал обо мне даже тогда, когда все, включая его жену, обернулись против него. Я осторожно сложила письмо по сгибу, чтоб не помять, и положила рядом с собой на кровать, а потом тихо расплакалась, глядя на картину. А верёвка покачивалась прямо перед глазами большим маятником: туда - сюда, туда - сюда.
Мама лгала мне, отец не променял нас на болезнь. Он всё время, до самого конца помнил обо мне. Я забыла, а он продолжал помнить. И любить.
- Папочка, ты мне так нужен...
И в этот момент всё началось...
Я услышала крик. Кричал тот же голос, который говорил со мной однажды в столовой, только теперь он доносился словно из далёкого далёка, едва различимый за странным, всё нарастающим гулом. "Отвернись!!!- кричал голос.- Отвернись!!! Не смотри!!!" В этом голосе был неподдельный ужас. Или мне так только показалось...
Я увидел Захватчика так ясно, как не видел ещё никогда в жизни. Он словно пронизал насквозь Её тело и просвечивался сквозь него, и я мог видеть, как он чёрной тенью проник в Её разум. Я понял, что должен предупредить, любыми силами заставить Её отвернуться от картины, оставленной отцом и превратившейся именно в ту ловушку, которую Захватчик разыскивал. Я, как мог, тянулся к Её сознанию, приказывая отвернуться, но уже через несколько секунд понял, что это не возымело эффекта. Грёза уходила, и Её невозможно было остановить. По крайней мере я, находясь в положении бестелесного духа, этого не мог.
Несколько минут Она сидела на кровати, не отрывая взгляд от картины, лежащей рядом, в то время как я делал всё возможное, чтоб быть услышанным, а потом вдруг встала. Её лицо было полно решимости и в то же время растерянным, как у ребёнка. Я знал, что Она что - то видит. Но что?
В любом случае, медлить было нельзя. Я знал, что могу управлять своим телом находясь на расстоянии от него, но никогда этого не практиковал. Теперь пришло время попробовать, я не мог, не имел права отлучаться и оставлять девушку одну. Но одновременно должен был привести Её в чувство, а это могло сделать только моя физическая форма.
Закрыл глаза и сосредоточился на своём теле, оставленном, как я помнил, на остановке. От неё до дома Инги было больше часа езды, но в этот момент время не играло никакой роли. Я знал, что смогу добраться довольно быстро, если только поймаю момент контроля.
На то, чтоб поймать контроль, ушло не больше трёх минут, но когда я открыл глаза, Инги в комнате уже не было.
Уши заложило, остался только гул, похожий на завывание ветра. Перед глазами всё расплылось, и только одно осталось чётким и незыблемым - красная виселица. Виселица, на которой в своё время повесился мой отец. Виселица, которая была символом той жизни, что началась у меня совсем недавно. Голос исчез, растворился в звуке и изображении, и уже казался мне плодом воображения. Разве меня мог кто - то звать? Нет, не мог...
И в следующее мгновение я уже стояла на высоком обрыве, каменной площадке, заканчивающейся в десяти шагах впереди. Я не оглядывалась назад, зная, что там высятся только голые скалы, что они поднимаются вершинами и исчезают в струящейся над землёй тьме. Скалы были безжизненны; ничто, ни одно растение или животное, не нашло приюта на их холодных склонах. Только тени, не живые, не мёртвые, бродили между обломков породы. Они искали - не меня, но таких как я. Подобных мне. Чтоб в конце концов привести на лестницу во мраке. Или сюда.
А впереди простиралось море, холодное и безбрежное. Сильные волны с гулом бились о стену обрыва далеко внизу. Я не могла видеть, как они раз за разом налетали на камни и разлетались тысячами брызг, мне мешала густая темнота, но это не мешало чувствовать всё величие развернувшегося передо мной простора.
Это море тоже было мертво и безжизненно, как и скалы позади меня. Ни одна рыбка не плавала в его водах, ни одна водоросль. Только вода, чёрная, непрозрачная, как чернила, и она билась и билась об обрыв, брызжа вокруг мёртвой пеной. И ещё ветер – тот самый промозглый ветер поздней осени, дуновение которого я чувствовала уже не раз. Я обхватила плечи руками, но это не принесло ни капли тепла.
И было ещё одно, оно стояло на самом краю обрыва и чётко вырисовывалось в окружающей темноте.
Виселица. Та самая красная виселица с картины, только теперь высокая и настоящая. Она находилась совсем недалеко, я даже чувствовала запах дерева, словно её только что сколотили, и слышала, как скрипят доски помоста, и петля качалась маятником туда - сюда. Настоящая виселица, вполне пригодная для повешивания.
Я не хотела умирать. Не хотела до того момента, как попала сюда. Но теперь это казалось неизбежным фактом. Я попала на этот обрыв с единственной целью: умереть на нём. Умереть с петлёй на шее, как это сделали мой отец, его отец и отец его отца. Вот что хотел сказать папа, когда оставил мне эту свою работу, вот на что он намекал. От безумия есть только одно спасение - смерть.
Ноги словно налились свинцом и стали не просто тяжёлыми, а неподъёмными, но я всё же сделала сначала один шаг, потом второй. Мой отец этого хотел, и значит, я хочу того же. И если мне суждено умереть, то только так, и это будет единственным правильным решением принятым мной за последнюю неделю.
"Не бойся, малыш,- подбодрил меня голос отца.- Не бойся. Иди. Ещё один шаг, потом ещё один. Я уверен, ты справишься. Это только кажется сложным, но на самом деле в мире нет ничего более простого, чем смерть. Ведь это не конец, это только одна из пройденных ступеней. Просто ступень. Я верю, что ты всё преодолеешь".
"Я постараюсь, папа,- мысленно ответила, заставляя свои ноги слушаться.- Я буду очень стараться".
Шаг. Ещё шаг. И ещё один. Каждый давался всё с большим трудом. Мышцы горели огнём и готовы были порваться, как рвутся, если сильно растянуть, старые верёвки. Я обернулась через плечо, надеясь увидеть тонкий солнечный лучик, но за спиной царила вечная, первородная темнота.
Я бросился следом, хотя и не знал точно, за какой дверью Она скрылась. Обнаружил в ванной комнате как раз в тот момент, когда Грёза перелезала через борт в ванну. Она двигалась медленно, словно через силу, и не останавливалась ни на мгновение. Ещё не понимая, что Она задумала, я тем не менее сжался от страшного предчувствия. Девушкой управляли, и это могло привести ко всему.
Все мои попытки воззвать к разуму ничего не дали, он был плотно заблокирован. Захватчик слишком долго ждал, чтоб упустить свою жертву и на этот раз. Единственное, что я смог, так это силой воли открыть холодную воду, надеясь, что хоть это немного Её отрезвит. Но даже вода не смогла привести Её в себя. Грёза продолжала двигаться к одной Ей известной цели.
В этот момент Инга сняла с крючка душ, и я понял. Такого страха я не испытывал никогда.
Я зажмурился и снова попробовал поймать своё тело, но на сей раз ничего не получалось. Я просто не мог думать ни о чём, кроме Инги.
- Хватит, придурок!- приказал я и с размаху влепил себе пощёчину. Это немного помогло.
Я снова сосредоточился, закрыв глаза, потому что иначе не смог бы даже приблизиться к результату. А мне нужно было тело, и немедленно. О том, что будет, если я опоздаю, даже не хотелось задумываться.
И тут же я представил себе, как Она лежит на дне ванной без дыхания, и паника смела остатки самообладания. Я не выдержал и закричал, потом сжал голову кулаками так сильно, будто хотел её раздавить, и принялся снова ловить контроль.
"Сюда...- цедил я сквозь плотно стиснутые зубы.- Сюда... Ну давай же... Сюда!.. Сюда!.."
Но ничего не получалось, мне не хватало практики в подобного рода манипуляциях. Я смог подцепить своё тело, но перебросить... Это никак не получалось. Чёртово тело не хотело подчиняться!
В какой - то момент я открыл глаза и закричал второй раз. Мог бы не закричать, но получилось само собой.
Она обматывала резиновый шланг душа вокруг своей шеи.
По скрипучим ступенькам я поднялась на помост, затем прошла ещё несколько шагов и оказалась лицом к лицу с красной верёвкой, с петлёй, покачивающейся перед самым моим носом. Под ногами у меня оказался люк, открывать его было некому, но я не сомневалась, что он сам отлично справится с поставленной задачей и откроется именно в тот момент, когда голова окажется в петле. Это была не просто виселица, а единый живой организм со своими потребностями и возможностями, и сейчас все они сводились к одному: помочь мне как можно быстрее повеситься.
Меня начало трясти, от страха или от холода - непонятно. То, что мне было страшно, несомненно, я никогда в жизни так сильно не боялась. Крик рвался из груди, но всякий раз натыкался на преграду и умирал, чтоб немедленно ожить вновь; паника, тёмная, как вода в море под обрывом, стремительно заволакивала мозг, заглушая все мысли, и тело готово было бежать напролом куда угодно, только подальше от этого места. Но вместо этого я поднялась на помост и встала на крышку люка под самой петлёй. Неожиданно для самой себя я превратилась в марионетку, мной руководил неизвестный кукловод, и это казалось правильным.
"Я всегда буду с тобой,- продолжал увещевать голос отца.- Ты знаешь, я никогда тебя не покину. Что есть ценного в твоей жизни? Ничего. Только мать, но она не понимает тебя, никогда не поймёт, и ты закончишь свою жизнь в клинике с решётками на окнах. Люди будут приходить, чтоб посмотреть на тебя, как на диковинную тварь. Ты перестанешь быть человеком, и люди – те люди, что сейчас улыбаются тебе – этому поспособствуют. Ты знаешь, как они боятся того, что не могут объяснить простыми словами. Но я покажу путь сквозь эту тьму, я стану твоим путеводным лучом и всегда буду рядом. Ты ведь веришь мне?"
"Я верю тебе, папа. Я всем сердцем тебе верю".
Холодными, как кусочки люда, пальцами я взялась за верёвку. На ощупь она была совсем гладкой и мокрой, похожей на резину, хотя глаза видели переплетение толстых волокон.
Пошёл дождь, тонкие упругие струи больно били по плечам и голове, попадали в рот. Я повернула голову на бок, выплюнула дождевую воду и снова вернулась к своему занятию. Не имело значения, идёт дождь или нет, через минуту я буду качаться на верёвке, затянувшейся на шее, и мне станет всё равно. И я снова увижу отца.
"Смелее, малышка. Я жду тебя. Папа тебя ждёт".
Руки дрожали всё сильнее. Дождь, прежде лившийся, как и положено, сверху вниз, теперь хлестал мне под подбородок и заливал глаза. Пальцы перестали слушаться. После нескольких неудачных попыток я смогла попасть головой в петлю. Та моментально начала затягиваться. Удушья я ещё не чувствовала, но ужас перехлестнул через край и выплеснулся слезами.
"Папа тебя ждёт"...
"Сюда!- Я сорвался на крик, уже ни о чём не беспокоясь.- Сюда, я сказал! Я приказываю! Сюда!!!"
Было такое ощущение, будто в груди что - то разорвалось, и я уже подумал, что сейчас умру, но вместо этого на залитый водой пол шлёпнулось моё тело. Я немедленно вошёл в него и вскочил на ноги. Повело в сторону, голова невыносимо кружилась, всё болело, но это не могло меня остановить. Прыгнул под струю воды, бьющую из душа, и в этот момент Она затянула шланг на своём горле, рванув его концы в разные стороны.
Поток воды сразу стал меньше. Лицо Инги побелело, потом начало синеть, а я всё никак не мог разжать Её пальцы. Шланг скользил в руках. Я понимал, что ещё немного,- и она переломит себе позвоночник, и тогда я уже буду бессилен.
А она продолжала себя душить.
Заставила себя отпустить руки, и в этот момент люк под ногами распахнулся. И я со сдавленным хрипом рухнула в разверзшуюся темноту. Последним ощущением стала невыносимую боль в руках.
Снова вернулась паника, но не разрушительная, а подсказавшая единственно правильное решение. Я схватил Её за запястья и с силой вывернул их. Она застонала и ослабила хватку, я тут же выдернул шланг из пальцев и снял с шеи. Она длинно, хрипло вдохнула, глаза на мгновение широко распахнулись, - и тут же потеряла сознание.
Я выключил воду, вылез из ванны и даже смог сделать несколько шагов, но тут дурнота и боль, сдавившая грудь, с которыми я боролся все эти минуты, навалились с новой силой. "Вот вам и последствия переброски",- подумал я вяло. И, наверное, потерял сознание.