[Scharlej]

Пророк.

Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревет...
И каждый факел – человек.
(...)
Но от огня не отрекусь!
Я сам – огонь. Мятеж в моей природе.
(Максимилиан Волошин)


Было невыносимо жарко. Улицы городка пыльные и безлюдные в этот час едва ли защищали от солнца.
Аристарх разлепил запекшиеся от крови губы и прохрипел:
-Накатило?
Голос казался далеким, чужим. Мужчина в лохмотьях, лежащий рядом, едва пошевелился.
Правая бровь разбита, нос сломан, хватало и синяков на теле.
-Нет пока...
Уверенности в едва различимом хрипе Гордея не было.
-Попить бы...
...А еще вымыться, избавиться от лохмотьев, шрамов, вытереть кровь, поесть и обрести кров. От таких мечтаний Аристарх отказался давно. Самому же хотелось лишь спать, впасть в спасительное забытье, уйти...
-Пить говорю хочется.
Человеческий голос вернул его на землю, в мерзкий богом забытый городишко, где... Под напряженным взглядом Гордея пришлось ответить.
-Ищи теленка на скотобойне...
Усмешки не получилось – боль в разбитых губах дала о себе знать.
-Не побираться же...

На деле все так и было. Раны Гордея воспалились, его лихорадило, горло жгло и даже ходил с трудом. Им нужна была вода, однако в лучшем случае они получали плевок под ноги. Вид ободранных, грязных бродяг вызывал лишь отвращение. Но Аристарх не имел права сдаваться.
Он более других понимал: стремление человека к познанию, его слабость перед лицом вечности и страх перед неизведанным вели в бездну извечного мрака. Но стоило только появиться кому-нибудь, готовому указать путь к свету лучшего мира толпа шла за ним. Было ли это неосознанным желанием прикоснуться к тайне или слепой верой в судьбу, судьбу, сжалившуюся над миром человека, даровавшую спасение? Кто знает.
Да, Аристарх не имел права сдаваться. Ведь рядом лежал обессилевший Гордей.
Он продолжал с виноватой улыбкой на губах, и тупой, животной упрямостью в душе стучаться в дома.
И небо, обычно глухое к человеческим мольбам, даровало им удачу. Немолодая, смуглая женщина пустила их за порог.
Аристарх пил обжигающе ледяную ключевую воду большими глотками уже не стесняясь хозяйки, и только удивлялся собственной выдержке. Аглая, так звали женщину, лишь печально улыбнулась. Ее удивительные светло-зеленые, цвета морской волны глаза лучились нежностью и пониманием. Изможденное лицо было прекрасно в своей простоте. Хрупкое тело дышало спокойствием и тихой уверенностью.
Гордей же сидел на небольшом плетеном кресле с закрытыми от удовольствия глазами; лишь изредка вздрагивала искалеченная рука. Аглая промыла его ссадины, смочила раны густым, клейким соком темноцвета и положила на лоб холодный компресс из вытяжки нерала красного.
...Между тем, перевалило далеко за полдень; жадное и беспощадное солнце царственно лениво опускалось за линию горизонта. Город оживал. Мимо окна пробежал мальчишка лет десяти, сжимая сладкую булку, скрипя и гремя проехал воз бакалейщика. Жирный возница с удовольствием хлестнул запряженного в телегу ослика. Бедное животное из последних сил тащило повозку.
-Гордей, сколько?
-Дня два, быть может, у нас есть.
Но Аристарх ясно видел первые признаки сегодня!
Вошла хозяйка: поневоле ему пришлось сменить тему разговора. Женщина накрыла нехитрый стол – рыба, домашний хлеб и бобовая похлебка с луком. Ароматный запах горячей пищи сводил с ума. Не часто им приходилось так пировать.
-Как вы познакомились? – вопрос Аглаи отвлек Аристарха от его мыслей.
- Это было год назад... - дальше воспоминания захлестнули юношу. Женщина слушала его сосредоточенно, с волнением кивала головой. Но Аристарх сейчас был далеко отсюда: на той грязной площади...

Привычно светило солнце, воздух по-прежнему был сух, наполнен густой пылью, отовсюду пахло затхлой рыбой и протухшими продуктами. Одним словом, обычный день в портовом городишке.
Младший заместитель писаря напряженно шагал по мостовой. Он боялся этих ничем не примечательных, скучных дней, инстинктивно ждал подвоха. Может быть, и не зря. Впереди по улочке никого не было. Неприятное чувство охватило юношу, и он свернул на более широкую, просторную трактирную улицу, что вела к Площади Старого Духа. Здесь было не так душно, зато появились пьяницы, хватало и просто больных людей.
Возле площади собирался народ. Ну почему он не пошел по той замечательной узкой улице? Теперь не миновать, этого сборища. С тяжелым сердцем заместитель писаря осторожно приблизился к толпе. Люди окружили какого-то паренька, бьющегося в конвульсиях. Были видны лишь разодранные в кровь руки несчастного, да сутулая фигура. Но вот он медленно стал подниматься, ему явно не хватало сил. Несколько раз падал, но упорно продолжал вставать. Наконец, удалось рассмотреть его лицо. Ничем не примечательные серые глаза, однако, пылали такой силой знания, разума, что едва ли вязалось со всем его обликом. Соломенные волосы слиплись от пота и крови, высокий аристократический лоб покрылся испариной, щеки пылали, обветренные, потрескавшиеся губы шептали что-то бессвязное. Постепенно голос обретал силу, становилось отчетливо слышно, ЧТО говорил чудак. Его речь была отрывиста: он явно продолжал монолог, недавно начатый, но то КАК он говорил, и о ЧЕМ говорил! Слова шли от самого сердца, искренние, хлесткие, нужные. А может, это были мысли стоявших там? Полноте, ведь бродят же по земле колдуны, прорицатели, пророки даже. А ведь он говорил о будущем! В лучах заходящего солнца его фигура, казалось, пылала внутренним светом. Слова звучали. О мрачных картинах грядущего: войнах, сотрясающих гаснущий мир, эпидемиях, уносящих тысячи жизней – все это выплескивалось безумным человеческим сознанием, и в наших силах было предотвратить катастрофу.
Но умеем ли мы слушать? Недовольный ропот пронесся по толпе. Угрюмые, тупые лица, сведенные от злости брови, мрачные взгляды исподлобья; нет, они просто не слышали его.
И тут младшему писцу стало противно от вида животных, нет не людей, именно животных, стоящих рядом. Подумать только, он жил здесь, жил уже много лет и не замечал, кто окружает его!
...Уже далеко за городскими вратами догнал он незнакомца, говорившего на площади.
-Эй, подожди! Я... я поговорить хотел... – понадобилось несколько секунд, чтобы отдышаться.
-Со мной? – ничто не отражалось на каменно-спокойном лице , лишь изгиб брови выдавал некоторое удивление парня.
-Меня Аристархом зовут, писец я, хотел...
-Гордей. – уверенный голос все больше и больше очаровывал младшего заместителя писаря или нет, уже бывшего младшего заместителя.
-Ты на площади... я... ну, в общем понравилось мне... с тобой хотел...
-Это Дар.
-Что прости? - пришлось сделать над собой усилие; незнакомец начинал закипать.
-Проклятие богов. Дар - накаты боли, рвущие единый мир, слова в тишине и тихое предчувствие нового приступа.
А может благословение?
-Но я, я не понимаю о чем ты... – Аристарху отчаянно хотелось понять этого человека, хотелось помочь ему.
Тут пророк коснулся плеча искалеченной рукой. Глаза его были полуоткрыты, а разбитые губы напевно шептали слова. Но Аристарх не слышал. Теплая волна оцепенения окутала его тело, из глубины его сознания приходили и сменяли одна другую картины странствий. Горячий песок пустыни, таинственные, полные осмысленной тишины ночи, пламя костра, города и веси, и фигура, теплый, смутно знакомый образ женщины...
Видения их пути.

------------------------------

Забава для благородных.

Ржали кони, полуденное солнце припекало измученный люд. Еле-еле волочился смерд, с ленцой разминались высокие лорды. Кто надменно прохаживался по утоптанной тропе лагеря, кто непринужденно хлебал эль, тиская вездесущих маркитанток. Были и такие, кто все еще дрых в своих шатрах. Дай бог не последняя битва,- повоевать успеется, а вот хороший сон никому еще не помешал. Несколько зеленых юнцов нервно шутили в сторонке. Для них это явно будет первый бой.
Идиллия.
Здесь собрался весь свет рыцарства. Сэр Бронтир Хриплый, сэр Немонд Красавчик, сэр Эдвард Боров, сэр Чарльз Уинфред, сэр Локсли Железный костыль, сэр Эндрю Палач и даже флегматичный сэр Роберин Ринийский припер свою дрожайшую длань.
Рожок сыграл сбор. Засуетились слуги, разномастные оруженосцы покидали лежаки, чертыхался священник, ворчали шлюхи. Лагерь наполнился звоном железа и гамом господ. Тут и там облачались рыцари в тяжелый доспех. Кто победнее напяливал топхельм, взаливал кольчугу на плечи и приторачивал ржавый дедовский меч. Потомственный же лорд мог позволить себе крепкие латы гномьей работы, щеголеватый хундсгугель или обстоятельный клопвизар. Подгонялись ремешки, тут же на месте исправлялись мелкие недочеты, если таковые имелись. Никто особенно не торопился, да и зачем собственно? У вражины такая же суета, такой же бедлам, чай не первый раз сойдутся непримиримые противники в нешуточной схватке. Почему? На этот вопрос вряд ли мог кто-то ответить в наши дни, да и зачем голову ломать? Деды бились, отцы бились, а чем мы хуже собственно? Да ничем! Славное рыцарство не умрет, пока чиста кровь голубая, пока не умер благородный дух.
Ну вот, похоже все на месте. С холма была отлично видна блестящая масса всадников. Бесчисленные пестрые гербы пересекали долину. Были здесь и золотистая форель на бледно-зеленом поле, и коронованный олень, гордо вскинувший голову, и несметное количество ликов Матери, и благородный лев на багряном поле, и даже бледная роза, испещренная шипами. А уж количество косых жезлов пересекающих гербы никто даже и не пытался запомнить.
Вдалеке, на другом конце долины виднелась плотная железная масса – будто близнецы сошлись в этой невзрачной, безвестной местности.
Эндрю Палач, помахивая Безутешной вдовой, жутковатого вида секирой, бурчал себе под нос какой-то дерзкий памфлет нескромного содержания, услышанный от знакомого менестреля. Едкий стишок в самой что ни на есть открытой форме высмеивал соперников Молодого королевства. Его юный оруженосец, красный как рак, едва не падавший при очередной пошлости в обморок, проклинал злосчастную судьбу – парню явно не такой представлялась легендарная фигура лорда Эндрю.
Недалеко можно было найти и Немонда Красавчика; он явно был озабочен тем, насколько куртуазен его новый норовистый жеребец. Чарльз Уинфред, прирожденный рубака напротив отдыхал перед боем, прикрыв глаза от яркого солнца тяжелым забралом. Эдвард Боров тяжело пыхтел – с каждым разом забраться на лошадь ему становилось все сложней, но представьте, каково же было скакуну? Сэр Бронтир Хриплый отдавал последние команды своим смердам – надлежало проверить сбрую и быть готовыми принимать новые трофеи. Из всех, наверное, только Роберин Ренийский отрешенно взирал на свою худощавую тень.
Заиграл рожок, засвистела сигнальная свирель – трубили атаку. Вздымая тучи пыли тяжело подымалась с места в карьер кованая рать. От топота копыт содрогалась земля. Кованые копыта оставляли глубокие следы в податливом грунте. Земля эта была обильно орошена кровью бойцов и правых и виноватых – всяк находил здесь последний приют. Постепенно расстояние между войсками уменьшалось – разгоряченные животные уже не смогли бы остановиться. И уже видны были гербы на котах врагов, мелькали знакомые лица.
Громогласный утробный клич, исторгаемый сотнями глоток, на миг заглушил даже топот. Ярость, сила, ненависть и упоение минутой, тупая радость – все смешалось в это кличе, старом как мир.
Мгновенье спустя небеса уже ждали гостей. Хаос битвы накрыл поле брани, стерев различия, обнажая характеры, раскрывая истинные лица людей, нет лордов, рыцарей. Звон стали, клекот воронья, стоны умирающих и брань живых слились в одну мелодию смерти и крови. Какофония и борьбы разрывала само мироздание. Рубились подле друг друга сотни рыцарей. Воинов, чьим делом испокон веков была война,- забава для благородных...