[Ко - Чегара]

Kari, чего ради? Не в обиду, но вопрос остался открытым. Не в обиду. А критиковать - не вижу что. Нет, это не от ненависти. Просто так вышло... Что ж, успехов в будущем!

Собственно, я рискнул и сделал второй рассказ. Уже не про дирижабли, уже с людьми... Но не знаю точно "как оно", а писать только в "корзину" глупо, да и не интересно. Бейте чем попало - будет бифштекс.

Скрытый текст - Ночь перед Ленинградом:

Вечерело. Зажгли "летучую мышь".
- Ребята, ребята! Я тут штуку такую нашёл!

- Ну говори, Ляйп, не тяни... Что, крыса, что ли?
- Да нет же, балда.
Перед "балдой" предстала большая бутыль какой-то мутной жидкости. Явно не пригодной даже для умывания, не то, что уж для питья.
- И что же это? Травить кого-то намерен?
- Эх ты, Цимме. Самогон это. У бабки в деревне выменял на сапоги.
Именно после этих слов Циммерман заметил, что его товарищ стоит перед ним в истрёпанных дырявых носках и усердно шевелит пальцами, пытаясь привлечь внимание.

Свен Ляйп всегда отличался излишней жизнерадостностью. Вечно шутил, что, мол, "Как здорово, что мы остались тут! Иначе где бы мы сейчас были? Правильно, в земельке неродимой!". Есть люди, которым вообще всё равно что твориться вокруг. Вот он - один из оных. С офицерами разговаривал небрежно, за что всё время получал в наглую рожу. Послал гестаповца однажды в глубины такие, что чуть было не нарвался на расстрел. Но почему-то Свен имел свойство вылезать из передряг, при этом оставаясь таким же придурком, как и раньше. Стальной человек, в некотором смысле. Из таких бы "Тигры" делать... Вот и теперь... И ведь найдёт способ без сапогов прожить. Или стибрит где на замену. У той же бабки, например.

Спускались сумерки. В блиндаж ввалился Хельмут. Стал выискивать спрятанные куда-то в подкладку шинели очки. Тишина... Стоит только бедняге "обуть глаза", как он сам выражался, так товарищи резко заорут "Подайте слепому дедушке!". Так всегда. Без обид, просто традиция уже.

- Подайте слепому дедушке!
- А погромче, что, не можем, мдя?
- Подайте глухому дедушке!
- Да заткнитесь!
- Ой, кажется мы тут кого-то раздражаем, парни!
- Как ты прав, Хайнц. Как никогда.
Болтовня кончилась тоже ожидаемо - Хельмут выхватил из сапога нож и метнул в висевший на стене портрет. Будь тут начальство - закопали бы заживо за такое обращение с образом Фюрера. Да поглубже, эдак по метру за каждый порез... Хотя нет, тогда землю насквозь прокопают и ещё останется. Другой вопрос откуда этот портрет вообще взялся...

Четыре приятеля торчали тут уже почти пять месяцев. Остальные чёрт знает куда делись. Просто в один "прекрасный", как его называл Свен, день стало совсем тихо. Остался только этот квартет, пустые окопы и гордо поднимающийся на горизонте город. Ленинград.

Ни один солдат вермахта не был там. Хотя, нет, не совсем. В тетрадке, валявшейся на полу, рядом с одной из неказистых наскоро сделанных коек была фотография мужчины и какой-то девушки, подписанная снизу чернильным карандашом: "Хайнц Краузе и Елена Волкова фоне Петропавловской крепости". Раньше она вызывала бурные обсуждения, но после начала войны с Советским Союзом никто даже не смел спросить "А это ты с кем тут?". Всё и так яно. Особенно после того, как над Заячьим ("Кроличьим, желательно - жареным" - сказал бы Свен) островом навис зеленоватый туман хлора. Но парень держится всё это время. Жутко ненавидит войну, старался всегда не стрелять, отползти в сторонку... Говорил, что его воля - ушёл бы, но ведь найдут и кожу снимать станут. В буквальном смысле.

Трухлявый пень, служивший товарищам столом покрыли тряпкой. Такая "скатерть" позволялав какой-то мере вспомнить старую мирную жизнь, несмотря на покрывшую её грязь в купе с "кружевами". Через пару минут раздалось весёлое потрескивание огня - Циммерман разжёг печку, сделанную им из старой бочки и всякого хлама, а затем стёр рукавом сажу с металлического бока этого ужаса. Там обнаружилась шутливая заметка: "Взял Альберт железку, сжёг в ней занавеску, взял потом дрова - готовится жратва". Пожалуй, это был первый и последний случай когда "Цимме" решил пошутить. На самом деле ему грустить не было особого повада - родители в Австралии, жены, а следовательно и детей - нет. Нечего терять особо, не за кого бояться. А он всё говорил: "Ну к чёрту, надо было жениться. И не говорите, что боялся бы потом. А так - никто не будет даже над могилой плакать.". Утешали его как могли. Ляйп ещё говорил, что если слёз друзей не хватит для увлажнения почвы, так помочатся - собственно, через три секунды получил повод подумать над сказанным - в челюсть. Болезненный повод. А врезать Циммерман может. Тем не менее, парень всё равно компанейский - байки рассказывал такие, что "отбой" стыдливо обитал на бумаге, не смея придти к солдатам, хотя сам никогда и не смеялся. Да и готовить мастер.

- Сюрприз от повара!
- Да ладно, неужели что-то кроме крыс?
- Нет, просто я их замариновал...
- Что?! Чем?
- Ну, тут было несколько патронов, так я пороху из гильз вытряхнул...
- Продолжай...
- Ну и самогонки Свеновской добавил...
- Идиот!
- Повелись.
- О! Ты пошутил второй раз за жизнь, да?! Засранец!
- Люди. Предрождественская ночь же...
- И что, Хельмут? Лучше радио почини, да на "Белград" настрой.
- Что "чини, настрой", на кой? Опять про бои у Сталинграда слушать? Нет, не надо нам этого. Как хотите, а я навоевался.
- Да что ты, лень просто ведь, да?
- Нет. Просто, лучше б ёлку достали.

Тишина. Через пять минут Хельмут не выдержал насмешливых взглядов, схватил нож и стал вырезать на стене рисунок. Прошло ещё около часа. На стене появилось корявое дерево, украшенное парой не менее корявых шариков. Аплодисменты.

- "Крысы вы крысы. Что вы творите. Из-за вас поститься не вышло - слишком вкусные" - причитал Хайнц. Остальные дружно кивали, понимающе уставившись на него.
- Ну, а что делать будем-то? Мож к бабке, у которой я выпивку брал зайти, а? Попросим чего к празднику.
- Нет у них такого праздника. Да и не правильно пить и объедаться..
- Последнее - ладно, но как так у них "нет"?
- Ну, не нет, а в другое время отмечают. Да и не интересно мне. Давайте в город лучше!

- Что? - откликнулся занятый радио Хельмут.
После того, как он "нарисовал" рождественскую ель - засел в угол и стал ковыряться в технике. Чего-то паял, вроде. Теперь же глупо осматривался по стороном, как ребёнок, услышавший о том, откуда дети, собственно, берутся. Рыжая бородка, сложенные в "хвост" волосы, на лбу - три шрама. Все три получил когда часы чинил, ещё до войны. Утверждал, что они все появились в одно и тоже время, от одной выскочившей пружины. Больше о нём никто ничего и не знал - молчаливый был. Хотя ценили его сильно. Чуть приёмник барахлит - "Кляйн, чтоб тебя! Сейчас песни будут, а ты нас тут бросил. Давай, тащись сюда!". Хлебом делелись за помощь - вот оно - уважение.
Сейчас же он кончил возиться с "потрохами" приёмника, превратившегося в нечто невнятное.

- В город, говорю. Сейчас. Встать и пойти.
- Так и что мешает?
- Не, и впрямь, пошли...
- Минутку... Только "шарманку" возьму.

Вот он какой, значит, Ленинград-то. Обычные улочки, обычные дома. Сейчас, правда, всё разрушено. Никого нет. Части Вермахта так и не вошли в город, да и зачем? Никто выжить не мог, от газа воздух даже вокруг города был изумрудного оттенка. А после того, как бомбардировщики "прошлись"... Нет, никто выжить не мог.

- Страшно...
- Ну, не знаю. Спокойно - это да.
- Ребята, а давайте выпьем!
- Ты что, с собой бутыль взял?
- Да. Только снова в челюсть не надо...
- А и не будем. Ты доставай, выпьем лучше.
- И впрямь лучше.
- А куда мы?
- А просто куда глаза глядят.
- Может музыку?
- О, починил, что ли, Хельмут?
- Ну, не починил, а поколдовал. Теперь только одна песня, зато без новостей с фронта.
- А... Давай!

Тихий треск. Смешок Ляйпа и комментарий про несварение. Снова треск. И вдруг - любимая мелодия, любимый голос...
Vor der Kaserne
Vor dem großen Tor
Stand eine Laterne
Und steht sie noch davor
So woll’n wir uns da wieder seh’n
Bei der Laterne wollen wir steh’n
Wie einst Lili Marleen.

Wie einst Lili Marleen...