[Gatty]

Сообщение от Людинка-щомаєхатинку

Здравствуйте, уважаемая Вера Викторовна!
Помнится, вы собирались прокомментировать рассказы в мастерской о нечисти, отсюда и мой вопрос: не передумали ли ещё?
Спасибо.

Начинаю.
Исходный рассказ под катом. Разбор тоже будет под катом, кому не хочется читать "много букв» просто не станет открывать.
А сейчас воспоследует предупреждение. Авторам, с которыми я уже работала, оно хорошо знакомо.

Все, что я напишу, всего лишь частное читательское мнение, с которым можно соглашаться, а можно не соглашаться. Мое дело:
- обратить внимание автора на то, что мне кажется недостатками, предложить (только предложить) вариант их исправления и задать вопросы, на которые я не нашла ответа в тексте.
– обратить внимание читателя на то, почему эта вещь показалась мне интересной.
Всё.
Играть в Белинского и Латунского я никогда не стану. Не мое.

Объект разбора.

Скрытый текст - :

:::::::::::::::::: В пыли или, в зависимости от времени года, непролазной грязище деревенской улицы лежал обычный камень-спотыкач, - всякому прохожему под ноги. И падали, и поклажу рассыпали, и обувку разбивали, а случалось, еще и носы. Только лежал камешок, честным людям на беду, уже не первый век. Споткнется пьяный селянин, помянет в сердцах черта, по матушке каменюку обложит, душу отведет, да и пойдет себе дальше. Совершеннейшее захолустье, словом. Впрочем, Оська и не думал, что его, никчемыша, куда-то в хорошее место определят. Прежний-то каменный сиделец, однорогий бес Мартын на повышение ушел, к Пламени Бездн поближе, а место без присмотра оставлять не стали. Вот и сидел малыш на краю дороги, службу нес. Чертыхнется прохожий, а Оське тепло делается, как домой вернулся, или как мамкиного пирога отведал. Только выдыхается словцо быстро, и опять стужа до печенок пробирает: ни под солнцем не отогреться, ни у костра. Не случалось за Оськину службу еще такого, чтоб остановился кто, откатил камень с дороги – заклятое место было.

Тосковал бесенок по дому, по яблокам наливным из тятиного сада, по молоку парному, по мамке тосковал. Только не было ему возврату – крепко материно проклятие, хоть до морковкина заговенья служи, а все одно, никак. Вот и собирал Оська брань людскую, грелся, кубышку набольшего своего, толстого черта Фионина наполнял. Да только бездонная та кубышка…

Утро это было по-особенному тихим. По созревшей ржи катились волны, жаворонки играли в поднебесье, Полевицы чесали друг другу зеленые косы, и пели величальные песни. Прошел обоз чумаков, вот Оська наслушался! Мастера браниться чумаки, и по-нашенски, и по-ляшски, и даже на турецкий манер. Таких кружев наплели, у бесенка до полудня уши горели. А как вечереть стало, услыхал он песню далекую. Шел кто-то к нему, да так душевно рулады выводил, как певчий Давидка из церкви, что возле Оськиного дома была. Возле того еще дома, родительского. Пригорюнился мальчонка, снова мамку вспомнил… А тут из-за поворота и сам певун показался. Молодой, в рясе запыленной, с посохом странническим в руках. Споткнулся о камень, святых угодников да святого Георгия помянул - враз Оське нутро выстудило. А путник взял, да и … оттащил, надсадно кряхтя, заклятый спотыкач в сторону.

… Брат Иона давно уже странствовал по просторам Православной, повидал всякого, потому ничуть и не удивился внезапно соткавшемуся из воздуха чумазому белобрысому мальчонке-оборванцу, что глядел на него полными ужаса и слез голубыми глазами. И даже когда малец кинулся на него, сжимая замурзанные кулачонки, а порыв ветра сдул с его лба курчавую челку, открыв пару крепеньких рожек, черноризник только взглянул мягко, и вся Оськина злость утекла, как заветное тепло из нутра. Бесенок упал на колени в дорожную пыль и разревелся. Сейчас изгонит долгополый одним крестным знамением, а набольший за то шкуру сдерет и соли на хвост насыплет… А чудной поп вдруг присел рядом, и погладил Оську по голове.
- Несладко тебе, малой? – спросил он своим чудесным густым голосом.
И Оську как прорвало…

… Первая зима Оськиной службы выдалась лютой. Сугробы намело выше человеческого роста, солнце с трудом вкатывалось на зеленый от мороза небосвод. Жители и носов не совали на такой собачий холод, не то, чтобы по улице прогуливаться. Совсем Оська скис, мерз жутко, в первую ночь еще насмерть застыть боялся, рассказы старших вспоминал, да только ничего ему не сделалось – не дозволено проклятому умереть, если только Пламя Бездн приговорит. Но намерзся малыш так, что света белого не видел. Однажды, тусклым студеным утром, когда солнышко только мазнуло рыжим окоем, пригрезилось бесенку облако чудесное. Плывет себе, ветра не слушаясь, деревья огибает, да вроде как, к нему…
Протер он глаза окоченевшими пальцами – и впрямь, плывет. А тут еще и бренчанье такое сладостное послышалось, да духом благодатным повеяло. Как весной в барском саду, когда диковинные цветы-акации распускаются. Смотрит Оська во все глаза, носом шмыгая, а облачко снижаться стало. И увидел бесенок, что сидит на облачке Захарка, поповский сынок, в белом весь, чистом, а на вихрах его рыжих светится что-то. Да вроде как крылья за спиной подрагивают. Свесил попенок ноги вниз, арфу золотую между коленок зажал и тренькает себе, на него смотрит ехидно.
- Привет, - говорит, - нахаленок! Вот и свиделись!
- И тебе привет, Захарка… Ты что, преставился что ли? - Оська проглотил оскорбление. Был у него отец, был, и что с того, что он, Оська, раньше срока родился?
- Да уж давно… Тятенька за меня молился, свечек, наверно, тыщу извел одних, так что я в раю теперь служу. Благость душам – Захарка хмыкнул презрительно- чистым приношу. По делам их. И знал бы ты, Оська, как у нас в раю хорошо! Пряниками печатными кормят, сахару дают без счету… А как на облаках в городки играть сладко!!! И птички поют дивные! Вот!
Рыжий поболтал ногами, устраиваясь поудобней, и арфа ухнула в сугроб.
- Что ты уставился! Поднимай давай! – заверещал ангел.
Оська, стоял, поджав пальцы на покрасневших ступнях, и от неожиданного окрика упал в мягкий снег. На карачках пополз к злополучному сугробу, зарылся, отбрасывая слежавшиеся куски сведенными руками и, наконец, пальцы коснулись чего-то, обжегшего кожу. Бесенок, вскрикнув, вытянул арфу.
- Ты!!! Давай сюда!!! Запачкаешь своими нечистыми руками, рогатый! Дай сейчас же! – завизжал Захарка и брезгливо протянул за инструментом холеную белую ручку.
Оська только вздохнул. Тот ничуть не изменился.
- Слышь, Захар, а ты… того… попроси тятю за меня помолиться, а? Авось и снимется с меня проклятье маменькино, может, отпустят на землю-то, обратно…
Бесенок поднял глаза и во взгляде поповского сынка прочел ответ.
- Что? Да не станет мой тятенька за бесов молиться! Тут о душе думать надобно, о моей, о маменькиной, некогда ему! И вообще, что одним на роду начертано, то другим перебивать не след! – закончил Захарка отповедь, назидательно подняв палец, как делал, бывало, его отец, поп Прокофий. – Так что, служи, бес, пока не отслужишь все сполна.
- Да я… - только и промямлил Оська, как облако с сияющим ангелом поднялось и плавно заскользило прочь. Ветер донес треньканье и издевательский хохот.
«Как был ты, Захарка, сволочью последней, так и остался…» - подумалось малышу. По обмороженным щекам текли слезы.
… - Вот… Почему так, … дядя Иона? Почему одним все, а другим… другим… Пропадать мне теперь, все одно. Хоть бы вы меня насовсем убили уже… - Оська тяжело вздохнул и хлюпнул носом. – Ну, что вам стоит? Перекрестите в сердцах, с лютостью в сердце, может и… Хри… ну, бога вашего ради!
Мимо прошел деревенский сапожник Афоня, гладко прошел, не споткнулся на привычном месте. Увидел он монаха, что на краю сидел, на пыльной траве, и поклонился ему в пояс. «Зрав буди, добрый человек» Монах, словно отвлекся от чего-то, кивнул ему и снова обернулся к чему-то рядом с собой. Афоня протер глаза, перекрестился торопливо и рванул от того места подальше.
- Не могу я, Оська. Был бы ты бесом прирожденным… Да нет, все равно бы не смог. Тут, малец, даже если сам патриарх за тебя молиться станет, наврядли что получится. Как мать сказала, так и быть тому. Только… - черноризник умолк и надолго задумался.
Думал он так долго, что Оська иззяб. Дело шло к вечеру, деревья отбрасывали на поле длинные тени, похожие на огромные черные зубы. Когда мамка рассказывала им с братишкой сказки, такие зубы малыш всегда представлял у страшного Волка. От воспоминаний бесенка передернуло. Он как наяву увидел старшого своего, толстяка Фионина, из потомственных чертей. Увидел, как тот расхаживает, хвост кольцами причудливыми завивает, загогулины в пыли чертит… Как придумывает он для Оськи-никчемыша кару жуткую…
- Эх, Оська, задал ты мороки… Можно твоему горю помочь. Побороться можно за душу твою. Надо же из кабалы тебя вызволять... Дай мне, брат срок, найду я средство. Где родители твои живут?
И поверил Оська. Ведь не может же быть, чтоб на белом свете одним только Захаркам жизнь была?!
А брат Иона вздохнул, и ... поплевав на руки, откатил камень на место.

Рассказ на мой взгляд стоит доработки. Более того, я бы подобную вещицу с довольствием увидела бы в бумаге.

Подробнее

Скрытый текст - :

Итак на дороге лежит камен-спотыкач, в камне сидит бесенок и не просто сидит, а несет службу – собирает проклятия споткнувшихся. Служба тяжелая, неприятная, но у героя, бесенка Оськи, выбора нет. Он не прирожденный бес, у которого есть хоть какие-то права, а проклятая собственной матерью душа. Был когда-то Оська деревенским мальчонкой, а теперь поставлен стеречь спотыкач, и нету ему прощения. Так и сидел бесенок на дороге, пока нет повстречал монаха Иону. Странного монаха, чьей любви к ближним хватило и на то, чтоб заклятый камень с дороги откатить, и чтобы чертенка на него набросившегося пожалетьь, а ведь мог и перекрестить. Тут бы конец бесенку и настал. Сам Оська об этом просил, уж больно тошно ему жилось, но Иона другое задумал. Освободить Оську. Только не так-то просто материнское проклятие снять, так что придется Оське еще в камне посидеть, покуда чудной монах средство ищет.
«брат Иона вздохнул, и ... поплевав на руки, откатил камень на место...»

Ну что можно сказать? Браво за финальную фразу, так изящно закончить редко у кого получается. И за общий настрой браво, и за героев. Вещица небольшая, а они живые. С комплиментами все, пошла придираться.

Самое большое несоответствие на мой взгляд - материнское проклятие. Я понимаю, на этом гвозде висит вся картина, но не срастается у меня, хоть плачь. Рррроковая тайна, к слову сказать, очень распространенная проблема. Раньше с этим было проще. Незаконный ребенок, плебейское происхождение, совершенный по незнанию инцест, утраченная девственность – и все. Дело в шляпе. Теперь подобные вещи воспринимают проще, разве что инцест немного шокирует. Нынешний читатель на раскрытие «стррашных тайн» смотрит, как советские граждане из кино «Цирк», которым объявили, что у героини черный ребенок. Ну и что? Беды-то! Соответственно, раскрывая роковую тайну, автор рискует нарваться на непонимание, да и раскрытие ее порой срабатывает с точностью до «наоборот». ИМХО без рассказа палача о юности миледи та бы выглядела куда более зловещей фигурой. История про совращенного насильно постриженной в мнахини девочкой взрослого мужчину выглядит, мягко говоря, спорно, но вернемся к нашему Оське. С одной стороны, не раскрывая причину проклятия, автор поступает правильно. С другой – проклинала-то мать. Судя по оськиным воспоминаниям нормальная женщина, которая любила сына и которую любит до си пор сын. Что же там такое произошло, чтобы мать прокляла?! Добро б еще здоровенного, что-то натворившего мужика, но мальчонку!..
Если же она в сердцах брякнула что-то вроде «прах тебя побери», тогда случай Оськи не уникален, и данный мир должен быть полон таких «бесенят». Хуже того, тогда на всех на них не напасешься каменюк, а вот достигших совершеннолетия детей будет маловато. И в любом случае монах Иона должен представлять, с чего начинать вызволение – уж больно проблема распространенная.

С другой стороны какой должна быть эта самая мать, чтобы не молиться о своем умершем или пропавшем сыне? Противного Захарку отец в ангелы вымолил, а про Оську и не вспоминали, выходит? Или мать погибла, но тогда где она? В аду? В раю? Захарку-то мы видим, а он к Оське особого отношения не имеет. Короче как дошел Оська до жизни такой, лично мне непонятно.

Второй момент стилистический. Исходя из упоминания чумаков и барина с акациями, можно предположить, что тут не без Малороссии или же Новороссии, но колорит, говор и имена среднерусские. Конечно, Оська и Захарка могут быть с Рязанщины, просто служить бесенку на юге выпало, но в описании села и дороги немного гоголевщины всяко не помешает.

Теперь о Захарке. Персонаж противный, но характерный и вполне себе жизненный, но я так и не поняла, как его к Оське занесло - по воле ветра или похвастаться. И может ли черт трогать ангельские вещи и не портить? Судя по всему Захарка был единственным ангелом, которого узрел Оська, значит, они летают редко? Короче, именно та ситуация, когда не поймешь, «баг оно или фича» (С). Так же как с мироустройством, которое то ли случайно вышло несправедливым (и в аду не тот товарищ правит бал, и в ангелы берут всяких паршивцев), то ли так и задумывалось.

Всяческую мелочь позволю себе не перечислять. Разве что хорошо бы автору определиться – сохранение за бесенком «крещеного» имени в данной интерпретации мироздания допускается или нет? Ну и по всему тексту я бы с тряпочкой пробежалась. ИМХО «казенные» обороты вроде «в зависимости от времени года» тут не годятся. Непонятно, как из «пойдет себе дальше» вытекает следующая фраза про «совершеннейшее захолустье». И разве только пьяные селяне о камень спотыкались? А если, допустим, темно? Или вот помянутые утренние чумаки, нешто они пьяными были?
ИМХО лучше не «как домой вернулся», а «будто домой вернулся» … И так далее, и тому подобное.

Но вещь все равно славная и запоминающаяся. Побольше б таких Ион…