|
Задание IV. Нопэрапон
Скрытый текст - Грусть – это радость...: Грусть – это радость, только чёрного цвета,
Небо не помнит. Мы – это небо.
Чтобы простить, мы дождёмся рассвета,
Жаль, что рассвета в нас уже нету.
Золотые солнечные лучи ласково струились по хрустальным стенам моей скромной обители. Даже с закрытыми глазами было невероятно светло. Секунды проплывали одна за другой. Их нервные касания старались запятнать своей мимолётной жизнью случайных встречных во всех обитаемых мирах, и мне очень хотелось стряхнуть проклятое время со своих рук. Моему воображению никогда не удавалось представить смерть. Долгое время я привычно думал, что дело в ущербности творения человекоподобной машины. Я ошибался как минимум в двух вещах, моя дорогая тигрица. Даже обычный человек не способен представить то, что представить невозможно. Но это может случиться с каждым, кто потеряет самое сокровенное и лишь пустота отзовётся там, где должна быть душа. Наше с тобой путешествие продолжалось слишком долго и в момент расставания мне хотелось обрушить на себя сиренево-белое небо очередного для себя мира.
Это так неожиданно и чуточку нелепо. Мы находимся в разных мирах, а я неуверенно пытаюсь вручить новые для себя эмоции написанному от руки письму. Уже несколько недель я не мог решиться на его написание. И вот, сижу за столом и смотрю на чистый лист бумаги. Казалось бы, так просто выразить то самое чувство. Но способны ли те самые слова передать все оттенки моего ожидания, рассказать полутона невероятного счастья? Где та хрупкая грань, что превращает обычное “Я тебя люблю” не в пустую фразу, а в пережитое, понятое, принятое? Я не могу найти эту хрупкую грань. Наше с тобой путешествие продолжалось слишком мало, и момент расставания провёл меня не только из одного мира в другой, но и подарил белоснежно-чистую жизнь. Жизнь, в которой нет тебя. Мне хотелось раздробить надежду на тихую и уютную радость, когда ты замерзала у Башни, но через несколько минут после того, как нас раскидало по сторонам вселенной, мне стало ясно, что нельзя разрушить то, что вобрало в себя всю черноту моего потерянного смысла. И в тот момент я первый раз пожелал стать человеком.
Грусть – это радость, ты помни об этом,
Что нам слова? Мы – это слово
Давно позабытое мёртвым поэтом,
Давно позабытое для нас уже ново.
Меня выкинуло в центре самого красивого и пленительного города из всех, что мне приходилось видеть. Примерно наполовину он состоял из очаровательных кусочков хрустальных зданий, памятников и мостов. Даже многие деревья и то были из хрусталя. Изящные линии ласково мерцали в любое время суток и прихотливо преломляли в своей тайной игре лучи небесных светил. Город словно соткали из личных снов своего неведомого создателя. Но обо всём этом мне довелось узнать позже, а первым делом я увидел высокую красно-фиолетовую башню в двадцати шагах от себя. Из её распахнутых дверей выбежало семь или восемь воинов во главе с богато одетым человеком. Он указал в моём направлении кинжалом и что-то громко выкрикнул. Воины тут же окружили меня и заслонили обзор. Самый опытный на вид спросил куда-то в сторону:
− Что прикажете делать, герцог де Фойер?
− Схватить. Связать. Доставить в замок, − неизвестный мне герцог говорил резкими отрывистыми командами.
− Давайте обойдёмся без столь грубых методов убеждения. Я и сам готов последовать за вашими людьми хоть на край света. Поверьте, для меня нет разницы между вашим замком и любым другим местом этой земли.
Герцог нахмурил брови, пожевал губами и, словно очнувшись, кивнул:
− Хорошо.
Нам удалось нормально побеседовать за поздним ужином. Переход от готовности посадить в темницу к великодушному приёму был немного резким, но как оказалось впоследствии для такого странного поведения имелись свои причины. Герцог бы человек строгий и немного грубый. Зато в большинстве ситуаций он предпочитал слушать голос рассудка и не подаваться на эмоции. По лицу дворянина было видно, что совсем недавно с кем-то из его семьи случилась большая неприятность.
− Не люблю я просить прощения, поэтому не ожидайте от меня словесных излияний о неловком недоразумении, − де Фойер неспешно попивал вино из тонкого бокала. − Обычно в Тетрамиконе радостно принимают чужаков. Они частенько оказываются неплохими мужьями для здешних женщин и любой отец рад отдать свою дочь за выходца из другого мира. Но неделю назад один из таких выходцев похитил мою обожаемую Анандиту и хотел принести её в жертву. Неподалёку совершенно случайно оказались доблестные жрецы Хахахатля и попытались её спасти.
− Что с ними стало?
− Те, кто выжил, рассказали о свирепом и очень злом пришельце, вооружённом непонятной серебристой штуковиной. Он уже готовился сделать что-то страшное с Дитой и лишь вмешательство храбрых приверженцев смеющегося бога не позволило ему осуществить свой план прямо в пещере.
− Их поиски ничего не дали?
− Увы. Откуда вы так хорошо знаете местный язык?
Рассказывать о своём встроенном переводчике мне не хотелось, и я лишь спросил:
− Но почему вы хотели схватить меня?
− В мире Снов только Аметистовая башня притягивает к себе таких как вы. Конечно, возможны появления чужаков и в других землях, но это крайне редкое явление. В минутном помешательстве я подумал, что вы тот самый негодяй.
Герцог сделал ещё пару глотков и задал свой главный вопрос:
− Вы бы не хотели помочь мне в поисках?
− Почему бы нет? Мне всё равно нечем здесь заняться.
За прошедший месяц мы с Рэном три раза выезжали в отдалённые уголки материка и, к сожалению, возвращались из рейдов с пустыми руками. В промежутках я старался как можно дольше оставаться в своих комнатах и писать, писать, писать… С помощью потёртых и шершавых от частого употребления слов я пытался вырвать из себя такую непривычную боль потери. Мой покойный отец частенько говорил: “Упорно и настойчиво двигаясь на пути к поставленной цели, не забывай о том, что приобретаешь на этом пути. Ибо найденное на дороге стоит порой куда больше, чем конечный пункт самого долгого путешествия”. До сегодняшнего вечера из моего пера выходили только короткие исповеди ни о чём. Они состояли из бесконечных вопросов и неизменно заканчивались такой строкой: “Где ты? Где ты? Где ты?” Я скучаю по тебе, Джисса, и очень часто вспоминаю наши разговоры, которые мы вели по ночам у костра. Множество замечательных историй и прекрасных моментов подарило мне общение с искренним и добрым перевёртышем. По-настоящему добрым.
Грусть – это радость в дождливую осень,
Дождь нас поймёт. Мы – это слёзы.
Чтобы принять, мы монетку подбросим,
Только монетка не сладкие розы.
Вчера в Тетрамиконе шёл дождь. Почти неслышно он брёл по иллюзорным улицам и я не мог (или не хотел?) услышать его тихого грустного шёпота. Не было и мерного стука его старинной трости по тёмной глади луж-зеркал. Но всё-таки я чувствовал, что там, за хрустальным окном хрустального замка, плачет небо. Чувствовал, возможно, потому, что внутри нашей с тобой волшебной сказки тоже идёт призрачный и самую чуточку печальный дождь. По-весеннему свежий и немного усталый ветер легко и почти музыкально колыхал тонкие руки-ветви сонных деревьев, словно стремящихся коснутся затянутого серыми облаками неба. Ветер оживил спокойную черноту вечера, облетев мою небольшую комнату, которая всегда пахнет сухими цветами и пряной осенней листвой. И в тот момент я точно знал, что ты тоже ощущаешь это, как бы далеко друг от друга мы ни были. Боль постепенно успокоилась и по-кошачьи свернулась клубочком где-то глубоко-глубоко в лабиринте моей искусственной души, унося с собой пепел прошедшего дня. Мне нравится быть без контроля над своими собственными чувствами.
А ты помнишь тот маленький кусочек неведомого японского городка, на который мы наткнулись за несколько дней до Башни? Он будто прямиком сошёл со страниц учебника истории по двадцатому веку. В нём не было людей, и время не имело власти над его бежево-светлыми зданиями. Мы медленно шли мимо осколков забытых трагедий и никому не нужных вещей, то и дело останавливались рядом с тем или иным домом и смотрели на кладбище сломанной веры в будущее. Мимо нас по своим делам проплывали призраки давно умерших жителей. Они едва различимо мерцали и, неслышно перешёптываясь, вели какие-то таинственные и проникнутые зимней стужей разговоры. Мы с утра до вечера блуждали по узким улочкам и тёмным переулкам, а потом поднялись на крышу трёхэтажного здания и сидели там, взявшись за руки и любуясь звёздным небом. Ты заметила неподалёку стеклянную банку, на дне которой бледным светом давал о себе знать светлячок.
− Что это, Джей? − любопытство в твоём голосе пробивалось сквозь усталость того странного дня.
Мне не хотелось придавать конкретику столь зыбкому событию, и я ответил:
− Не знаю, но мне хочется верить, что это не один из нас.
− Тогда может быть стоит освободить его?
− Может быть…
Ты открыла крышку, достала светлячка и положила его себе на колено. Он немного посидел неподвижно, а затем стал ползать по твоей ноге вверх и вниз. Воздух вокруг стал неподвижным, и мы зачарованно следили за его нелепыми передвижениями. Где-то вдалеке раздался тягучий глухой звук и светлячок, словно получив нужный и давно ожидаемый сигнал, расправил крылья и стремительно улетел на восток. Сразу же после этого рядом со зданием загадочно зашелестели листьями деревья. Ты чуть крепче сжала мою руку.
− Джей?
− Что?
− Джей, обещай мне… Если мы когда-нибудь расстанемся, то, пожалуйста, никогда и ни с кем не переживай таких моментов.
− Хорошо.
И в этом я тебе не солгал. Возможно, мы с тобой больше не встретимся, но я уверен, что никогда и ни с кем ничего не смогу пережить.
Мне бы очень хотелось, чтобы ты когда-нибудь побывала в городе Снов и Хрусталя. Здесь тысячи самых откровенных воспоминаний, облачённые в материальную оболочку, даруют путникам причины для заживления ран. Мне не забыть тебя, Джисса. Не знаю, суждено ли нам встретиться вновь, но именно ты подарила мне надежду на лучшее и стала тем самым единственным смыслом, который я искал и не мог найти.
Грусть – это радость, подобная смерти,
Что нам любовь? Мы – это ветер,
Которого нет уже много столетий,
Который унёс одиночества лебедь.
|