"Kampf" медленно вышла из розовой пены облаков. Неожиданно мелькнула молния. Солнце, словно испугавшись, спряталось за горизонт, и небо стало серым.
Уже давно дирижабль убегал. Убегал, несмотря на то, что прошло шестьдесят четыре года с Огненной Осени. Машины не способны оценить ход времени, ведь они почти бессмертны, ровно как они не способны понять почему же так тихо в коридорах, каютах, в помещениях гидропонных ферм, в комнате контроля реактора... Пять тысяч голосов раньше отдавались вездесущим эхо, а теперь молчали. Только тихо пели турбины, сердито гудели трансформаторы, но главное, главное! - работали двигатели, послушно ведущие небесный корабль в никуда. Ведь машины машины почти бессмертны.
"Kampf" была необычайно красива. Стальная обшивка, несмотря на царапины и вмятины всё равно могла посоревноваться с зеркалами из довоенного времени в том, кто сможет-таки ослепить отражённым светом случайного зрителя. Техническая зона поражала чистотой и изящностью - кафельный пол, без единой пылинки на нём, стеклянный потолок, абсолютно чистый, через который днём в помещения светило солнце... Жилая палуба же была просто переполнена роскошной атрибутикой. Лестницы с резными перилами, идеально гладкий паркет, с выложенным на нём хитроумным рисунком, золочёные люстры, кресла обитые бархатом, дубовые карточные столы, каюты же не уступили бы апартаментам высшего класса в самых дорогих отелях Германии, когда она ещё существовала. Пожалуй, время решило пошутить, сохранив тут всё нетронутым.
Единственное, что говорило о предназначении дирижабля - едва заметная гравировка на одном боку гондолы: "Kampf. Der Berliner Betrieb der Militärluftflotte".
В реакторной много лет назад было довольно темно. Сейчас же сквозь трещинки в бетонной капсуле, скрывавшей рабочую часть, просачивается мягкий бледно-зелёный свет. Панели управления жалобно попискивают, предупреждая, что стержни скоро отработают свой ресурс. Понаставленные всюду предупреждающие знаки, гласившие: "Gefährlich! Die Strahlung!", уже утратили первое слово надписи, намекая, что бояться уже нечего, а вернее - некому, а радиация - просто данность, которая мало что изменит.
Отсек дизельных двигателей, служивший в первые неделе полёта, пока реактор вводили в эксплуатацию, а позже использовавшийся для подачи питания на ускорители частиц сейчас молчал - датчики показывали полное отсутствие топлива. А ведь когда-то здесь проводились совещания, среди шумящих агрегатов, заглушающих страх своим стуком, создававшим иллюзию прошлой жизни. Но ничто не вечно. Без работы оборудование начало ржаветь, могучие поршни стали похожи на прутики мёртвого дерева - сломались бы даже от легчайшего прикосновения, генераторы стали рассыпаться, воздух приобрёл красный окрас от летавшей всюду металлической трухи.
Сеть трубок, по которым раньше подавались питательные растворы была наиболее приметной чертой на гидропонных фермах. Они проходили по всему потолку, по стенам, по полу многократно пересекались, соединялись, расходились - всё это напоминало огромную паутину. Часть трубок была порвана, часть - разъедена солями - целых почти не осталось. Изредка поскрипывали сборщики влаги - системы, выходящие наружу, на которых конденсировался пар, оседали кристаллики льда, для того, что бы превратиться в столь нужную когда-то воду. Сейчас же влага не доходила до растений - всё выливалось на пол через повреждённые шланги, пол под которыми уже приобрёл красный оттенок от разъедающих его солей. Мёртвые уже растения почернели, от них пахло перегноем, воздух вокруг же мог показаться бы тёплым и... густым, что ли.
Запах антисептика, сохранившийся по прошествии многих лет, всё ещё стерильная кафельная плитка - больницу трудно спутать с другими отсеками. Нигде не было ни пылинки - проложенные в полу и в стенах системы отталкивали таковые электрическим полем, не позволяя им осесть, а всё ещё работающие вытяжки уносили всё прочь. Операционные столы были всегда подготовлены, ещё до того, как людские голоса замолкли. На одном из них были разложены хирургические инструменты в форме домика и двух ёлочек - не иначе как одна из молодых медсестёр проводила так перерывы, за простым и незамысловатым занятием. Одна из стен когда-то превратилась в стенд с врачебными пособиями, противоположная же была завешена детскими рисунками, красивыми фотографиями, рваными тетрадными листами с наивными стишками, коряво написанными карандашом и не менее коряво обведёнными затем тушью.
Боевая рубка. Доступ сюда имели лишь три десятка человек, а многие обитатели летучего ковчега даже не знали о том, что скрывается за её массивной дверью. В итоге засовы и петли стали хрупкими настолько, что вес двери проломил их, и проход стал свободен для всех. Мог бы стать. Если бы хоть кто-то ещё ходил по помещениям дирижабля. Внутри находились приборы управления шестью пушками, отмеченными гравировкой "Großer Hans. 914", небольшой склад снарядов для оных, и огромные конденсаторы, соединённые с замысловатыми пультами. "Kampf" обладала уникальным вооружением, способным поразить цель электрическим зарядом. Предполагалось, что экипажу придётся встретиться с вражескими авиамашинами, но ни одного контакта с неприятелем не случилось. В связи с этим электроустановки переоборудовали, в результате чего они стали использоваться с точностью до наоборот, как огромные громоотводы, перенаправляющие энергию молний на конденсаторы, а затем - на выпрямители и аккумуляторы.
В часовне, оборудованной в одной из свободных кают, пахло плесенью, которая смаковала библии, разъедая их насквозь. Поставленные много лет назад на пол свечи, оставленная какой-то фрау выцветшую фотографию мужчины в форме лётчика... Тут же валялись простенький деревянный крестик, детская погремушка... И никто уже не вернётся забрать забытые вещи.
Каюта капитана. Маленькая, но на удивление уютная. Стенки здесь были из стали, в результате чего жадная до металлов ржавчина не смогла обжить помещение. В правом углу стояла койка, матрац на которой уже давно прогнил, а когда-то идеально белые простыни пожелтели, а над ней висела маленькая икона - Дева Мария с младенцем Христом на руках, прижавшая его к своей груди. Слева находился письменный стол, заваленный отчётами, картами, заляпанными чернилами "потёкшего" автопера... Ещё в одном углу стояла ширма, закрывавшая душевую кабинку, кафель в которой уже приобрёл лимонный оттенок. Слишком долго тут ничего не происходило.
Последние работающие часы издали невнятный щелчок и замолчали навсегда. Время сорвалось с зубчатых колёс и стрелок на циферблатах, наконец-то ощутив свободу от вечной суеты мира людей и созданных ими механизмов.
Проходят года. 2026, 2030... И лишь однажды, когда Земля встретит первый за это время дождь, "Kampf" прекратит свою борьбу и опустится таки ниже облаков... В один из иллюминаторов попробует влететь грязный, весь в саже, но когда-то - белый! - голубь. И он выбьет толстое стекло, ослабшее за прошедшие годы, пролетит в променад-салоне, задев золотую люстру, упав в покрытое плесенью вино... А патефон, неожиданно для себя. запустит пластинку и затянет:
"... So woll’n wir uns da wieder seh’n
Bei der Laterne wollen wir steh’n
Wie einst Lili Marleen.
Unsere beide Schatten
Sah’n wie einer aus
Daß wir so lieb uns hatten
Das sah man gleich daraus
Und alle Leute soll’n es seh’n
Wenn wir bei der Laterne steh’n
Wie einst Lili Marleen".
И только тогда всё ещё работающие механизмы смогут успокоиться, а ранее спящие сделают последнее усилие. И придёт осознание бессмысленности. Один из разъеденных временем и влагой снарядов выпадет со своего места на складе и прозвучит взрыв. Он перерастёт в артиллерийскую канонаду. Случится то, что должно было уже давно произойти.
Но среди обломков найдётся ещё один сумашедший механизм, который в параноидальном страхе неведомого наказания продолжит работать, работать до изнеможения, забыв, что даже машины рано или поздно находят свой конец. Но он будет продолжать свою песню:
Wenn sich die späten Nebel drehn
Werd' ich bei der Laterne steh’n
Wie einst Lili Marleen...