|
А вот мой новый рассказ подоспел. Я теперь рожаю по рассказу в три дня!
ФРИК
По стеклу паутинкой расползались дождевые капли, немного развлекая меня в старом удручающем автобусе. Каждое утро одни и те же пейзажи за окном, одна и та же музыка из магнитолы водителя, и одни и те же люди, как и я, спешащие на работу. Человеческая жизнь полна серой однообразности, и никаким ярким экстримом ее не разнообразить. Я это понимал, слава богу, всегда был реалистом. Хотя, в юношеские года имел некую романтичность, но попав во взрослую жизнь, от всех этих фантазий скоропостижно избавился. Бессмысленно жить во сне, когда существуешь наяву.
Автобус, выплюнув очередную порцию ядовитых газов, заскрипел, затормозил. За грязным окном предо мною предстал самый неблагоприятный район нашего города. Казалось, там уже и жить то невозможно, однако нет же, среди давно сгоревших иль обрушившихся деревянных старых домов расположились небольшие хибарки, которые кто-то считал своим домом. Сомневаюсь, что хотя бы в одном из этих жилищ есть телевизор… Может, старое радио, на котором ловится только одна радиостанция. Большинство из живущих здесь беспросветно пьют, работают на самых мало оплачиваемых в городе работах, а дети, коих здесь предостаточно, с горем пополам учатся на тройки, или не учатся вообще. Этим людям жизнь не в кайф, но умирать страшно, ведь они даже не верят в жизнь после смерти.
Дверь шумно отъехала в сторону и в салон автобуса с небольшим опозданием вошел немолодой мужчина в типичной для здешнего населения одежде: фуфайка на все времена года, джинсы, да глупая шапка с бомбошкой. Зайдя в автобус, он тут же приветливо махнул кому-то позади меня. Не пропорционально сложенное лицо его расплылось в глупой наивной улыбке, и только потом я увидел его бессмысленные глаза. Запоздало дошло, что в ответ позади меня ему, скорее всего, никто не махнул.
Мужик сел передо мной рядом со светловолосой женщиной в кожах, все также глупо улыбаясь. Та презрительно окинула его взглядом, сморщила нос и отодвинулась ближе к окну.
Между тем, автобус выехал на оживленную улицу и остановился перед первым же светофором. За окном туда-сюда сновали люди с зонтами, большинство с однотонными черными. Я уже вновь хотел погрузиться в свои мысли, но неожиданно странноватый человек вскочил, наклонился над женщиной в кожах и прильнув к окну, замахал кому-то в толпу. Улыбка так и не сходила с его лица, обнажая желтые зубы. Около минуты он так и махал, пока женщина в кожах не принялась презрительно фыркать. Тогда странноватый мужчина сказал и ей свое нечленораздельное приветствие жутким ломающимся голосом, но та поспешно отвернулась к окну. А люди за окном как ни в чем, ни бывало, ждали, когда загорится зеленый цвет вовсе не приветствуя неожиданного, но такого странного доброжелателя.
Девчонки в хвосте автобуса прыснули и засмеялись. Не надо было искать причину смеха, вот она пред нами, глупо улыбается и машет рукой.
Я принялся изучать собственные ботинки и вдруг понял, как же я хорошо их по утру зашнуровал. Хоть что, лишь бы не видеть ненормального и то, что он вытворяет. Таких общество не любит, не смотря на общую их доброжелательность.
Тем временем автобус затих. Из кабины водителя доносилась песня Виктора Цоя «Ждем перемен», легенды российского рока.
«Перемен требуют наши сердца…
Перемен требуют наши глаза…»
И тут поздним эхом рассмеялся и безумец, сверля взглядом шторку на окне и также глупо улыбаясь. Довершали картину еще и оттопыренные уши, торчащие из-под шапки. Наверно, он даже не знал, что зло смеется сейчас сам над собой.
С этой вечной улыбкой странный человек и вышел на остановке перед городским заводом. Кем его могли взять на завод? Ему нельзя даже поручить мыть полы, ведь неизвестно, что взбредет ему в голову. Тут я и вспомнил, что так обычно говорят о собаках, и вдруг стало стыдно за собственные мысли и жутко жаль этого человека.
Однако, выйдя из автобуса, я все напрочь позабыл, как то обычно бывает, сожаление другому ведь долго никогда не длится…
В родной редакции до сих пор шел ремонт. С горем пополам, работники побелили потолки и теперь принялись сдирать обои, посему в воздухе витали пылинки старого засохшего клея, да в таких количествах, что становилось трудно дышать. В голове по-прежнему крутилась песня из автобуса. Никогда не любил перемены, несмотря на свое журналистское нутро и постоянные приключения, даже столь незначительные, как ремонт.
Этот хмурый день прошел на удивление спокойно и даже скучно. Неожиданностью стало только одно: шеф забраковал мои материалы про молодого музыканта в метро.
- Ни куда не годится, - категорично ответил он мне на недоумевающий взгляд, - таких музыкантов в городе тысячи. Это уже третья твоя статья, в которой нет ничего оригинального, все серо и буднично!
Шеф смял три листа моих рассуждений о музыканте и интервью с ним и бросил в мусорную корзину. Промахнулся.
- Нам нужно меняться, Олег, - сказал он, глядя мне прямо в глаза, - я собираюсь обновить штат сотрудников, и ты не останешься в составе, если не предоставишь завтра утром интересную историю о необычном человеке.
Неожиданные повороты событий меня всегда пугали, и этот не оказался исключением. Завтра я останусь без работы, и ни одна газета или журнал нашего города не возьмут меня даже простым наборщиком текста, ведь в прошлом я обливал их грязью и занимался черным пиаром для своей газеты. Теперь на моей карьерной лестнице обнаружилась гнилая ступенька.
Под вечер выйдя из редакции, стал судорожно соображать. Кто может подойти на роль героя моей статьи? И мыслей не было никаких.
Все еще шел дождь. Зонт я по рассеянности забыл дома, поэтому пришлось прикрываться собственным дипломатом. Пока добрел до остановки автобуса, промок до последней нитки, а коже покрылась пупырышками – верный признак, что после такого точно заболею.
А в голове все крутились мысли. Проскальзывал вариант самому выдумать историю, но был велик риск, что шеф раскусит. И тут пред глазами всплыло несуразное лицо ненормального, что ехал со мной в автобусе утром. А почему бы и нет? Ждете перемен, вы их получите.
Начало темнеть. В наших местах вообще очень быстро темнеет. Солнце, и без того затянутое серыми мокрыми тучами, принялось заваливаться на ночлег за край горизонта, когда едва наступило восемь. И хотя в автобусе играла уже совсем другая музыка, у меня в ушах по-прежнему пел Виктор Цой.
«…так замыкается круг,
И вдруг нам становится страшно что-то менять…»
Автобус подъехал к району пьяниц, бедняков и ненормальных. Миг я еще думал, наблюдая за большой капелькой дождя, скользящей по стеклу вниз, но лишь двери автобусы шипя и фыркая распахнулись – подобрал свой дипломат и выскочил на темную улицу.
Встретил меня порыв сырого ветра, потоки уже не дождя, но ливня и темная-темная пустота. Кроме меня на этой остановке ни кто не вышел, и я вдруг почувствовал себя жутко одиноким, незначащим ничего для мира муравьем, жалким журналюгой, который только и может втаптывать людей в грязь, да восславлять тех, кто платит. Если бы я был другим, то имел бы сейчас, наверное, не только вечные приключения, но еще и дырявые штаны, да и жил бы в этом районе, но зато чувствовал бы себя хотя бы человеком…
Определенно, пора что-то менять в этой жизни…
Побрел по улице, где не работал ни один фонарь – давно уж местные пьяницы променяли свет на водку, купленную на деньги от сдачи проводов в пункт приема цветных металлов. Это место навевало какое-то чувство жуткой безысходности, на душе узлом завязывался мрак и безнадега при виде этих убогих домов, с заколоченными или заклеенными бумагой окнах, этих старых детских вещицах, что сушились на немногочисленных балконах. В одном замызганном окне я различил большого грязного и порванного плюшевого медведя еще советской выделки, что угрюмо глядел на улицу своими глазами-пуговицами, которые были пришиты взамен давно уж оторвавшихся пластмассовых.
В темноте у подъезда слева от меня кто-то копошился в мусорных баках, надеясь найти там что-то для себя. Напрасно. Здешние люди ничего не выбрасывают.
- Э-э… - хриплым голосом начал было я, но когда опешил, когда человек повернулся ко мне лицом. Старый, опухший от частых пьянок человек просто не имел глаз.
- Кто здесь? – устало проговорил тот, пытаясь сесть на лавку, но, потом решив. Что это бесполезно, уселся прямо на землю.
- Я… хотел поинтересоваться, не знаете ли вы, где живет… странный такой человек где-то сорокалетнего возраста, в шапке с бомбошкой ходит… Э-э, приветливый очень…
Слепой заскрипел, закашлял. Только теперь до меня дошло, какую глупость я сморозил. Какой толк описывать его внешность слепому?
- Лунатик дальше по улице живет, в одноэтажном доме с красным забором, - на удивление мне проскрипел слепой, и вынул из кармана дешевую сигарету без фильтра.
- А… почему Лунатик?
Но ответа я не услышал. Подождав с полминуты, я развернулся на каблуках и зашагал прочь дальше по улице.
- Говорит, с луны прилетел, - услышал я сзади и тут же обернулся. Слепой втаптывал в землю сигарету, приговаривая, - надо что-то менять…
И даже в этот момент я думал только о себе, о своем материале, который я положу завтра на стол шефу… Я расценивал Лунатика, лишь как объект, и не мог с собою ничего поделать.
Хорошо, что додумался прихватить с собою утром фотоаппарат, теперь могу сделать несколько мрачных снимков. Щелкнул кособокие дома под серым вечерним небом, щелкнул извилистую размытую дорогу, ведущую к дому Лунатика, обернулся и… щелкнул Слепого. На душе вдруг стало вязко и гадко, но разум подавил глупые порывы, и я, резко развернувшись, чтобы лишний раз себя не провоцировать, быстрым шагом пошел дальше по улице.
Создавалось ощущенье, что попал в город-призрак, где все люди попросту вымерли от какой-нибудь чумы. Казалось, даже в воздухе витала безнадега, которой было ой как тяжело дышать…
Когда впереди показался красный забор дома, оторванного от всех на довольно большое расстояние, стемнело уже ровно настолько, насколько вообще могло стемнеть. В небольшом деревянном доме угрюмо горел свет, надрываясь каким-то непонятным волненьем, будто предвкушая нечто интересное. Похоже, Лунатик жил один, судя по неухоженному огородику, на котором давно росли одни сорняки, и прогнившем заборе с совершенно ржавыми гвоздями.
И что я ему сейчас скажу? Спрошу, правда ли он был на луне? Глупо.
Я вообще не знаю, зачем туда иду.
Но я, сфотографировав дом, взяв довольно красивый ракурс под сенью черемухи, толкнул калитку. Та заскрипела, но все-таки пропустила меня внутрь. Возле крыльца расположилась заброшенная собачья конура, где никто уже много лет не живет, а на ветке разросшегося прямо в огороде тополя болталась самодельная качель, на ржавых скрипучих цепях.
Сфотографировав качель, я шагнул на крыльцо и постучал в дверь. Она беззвучно отварилась.
Как в плохом фильме.
И мне действительно стало страшно. Но любопытство, как оно обычно и бывает, перевесило, и я шагнул за порог в чужой дом.
- Есть кто-нибудь?
Конечно никого нет.
Над головой тускло, беспрестанно мигая, светила лампочка безо всякого абажура. Я закрыл за собою дверь, попав в жилище ненормального. Его необычность выдавало буквально все – начиная от старого самовара, невесть зачем стоящего перед входом, до содранных желтых обоев. С потолков дома давно уж осыпалась штукатурка, а полу, похоже, не знали тряпки уже больше года.
Я сфотографировал мрачные интерьеры. Достал блокнот из мокрого от дождя дипломата и начал писать на случай, если что-то забуду, когда приеду домой. Заглянул в комнату, которая, похоже, служила Лунатику спальней. Несмотря на рядом стоящую кровать, старая грязная постель была расстелена прямо на полу. Подушка, будучи закинутой на старый шкаф, судя по всему, не исполняла свое предназначение.
«Жилище такое же необычное, как и сам объект, - записал я в блокноте, подавляя совестливые порывы порвать блокнот и пленку, и уехать домой. Но наперекор этому, я сфотографировал спальню. Авось пригодится, когда буду описывать впечатления.
На кухню я заглядывать не стал, прошел сразу в большую комнату. Удивительно, но на тумбочке напротив расковырянного до самых пружин советского диванчика, стоял черно-белый телевизор. Там же неподалеку я увидел и фотографию в рамочке, с изображенной на ней старушке, которая знакомо уже улыбалась.
«Герой имел мать, которая умерла несколько лет назад», - написал я в блокноте. Сомневаюсь, что Лунатик потом предъявит мне претензии за эти враки, на читаться будет красиво.
Не знаю зачем, но я подошел и включил телевизор. Похоже, сработало журналистское чутье. И вправду, телевизор показывал только помехи, и ничего кроме них. Забавно, но телевизором часто пользовались, несмотря на полное отсутствие антенны.
На подоконнике окна, что вело на огород, где я тоже еще планировал побывать, раз уж не застал хозяина дома, цвел цветок. Цвел? Значит его поливали…
Я подошел ближе и случайно выглянул в окно.
Между грядок, где сама по себе росла картошка, стоял Лунатик, запрокинув голову к ночному небу, и раскинув руки в стороны. Вокруг себя он очертил кривой круг, и вставил по периметру короткие рейки. Не двигался. Ждал.
Я заворожено глядел на него, потом запоздало сообразил сфотографировать.
Щелк…
Сверкнула вспышка.
Лунатик резко обернулся. Сердце мое тут же скатилось в пятки.
Но ненормальный расплылся в своей глупой улыбке и помахал мне рукой. Я тоже поднял руку, но не помахал ей. Замер и не смел пошевелиться.
С черного, как смоль, неба падала звезда. Она все приближалась, и наконец приняла очертания небольшой тарелки с постоянно мигающими разноцветными прожекторами. Зависнув прямо над Лунатиком, она источала яркий свет, пожалуй, ярче любой даже самой мощной лампочки.
В голове летали мысли сфотографировать, но лишь на уровне подсознания. Я не решался нажать на кнопку.
Такого дикого страха я не испытывал еще никогда.
Они есть.
Лунатик, обернувшись к тарелке, замахал ей обеими руками. Он одержимо радовался, что за ним снова прилетели его зеленые друзья.
- М-м…ои др-р…зья! – промычал он нечленораздельный звук.
Это сенсация.
Нажать на кнопку, сфотографировать и получить огромный гонорар и всемирное признание…
Тарелка, беспрестанно вращаясь вокруг своей оси издала низкий гул, и пару раз мигнув, ослепила. Глаза невыносимо обожгло. Повсюду только красные пятна, складывавшиеся в лицо Лунатика. В улыбающееся лицо Лунатика…
Земля ушла из под ног. Будто сошел с ума вестибулярный аппарат. Загромыхало, потом заскрипело. Низкий гул вновь прошил пространство и… вмиг все стихло.
Когда я вновь смог видеть, ни тарелки, ни Лунатика уже не было. Что они сделают с ним? Опыты? Межгалактический зоопарк? Что?
Фотоаппарат выпал из рук. Блокнот тоже.
«Перемен требуют наши сердца…»
Я посмотрел на упавший фотоаппарат. На блокнот.
Нужно что-то менять. Теперь я поступлю по совести. Я не буду писать эту статью, а уволюсь раньше, чем уволят меня.
Но… куда я пойду? Как я буду жить потом?
«…И вдруг нам становится страшно что-то менять…»
В голове судорожно генерировалось решение. И оно не заставило себя долго ждать.
Руки подхватили блокнот и фотоаппарат, которым я успел дважды щелкнуть за миг до того, как тарелка ослепила меня своим неземным светом.
На утро шокирующая статья и снимки лежали у шефа на столе.
|