[Zommer]

Скрытый текст - Глава 20. Солнце:

Глава 20. Солнце
(Музыкальная тема главы - Sonne. Rammstein )

Даже в самом пустом из самых пустых есть двойное дно.

Пикнинк. Инквизитор.

Вначале он не мог поверить своим глазам. Увиденное просто не укладывалось в голове. Этого не могло быть! Твинс несколько раз сморгнул, полагая, что в ледяном, озаряемом лишь далекими пожарами тумане ему просто снова что-то чудиться. Легче было поверить в реальность заполнивших город зверей-оборотней, чем в это наваждение, чем в то, что скрывалось за железной маской. Когда Кзучильбара медленно повертел головой, разминая затекшую шею, и поудобнее перехватил тесак, только в этот момент, по прошествии невыносимо долгих, растянувшихся в вечности минут, Билл на сильном выдохе смог выдавить из себя:
— Ты?
— Я, — спокойно ответил Гудбой. И в его уверенном и сильном взгляде не было и тени забитости или безумия. Только смерть. Вместо зрачков в глазах капитана сияли две ослепительно-яркие искорки. И еще он больше не говорил о себе в третьем лице.
— Но ты же… Ты же мертв! Я своими глазами видел, как… — слова выползали из Твинса с трудом. К горлу подступил сдавливающий изнутри комок, он даже не находил в себе сил, чтобы подняться.
— Что ты видел? Что ты видел, идиот? Ты видел, как меня, вопящего, трясущегося, утащили куда-то в чащу… Впрочем, ты прав, я мертв. Вернее, был мертв. Был убит, как того требовал ритуал. А затем воскрес. Я не первый, кому это удавалось. Христос был мертв, а затем воскрес. А до него Лазарь… А еще раньше были Дионис и Осирис. Воскреснуть не так уж и сложно, нужно всего-навсего возродить по своему образу и подобию весь этот мир. Вот и весь секрет. Не пытайся вернуть в мир себя, миру на тебя наплевать. Создай новый мир, где ты не умирал вовсе, — он не заносил свое грозное оружие, не наступал Биллу на грудь, никуда не спешил. Палач был уверен в своем превосходстве над раздавленным противником и, не без удовольствия, спокойно разъяснял ничего не понимающему Твинсу всю ситуацию. Убить он его мог и чуть позже. Ни один хищник не откажет себе в радости поиграть с жертвой перед тем, как задушить ее окончательно.
— Но там же были твои слуги, ты стрелял в них, ты убивал их… Зачем? Чтобы в чем-то убедить меня? — приподнявшись на локтях, Билл, пятясь, попытался отползти от убийцы подальше, но его ноги словно бы прилипли к мостовой. Он только и мог, что безобразно корчиться, всеми силами пытаясь сбросить с себя эту невидимую сеть.
— Ты мнишь себя центром мироздания, как и любая другая серость. На тебя в момент боя мне было решительно наплевать, я действительно хотел спастись… Хотел выжить… Та часть меня, шепелявая, жалкая, трясущаяся, короче говоря, капитан Гудбой, он всячески противился новому порядку, новой силе, которую я мог обрести. Он боялся физической смерти, а я нет. Он ненавидел войну, а мне нравилось убивать. Он был способен сострадать и чувствовать радость. И нигде от своей подлинной сути я не мог скрыться, даже в уютном уголке безумия, даже под одеялом видений от дурманящего белого порошка. Имя мне — Кзучильбара! — искры в его глазах вспыхнули ярче. Ни в его взгляде, ни в одежде, ни в позе не было уже ничего человеческого. Перед Твинсом стоял огромный, сильный и беспощадный ко всему живому Красный Демон.
— Зачем… — Билл хотел закрыть глаза, спастись от этого испепеляющего, впивающегося в самую душу, огненного взгляда. Но Уильям приказывал ему смотреть в глаза собственному страху. Так было лучше, так было нужно…
— Можешь считать это моей местью всему этому сборищу серостей. Ты ведь знаешь толк в мести, не так ли, бандит? Знаешь… Я не люблю серый цвет, в моем мире будет куда больше красного. Только в сером мире могут сжечь твой дом, могут заставить ребенка стрелять во врагов, а затем обращать его за это в героя и петь хвалебные гимны бессмысленной войне, пожравшей десятки тысяч жизней. Только в сером мире тебе дают инстинкты, а всю мораль и веру лицемерно переделывают против них. Только в сером мире тебе дают знать, что такое счастье, чтобы ты томился по этому ощущению и схватывал каждую вытекающую между пальцев капельку этого огромного обмана и лжи. Только в сером мире жизнь якобы цениться превыше всего, а на деле все люди — точно такой же расходный материал. Я, по крайней мере, честен. Для меня все… все, слышишь, без разбору — заключенные или вольные, янки или европейцы, белые или индейцы, свои слуги или пришлые бандиты, — они все всего лишь возобновляемый ресурс. Расстреливая там, на поляне, своих, я мучился не то от страха, не то от жалости к этим неразумным птенцам… Но они были лишены чувств. И они прекрасно знали, на что они идут. Они не боялись умереть, потому что в моем новом мире смертей не будет. Я сам попрал смерть! Я вернулся из той тьмы и честно скажу тебе, мне там понравилось. Пусть новый мир будет похожим на то место. Там нет ничего, кроме боли, страдания и агонизирующего страха, но зато там нет и не будет всей этой лжи, всей этой лицемерной мишуры со счастьем и радостью. Там каждый будет существовать так, как захочет, и отсутствие света заставить всех привыкнуть к вечной, шевелящейся и живой тьме, — он ходил вокруг Твинса кругами, словно выбирая угол для последнего удара получше. Заходил и сзади, и сбоку, а Билл все лежал, как наколотый на булавку мотылек, и совершенно не мог подняться. Но он хотел хоть как-нибудь воспротивиться этому порождению иного, чуждого мира, принявшего человеческий (человеческий ли?) облик.
— Ха! Глупый старик, у тебя ведь ничего не выйдет! Какого черта ты решил, что новый мир будет твоим? Я знаю, чей это мир пробивается сейчас в нашу реальность, и уж поверь, тебя там рядом не было. Ха! — он не смеялся, только выплевывал это греющее душу опровержение вселенской мести капитана.
— Ты говоришь об этой девчонке? Да ты еще глупее, чем я думал… Хотя, впрочем, откуда тебе знать… Оглянись вокруг! Ты думаешь, детское сознание могло бы все это представить, создать, обратить в реальность, наконец? Она вмешивается, она выплевывает сюда этот глупый снег… В моем проекте снега не было, но это ничего, это мелочи. Два мира не смогут существовать одновременно, она слаба, а мои силы почти безграничны. Где теперь этот олух, Лобсель Вис? Где он? А я уже почти стал новым мессией… И не картонным, как преподобный Бернс, а самым что ни на есть настоящим. Даже вернулся из царства теней. Я сразу отказался от этой слюнявой идеи малой крови, оставил тех Желтых наивных дурачков возиться с ребеночком. Бесполезно. Новому миру требовалось больше боли, чем смог бы вместить в себя всего один, пусть даже нещадно истязаемый человек. Они приняли снизошедшее на них откровение, как есть, но я-то ведь знал, что должно было быть в этих чертовых письменах, в этих гребаных индейских иероглифах, которыми исписаны все камни в округе… что-то еще. Что-то настоящее. Того, первого озарения, той нашей первой случайной встречи с Матерью было недостаточно, я это чувствовал, а Желтые — нет. И я нашел. Воссоздать ритуал в точности было нелегко, многие записи отсутствовали, но я продолжил поиски в нашей замечательной библиотеке и как следует изучил эзотерические и сатанинские трактаты. В чахлой Европе давно уже не было той подлинной, свежей языческой силы, но лондоны и парижи могли дать знание и мастерство. Было много ошибок. Много пустых убийств. Но, когда я догадался вырезать жертвам сердца, что-то сразу поменялось. 21 причастие, 21 жертва, избранные не просто так, не наобум, а по сложной, хорошо продуманной системе. Я назвал это ритуал «21 Причастие», и, если тебе интересно, двадцатым оказался твой покойный ныне друг Ресуректор. Ты станешь двадцать первым… Вообще-то, я рассчитывал на шерифа, но и ты сгодишься. Он был упертым, уверенным, несгибаемым. Он так и не согнулся, но я его сломал. Может быть, в новом мире я даже дам ему второй шанс. Сделаю равным себе. И на этот раз, надеюсь, Редлоу примет свою сущность и поймет, наконец, что карать можно всех и каждого. Закон — лишь глупая условность. К тому же, убив Стивена, ты принял в себя часть его силы и души… Так бывает всегда.. Со мной сейчас души сотен… Ха! Да что уж там, тысяч людей. Я сам, как война. Но, в отличие от войны, моя цель не пропитана насквозь пафосной ложью. Я создаю новые правила игры, новый порядок. И, судя по количеству людей, которые готовы были идти за мной и выполнять по малейшему приказанию любые гнусности, нового порядка хочу не один я… Процесс создания новой реальности был увлекательным, полагаю, что и жизнь в ней будет очень приятна, — искры в его глазах выросли до размеров двух маленьких солнц. Взгляд Гудбоя превратился в два ослепительно сияющих луча, несущих резкую боль. Монстры почтительно обходили Кзучильбару — он ведь и сам был одним из них, даже если и не являлся новым хозяином всего сущего.
— Ты не сможешь! Не сможешь! Ты все равно всего лишь человек, в мир придет Мать и поставит тебя на место. Ты лишь марионетка в ее руках, послушный инструмент! Она пустит тебя в расход с той же легкостью, с которой ты резал и стрелял в своих же слуг! — показалось, что незримые путы немного ослабли. Луна улыбалась Биллу, словно протягивала руку помощи. Он лежал и думал, как именно ему нужно выстрелить, чтобы положить конец этим странным, безумным и в то же время пророческим речам. «Может, вся эта скверна и твоих рук дело… Но луна над городом тоже не твоя, как и снег… Как и туман, так что не обольщайся, ветеран битвы при Йорктауне!» — Твинс незаметно потянулся к выпавшему из рук револьверу. Гудбой был настолько увлечен объяснениями, что даже не обратил на это движение внимания.
— Мать! Ты думаешь, что Мать — это злая бука, которая таится в волшебной пещере и выбирает момент, когда можно будет вырваться из своей тюрьмы? Нет, бандит, с Матерью все гораздо сложнее… и проще… Мать — это то, что живет в тебе! Во мне, в самом затюканном из шахтеров, в абсолютно любом человеке. Это что-то вроде паразита, вроде глиста, который ползает не по кишкам, а по твоей тщедушной душонке. И этот червячок питается кровью и страданием. Когда чаша твоих страданий переполняется, Мать начинает изменять мир вокруг тебя. Вот и все. Где-то по миру разбросаны места, такие странные места, наподобие этого города, куда тебя обязательно потянет некая стоящая над тобою сила, если червячок однажды перерастет своего хозяина. Только в таких, особых местностях эта гусеница может окуклиться, а затем … кто знает?… если у тебя хватит сил вынести все эти муки, может быть, и обратиться в бабочку. В бабочку нового, построенного вокруг тебя одного мироздания. Вот что такое Мать, а вовсе не чудовище из твоих кошмаров. Все это время ты просто беседовал сам с собой, боялся своих же отражений и сражался по ночам со своей тенью. Я понял эту простую истину не сразу, ведь казалось, Она первая заговорила с нами… Со мной и еще теми тремя… Но это был лишь наш внутренний голос, помноженный на витающие в тумане голоса умерших индейцев, которые, не пойми от чего, знали, как превращать гусениц в бабочек. Сама по себе Мать не имеет ни воли, ни личности. Она — лишь сила, спрятанная где-то внутри в каждом из нас. И я не боюсь ее. Я не служу ей. Я просто строю свой мир с ее помощью. Она — инструмент в моих руках, а не наоборот, — жужжащие над его головой чудо-птицы собирались в стаю, кружили над этой улицей черной тучей, словно уже предвкушая тот момент, когда можно будет полакомиться вкусными глазами и мозгом последнего из «причастившихся». Билл не мог сдаться. Он больше не хотел быть покорной скотиной, которую вели на бойню. Выбрав момент, он, собрав все силы в кулак, подскочил на ноги. Воздушные путы лопнули. Было слышно, как в тумане раздался их резкий звон. Он выстрелил всю обойму в лицо Палачу. Стрелял без жалости и без наслаждения. Просто пытался задушить этот тягучий солнечный свет из глаз Кзучильбары. Стрелял точно, хорошо прицеливаясь, но Гудбой даже не покачнулся, хотя все выстрелы достигли своей цели. Его голова была будто каменной, будто стальной, пули, беспомощно звякая, отскакивали от этого несокрушимого лба, а некоторые из них выгорали прямо в воздухе, случайно попав под свет дьявольских лучей. Когда капитан перевел взгляд в сторону Твинса, тот инстинктивно пригнулся, пытаясь укрыться от этого испепеляющего жара тысячи солнц. Гудбой хохотал. Лучи из его глаз оставляли на придорожных камнях черные, выжженные дорожки.
— Да ты еще и сопротивляешься! Безумец, зачем? Это невозможно, да и не нужно! Хочешь, я подарю тебе после смерти Шатерхенда? Ты сможешь сделать с ним, что угодно, в новом мире не будет никаких границ и пределов. Ты сможешь истязать его целую вечность, а потом еще столько же! Сражаясь достойно, ты, пожалуй, заслужил такое право… Только сейчас сопротивляться не надо. Так ты только продлишь свою агонию, — Палач взмахнул несколько раз тесаком, рассекая морозный воздух с яростным свистом. Остановить его было нельзя, сбежать тоже, но должен же был быть хоть какой-то способ… должен! И, пропуская мимо ушей все эти обещания, Твинс перезаряжал кольт и стрелял снова.
— Убирайся в ад! Убирайся в ад, тварь! Мерзкий, спятивший старик, гнусный убийца! Убирайся в ад!!! — и он стрелял еще и еще. А пули так же падали на землю, бессильные против мощи демона. Но Билл не останавливался, он посылал в сторону Палача целый град выстрелов, потому что даже у неуязвимого Ахиллеса была своя пята.
— Пожалуй, ты мне уже надоел. Я думал, ты будешь умнее и рассудительнее. — Ни разу не дернувшись ни от одной пули, Гудбой наклонился за откатившейся в сторону ритуальной пирамидой. — Я создаю новый мир, а новое никогда не рождается без крови и страданий. Я не убийца — я, скорее, повитуха новой реальности. И порою жизнь ребенка стоит дороже, чем жизнь дряхлой роженицы, — он уже почти нацепил свою маску на голову, но ненадолго задержался, и прежде, чем скрыть лицо за ржавым железом, произнес: — Кстати, хоть я ненавижу ложь, но кое-что все же тебе недосказал. У меня было имя. Еще до того, как я прибился к отряду восставших. И я его помню. В родном доме меня называли Стивеном, — сказав это, Гудбой опустил пирамиду на плечи и окончательно слился с сущностью Палача, заключив солнечный свет взгляда в темницу своего странного шлема. Он медленно двинулся к Твинсу, занося меч, для решающего удара.
— Ты не единственный, кто воскрес из мертвых, сволочь, — раздался откуда-то с другой стороны улицы знакомый голос. Кулчибара замедлил шаг. Билл невольно обернулся. Сквозь плотный, заполненный гарью и снегом туман он видел Шатерхенда. Целого и невредимого.
«Стреляй, чего же ты стоишь??? Чего медлишь? Мы не одолеем Гудбоя, но так мы, по крайней мере, унесем с собой и Бена! Стреляй!!!» — надрывался Уильям, но Билл был слишком поражен, чтобы подчиниться. Похоже, что настал тот день, когда мертвые поднимались из могил. День Страшного суда. Как сказал бы Бернс: «День гнева Его!». Похоже, что Кзучильбара тоже был сильно удивлен. Во всяком случае, он просто прошел мимо Твинса, потеряв к нему какой бы то ни было интерес.
— Да, сволочь, у меня неспроста такая фамилия… — Ресуректор был безоружен, он только сжимал в своей ладони какой-то странный округлый предмет, напоминающий большое яйцо. Шатерхенд стоял ровно и никуда не бежал. Раны его странным образом закрылись, только лишь лицо оставалось так же разделенным на две половины — живую и мертвую. — Возможно, ты слегка переборщил с теми пытками, которым подверг меня. Возможно, всему виной слепой случай или ошибка в твоем чертовом ритуале. Но, так или иначе, эта самая Мать проснулась и во мне. Я не просто часть твоего мира, я тоже демиург. Моих страданий хватило для того, чтобы вырваться из лап смерти. А еще мне известен один маленький секрет… Что ты так беспокоишься, а, Палач? У тебя больше нет власти надо мной! И ты ответишь мне за каждого из ребят, сволочь! — Бен приподняло над головой это яйцо. Оно было перепачкано в той же коричневой слизи, как и бродящие вокруг существа. Твинсу показалось, что за мутной жижей тускло зреет ржавчина. «Стреляй, умоляю тебя! Он же снова уйдет! Уйдет, понимаешь ты или нет?! Ты должен поставить точку сейчас! Вспомни, ведь только ради Шатерхенда мы вообще ввязались во всю эту историю. Или тебя наплевать на меня, а, Билли?» — Уильям кричал, громко и истерично. Обретя власть над левой рукой Твинса, он попытался взвести кольт и, наконец, достигнуть желаемого. Но Билл обхватил левую руку правой ладонью и всеми силами прижимал неподконтрольную часть тела к себе. В напряжении, в этой нелепой борьбе самим с собой, он хрипел сквозь зубы: «Успокойся, брат! Он пришел не за нами, ему нужен Палач. Успокойся! Он знает что-то, чего не знаем мы, вдруг у него получится? Уильям, нет! Нет! Нет! Нет!» — Билл бил сам себя, пытался вывернуть собственную руку из сустава. Но Уильям не слушал. Он продолжал бесноваться и, надрывая жилы, упрямо поднимал револьвер вверх.
Позади Ресуректора стояли Пабло, Роджер и Акиро. Целые и невредимые. Странно, что из всей шайки вместе со своим бывшим хозяином возродились именно они. Или же наоборот это был единственно верный и возможный выбор провидения?
— Так просто, что даже смешно! — Шатерхенд не смеялся, не ликовал, его голос был ледяным и спокойным. Ресуректора пронизывала такая чистая и незамутненная ненависть, что он не нуждался ни в ободряющих вскриках, ни в злой радости. Он стоял, почти не шевелясь, а к нему медленно подходил Красный Демон, волоча за собою огромный тесак. — Ты, видно, и знать не знал, что есть такая старинная русская сказка про злого бессмертного мага, чья смерть лежит в яйце! Ты и не мог этого знать, об этом мне рассказала та замученная девчонка. Она тоже ненавидела тебя и все, что ты делаешь. Она не могла дотянуться до тебя сама, но, по крайней мере, ей хватило смелости вмешаться в твою извращенную реальность. Она любила те сказки, которые ей рассказывала мать, а в сказках, как водится, бывает, можно найти ответы на любые вопросы. Например, как одолеть неуязвимого мага. Просто! Так просто, что даже смешно! Разбить яйцо! Пускай этим яйцом даже окажется просто металлический сосуд, в который ты заключил собственное сердце после ритуала, а затем выкинул в глубь болот. Но я нашел твое сердце, сволочь. Я искал долго, но мертвые, как известно, не ведут счет дням. Смерть твоя в яйце! — и после этих слов Шатерхенд уронил эту ржавую сферу на мостовую. Палач взвыл. Сирены оглушительно запищали. Дьявольские звери стали в ужасе разбегаться, видя смерть своего хозяина. По всему городу облаченные в красные одежды культовики ощутили какой-то странный, болезненный укол прямо в сердце. Они падали с лошадей и в исступлении метались по грязной земле, на радость обступившим их шахтерам. Упав на камни, яйцо треснуло. Из-под тоненькой скорлупы посыпался прах и пепел. Кзучильбара тяжело опустился на колени, не прекращая выть. Ему оставалось пройти до Шатерхенда всего пару шагов, сделать только пару шагов и разрубить этого не укладывающегося в его новый порядок чужака. Но Палач не мог пошевелиться. Из-под его одежды стали выбиваться лучи света. Пирамида раскалилась, из-под нее повалил густой едкий дым. Ресуректор не шевелился, но его левый глаз словно беззвучно спрашивал у нового мессии: «Ну что? Нравиться? Нравиться, сволочь?».
Ослепительная вспышка разорвала демона изнутри. Железный шлем гулко рухнул на землю. Рой каких-то черных насекомых закружился над тем местом, где секунду назад стоял повелитель мира. Шатерхенд устало улыбался, а наступающий со всех сторон мрак словно слегка рассеялся. Но тьма не отступила окончательно. А Твинс все продолжал бороться с собой. Он не мог даже позволить себе насладиться гибелью врага. Перед ним стоял другой враг… Наверное, даже более ненавистный, чем ужасный Палач. Но что-то не давало ему подчиниться брату и пристрелить Бена. Это была не благодарность, просто что-то вроде предчувствия. Что-то, что подсказывало Твинсу, дай он Шатерхенду время — и какая-то мутная пелена спадет с его глаз. «Я не убивал твоего брата! Я не убивал твоего брата», — вспомнил Билл его слова, произнесенные еще на прошлой их встрече в заброшенной колонии. «Он убил меня! Как ты не можешь понять, что пять лет ты гонялся за этим человеком! И вот он, стоит перед тобой, лишь нажми на курок, и все кончиться! Он убил меня!» — Уильям… Уильям… Опять этот раскалывающий голову голос. «Здесь что-то не так... Все не так просто! Иногда вещи не такие, какими они кажутся. Все не так просто, брат!» «Ты просто снова трусишь! Если он смог одолеть Гудбоя — это не значит, что он сильнее тебя! Он такой же человек, да еще и безоружный! Стреляй!» «Нет! В том-то все и дело, что он такой же человек. Он не убийца. А если даже ему и приходилось убивать, то неужели он не искупил свой грех сейчас? Он справился! Он тоже слышал Анжелику, а она не стала бы помогать маньяку и подонку!» «Ты совсем зациклился на своей Анжелике! К черту ее, у тебя ведь есть я! И я требую отмщения! Я ждал слишком долго, чтобы сейчас опять упустить его! Месть!!!» За все время этого внутреннего диалога Твинс ни разу даже не взглянул на Бена. А тот просто стоял, оглядывая оставшуюся после Кзучильбары пирамиду и флегматично пиная ногой треснувшее яйцо. Его странное, разодранное лицо не выражало абсолютно никаких чувств, он был эмоционально опустошен. Затем он поднял взгляд на корчащегося Твинса. И в его глазах отразилось что-то вроде… Понимания…
- Ты везучий! – подал голос из-за спины Шатерхенда Пабло, обращаясь к Биллу.
- Ты сильный! – пробасил следом Роджер.
- Ты смелый! – проговорил Акиро и его лицо снова озарила легкая неуловимая улыбка.
— Эй, Билли! Все кончено! Я справился с ним. Иди сюда, пора забыть старые обиды! — Шатерхенд сделал несколько шагов вперед, раскинув в дружественном приветствии руки.
— Ничего еще не кончено, мразь! — произнес Билл не своим тоном. На какую-то долю мгновения брат одержал над ним верх. И грянул гром выстрела. Ресуректер был очень удивлен. Он не чувствовал никакой злобы. Но и никакой вины. Он не спеша ощупал пробитую навылет грудь… Пуля попала точно в сердце. Кровь, стекавшая по его жилетке, вылилась в небольшую лужицу на мостовой. Он смотрел на Твинса с каким-то сожалением, с какой-то легкой тоской и совершенно без ненависти. Так смотрит родитель на непослушного, но способного ребенка.
— Как жаль… Мы ведь могли все начать сначала… — промолвил он. Затем его взгляд помутился, и он повалился набок.
— Господи… Господи… Что же я наделал? — шептал Билл. Он непонимающе смотрел на собственную левую руку, сжимающую кольт, и ему хотелось отбросить от себя оружие, как противную гадину. Его бил сильный озноб, а хладнокровный брат ответил: «Ты сделал то, что должен! Подойди и прострели ему голову, возможно, эта живучая тварь еще поднимется снова…»
— Не-е-е-ет! — Твинс сорвался с места и побежал прочь от упавшего Ресуректера. Пабло, Роджер и Акиро смотрели ему вслед с легким осуждением, медленно растворяясь в воздухе. Откуда-то из глубины сознания вырвалась мысль о Дженнифер. Дженнифер нужно было найти. Он уже забыл, зачем и почему она ему была нужна, он бежал прочь и искал знакомый домик, затерянный в этих туманных улицах. Мысль о Кэрролл была его спасительной нитью, позволившей забыть о том выстреле. О том, что он уже второй раз за день убивал. И убивал не того, кого следовало.
А густой мрак и дьявольские уродливые создания и не думали исчезать. Возможно, их стало меньше, возможно, Кзучильбара и имел власть над многими порождениями ада, но мир в целом еще точно не оправился от свалившегося на него безумия. Диана все еще несла в город разрушения, дома по-прежнему горели, а фантасмагорические птицы рассекали воздух. У луны, как и раньше, было ее лицо. И где-то рядом с желтым небесным диском появились первые обжигающие лучи нового солнца.
Он не помнил, как добрался до дома Кэрролл. Не помнил, когда заметил, что у калитки собралась огромная толпа жителей. Сирены громко выли, Твинса продолжал бить озноб, снег смешивался с пеплом.
Преподобный Бернс выводил из дома Дженнифер, держа ее за волосы. Он что-то громко кричал, но его бас тонул в оглушительном реве толпы шахтеров, повторяющих снова и снова: «Верни нам солнце, ведьма! Верни нам солнце, ведьма!»

Скрытый текст - Глава 21. Страшный суд:

Глава 21. Страшный Суд
(Музыкальная тема главы - Ершалаим. Пилот )

Если Бог за нас, то кто против нас?

Послание Павла к Римлянам (8:31)

— Что он делает? — пытался спросить Твинс у людей. Те не слышали. Их полностью захватило увлекательнейшее зрелище публичной казни, во все времена собирающее толпы. Они видели, как рушится привычный им мир, случайно заглянули в глаза бездне ада, и теперь искали виновных. В любом крупном деле сперва поднимается шумиха, затем неразбериха, а после карают невиновных и награждают людей, которые вовсе никак с этим делом связаны не были. Законы толпы просты и ужасны. Она очень вздорная и взбалмошная баба, эта толпа. Мужчины поднимали в воздух кирки и похотливо облизывали губы, глядя на растрепанное платье Дженнифер, женщины изрыгали проклятия с какой-то особенно сильной яростью. Одних распаляла похоть, других зависть к чужой, недостижимой красоте. Справедливость этого скорого на расправу суда не интересовала никого. Странные дети, не боявшиеся ни чудовищ, ни огня, сейчас громко ревели и зажимали ручками глаза, но родители отпихивали их маленькие ладошки, заставляя смотреть на то, как одну женщину собирались забить всем скопом сотня с лишним человек. Кольцо, до сих пор лежащее в кармане Билла, стало быстро раскаляться, он почуял запах тлеющей ткани куртки. Он, чертыхаясь, вытащил его, и, опалив ладони, выбросил на одну из грязных клумб. Упав на землю, кольцо расплавилось до состояния маленькой желтой лужицы, а затем, обернувшись юркой змейкой, шмыгнуло куда-то в туман. Твинс не стал провожать его взглядом. К чему удивляться какой-то там металлической змее, когда вокруг творилось такое. Сейчас Билл должен был вырвать Дженнифер из лап Карла, должен был узнать, наконец, хоть что-нибудь об Анжелике, но толпа теснила его, и он никак не мог пробиться вперед, к заветному дворику.
— Верни нам солнце, ведьма! — продолжали скандировать жители. Кто-то из них крестился, кто-то поднимал вверх украденные тут и там фляги и бутылки. Один из шахтеров даже потрясал в воздухе головой культовика, насажанной на деревянную палку. «Они ничем не лучше красных фанатиков… Может быть, даже страшнее, те хотя бы подчинялись своему лидеру, а сможет ли Бернс удержать этот людской водоворот — совершенно неясно», — Твинс всерьез опасался и за свою жизнь, ведь одного неловкого движения сейчас хватило бы, чтобы обратить весь гнев толпы на себя. Толпа не понимает и боится чужаков. А еще толпа уничтожает все, чего не может понять и чего опасается. К тому же, если они вдруг припомнят, что он еще и муж ведьмы… Муж, который даже не прошел обязательный обряд венчания… Тот чужак, которого ни разу никто в городе не видел в церкви.
Толпа была наполнена стонами, сипом, хрипом, гулом, ужасающими запахами. Это было воистину страшно! Сотни избитых, измученных, голодных, обескровленных людей. Они задыхались от собственной ненависти, иногда теряли сознание, тянулись куда-то вверх, к лестнице, на которой бородатый священник угрожающе заносил топор над ведьмой, кидались в Кэрролл землей. Казалось, это одно многорукое, многоногое, изможденное, покрытое синяками, кровоточащими ранами, ссадинами и нарывами тело — тело непонятного, многоликого существа, именуемого Город. Вдруг Карл отбросил топор и воздел вверх руку, по локоть измазанную в крови врагов спасителя. Люди неожиданно и неохотно смолкли, тишину нарушал теперь лишь вой сирены и треск лопающихся от пожаров деревянных досок.
— Эта женщина — ведьма! — пророкотал он, и люди одобрительно загудели. Его окладистая борода была так же замызгана чем-то липким и грязным, не то сукровицей, не то слизью демонических существ. — Нам давно это было известно, но даже сейчас я не потерплю самосуда. Я не отдам ее вам до тех пор, пока мы точно все про нее не выясним. И лишь после этого предадим в руки нашего всемилостивейшего господа, предав казни богоугодной, без пролития крови.
«Он еще и хочет предстать перед спасителем в новом Иерусалиме чистеньким! Эй, святой отец, да у тебя же руки по локоть в крови! Уже, уже и эту кровь нельзя будет смыть никогда, хотя ты всего лишь защищал свой дом, свой город и свою паству от врагов. Но не будь же ты лицемерным! Как может быть справедливым суд разъяренной толпы?» — Билл хотел, очень сильно хотел крикнуть все это Бернсу в лицо, но он боялся навлечь на себя ненависть окружающих и снова тщетно пытался протиснуться сквозь плотные ряды людей вперед, к Дженнифер. Сама же «ведьма» словно ничего не видела и не слышала. Она безропотно сносила все упреки, но не прятала лица, не закрывалась от летящих в нее комьев грязи. Ее взгляд был полностью отстраненным от всего происходящего вокруг. Кэрролл будто бы и не понимала не только что ее ждет, но даже и где она находится. «Это клаудия…Она увидела, как у дома собирается толпа, и надышалась белым порошком, чтобы не боятся… Чтобы не чувствовать боли… Она предвидела это все и подчинилась судьбе, так же, как Редлоу», — догадался Твинс. — Но если ее сейчас приговорят к сожжению на костре, я потеряю последнюю нить, связывающую с Анжеликой, а если я ее не найду, то… Нет! Нужно срочно что-то сделать!» — Билл решительно потянулся за револьвером. «В конце концов, ни один из жителей не вооружен, а чтобы без проблем пробиться вперед и вверх, достаточно схватить всего одного ребенка и приставить ему ствол к виску…» — подал идею не то его внутренний голос, не то голос брата. А может, и некий третий голос, из слившихся воедино сознаний Билла и Уильяма. Твинса снова пробила нервная дрожь, и он поспешил крепко прижать к боку левую руку. «Боже, да что я такое говорю! Неужели я тоже уже настолько пропитался этим всепоглощающим насилием, что ничем не отличаюсь от того же Палача? Нет! Я не стану прикрываться детьми, иначе все это спасение мироздания просто теряет смысл».
— Она не просто ведьма! Она сама Вавилонская блудница, неведомым мне путем породившая Зверя. Антихриста, — пронесся над затихшей толпой бас отца Карла. — Вы видели его, он бродил по улицам в одеждах Палача, он говорил, что воскрес из мертвых, и многие из низких и недостойных людей переметнулись к нему, стали поклоняться этому убийце, отрекшись от заповеди «не сотвори себе кумира». Они выжигали на себе бесовские знаки, оскверняли наш собор, надев на статую Христа эту сатанинскую пирамиду! Они не смогли отнять у меня жизнь, ибо вера есть меч и щит мой. Их чудовища оказались бессильны против святых заветов и креста. На ваших же глазах они распадались в прах от моих молитв. Ибо те души, что чисты, легко пройдут и по снегу, и сквозь огонь и тьму! — только сейчас Твинс заметил, что, кроме черной рясы, на Бернсе не было одето ничего. Он был бос, и холод промерзшей земли его нисколько не беспокоил. Черная сутана казалось его настоящей, натуральной кожей, а на бледные руки и лицо словно были натянуты белая маска и белые перчатки. Огонь веры в его молодых, таких молодых глазах жег людей не хуже, чем солнечный свет глаз Гудбоя. Разве что камни не обугливались. — Блуднице и Зверю помогал колдун, поднявшийся, как сказано в писании, откуда-то из моря, то есть, попросту говоря, с острова. Он подчинил себе людей, сломал их дух и веру, показав чудеса… И у нас в городе был свой колдун, тот самый, приехавший к нам из-за дальних морей, как раз с острова, называемого Англией. Винсент! Сейчас этот щедрый даритель нечистых чудес прячется, но наше святое воинство доберется и до него! С нами крестная сила, братья и сестры! И нас не остановит ни несметное воинство подчиненных злу народов, Гоги и Магоги, что пришли сюда, потрясая ружьями, с юга и востока, ни мертвецы, восставшие из земли и из воды, услышав зов трубы Гавриила. Той трубы, чей глас и сейчас возвещает нам о гибели мира старого и о строительстве нового Иерусалима! Той, от которой мы, в слабости духа своего, затыкаем уши, пытаемся спастись, принимая за вой демонов. Всех врагов пречистого пожрет небесный огонь! Верьте мне, ибо истину говорю я вам! Вода нашего озера стала густой от пролитой крови, ее больше нельзя пить, грешники искали спасения в шахтах, крича горам: «Падите на нас и скройте от взора Его». Все это было предсказано. Но не стоит бояться нам, кротким, ведь блаженны кроткие, ибо наступит их царствие! Блаженны плачущие, ибо они утешатся! Господу нашему Иисусу Христу слава! Слава! Аминь! — он все кричал и брызгал в исступлении слюной, даже выпустив из рук невесомую Кэрролл. Она едва держалась на ногах. А толпа дружно подхватило это «аминь», и затем снова стала требовать от ведьмы солнца. Билл медленно, но верно подходил к импровизированному эшафоту все ближе и ближе. Приходилось буквально идти по головам, настолько плотно стояли люди. До проповедующего Бернса ему оставалось всего несколько футов, но каждый новый шаг давался все трудней.
— Солнце! О да… Солнце, вот что забрала у нас эта слуга сатаны! Снег не описан в откровении Иоанна Богослова, снег вроде и не кара господня. Уже все печати сорваны, уже взошла звезда Полынь, так откуда же взялся снег, спросите вы у меня? Не все истины и не все пророчества изложены в Евангелиях! Да, солнце ушло, а бушующая зима пришла в те места, где брат шел на брата, а сын на отца. Но и это было известно заранее! Я читал Старшую Эдду, читал прорицание Вельвы и древний индийский трактат о Кали-Юге, последней эре земной. Все предсказанное там — здесь, все это сейчас вокруг нас, братья и сестры мои во Христе! И незримый волк Фенрис, сожравший солнце. И гибельная для богов поганых, языческих зима Рагнарока. И изменяющий всю реальность вокруг разрушительный танец многоликого Шивы! Наступает конец времени! Конец света, который пришел как раз тогда, когда его никто не ждал, как и было предначертано! Когда люди погрязли во грехе, когда мало кто мог вспомнить Его слова и Его заветы. Только лишь сто тысяч праведников обретут спасение и милость Его, и вы, братья мои и сестры будете первыми причастившимися! Аминь! — Бернс тряс руками, говорил быстро, и взгляд его был направлен даже не на праведных братьев и сестер, жаждущих крови, а куда-то вдаль, куда-то, где только для отца Карла из тумана проступали мраморные стены нового города. Твинс уже был в первых рядах. С трудом отталкиваясь локтями от множества грязных, пьяных, ревущих христиан, он, наконец, пробился к лестнице. Толпа исторгнула его из себя, как больной желудком человек изрыгает плохо пережеванный кусок мяса. Некоторые из людей еще тянули к Биллу руки и негодующе заулюлюкали в тот момент, когда чужак прервал выстрелом в воздух тираду преподобного.
— Карл, остановись! Люди, одумайтесь! Одумайтесь! — закричал Твинс и, вбежав по лестнице вверх, стал между Бернсом и Дженнифер. — Неужели вам мало смертей? Мало крови, что ли пролили? Эта «ведьма» — единственная, кто еще может хоть что-то сделать, она одна может все это остановить! Вы никогда не выберетесь из этой пожирающей вас тьмы, если сейчас расправитесь с ней. — Люди и не думали его слушать. Только лишь револьвер в руке Билла удерживал толпу от нападения. Отовсюду звучали грозные обвинения: «Еретик! Дьяволопоклонник! Откуда он вообще взялся?» Осознав, что на шахтеров и их жен не подействуют никакие уговоры, Твинс обратился к отцу Карлу, надеясь переубедить хотя бы этого безумного инквизитора.
— Не совершай моих ошибок, преподобный! Я знаю, вы хотите только добра и мира, но прошу вас, хоть вы послушайте, больше мне не к кому обратиться, — Бернс был вне себя от ярости — кто-то дерзнул прервать его речь! На его мясистом лице выступили багровые пятна, толстые губы затряслись, а костяшки крепко сжатых кулаков угрожающе побелели.
— Как… Ты… Посмел??? — зарычал он на Билла. Еще секунда, и он бы вцепился Твинсу в лицо, не испугавшись кольта.
— Она не похожа на вас. Она другая, да. И во всем этом кошмаре есть часть ее вины… Но дайте же ей шанс! Позвольте же ей хоть что-то сказать в свое оправдание! И с чего вы взяли, что она ведьма, преподобный? Может быть, вы видели подписанный кровью договор с Бафометом, Астаротом, Вельзевулом, Мефистофелем, или еще каким демоном? Это безумие надо остановить! Пусть люди бегут и тушат дома, пусть очищают город от склизких порождений тьмы, а мне позвольте только поговорить с ней! Только поговорить! Вы увидите, что все еще может измениться, я знаю способ, преподобный! — ноздри Карла шумно раздулись, он набрал полную грудь воздуха, отчего его мощная фигура стала еще больше. А затем священник громко-громко, заглушив даже на время вой сирены, заголосил.
— Нельзя остановить неизбежное! Все, что предначертано, уже свершено! Нам больше не нужны дома и города. Нас ждет новая земля и новое небо! Убирайся отсюда, проклятый чужак, пока тебя не вздернули на первом же столбе! Убирайся, я не хочу марать о тебя руки! Все равно, таких, как ты, совсем скоро не станет вовсе, вас просто поразят громы и молнии самого Создателя! — люди даже слегка попятились от этого крика, отступили на несколько шагов, побросали наземь фляги и принялись усиленно креститься. Бернс напоминал самого ветхозаветного Яхве, который был разгневан нерадивостью своих детей. Его крик словно разбудил молчавшую до сих пор Кэрролл. Она, пошатываясь, вышла вперед, облокотилась на Билла и полуприкрыв глаза, медленно и тихо проговорила:
— Святоша прав… Нельзя остановить неизбежное, как бы ты, дурачок, не пытался… Я ничего не скажу тебе о дочери… Эту тайну я унесу с собой… Пусть карлик немного побеснуется, ему не долго осталось… Как, впрочем, и мне… — несмотря на то, что слова эти она произносила чуть слышно, их разобрали все. И толпа снова испуганно отступила, так, будто сам хитрый и прекрасный Змий-искуситель вступил в диалог с Создателем.
— Дженнифер! Дженнифер, очнись! — Билл тряс упавшую ему на руки женщину, бил ее по щекам, пытался хоть как-нибудь привести Кэрролл в чувства. Она только закатывала глаза и слегка вздрагивала от смеха и ударов. — Дженнифер, ты понимаешь, что сейчас тебя убьют! Даже я не смогу тебя защитить от них. Не надо, не надо, не уходи, не растворяйся в дурмане! Расскажи, объясни мне, где она! Где Анжелика? Где??? — все его мольбы будто падали в пустоте, в бездонном колодце ее чистых, ледяных глаз. Кэрролл тоже хотела установления нового порядка. Только в ее мечтах не было места новому Иерусалиму.
— Ведьма заговорила… Отлично, тогда я могу задать свой последний вопрос! — снова заговорил Карл. Он мощной рукой отбросил в сторону Твинса и, крепко сжав плечи девушки, произнес нараспев ей прямо в лицо. — Сущий владыка, господи, сотворивший человека по образу Твоему и по подобию и давший ему власть жизни вечной… Изгони из нее всякого лукавого и нечистого духа, сокрытого и гнездящегося в сердце ее... Духа заблуждения, духа порока, духа идолослужения и всякого стяжательства, духа лжи и всякой нечистоты, действующей по наущению диавола, и соделай ее овцою разумной святого стада Христа Твоего, членом достойным церкви Твоей, сосудом освященным. Дочерью света и наследницей царства Твоего, чтобы по заповедям Твоим пожив, и сохранив печать нерушимой, и одежду соблюдя незапятнанной, достигла она блаженства святых во царстве Твоем. Аминь, — затем Бернс обратил ведьму лицом к толпе и, не без наслаждения сорвав с нее одежды, твердо и отчетливо прошептал ей прямо на ухо: — Отрекаешься ли от сатаны, и от всех дел его, и от всех ангелов его, и от всего служения его, и от всей гордыни его? — Кэрролл, не стесняясь своей наготы, нагло и громко рассмеялась над его словами:
— Истинный бог не может быть седым и бородатым! — крикнула она в толпу. — Истинный бог — это женщина. Великая Мать. А вы все погрязли в собственной слепоте и не слышите ее голоса. Я ни за что не отрекусь от своей веры, ведь тот путь, что ты мне предлагаешь — это и есть подлинный путь сатаны. Я отрекаюсь от вашего бога! Слышите, вы, трусы, ничтожества, слабаки! Я отрекаюсь от вашего бога, и ничто в целом мире не сможет заставить меня отречься от Матери! — эта была минута ее ликования, ее превосходства над всеми обступившими ее дом христианами. Где-то вдалеке из тумана выступили фигуры индейцев. Они давно уже наблюдали за происходящим, не вмешиваясь, словно ждали чего-то. Ждали гибели той, что могла обратить их нелепую победу в поражение.
Твинс схватился за голову: «Что же она делает? Она хочет этой смерти, она специально их злит! Господи, как же остановить все это…» Его рука сама метнулась к оружию. Билл направил верный кольт прямо на затылок святого отца, который уже собирался одним резким и точным движением сломать ведьме шею… а точнее, свершить богоугодную казнь, без пролития крови.
— Отпусти ее, чертов фанатик! Разве ты не видишь, что ее смерть только сделает тебя побежденным? Мы должны остановить этот хаос, но не так, Бернс, не так… — ствол упирался прямо в толстый затылок преподобного. Но Карл поборол в себе страх смерти уже очень давно.
— Она сама отреклась от Господа, чужак. Ты слышал это. У меня просто нет выбора. Убери револьвер, и, может быть, у тебя еще останется шанс… — прогудел он. Теперь стало заметно, что индейцы подходили все ближе. Кажется, они целили из ружей в троих людей, стоящих на лестнице.
— Нет, — нервно сглотнув, сказал Твинс. Напряжение снова передалось его руке, Уильям не пытался завладеть его телом, как раньше, он лишь сожалеюще и пренебрежительно вздыхал, укоряя брата за этот пафосный жест. Со смертью Шатерхенда Уильяма вообще перестал интересовать окружающий мир.
— Да! — вскрикнула обнаженная Кэрролл и с неожиданной прытью быстро вырвалась из сильных рук Карла и прыгнула в растревоженную ее наготой толпу. Люди накинулись на нее со всех сторон, принялись выкручивать руки, пинать, дергать за волосы, даже кусали и грызли ненавистную русскую. Индейцы опустили ружья и хором заголосили какой-то ликующий боевой клич, напоминающий не то уханье сов, не то волчий вой.
— Никакой крови! Никакой крови! Тащите сюда веревку скорее! — отмахнувшись от кольта, как он назойливой мухи, ринулся к людям священник. Но даже он, их признанный лидер, не мог сдержать накопившуюся в людях злобу, что уж было говорить о бессмысленно палящем в воздух Билле. «Опять кинешься укорять себя, братец, но и в этой смерти нет твоей вины. Это же было чистой воды самоубийство! Билли, мы ничего не могли поделать, она сама выбрала такой финал», — голос Уильяма был каким-то усталым и изможденным. Брат больше ничего не хотел, никуда не подгонял Твинса. Он словно впал в оцепенение, в глубокую апатичную спячку. Билл сел на лестнице и пустыми глазами уставился на то, как бесновались шахтеры и трясли в воздухе ружьями индейцы. На то, как огонь переползал с одного дома на другой, на то, как где-то вдали убегали прочь недобитые культовики, стремясь поскорее сбросить с себя ставшие уже ненужными и опасными балахоны. Как в беззвездном, заснеженном небе расцветало огромное новое солнце, не дающее тепла и благостного света. Люди получили от ведьмы то, что хотели, но их лица не озарялись искренней радостью. Слишком уж чуждым было это светило. «Новый мир уже здесь… Я не смог это остановить… Я не вернулся к Анжелике…Прости, смелая бедная девочка… Прости…»
Увлеченные убийством христиане не заметили, как к ним медленно подошел бледный, как мел, доктор Николай. Он был одет все в тот же заляпанный засохшей кровью халат. Его губы затряслись, глаза расширились, когда он увидел, что происходило с его униженной и раздавленной сестрой. Преподобный как раз накинул ей на шею грубую, калечащую кожу веревку и принялся душить отступницу с истинно инквизиторским упоением. Он голосил о том, что солнце все-таки вернулось, голосил, что новое небо уже здесь. Но он не видел, как люди один за другим отступают от растерзанной Кэрролл, покидают его, переминаясь с ноги на ногу и боясь встретиться взглядом с Морозовым. Врача любили и уважали в городе, но как-то позабыли об этой любви и уважении, когда дело дошло до суда над ведьмой. Николай ничего не говорил, не кидался ни на кого с криками, но на его лице отразилась истинная скорбь и боль такой концентрации, которую Твинс видел лишь в глазах Анжелики.
— Все! Все! Блудницы больше нет! Колдун и Зверь недолго еще будут ходить по этой земле, великий гнев господа падет и на их головы! — Карл оторвался от тела Дженнифер, вытер пот со лба, оправил бороду, и только после этого заметил Николая. Несгибаемый священник так же, как и все, вздрогнул от вида этого безобидного, доброго человека с исказившимся от боли лицом. Но в следующее мгновение Бернс поборол в себе эту слабость, и, выставив подбородок вперед, произнес: — Ты не смеешь нас ни в чем обвинять. Ты не в ответе за ее грехи, хотя и занимаешься также бесовской наукой. Покайся в прегрешениях своих, ты, трупоед, разъявший сотни чрев и вынувший неисчислимые множества сердец… Покайся, брат мой во Христе, и тебе простятся все твои ошибки. Коли сестра твоя сошла в ад, это не значит, что ты тоже должен последовать туда за ней…
Николай не слушал. Он смотрел на перепачканное, вываленное в грязи тело сестры, подошел к ней и, не обращая внимания на Бернса, стал аккуратно поглаживать спутанные волосы. Затем укрыл сестру валяющимся рядом плащом. Он не плакал, но его взгляд был пронзительней слез. Когда преподобный хотел было что-то сказать доктору, тот лишь приподнял на мгновение голову, встретился со священником глазами, и Карл осекся на полуслове. Затем махнул рукой и, отвернувшись, отошел в сторону, к стоящим вокруг людям.
Твинс хотел подойти к доброму доктору, утешить его хоть чем-нибудь, и не мог. Он знал, что не найдет нужных слов, и просто стал в один ряд с уже переставшими его сторониться шахтерами. Сейчас грубые мужчины и завистливые женщины чувствовали себя свиньями, хотя Николай ни о чем не спрашивал и ни в чем никого не укорял. Даже невыносимый вой сирен вдруг смолк в знак траура, и никто этому не удивился.
Пространство вокруг стало съеживаться и растягиваться, словно кто-то разорвал лоскуты, из которых состоял город, и перемешал их в случайном порядке. Болотистый лес вдруг оказался внутри городских стен. Затем из тумана выплыли собор и ратуша, находящиеся далеко отсюда, на главной площади. Где-то в земле открылся черный зев колодца шахты, а с запада повеяло прохладой озера Толука.
Морозову не было до этого никакого дела, хотя все остальные люди и тыкали пальцами во все стороны и поражались новым чудесам. Доктор же приподнял тело сестры с земли и медленно направился к берегу озера, которого тут не должно было быть. Его никто не стал останавливать. Преподобный Бернс приказал всем забыть о Николае и, отведя жителей города в сторону церкви, стал читать на латыни очередную молитву на укрепление духа. Твинс остался вроде как наедине с осиротевшим врачом, и ему ничего не оставалось, как пойти за ним. Все-таки погибла не только сестра Николая, но и жена Билла. Их освещало чужое, незнакомое и холодное солнце. Скорый на расправу суд свершился. Люди сделали все, чтобы новый мир все же смог воплотиться в реальность.
Зайдя в холодную воду по колени, Николай еще долго удерживал сестру на руках, шептал ей что-то неразборчивое, тихое и нежное. Твинс ждал его на берегу. Затем Морозов опустил тело, отдал Женю ленивым, спокойным волнам. Ее труп недолго раскачивался на поверхности и почти сразу скрылся за водной гладью. А Морозов продолжал стоять в воде и смотреть на озеро. Его плечи мелко дрожали. Наконец, решившись подойти ближе, Билл вошел в ледяную воду и положил руку доктору на плечо. Он не видел его лица. Но мог расслышать, как Николай проговорил:
— Теперь нас осталось только двое… Лишь двое посвященных… Индейцы не в счет, они ничего не станут делать, для них это желаемый исход… Даже если вопрос будет стоять об их собственном выживании… Они предпочтут умереть, но не отдать эти земли нам, бледнолицым. Некому больше сдержать это разрушение… Некому… Значит, так действительно было предначертано, — Твинс не верил своим ушам. Доктор знал обо всем, может быть, знал даже больше всех остальных, но и он не хотел ни во что вмешиваться.
— Доктор Николай! Доктор Николай! Эй! Вы слышите меня? Вы знаете, где Анжелика? Вы знаете, как ее вытащить, как ее освободить от бремени проводника? Доктор Николай, нам надо спешить, может быть, еще не поздно… — обратился к нему Билл. В этой мрачной беспросветности снова забрезжил лучик надежды. На этот раз действительно последней надежды.
— Поздно… Поздно, мистер Твинс… Я сам все это начал и не вижу никакой причины обрывать это дело. Особенно сейчас, когда все зашло так далеко, и я уже столько положил на алтарь нового мира, — он развернулся и медленно побрел прочь от озера. Билл стоял, как громом пораженный. «Выходит, доктор это… Это Лобсель Вис? Желтый Демон? И он задумал все эти ужасы, пытки невинного ребенка? Но как? Он же даже мяса не может есть, как это…» «А не он ли хотел из всех людей на земле сделать фарш?» — усмехнулся Уильям.
— Николай… — окликнул доктора Твинс. Тот и не думал останавливаться. — Лобсель Вис!!! — На этот раз Морозов нехотя обернулся. В его зрачках тоже вдруг занялось пламя, подобное тому, что было во взгляде Палача. — Ты расскажешь мне обо всем, или я тебя прямо здесь пристрелю. Ты не понимаешь, что больше возможности закрыть этот ящик Пандоры не будет уже никогда! Никогда!
— Да… Понимаю… И я очень рад, что это все наконец закончиться. Надеюсь, что новый мир будет стоит всех этих жертв… — Николай вновь повернулся к Биллу спиной и пошел к берегу уже быстрее.
— Стой! Стой, демон! — Твинс выстрелил, метя в ноги врача, но, как из ниоткуда, из-под озерной глади разогнулся огромный, сверкающий отполированными металлическими пластинами голем. Он принял на себя удар пули без всякого вреда. Его наверняка тоже закинуло сюда из какой-то иной местности, такая громадина просто не могла бы спрятаться на мелководье.
Николай спешно уходил в завязавшийся невообразимым, немыслимым узлом город. Билл не мог объяснить, откуда он знает, но он чувствовал, что доктор спешит на последнюю встречу с Анжеликой.
Но между ним и Твинсом возвышался подпирающий головой небесный свод железный монстр.