[Zommer]

Скрытый текст - Глава 16. Дьявол:

Глава 16. Дьявол
(Музыкальная тема главы - Лабиринт. Сплин )

Оставь надежду всяк сюда входящий.

Дантэ Алигьери

Боли не было. Был разрывающий голову изнутри свист и шум, какие-то разноцветные искры перед глазами. Было горячо, очень горячо, кто-то словно вшил под кожу Твинсу ворох углей, но боли не было! Он быстро несся куда-то вверх, через пространство, через мириады блеклых звезд, через заполняющий всю Вселенную туман. Выше… Выше… Быстрее! Билла мчал неуправляемый поток не то воздуха, не то бесплотного эфира, и тяжесть, сдавливающая все тело, осталась далеко-далеко позади, миллионы миль назад. Где-то невозможно далеко был старый французский городок, и в утренних сумерках свистели копья. Где-то выл и дрожал кровожадный Палач. Где-то за ним гнались люди в красных балахонах, может быть, уже тащили куда-то для своих дьявольских ритуалов, но все это было так далеко, так бесконечно безразлично. С каждой секундой Твинс чувствовал, как отделяется от этого мира, от этой не отпускающей проклятой земли, от плена плоти и крови. Он хотел слиться с небом, выйти за пределы. Он не боялся умереть... Он вообще больше ничего не боялся, словно переступил некую запретную черту, за которой все было уже безразлично. «На психов и мертвых нет никакой управы», — внезапно вспомнил он старую техасскую поговорку. «Интересно, а я отношусь к первым или вторым? Или я просто устал удивляться? Устал от страха и отчаяния? А какая, к черту, разница!» Дальше, дальше, дальше…. Его захватил этот восхитительный полет. «Люди должны уметь летать! Это же так просто, так естественно, это у всех с рождения в крови… Люди должны уметь летать», — кажется, он кричал, но это был радостный и ликующий крик. Кто бы не встретил его в конце этого безумного космического путешествия, он знал, что рассмеется и плюнет ему в лицо. Будь там бог или дьявол — не важно. Они никогда не были для Твинса авторитетами, а сейчас в особенности. Он не хотел, чтобы этот полет, этот безостановочный бег по мирам и чужим пространствам прекращался. Ему было хорошо… Как же ему было хорошо! Эта накатывающая волнами мощь наполняла каждую клеточку его тела, каждый мелкий сосудик словно увеличился в размерах вдвое, и кровь бежала по жилам с неописуемой скоростью. Сердце выдавало по тысяче с лишним ударов в минуту, старые раны внезапно исчезли, словно их никогда и не было, а гнойные язвы, покрывшее его душу, зарастали садом благоухающих цветов. Было ли у него еще тело, или все эти образы с пышущей кровью, со спятившим сердцем и словно отделяющимися от тела руками и ногами лишь плод воспаленного воображения его духа? Лишь игра, продолжительная рефлексия сознания, потерявшего в один миг все связи с реальностью? Биллу было все равно. Ничего не имело значение, кроме полета и скорости… Кроме свиста ветра в ушах, кроме пляшущих перед глазами искр… Но что-то подсказывало ему, что это блаженное чувство не может длится вечно. Что рано или поздно его беспечную душу поймает в свои сети какой-нибудь инфернальный рыболов. И оттого он отдавался несущему потоку с максимально возможным упоением, стремясь урвать от этого счастья кусок побольше перед неизбежным падением.
Через какое-то время (минуты? часы? дни? миллионы вечностей? Твинс не мог сказать точно, время больше не имело никакого значения) слева и справа сияющий калейдоскоп звезд стал наполняться гиблой желтизной и неприятно знакомым красным цветом. Бег замедлился, звон и свист в голове поутих, искры скрылись также внезапно, как и появились перед глазами. «Эти два цвета… Видно, близок тот час, когда я их возненавижу. Это не цвета солнца и огня, это цвета венозной крови и густой желчи», — Билл отплевывался и понимал, что поток, сменив направление, несет его именно к ним. И он даже догадывался, куда именно. В долину пламени, ту, что он видел в своем первом сне… Ту, где повстречал существо с голосом родной Матери…
Желтое и красное сияние приближались, расползались по окружающему пространству. Уже можно было различить языки огня и солнечные лучи. Твинс не ошибся, он снова был здесь, правда, теперь не было ни земли, ни неба. В них сейчас не было необходимости, ведь не было ни притяжения, ни привычного чувства тела, ни хотя бы одного кусочка материи. Просто две бесконечные стены жара. Красная и Желтая. Цвета венозной крови и густой желчи.
Жар окутывал Билла со всех сторон, но он не мог причинить ему вреда, ведь сейчас у него не было кожи, которая должна была бы покрыться волдырями. Бесконечность звездного странствия очень быстро сменилась разделенным надвое миром. Где-то в узком промежутке между Красным и Желтым пламенем висело воздухе существо. Его маленькие хилые ножки были раскинуты в стороны и словно бы цеплялись за пустоту. Оно было неподвижным и чего-то ожидающим. Как хищник, затаившийся перед последним прыжком на израненную жертву. Оно стало даже еще огромней, и казалось, что от его макушки к краю ног можно провести средних размеров железнодорожную ветку, но в определении расстояний, так же, как времени, Билл не был особо уверен. Несмотря на его исполинские размеры, несмотря на распахнутую гигантскую пасть с перекатывающимся из стороны в сторону склизким языком, Твинс не боялся его. Он, как и решил прежде, готов был нагло смеяться во весь голос, но у него не было рта и губ, чтобы захохотать. И даже это не пугало его.
Из глубины красной стены выдвинулась вперед широкая дорога из плавящихся на глазах кирпичей. По ней медленно брел Палач, волоча за собой тяжелый тесак. Билл услышал вдали знакомые звуки металлического лязганья. Со стороны желчной стены по такой же кирпичной дороге к существу подползало нечто отдаленно напоминающее человеческую фигуру, раскатанную по земле. Сперва Твинс решил даже, что видит Шатерхенда, настолько похожим был способ передвижения, но затем, разглядев внимательней покрытую струпьями и коростой кожу чудовища, он понял, что это никакой не Ресуректер, а Лобсель Вис, желтый демон, пришедший навестить своего брата и Мать.
— Чудно! Вся семейка в сборе! — раздался откуда-то голос Билла. Он сам не понял, как это получилось, и слегка опешил от этого неожиданного звука. Ведь он не хотел ничего сказать, он только лишь подумал. Но здесь мысли, желания, слова и движения слились в нечто единое целое, и не было уже никаких границ между этими чуждыми в обычном мире понятиями. Твинс удивился тому, насколько же это было естественно и правильно… Как… Как полет… Его смех теперь наполнил все утопающее в огне пространство, в котором он болтался, как осенняя паутина на ветру. И не было никакого страха и боли. Так, наверное, чувствуют себя умирающие старики, только их душа увязает в рабском смирении перед неизбежностью, а Билла переполняла сила.
— Я говорила тебе уйти, мой мальчик… Предупреждала… Хотела, чтобы тебе было лучше… А теперь взгляни на себя, тебя же просто нет! Ты обречен болтаться тут бесконечно долго, и никто тебя к этому не подталкивал. Ты мог уйти. Но ты сам пришел сюда, и уже не сможешь вернуться, мой мальчик… Не сможешь вернуться, мой мальчик… Не сможешь… Не сможешь… Не сможешь… — гипнотические интонации твари вгрызались в то единственное, что осталось у Твинса. В его память и душу… Этот ласковый голос, это ощущение того, что тебя познали всего, до самых сокровенных мелочей… Но он знал, что ответить. И он не боялся, хотя язык Матери неумолимо приближался к нему, а Кзучильбара и Лосбель Вис стали увеличиваться на глазах и совсем скоро почти сравнялись в размерах со своей повелительницей.
— Заткнись, мразь! Заткнись! У тебя нет власти надо мной, я не глотал этой чертовой клаудии. В нашем дерьмовом мире есть что-то, что тебе не по зубам. Есть что-то, чего тебе не выпить и не съесть. То, о чем ты и твои лакеи даже не догадываются. И не пудри мне мозги, ты не хотела меня ни о чем предупреждать. Просто уже тогда ты испугалась меня, поняла, что чужак может сломать всю эту хренову извращенную систему, что вы тут выстроили. И попыталась запугать. Я не твой! Не твой! И я трахну вас всех в задницы, лишь дайте разобраться с Шатерхендом. Я выбью из вас все дерьмо, и меня не остановят ни темнота, ни адский огонь! Я свободен, слышишь, мразь! — он кричал и бесновался, перелетая с места на место. Он хохотал и изрыгал проклятия одновременно. Непонятно откуда, но он знал, что есть вещь, которая хранит и оберегает его, и это вовсе не порошок индейского шамана. Это была маленькая, хрупкая девочка Анжелика, та, что лежала в каком-то грязном подвале с ржавыми трубами, стянутая крепкими кожаными ремнями. Он чувствовал ее присутствие и ее защиту. Даже огромный железный голем, ее охранник и страж, не имел и тысячной доли той силы и воли этого невинного, искалеченного ребенка. Простая человеческая (детская?) привязанность ломала, как тонкую корку льда, все планы и кошмары дьявола. Твинсу даже чудилось (да нет же! Он видел, видел это платьице, черт побери!), как Анжелика стоит где-то между ним и монстрами и, воздев вверх руки, защищает его от нападения.
— Не сможешь вернуться… Не сможешь вернуться… не сможешь вернуться… — все повторяла Мать, и где-то поверх этого голоса звучал утробный булькающий и хрипящий стон.
— Отправляйся к дьяволу, тварь! — пытался перекрыть этот назойливый шепот Билл.
— Я и есть дьявол! — сказала Мать своим настоящим голосом. И тонкая невидимая стена, разделяющая их, лопнула, треснула как стекло. Стоявшие слева и справа от Матери великаны потянулись к Твинсу. Язык обхватил тонкое тельце Анжелики и утащил куда-то вглубь бездонной утробы. И тогда Биллу стало по настоящему жутко. Чувство наглой уверенности вмиг улетучилось, остался только голос Уильяма, который быстро произнес: «Вниз!» И он нелепо рухнул в эту огненную бездну, словно падший ангел. Прямо вниз… К земле… Туда, откуда все вышли, туда, откуда все жадно смотрели на синюю высь.
И опять этот ворох созвездий и ярких искр. Опять свист рассекаемого эфира. Он убегал, драпал, но был ли у него выбор? Какая-то совсем маленькая и слабая часть его сознания хотела вернуться, помочь храброй сильной девушке, пропавшей в необъятном теле Матери. Но сейчас (как и на грешной земле) решения принимал не он сам, а Уильям, который всегда знал, «как надо и как будет лучше». Когда пролетело еще пару тысячелетий, а может быть, всего лишь один миг, он почувствовал, что оторвался от гнавшихся за ним чудовищ. Теперь, кроме звезд, его окружали парящие прямо в пустоте огромные двери. «Они еще могут нас настигнуть. Ты должен скрыться, брат. Выбирай любую из дверей, не столь важно, куда она приведет, лишь бы подальше отсюда», — сказал Уильям, и Билл влетел в первую попавшуюся.
За дверью не было пустоты. Была вполне ощутимая, материальная тьма и тусклый свет коптящих факелов. Твинс очутился в некоем замкнутом пространстве. Приглядевшись повнимательней, он разобрал, что попал в небольшую шахту. Это был старый тоннель. Около стен валялись кирки, в полутьме двигались мрачные бородатые потные люди. Он немного покружил в нерешительности под потолком и, убедившись в своей невидимости для окружающих, направился исследовать это угрюмое место. В общем-то, ничего интересного: пыль, грязь, усталая тупость в глазах крепких, жилистых работяг. Так выглядит любая шахта в мире. Но один из дальних заброшенных тоннелей заинтересовал его. Оттуда доносилось хоровое пение. Пролетев вдоль него, Билл с удивлением обнаружил знакомые ему фигуры в красных балахонах. Они теснились вдоль стен и распевали какие-то гимны на непонятном языке, странной смеси латыни, санскрита и индейского наречия. Некоторые из слуг Кзучильбары тащили по тоннелю завернутые в грубую ткань трупы. Из многих мешков вытекала на пол кровь. Некоторые тела были изуродованы, на других вовсе не было никаких признаков насильственной смерти. В самом конце туннеля, перед уходящим вертикально вниз стволом шахты, стоял сам Палач. Он не был так огромен, как казалось Твинсу ранее, но все же вид его ржавой пирамиды сильно напугал невидимку. Ведь Кзучильбара мог знать… Мог видеть… Но он был слишком занят. Когда к Палачу подносили очередное тело, он неуклюжим движением сталкивал несчастного вниз. Это было погребение по обычаям Сайлент Хилла. Твинс продолжал наблюдать за этим кровавым, безумным ритуалом до тех пор, пока слуги не подтащили хозяину его тело. Тело Билли Твинса, избитое, порезанное в некоторых местах ножами и копьями, но это, вне всяких сомнений, был он, только неестественно, мертвенно-бледный. «Значит, я все-таки умер? И они добрались до меня? А теперь будут «скармливать мое тело земле»? Или Экзальчибуте не наврал мне, и я смогу через какое-то время очнуться? Если так, то только не сейчас… Только бы они не спихнули меня туда… и только бы не четвертовали… Черт! Я сам не знаю, чего пожелать! Не станут же они укладывать меня в теплую постельку и терпеливо дожидаться того момента, когда я приду в себя!» — пока Билл осматривал свое тело со всех сторон, один из «красных» решился подойти к Палачу поближе и сказал:
— Стивен, этот чужак оказался крепким орешком. Может быть, нам все же стоит его сжечь, хотя бы из уважения к…. — слуга не договорил. Палач одним взмахом исполинского тесака отрубил ему ногу. На пол и стены брызнула кровь. Слуги, не сговариваясь, быстро упали перед разгневанным хозяином на колени и склонили к земле головы. Затем Палач притянул дрожащего, но не смеющего даже пикнуть юношу к себе и отчетливо произнес. — Не смей никогда называть меня Стивеном! — голос был таким знакомым, но сильно искаженным из-за железного колпака. Оглядев всех присутствующих, Кзучильбара столкнул ногой фанатика в черный зев шахты. Только лишь тогда тот не смог больше сдерживать крика. И кричал он очень долго, надрывая до хрипа глотку. Звук его голоса становился постепенно тише, но Билл сумел оценить как следует глубину этого темного длинного ствола. — Как меня зовут? — спросил он у трясущихся слуг. — Как???
— Кзуличбара, Кзучильбара, Кзучильбара… — хором произносили они.
— У меня нет больше человеческого имени. Нас могут услышать даже здесь, и тогда все пойдет наперекосяк. Вы что, хотите, чтобы то, что мы так долго строили в одночасье, рухнуло? У стен есть уши… Я сам отрезал их не раз… У стен всегда есть уши… особенно в Сайлент Хилле, — и Билл пулей вылетел из этого коридора, потому что Кзучильбара уставился прямо на него. Даже из-под пирамиды он ощущал этот тяжелый взгляд. Назад… Назад… К спасительной двери. Оказавшись в обволакивающей пустоте, Билл только тогда понял, насколько сильно он ошибался относительно лидера культа. «Бернс тут ни при чем! Этому тупому быдлу абсолютно все равно, кому помогать разрушать и убивать. Красные балахоны служат шерифу, хотя кто-то из них вполне может быть и помощником преподобного! Ну конечно, у кого бы в городе еще нашлось столько лошадей… Как же это просто, черт побери! И эта необычайная скорость Редлоу, и его мощная комплекция… Шрамы на голове, наконец! Наверняка именно пирамида оставила все эти глубокие следы порезов на его лысине…» — внезапно в рассуждения Твинса ворвался Уильям. «Не время сейчас думать об этом. Где-то тут все еще бродит Мать… Пока не поздно, зайди в другую дверь, может быть, за ней будут еще двери… Спрятаться в лабиринте между мирами и временами — это лучшее, что мы сейчас можем сделать». И Билл ушел в странствие по этому скоплению дыр в пространстве.
Он заходил в новые двери множество раз. Ему показалось, что прошли годы, так много всего он успел увидеть. Понятней ситуация с городом от этого ему не становилась, впрочем, он и так уже знал, все что необходимо было знать. Он видел то, как жители страдали от Гражданской войны. Эти высасывающие все соки денежные поборы на нужды армии, эта длинная вереница все новых и новых каторжников. Даже военный лагерь Толука не мог переварить их всех, и поэтому почти все наказания сводились к одному. Высшему. Палачи работали, не покладая рук, и уносили в день жизни десятков разных людей, а ненасытная военная машина все поставляла и поставляла новых пленных. Немудрено, что шериф, бывший по совместительству и начальником тюрьмы, просто спятил от всех этих ведер, до краев наполненных кровью, от перетирающихся за пару дней веревок для виселиц и разжиревших от выклеванных глаз ворон. Война превратила его в Кзучильбару. Война искалечила множество судеб и жизней. Война стала причиной голода. Именно от ее ужасов эти несчастные люди и прятались в дурмане клаудии. Иногда он забредал в темную комнату, где не было никого, кроме всего одной комнаты и одного человека. Чаще это были незнакомые ему бедные люди, бормотавшие о чем-то своем, но иногда он пересекался и со старыми знакомыми. «В живом мире деревья разговаривают. Я полез через ограду из деревьев и на полпути понял, что они живые, они разумные, они разговаривают между собой, обсуждают меня, смеются, хотят подшутить надо мной, — развернуться, чтобы я слез на той же стороне, с которой взобрался...» — поведал ему разваливающийся на части Экзальчибуте. Когда он встретил его в лабиринте миров и отражений еще раз, слепец добавил: «Я знаю, как нарисовать реальность, но не умею рисовать». Бернса он видел трижды, и всякий раз заставал священника за одним и тем же занятием. Карл усерднейшим образом порол самого себя, с такой силой, что на стены его каморки отлетали целые куски кожи. Иногда он ненадолго отрывался, чтобы прочесть очередную молитву, и снова принимался за дело. Дженнифер лежала на кровати, спрятав лицо подушкой, и когда она поднимала заплаканные глаза, то начинала что-то неразборчиво шептать, один раз Твинс прислушался и разобрал следующие слова: «Здравствуй, брат, зимы не будет. Выбрось пальто! Закопай сапоги! Лето всегда и везде и повсюду, мы не способны жить взаперти!» Он ничего не понял и оставил женщину наедине с желтыми обоями. Из всех встреченных людей, казалось, лишь она ощущала его присутствие. У нее ведь был дар... Винсент, встретившийся Биллу всего раз, рассматривал рисунки Кэрролл (те, что были сделаны во время первого, «огненного» сна Твинса) и, напевая простенький мотивчик, спрашивал сам у себя: «Так кто же это — бог, подаренный вселенской любовью одного сердца, или дьявол, спрятанный в астрономической шкатулке разума мирового сознания? Хотя это и не главное. Главное, чтобы он не мешал делу. А он мешает!» Доктора Николая он тоже видел лишь однажды, тот писал в дневник совершенную околесицу, с трудом верилось, что это единственный здравомыслящий человек в городе. В состоянии бестелесного духа Билл легко мог разобрать русские каракули Морозова. «А если из всех людей на земле сделать фарш, то он поместится в куб со стороной 750 метров… Жаль, что я вегетарианец», и сразу за этим: «Капля влаги спасает умирающий цветок…» Эти объемы непонятной информации были не менее страшной пыткой, чем уже, казалось, привычный страх. Как-то раз ему встретились Пабло и Роджер. Они шли по бескрайним болотам и не могли выбраться из тумана к свету. Должно они оба находились еще только в предбаннике ада, но им обоим было страшно, холодно и одиноко. Биллу было очень обидно, что он не способен указать им путь отсюда В другой комнате он увидел Балу Сингха, который общался с одним из красных балахонов. Фанатик благодарил сикха, за то что тот спас некоего «пришельца» от Кукловода, ведь некий «хозяин» хотел разобраться с ним лично. Должно быть они говорили именно о Билле и Кзучильбаре, выходит заступничество индуса вовсе не было благородным спасением. Балу только молчал и разглядывал старый дешевенький медальончик, который носил на шее. Иногда он раскрывал его и подолгу смотрел на прядь черных волос, находившихся внутри. Балу так ничего и не сказал фанатику, весь увлеченный разглядыванием чьей-то пряди. Даже Акиро попался на глаза Биллу в его странствиях. Японец играл на флейте и сотавался безучастным к царившему вокруг безумию. Казалось ничто не может вывести его из равновесия. Твинс с радостью для себя отметил, что самурай пока по прежнему оставался в мире живых, хотя музыка его была нестерпимо, как никогда грустна и задумчива. Билл даже видел Соломона Трумана, который писал сбивчивое письмо за письмом и отправлял его вместе с курьерами куда-то на восточное побережье. Его письма были зашифрованы и Твинс таинственным образом не мог разобрать ни строчки. Он даже не онимал куда именно отправляются все эти отчеты еврея, засевшего уже в другом городе, за много миль от Сайлент Хилла. Но более всего его поразила Диана. Он нашел ее в индейском племени. Шаманы танцевали и пели вокруг нее, поили ее горькими отварами, а сама девушка только выла и кричала как безумная. Индейцы оставляли на ее теле порезы, которые складывались в замысловатый узор. Это было отвратительно и красиво одновременно. Должно быть краснокожие готовили Диану к какой-то миссии, но их цели оставались непонятными для Билла.
Он искал Анжелику и не мог ее найти. Он искал выход и не мог его найти. Он вообще ничего не мог найти, неподконтрольный ему поток случайных переходов окунал его то в прошлое, то в настоящее, а порою, возможно, что и в будущее. Он видел и нападение столетней давности индейцев на французский городок. Видел, как огромный железный корабль тонет посреди озера Толука, видел, как эту махину буквально утащили под воду тысячи высунувшихся из тумана мокрых, распухших рук.
Еще он видел людей в странных, непривычных одеждах — белобрысого хлюпика в зеленой куртке, какого-то мужественного господина в черном плаще, девушку, сжимающую меч и забрызганную кровью с ног до головы, еще длинноволосого парня, который пытался догнать другого человека и его раненую подружку, и человека с военной выправкой, который тоже потерял брата. Их он едва мог различить, слишком сильная была между Твинсом и этими людьми пропасть. Но он чувствовал, что все они тоже искали что-то в этом туманном городе. Кто-то любовь, кто-то дочь, кто-то правду, а кто-то — просто спасение. Они были так же смешны, как и он сам, так же напуганы и нелепы. Месть — ничуть не лучшая и не худшая, чем все прочие причины оказаться в этом царстве абсурда.
Он чертовски устал бродить по эти коридорам, устал от пустоты и бесплотности. Ему захотелось ощутить тяжесть своих мускулов, чувствительность кожи… Ему хотелось даже боли. Но он не мог очнуться от этого бесконечного морока. «Может быть, Мать была права, и мне действительно никогда уже не выбраться отсюда?» — думал он, открывая очередную дверь.
Но однажды что-то изменилось.

Скрытый текст - Глава 17. Башня:

Глава 17. Башня
(Музыкальная тема главы - Born again. Rootwater )

Многие нас хоронили, а мы все же не умирали.

ДДТ. Мы

Перед тем, как войти в эту комнату, Твинс не сделал ничего необычного. Просто в очередном расплывчатом коридоре слился с некой длинной железной веревкой. Билл мог легко переходить из одного состояния в другое, и ему не составило труда обратиться в поток чистой энергии звука. На конце странной веревки кто-то окликнул его, а он, балуясь, отвечал: «Здравствуй! Сегодня твой день рождения, и у меня есть для тебя подарок. Что ты хочешь, причинить боль себе или окружающим?» — после этих нелепых, непонятно откуда взявшихся слов, Твинс вновь скрылся в безвременной пустоте. Он поступал глупо, но ведь даже призраки могут позволить себе такие маленькие радости, как доведение до бешенства незнакомых им людей. Кроме этого нехитрого развлечения, у Билла вообще не оставалось никаких дел. Зато у него была в запасе тысяча вечностей. Но следующая дверь привела его в странное место. Здесь он впервые за долгое время ощутил свою кожу, руки, ноги, тяжесть костей и мяса. Это был большой зал, стены, пол и потолок которого были покрыты ослепительно-белым мрамором. Помимо вновь обретенного тела, в этом пространстве было еще несколько сюрпризов. Во-первых, дыра, заманившая его сюда, оказалась наглухо завалена гладкими камнями. Во-вторых, тут не было ни одного человека, который бы вел свой внутренний монолог. Только лишь огромное, круглое зеркало без рамы, висевшее посредине комнаты. И в этом зеркале Билл увидел Уильяма. Сложно объяснить, каким именно образом Твинс понял, что перед ним брат, а не его собственное отражение. Возможно, все дело было в том, что в этой комнате Билл перестал ощущать в своей голове присутствие другого человека. Словно в его черепной книжной полке освободилось сразу несколько полок с воспоминаниями, желаниями и мыслями Уильяма. Брат даже не пытался сделать вид, что зеркало настоящее, он не собирался копировать движения Билла. Уильям неспешно прохаживался по ту сторону гладкой ртутной поверхности и криво ухмылялся.
— Ну, чего стоишь, как не родной? — окликнул он Билла. — Как-никак, мы с тобою вышли из одной утробы, мог бы хоть немного обрадоваться, встретив меня!
— Как ты здесь очутился? — выдавливать из себя слова у Твинса получалось с трудом. Он отвык от использования языка и гортани. Его голос был такой сиплый, такой слабый, такой непривычный и жалкий.
— Как… Как… Как… Тебе не надоело задавать все эти вопросы? Ты ведь уже сам понял, что никто, ни одна сволочь тут не будет тебе ничего объяснять. Давай принимать все вещи как данность, я ведь тоже знаю не больше, но и не меньше твоего, — Уильям не казался растерянным и потерявшимся, хотя этого можно было бы ожидать от призрака, столько времени прожившего где-то на задворках сознания Билла. — Ну, подойти же ближе к любимому брату! Давай обнимемся, что ли, неужели ты не соскучился по мне за эти пять лет? — Уильям протянул Биллу руку, прямо сквозь зеркало. Оно было лишь тонкой иллюзией, игрой ума, и не представляло для мертвеца никакой преграды.
Твинс против собственной воли, как кролик, загипнотизированный удавом, подходил к зеркалу ближе, но у него еще оставалась капелька воли, чтобы успеть задать мучивший его вопрос:
— Подожди, Уильям. Я хочу разобраться. Послушай, Шатерхенд говорил, что он не знал тебя, что ты…
— Нет уж, это ты послушай! — повысил голос брат. — Благодаря этому чертовому обезьяньему шаману мы сбежали от всего мира на целых сорок дней! Я знаю, ты не имеешь ни малейшего понятия о том, сколько мы тут болтаемся, но я считал удары нашего сердца. Сорок дней пустоты — тебе не кажется, братец, что это слишком много? И пока я, наблюдая, ищу выход, а не страдаю от безделья, ты, погрязнув в бесплотной праздности, начинаешь размышлять над той дурью, что выдал тебе спятивший убийца? Мой убийца??? Не стой на месте, подходи ближе! — Уильям был почти разъярен. Для него такой тон означал крайнюю степень недовольства и напряжения. Билл это знал. Он ненавидел этот тон. Он физически не мог ему не подчиниться, ноги, не слушаясь хозяина, несли Твинса прямо к центру комнаты. Потому что Уильям всегда прав. Потому что Уильям знает, как надо. Потому что Уильям всегда был старшим, хотя братья Твинсы и появились на свет с разницей всего в пару минут.
— Уильям! Зачем? Зачем ты… ломаешь… меня? Я просто хочу хоть что-то понять! — Билл чувствовал странную смесь унижения, страха и истинной братской любви. Что-то в глубине сердца (память об Анжелике?) гнало его прочь от зеркальной глади, но упрямое тело шагало и шагало вперед.
— Тебе не нужно ничего понимать. Ты можешь только действовать. Ты ничтожество, пустышка, безмозглый сопляк. А мне приходится даже после смерти вытягивать нас обоих из всех передряг. Кто спас нас, когда мы пересеклись с големом? Кто нашел способ уйти от Матери и ее демонов? Наконец, кто обнаружил выход отсюда? Тот самый, который спрятан за этим зеркалом? Билли? Черта с два, это снова сделал Уильям! Уильям, Уильям, Уильям и еще раз Уильям!!! Ты не умеешь самостоятельно ходить и вытирать сопли, братец. Все, на что ты всегда был способен, это только с заплаканным лицом объяснять мамочке, что, дескать, шалил вовсе не ты, а Уильям.
— Я был тогда еще маленьким ребенком, — Билл и впрямь чуть не плакал от осознания своей беспомощности и рабской покорности. Брат не обращал на него ни малейшего внимания.
— Слишком уж часто ты перекладывал на меня ответственность, отдавал мне частичку своей воли. Так что теперь не скули, а сожми зубы и подчиняйся. Я никогда не ошибался за все время, которое мы знаем друг друга, а это очень долгий срок. Так что выкинь из головы весь этот бред Шатерхенда и прочих местных психов. У нас с тобою есть цель. Это человек, который пять лет назад грохнул меня. Если очкарик будет настаивать, то разберемся и с этими Кзулчилвисами или как их там… Помни о главной задаче. Помни о том, ради чего ты вообще сюда приехал.
— А как же Анжелика? Я… Мы… Должны же мы что-то сделать для нее! Отыскать, освободить и…
— Оставь свои рыцарские замашки, братец. Кто-кто, а я уж знаю, какой ты на самом деле ублюдок. Делай, что ты должен, а об остальном думай после или не думай совсем. Смотри, тебе остался всего один маленький шажок до пробуждения… Ты готов? — Уильям схватил Билла за рукав и резко потянул на себя. Твинс не удержался на ногах и рухнул в обволакивающий лед зеркала. Где-то очень далеко, за тысячи миль отсюда, грянул гром, и сверкнул отблеск молнии. Стеклянная поверхность лопнула со звонким треском, и Уильям разлетелся на тысячи острых осколков.
Сияние залило всю комнату, стены пропали, пол ушел вниз, потолок умчался куда-то ввысь. Билла скрутило от предчувствия неожиданного — вот сейчас высунется лапа голема, или вопьется в мясо тесак Палача, или захлестнет потоком Материнского пламени... Но ничего такого не произошло. Из сердцевины самого большого из кусков зеркала выпучилась тяжелая маслянистая струя, медленно потекла вниз, ударила в нос страшным сладко-васильковым запахом, кошмарной вонью разложения и крови. Струя падала далеко, туда, куда провалился мраморный пол, и откуда поднималось вверх целое море маслянистой жижи, бурлило, вздымалось, ползло.
Твинс тщетно пытался ухватиться хоть за маленький кусочек утекающей сквозь пальцы реальности. Откуда-то ударила еще одна маслянистая струя. Черная жижа добралась до коленей Билла, до груди, коснулась подбородка. Он попытался подпрыгнуть, задержаться на поверхности еще хотя бы один миг. Но сорвался, соскользнул, ушел с головой в черно-бурую жидкость, начал захлебываться, рваться вверх… Но чем сильнее он бился, тем сильнее его засасывало в беспросветную жуткую пучину, тем больше жижи проникало в легкие и тем меньше оставалось надежды.
Обезумев от страха, от удушья, от ощущения приближающейся смерти, он рвал на себе рубаху, засовывал пальцы в рот, оттягивал нижнюю челюсть, будто это она мешала вздохнуть, царапал ногтями лицо... Кричал, кричал, кричал! Но ни звука не вырывалось из его горла. Выкарабкался он поистине чудом. Когда последние пузырьки воздуха вырвались из его груди, когда от беззвучного крика заледенел мозг, и, казалось, предсмертному безумию удалось овладеть им, вдруг промелькнуло несуразно-спокойное, но личное, собственное, а не нашептанное братом: «Надо прощаться с жизнью, тихо и без истерики. Пускай тело бьется в непереносимых муках, содрогается в предсмертных судорогах, пускай! А душа должна быть безучастна, спокойна. Она должна смотреть на все сверху, лишь созерцать эти биения — созерцать, подчиняясь воле, недоступной и все определяющей. Только так!» — кажется, Твинс молился. Это был очень короткий миг просветления. Но сознание не успело смеркнуться, и душа не успела покинуть тело. Билл вырвался-таки на поверхность. В последней, отчаянной попытке организм, помимо воли владельца, изверг целый фонтан ярко-алой крови. Потом еще один… И еще… В легкие словно воткнули десяток ножей, но они сделали свое дело, Твинс вдохнул, сморгнул пару раз, и в голове сразу прояснилось, он обрел зрение. Но лучше его было бы и не обретать. Лишь инстинкт самосохранения заставлял Твинса бороться за жизнь. Он вел его. А вокруг... Вокруг была спокойная и вязкая красная гладь, целое море. Надо всем этим кровавым океаном нависали исполинские мрачные своды. Кажется, Биллу повезло очнуться в шахте, в том самом длинном столбе, куда культовики сбрасывали раненых. Над ним простиралась огромная вертикальная полая башня, отвесная пропасть, из которой еще как-то нужно было выбраться. Он барахтался на поверхности, борясь за жизнь, боясь хоть на миг, на долю мига опять погрузиться в ужасную пучину. Он чувствовал, что силы понемногу возвращаются в тело. Но плыть еще не мог, лишь удерживался на одном месте, прочищал легкие.
— Ооох! — раздалось вдруг сзади.
Твинс обернулся. Футах в восьми от него из кровавой глади торчала чья-то бритая голова — лицо было залито клейкой и густой жижей. Рот зиял на нем черной дырой. Воздух со свистом врывался в эту дыру и с хрипом вырывался обратно. Билл отвернулся. Но тут же почти рядом с ним из глубины высунулась рука, потом еще одна. Руки были скрючены, и они тянулись вверх, будто пытаясь уцепиться за что-то, потом опять пропадали на время и снова рвались вверх.
— Оох! Ооох! Оох! — стало раздаваться со всех сторон.— Уооох!!! Ох!!!
Билл не успевал перевести взгляд — десятки, сотни голов, рук, спин появлялись над поверхностью этого жуткого моря. Казалось, из самого ада вырвались мучимые там грешники, тянулись вверх, пытались спастись, выбраться из кровавой трясины. Но та их не отпускала, засасывала в себя, проглатывала. Многие скрывались уже навечно — лишь пузырьки воздуха, разрывающие мутную пленку, напоминали о них. Все пространство под исполинским каменным куполом заполнилось стонами, вздохами, бессвязными воплями.
Что-то скользкое и холодное дотронулось до Билла, ухватило за ногу, потянуло вниз. Он дернулся, высвободился. И почти сразу рядом с ним вплотную всплыл бритый человек. Твинс увидел сначала только спину, затылок, плечи. И он уже вытянул руку, чтобы отпихнуть незнакомца от себя. Но тот поднял голову — и прямо в глаза уставились кровавые мутные бельма, из распахнутого рта дохнуло смертным смрадом. Липкие ладони легли Биллу на плечи, надавили, но он сбросил их, отплыл подальше. С ужасом наблюдал, как захлебывается это непонятное бритое существо, как оно борется с кровавой жижей. Наконец, бритый погрузился совсем, даже скрюченная рука его ушла куда-то вниз, ушла, сжимаясь и разжимаясь судорожно, словно пытаясь уцепиться за воздух.
— У-о-ох!!! А-а-ах.
Страшней всего были эти вдохи и выдохи, от них несло чем-то нечеловеческим, жутким. И Твинс не стал выжидать, он поплыл к ближайшей каменной стене. В тягучей липкой крови плыть было невыносимо тяжело, каждый фут давался с трудом. Но он плыл. Он не хотел опять погружаться в этот жидкий ад. Сотни, тысячи бритых тянулись к нему. Каждый плыл, как умел: кто-то по-собачьи, кто-то, широко и уверенно размахивая руками. И чувствовалось, что эти трупы или полутрупы неистово и страстно желают продлить свое существование, что они готовы до последнего издыхания бороться за каждую минуту бытия. Многие топили друг друга, взбирались на плечи, погружая несчастного вниз, карабкались по спинам, наступали на головы, некоторым удавалось даже почти вырваться из жижи. Но, сверкнув в мрачном воздухе мокрым, обагренным кровью телом, они тут же погружались в море. Кто-то из них тонул сам, без всякой помощи извне. Твинс старался держаться подальше от бритых, но это удавалось не всегда. Он увертывался, выскальзывал, не делая даже временной задержки. «Пусть эти нелюди сами выкарабкиваются, пусть сами плывут. Я не плот!» — вертелось у него в голове. Стена вырастала прямо на глазах. Это была какая-то неестественная, ненормальная стена. Ее будто слепили из той же загустевшей сукровицы и коросты. Билл видел крутые скользкие обрывы, видел плоскую площадку далеко наверху. И еще он видел, как пытаются выбраться первые из подплывших к ней. Они изо всех сил цеплялись за болотистые берега, карабкались вверх, тянулись, рвались, но соскальзывали, уходили с головами в жижу. Гладкая каменная поверхность возвышалась ледяной неприступной горой над красным морем. Кто-то совсем рядом забился в судорогах, пошел ко дну, обдавая всех вокруг брызгами, которые попали Твинсу на лицо, и он утерся рукавом, стараясь не облизываться. Он ненавидел этот сладко-соленый, металлический привкус густой крови. Его чуть не вывернуло наизнанку. Но, наверное, уже нечем было выворачивать, все-таки Билл, если верить брату, ничего не ел последние сорок дней. «Прямо как хренов Иисус в пустыне», — истерично засмеялся он, вспомнив, как городской священник когда-то, еще в детстве, показывал ему Евангелие с иллюстрациями.
Подплыв ближе, он, не щадя пальцев и ногтей, со всей силы ударил руками в слизистый багровый ил покрывший стену толстым слоем. Пальцы погрузились глубоко, но тут же что-то там, внутри, зачмокало, зачавкало, вытолкнуло пальцы обратно, и Твинс сорвался вниз, прямо на подплывающих бритых. Оттолкнулся ногами от холодных скользких тел, снова погрузил пальцы в ил. Полез наверх. Это была невыносимая пытка. Каждый дюйм давался с боем. Четырежды он срывался, соскальзывал, погружался с головой в кровь. И всякий раз его захлестывал ужас. Он выныривал. И опять лез. Вверх. Вперед, на штурм этой неприступной башни. На пятый раз он дотянулся рукой до плоской площадки уступа, вцепился в край. Но в это время кто-то ухватил его за щиколотку. И он опять полетел вниз — полетел спиной, размахивая руками и ногами, крича, разбрызгивая красную, пузырящуюся слюну. Он долго отдыхал, держась на поверхности, стараясь не попадаться под руки бритым, выскальзывая из их мощных объятий. Потом полез снова. На этот раз он сам вцепился в тощую лодыжку одного из забравшихся высоко стонущих людей и рванул ее на себя. И этого рывка хватило: несчастный полетел вниз, а Билл забросил обе руки на край площадки, подтянулся…
Все! Наконец-то он был наверху. Отдышавшись и откашлявшись, Твинс попытался приподняться, но колени мелко подрагивали и не могли разогнуться. Он плашмя рухнул на землю. Все волосы слиплись, кожа покрылась смрадной пленкой. Из глубокой шахты продолжали доноситься крики и стоны тысячи глоток. «Бритые… Это заключенные… Конечно, тюрьма Толука… Местные добрые надзиратели и спятивший шериф выкидывали их туда целыми пачками… Они уже мертвы… Или еще только будут мертвы… Не важно, главное что я здесь. И я не мертв… И мне надо срочно отсюда убираться, ведь люди в красных балахонах могут появится здесь в любую секунду… сейчас…» — Билл так и не смог оторвать тела от земли, на подъем ушло слишком много сил. Тогда он просто пополз по длинному, освещенному лишь тусклыми факелами коридору, оставляя за собой алый склизкий след. Так как ему уже довелось побывать здесь в виде призрака, он без труда вспомнил расположение всех ходов и поворотов. Блуждая по узким туннелям, потихонечку вставая на ноги, опираясь на стены, Твинс так и не встретил ни одного шахтера или фанатика. И он был несказанно этому рад. Периодически ему подсказывал верное направление снова очнувшийся Уильям. Сейчас он не давил на брата, а просто тихо советовал, куда свернуть на очередной выдолбленной в горе развилке. Тоннели сперва шли горизонтально, затем Билл вышел к штольне, и шахтерская дорога резко поднялась градусов на двадцать. Ему пришлось приложить все силы, чтобы одолеть эту последнюю в подземном замкнутом царстве высоту. Поднимаясь, Твинс опирался, словно на посох, на найденную где-то в бесконечных темных коридорах крепкую стальную кирку. Не считая ее, у него совсем не было оружия. Его одежда износилась и размокла до состояния лохмотьев. Но впереди брезжил свет. От этого света тянуло свежестью.
«Никогда бы не подумал, что буду рад вновь увидеть этот чертов туман и этот чертов город!» — с каждым шагом, приближавшим его к выходу, Билл чувствовал себя все лучше и лучше. «Шатерхенд наверняка уже мертв, Палач не стал бы терпеть эту мразь так долго… «Не торопись с выводами, братец! Если бы старик Бен умер, я бы давно уже покинул тебя, Билли», — резко вмешался в ход его мыслей Уильям. Неважно! Я все равно понятия не имею, где его искать. Значит, мои главные цели на данный момент — это тот самый маньяк Кзучильбара и загадочный Лобсель Вис… Что ж, по крайней мере, я знаю, кто в городе исполняет обязанности Красного Демона. Значит, с шерифа и начнем. Жаль только, нет ружья…Ну ничего, что-нибудь придумаю. Он все-таки ответит мне за тот удар», — Билл улыбался. Его мистическое, алхимическое странствие подошло к концу, теперь дела надо было решать по привычным, земным законам. По законам быстрого выстрела…
Однако улыбка быстро сползла с губ Твинса, когда он вышел из шахты. Его дыхание выпускало в воздух белые облачка теплого пара. Мокрая одежда неприятно липла и примерзала к коже. На многие мили вокруг болота были покрыты толстым слоем пушистого белого снега...
Снега, который не выпадал в Сайлент Хилле никогда.
А еще у входа в шахту сидел Акиро.
Японец играл на флейте и был погружен в свои мысли.