[Gatty]

Сообщение от Незарегистрированный

1
2. Что вы думаете о женской фантастике и собираетесь ли вы вступить в сообщество женщин-фантастов основанное Еленой Первушиной?

Вообще я о женской фантастике думаю, лишь отвечая на подобные вопросы или налетая на очередной бурный диспут по сему поводу.

Если честно, отвечать в режиме «эх, раз, еще раз, еще много много раз…» скучновато, особенно, когда вопрос аналогичен тем, что задавали пророку Самуилу. И не только в смысле популярности. Кажется, прошлый раз я шипела на данную тему в джордановской Цитадели Света. Хочется надеяться, что популярность МФ избавит меня от необходимости повторяться хотя бы в ближайшие полгода.

Я не знаю, что именно создала и создавала ли вообще Елена Первушина. Даже в нашем с вами разговоре меня спрашивали, как о достоверных фактах, о вещах, мягко говоря, недостоверных. Поэтому я буду говорить об абстрактном объединении женщин-фантастов. Я в него не вступлю, как не вступлю ни в одно объединение по половому, национальному, классовому, сословному, возрастному, астрологическому и любому другому независящему от личности признаку. Возможно, живи я не в России, я бы вошла в российское землячество, а занимайся я хоккеем на траве или баскетболом, я, без сомнения, играла бы в женской команде, но это все же несколько иное.
Ситуация же, когда пишущие люди, хоть фантасты, хоть детективщики, хоть высоколитераторы при объединении ставят во главу угла не то, о чем они пишут, не то, как они пишут, даже не политические или религиозные взгляды и не язык своих произведений, а пол, национальность или знак Зодиака лично мне кажется нелепой и тупиковой. А уж если при этом начинают с кем-то воевать или требовать к себе особого оптового отношения как к… ээээ… обладателям некоего полученного при рождении бонуса, становится и вовсе тоскливо. Я уж молчу о том, что особых условий, как правило, добиваются те, кому в общем забеге ничего не светит.
Я понимаю, что для инвалидов, неспособных участвовать в Олимпиаде, созданы паралимпийские игры. Это правильно и справедливо, но когда меня недавно спросили, как я отношусь к некой феминистической инициативе по учреждению женской литературной премии у меня отвисла челюсть. ИМХО больше унизить пишущих женщин просто невозможно.

Ну а теперь немного о женской фантастике как таковой. Сперва договоримся о терминах.

Термин «женская фантастика», видимо, можно читать трояко.
1. Фантастика, которую пишут женщины
2. Фантастика, которую пишут для женщин
3. Термин, используемый суровыми мужчинами от 15 и старше с суровыми или же крайне остроумными никами по типу Черный Расчленитель или же фон Чичикофф в целях самоутверждения.

Поехали по порядку.

1. Если говорить об авторстве, то пол, как мне кажется, роли не играет. Неважно, кто написал, важно, что получилось, и кто читает. И вообще странно выделять именно женскую фантастику. А исторический, психологический, бытовой, любовный роман? А детективы? Ту же Агату Кристи читали и читают не потому, что она дама. И не вопреки тому, что она дама.

2. Фантастика (я включаю сюда и фэнтези) и не только, которую пишут, ориентируясь на женскую аудиторию. Она есть. Как и литература, ориентированная в большей степени на аудиторию мужскую, хотя и тут четкого «девочки направо, мальчики налево» не наблюдается. Видела я джентльменов, с удовольствием читающих любовные истории с хорошим концом или вампирские страдания. И дам, получающих удовольствие от похождений суровых Ванек при дворах королей Халтуров.
К тому же, как женская, так и мужская аудитория не являют собой нечто монолитное. Вкусы и потребности разные. Нельзя утверждать, что женская мода это сплошь розовые юбочки с блестками, а мужская – исключительно камуфляж. Даже при товарном количестве розовых юбочек и пятнистых штанов. Так и с книгами.

Лично я затолкать в себя некие книги, которые были обозначены, как «женские» не смогла даже в больнице и поезде. Несмотря на заявленные в одном случае исторический антураж, а в другом «новую Агату Кристи». И не я одна такая. При этом многие мои друзья-мужчины не едят стандартные мордобойно-питейно-эротические похождения крутых спецназовцев. Нестандартные едят. Как и я ем «любовное чтиво», если это Мопассан или Куприн. Потому что одно дело «Она напряглась и соски отвердели» (С) Т.Шаов и совсем другое купринское

Скрытый текст - :

XII

И была седьмая ночь великой любви Соломона.
Странно тихи и глубоко нежны были в эту ночь ласки царя и Суламифи.
Точно какая-то задумчивая печаль, осторожная стыдливость, отдаленное
предчувствие окутывали легкою тенью их слова, поцелуи и объятия.
Глядя в окно на небо, где ночь уже побеждала догорающий вечер, Суламифь
остановила свои глаза на яркой голубоватой звезде, которая трепетала кротко
и нежно.
- Как называется эта звезда, мой возлюбленный? - спросила она.
- Это звезда Сопдит, - ответил царь. - Это священная звезда.
Ассирийские маги говорят нам, что души всех людей живут на ной после смерти
тела.
- Ты веришь этому, царь?
Соломой по ответил. Правая рука его была под головою Суламифи, а левою
он обнимал ее, и она чувствовала его ароматное дыхание на себе, на волосах,
на виске.
- Может быть, мы увидимся там с тобою, царь, после того как умрем? -
спросила тревожно Суламифь.
Царь опять промолчал.
- Ответь мне что-нибудь, возлюбленный, - робко попросила Суламифь.
Тогда царь сказал:
- Жизнь человеческая коротка, но время бесконечно, и вещество
бессмертно. Человек умирает и утучняет гниением своего тела землю, земля
вскармливает колос, колос приносит зерно, человек поглощает хлеб и питает им
свое тело. Проходят тьмы и тьмы тем веков, все в мире повторяется, -
повторяются люди, звери, камни, растения. Во многообразном круговороте
времени и вещества повторяемся и мы с тобою, моя возлюбленная. Это так же
верно, как и то, что если мы с тобою наполним большой мешок доверху морским
гравием и бросим в него всего лишь один драгоценный сапфир, то, вытаскивая
много раз из мешка, ты все-таки рано или поздно извлечешь и драгоценность.
Мы с тобою встретимся, Суламифь, и мы, не узнаем друг друга, но с тоской и
восторгом будут стремиться наши сердца навстречу, потому что мы уже
встречались с тобою, моя кроткая, моя прекрасная Суламифь, но мы не помним
этого.
- Нет, царь, нет! Я помню. Когда ты стоял под окном моего дома и звал
меня: "Прекрасная моя, выйди, волосы мои полны ночной росою!" - я узнала
тебя, я вспомнила тебя, и радость и страх овладели моим сердцем. Скажи мне,
мой царь, скажи, Соломон: вот, если завтра я умру, будешь ли ты вспоминать
свою смуглую девушку из виноградника, свою Суламифь?
И, прижимая ее к своей груди, царь прошептал, взволнованный:
- Не говори так никогда... Не говори так, о Суламифь! Ты избранная
богом, ты настоящая, ты царица души моей... Смерть не коснется тебя...
Резкий медный звук вдруг пронесся над Иерусалимом. Он долго заунывно
дрожал и колебался в воздухе, и когда замолк, то долго еще плыли его
трепещущие отзвуки.
- Это в храме Изиды окончилось таинство, - сказал царь.
- Мне страшно, прекрасный мой! - прошептала Суламифь. - Темный ужас
проник в мою душу... Я не хочу смерти... Я еще не успела насладиться твоими
объятиями... Обойми меня... Прижми меня к себе крепче... Положи меня, как
печать, на сердце твоем, как печать, на мышце твоей!..
- Не бойся смерти, Сулампфь! Так же сильна, как и смерть, любовь...
Отгони грустные мысли... Хочешь, я расскажу тебе о войнах Давида, о пирах и
охотах фараона Суссакима? Хочешь ты услышать одну из тех сказок, которые
складываются в стране Офир?.. Хочешь, я расскажу тебе о чудесах
Вакрамадитья?
- Да, мой царь. Ты сам знаешь, что, когда я слушаю тебя, сердце мое
растет от радости! Но я хочу тебя попросить о чем-то...
- О Суламифь, - все, что хочешь! Попроси у меня мою жизнь - я с
восторгом отдам ее тебе. Я буду только жалеть, что слишком малой ценой
заплатил за твою любовь.
Тогда Суламифь улыбнулась в темноте от счастья и, обвив царя руками,
прошептала ему на ухо:
- Прошу тебя, когда наступит утро, пойдем вместе туда... на
виноградник... Туда, где зелень, и кипарисы, и кедры, где около каменной
стенки ты взял руками мою душу... Прошу тебя об этом, возлюбленный... Там
снова окажу я тебе ласки мои...
В упоении поцеловал царь губы своей милой. Но Суламифь вдруг встала на
своем ложе и прислушалась.
- Что с тобою, дитя мое?.. Что испугало тебя? - спросил Соломон.
- Подожди, мой милый... сюда идут... Да... Я слышу шаги...
Она замолчала. И было так тихо, что они различали биение своих сердец.
Легкий шорох послышался за дверью, и вдруг она распахнулась быстро и
беззвучно.
- Кто там? - воскликнул Соломон.
Но Суламифь уже спрыгнула с ложа, одним движением метнулась навстречу
темной фигуре человека с блестящим мечом в руке. И тотчас же, пораженная
насквозь коротким, быстрым ударом, она со слабым, точно удивленным криком
упала на пол.
Соломон разбил рукой сердоликовый экран, закрывавший свет ночной
лампады. Он увидал Элиава, который стоял у двери, слегка наклонившись над
телом девушки, шатаясь, точно пьяный. Молодой воин под взглядом Соломона
поднял голову и, встретившись глазами с гневными, страшными глазами царя,
побледнел и застонал. Выражение отчаяния и ужаса исказило его черты. И
вдруг, согнувшись, спрятав в плащ голову, он робко, точно испуганный шакал,
стал выползать из комнаты. Но царь остановил его, сказав только три слова:
- Кто принудил тебя?
Весь трепеща и щелкая зубами, с глазами, побелевшими от страха, молодой
воин уронил глухо:
- Царица Астис...
- Выйди, - приказал Соломон. - Скажи очередной страже, чтобы она
стерегла тебя.
Скоро по бесчисленным комнатам дворца забегали люди с огнями. Все покои
осветились. Пришли врачи, собрались военачальники и друзья царя.
Старший врач сказал:
- Царь, теперь не поможет ни паука, ни бог. Когда извлечем меч,
оставленный в ее груди, она тотчас же умрет.
Но в это время Суламифь очнулась и сказала со спокойною улыбкой:
- Я хочу пить.
И когда напилась, она с нежной, прекрасной улыбкой остановила свои
глаза на царе и уже больше не отводила их; а он стоял на коленях перед ее
ложем, весь обнаженный, как и она, не замечая, что его колени купаются в ее
крови и что руки его обагрены алою кровью.
Так, глядя на своего возлюбленного и улыбаясь кротко, говорила с трудом
прекрасная Суламифь:
- Благодарю тебя, мой царь, за все: за твою любовь, за твою красоту,
за твою мудрость, к которой ты позволил мне прильнуть устами, как к сладкому
источнику. Дай мне поцеловать твои руки, не отнимай их от моего рта до тех
пор, пока последнее дыхание не отлетит от меня. Никогда не было и не будет
женщины счастливее меня. Благодарю тебя, мой царь, мой возлюбленный, мой
прекрасный. Вспоминай изредка о твоей рабе, о твоей обожженной солнцем
Суламифи.
И царь ответил ей глубоким, медленным голосом:
- До тех пор, пока люди будут любить друг друга, пока красота души и
тела будет самой лучшей и самой сладкой мечтой в мире, до тех пор, клянусь
тебе, Суламифь, имя твое во многие века будет произноситься с умилением и
благодарностью.
К утру Суламифи не стало.
Тогда царь встал, велел дать себе умыться и надел самый роскошный
пурпуровый хитон, вышитый золотыми скарабеями, и возложил на свою голову
венец из кроваво-красных рубинов. После этого он подозвал к себе Ванею и
сказал спокойно:
- Ванея, ты пойдешь и умертвишь Элиава.
Но старик закрыл лицо руками и упал ниц перед царем.
- Царь, Элиав - мой внук!
- Ты слышал меня, Ванея?
- Царь, прости меня, не угрожай мне своим гневом, прикажи это сделать
кому-нибудь другому. Элиав, выйдя из дворца, побежал в храм и схватился за
рога жертвенника. Я стар, смерть моя близка, я не смею взять на свою душу
этого двойного преступления.
Но царь возразил:
- Однако, когда я поручил тебе умертвить моего брата Адонию, также
схватившегося за священные рога жертвенника, разве ты ослушался меня, Вапея?
- Прости меня! Пощади меня, царь!
- Подними лицо твое, - приказал Соломон.
И когда Ванея поднял голову и увидел глаза царя, он быстро встал с пола
и послушно направился к выходу.
Затем, обратившись к Ахиссару, начальнику и смотрителю дворца, он
приказал:
- Царицу я не хочу предавать смерти, пусть она живет, как хочет, и
умирает, где хочет. Но никогда она не увидит более моего лица. Сегодня,
Ахиссар, ты снарядишь караван и проводишь царицу до гавани в Иаффе, а оттуда
в Египет, к фараону Суссакиму. Теперь пусть все выйдут.
И, оставшись один лицом к лицу с телом Суламифи, он долго глядел на ее
прекрасные черты. Лицо ее было бело, и никогда оно не было так красиво при
ее жизни. Полуоткрытые губы, которые всего час тому назад целовал Соломон,
улыбались загадочно и блаженно, и зубы, еще влажные, чуть-чуть поблескивали
из-под них.
Долго глядел царь на свою мертвую возлюбленную, потом тихо прикоснулся
пальцем к ее лбу, уже начавшему терять теплоту жизни, и медленными шагами
вышел из покоя. За дверями его дожидался первосвященник Азария, сын Садокии.
Приблизившись к царю, он спросил:
- Что нам делать с телом этой женщины? Теперь суббота.
И вспомнил царь, как много лет тому назад скончался его отец, и лежал
на песке, и уже начал быстро разлагаться. Собаки, привлеченные запахом
падали, уже бродили вокруг него с горящими от голода и жадности глазами. И,
как и теперь, спросил его первосвященник, отец Азарии, дряхлый старик:
- Вот лежит твой отец, собаки могут растерзать его труп... Что нам
делать? Почтить ли память царя и осквернить субботу или соблюсти субботу, но
оставить труп твоего отца на съедение собакам?
Тогда ответил Соломон:
- Оставить. Живая собака лучше мертвого льва.
И когда теперь, после слов первосвященника, вспомнил он это, то сердце
его сжалось от печали и страха.
Ничего не ответив первосвященнику, он пошел дальше, в залу судилища.
Как и всегда по утрам, двое его писцов, Елихофер и Ахия, уже лежали на
циновках, по обе стороны трона, держа наготове свертки папируса, тростник и
чернила. При входе царя они встали и поклонились ему до земли. Царь же сел
на свой трон из слоновой кости с золотыми украшениями, оперся локтем на
спину золотого льва и, склонив голову на ладонь, приказал:
- Пишите!
"Положи меня, как печать, на сердце твоем, как перстень, на руке твоей,
потому что крепка, как смерть, любовь и жестока, как ад, ревность: стрелы
ее - стрелы огненные".
И, помолчав так долго, что писцы в тревоге затаили дыхание, он сказал:
- Оставьте меня одного.
И весь день, до первых вечерних теней, оставался царь один на один со
своими мыслями, и никто не осмелился войти в громадную, пустую залу
судилища.
<1908>

Что до самоутвержденцев, то всерьез к ним относиться не получается. Сами они могут искренне верить, что отличат "бабью писанину" от мужского текста, но… Как же они при этом хвалят Робина Хобба и Андрэ Нортона. Да и в моей карьере был прелестный пассаж. Когда я только начинала, по Сети начала бродить сплетня, что никакой Веры Камши нет, это псевдоним то ли Перумова, то ли Никитина, то ли Петухова. И тиражировали, потому что «женщина так не может»… Зато повесть Сергея Раткевича сочли женской. Та же судьба постигла отрывок из Константина Симонова, который я, заменив имена на эльфийские, в шутку показала одному ярому стороннику мужской прозы. Вердикт был быстр и краток - «женское фэнтези» да еще с голубым отливом. И после этого прикажете относитсья к таким претензиям серьезно?

Да, я понимаю, что сдвинутый на половом вопросе хам может испортить настроение. Как любой хам, но тут просто надо понять. Если А, желая оскорбить Б, не может нарыть ничего «страшнее» того, что тот баба (мужик, жид, москаль, хохол, америкос, сенегалец, пролетарий, буржуй, Рыба, Козерог и вообще шляпу надел), то это не оскорбление, а комплимент. Хуже было, если б такой похвалил. Что-то доказывать ограниченному и ущербному человеку (а человек, ориентирующийся не на книгу, а на пол автора по определению ограничен и ущербен) бесполезно и глупо. Зачем поднимать такому самооценку?