Глава 15. Алхимия
(Музыкальная тема главы - Zoo York. Paul Oakenfold )
Алиса открыла его - и там оказался пирожок, на котором изюминками была выложена красивая надпись: "СЪЕШЬ МЕНЯ!" - Ну и ладно, съем,- сказала Алиса.
Льюис Кэролл.
Весь путь, до площади Билл убеждал себя в том, что все происходившее на кладбище было бредом воспаленного и одурманенного ядами воображения. Реальна была лишь глупая и нелепая смерть Роджера. Впрочем все это было уже настолько неважным и далеким, что начинало стираться из памяти.
Выбежав на площадь, Твинс застыл как вкопанный. Старая городская ратуша с остановившимися много лет назад часами должна была стать единственным свидетелем его мести… Его расправы… Но в городе был кто-то еще. Скрежет металла стал тише, но Билл все еще слышал этот противный звук, доносящийся откуда-то издалека. «Хотя какая разница, сколько будет свидетелей? Мы бы убили его и в детском приюте, если бы понадобилось, правда, братишка? И если Кзучильбара наблюдает сейчас за нами… Что ж, постарайся поразить его извращенное воображение такими пытками, которых даже этот Красный индейский божок не смог бы выдумать… Ну, где же ты? Где ты, Бен?» — сбивчиво и нервно, словно дрожа от предвкушения, тараторил Уильям. Простенький, веселый мотивчик доносился отовсюду, совершенно невозможно было определить, где же скрывается Шатерхенд, хотя площадь распростерлась перед Твинсом как на ладони.
— Где ты, убийца??? — заорал, раздирая глотку, Билл. Раскатистое эхо безразлично повторило «убийца…убийца...убийца…». Губная гармошка смолка… Послышалось какое-то суетливое шевеление. Пальцы Твинса впились в револьвер, и все мышцы свело от жуткого напряжения. Энергия и ярость просто разрывали его изнутри. Он никогда не чувствовал себя так перед боем. Это был даже не азарт и не страх, просто какой-то багровый дурман, застилающий глаза. «Пять лет… Пять лет без нормального сна и отдыха… Господи, как же я долго ждал!» — отчего-то ему хотелось плакать… Так бывает, когда человек, много лет отбывший на каторге, наконец встречает долгожданную свободу.
Из густого бело-молочного тумана выполз человек.
Билл не узнал его. В этой странной фигуре вообще было мало человеческого. Какие-то рваные полоски грубой грязной ткани, в которых далеко не сразу можно признать ту самую, столько раз снившуюся жилетку. Белые волосы… Даже не седые, у любой седины всегда остается сероватый или благородно-серебряный оттенок. Эти волосы были белы, как первый снег. Все тело Шатерхенда было одним большим, растянутым по всей коже кровоподтеком, множество свежих шрамов, обнажающих мясо, и ни одной целой кости. Его фигура была исковеркана, вывернута наизнанку так, словно Бенджамин Ресуректор был пережеван самим дьяволом. Голова существа, некогда бывшего грозой западных торговых путей, была неестественно плотно прижата к плечам и постоянно дергалась, хотя лицо и было опущено вниз. Он подползал к Твинсу, загребая пыльную землю только правым локтем. Левой руки у него не было, а ноги же были вовсе искрошены в неприятного вида месиво и напоминали скорее пару плоских волочащихся по камням водорослей. В руке измученный человек крепко сжимал губную гармошку.
Билл сглотнул и взвел курок. Это был Шатерхенд, сомнений не было. Он все подползал ближе и ближе, двигаясь очень медленно, как улитка или слизняк. «Точно… Это слизняк… Не воспринимай это как человека, он лишь полное дерьма противное насекомое… Правда, приятно видеть его таким?» — Уильяму была чужда жалость. И сейчас Билл полностью разделял мнение брата. Жаль только, что мучить и пытать человека, перенесшего такое, просто невозможно. Но и быстрой легкой смерти он Ресуректору не подарит. Вдруг слизняк оторвал от земли лицо…
Видавший многое на войне и в кошмарах Твинс невольно отступил на несколько шагов назад. Правая половина лица Шатерхенда была просто мертва. Выбитый вывалившийся глаз болтался на тоненькой, упругой жиле. Вокруг пустой глазницы спеклась тоненькая застывшая корка коросты. Мертвенная бледность мраморного оттенка и выступившие из-под тонкой кожи синие сосуды на лбу. Абсолютное отсутствие даже намека на движение… Другая половина была густо залита кровью. С нее была содрана кожа, и придорожная пыль забивалась в щели между мускулами. Под глазом виднелась белая полоса кристаллизировавшейся соли от слез. Но самое жуткое было то, что эта часть лица была живой. Она шевелилась, и на ней в одну секунду сменялась тысяча настроений, а сверкающий зеленый глаз лихорадочно и затравлено озирался по сторонам. Даже ненадолго проскакивающие в веренице гримас улыбки выглядели ужасающе. Непонятно, как Бенжамин еще продолжал жить, но он с истинно насекомьим упорством продолжал ползти вперед.
Когда Билл случайно попался его бездумно блуждающему по окружающему пространству взгляду, на чудовищном лице отразилось сразу множество совершенно разных, противоречащих друг другу выражений. Удивление… Узнавание… Страх… Отчаяние… Грусть…Боль… Радость… И, наконец, все это сменилось совершенно неуместным здесь и сейчас каким-то поистине блаженным счастьем. Такое счастье можно увидеть только на лицах совсем еще маленьких детей или олигофренов, оно было слишком чистым и концентрированным для взрослого адекватного человека… Но Шатерхенд был счастлив, увидев свою смерть, воплотившуюся в напряженно сжимающего кольт Твинса.
— Биииилл… — хрипло протянул он. Откуда-то из глубины его груди доносился сиплый свист и клокочущее бульканье, словно его легкие были набитым гноем решетом. — Каааак я рад тебя видеть, старина… Старина Билли Твинс, — шевелилась только левая половина его истерзанных губ. Козлиная бородка, предмет нескрываемой гордости Шатерхенда, отчего-то сохранила свой густо черный цвет, но сейчас напоминала измочаленный клок пакли, набитый мусором. — Господи, ты не оставил меня…. Ты услышал мои молитвы, господи! Я приму быструю смерть… Сколько раз я просил Палача о ней… Сколько раз… и теперь все будет быстро и легко. Удар пробьет череп, и я растворюсь.. уйду… Приди ты на два часа позже, и я бы наплевал на то, что самоубийство грех, и запихнул бы себе свою гармошку поглубже в глотку или разбил бы голову об одну из стен… Билл, как же я счастлив, что ты успел… Я уйду чистым…
— Тебе никогда не очиститься, мразь! — эти злые слова с трудом давались Твинсу, настолько его поразил вид Ресуректора. «И ради этого полудохлого куска мяса я столько странствовал? Ради этой твари я потерял пять своих лет? Он сам молит меня о смерти… Разве этого я хотел?» — Билл был в растерянности. Его напряжение сменилось недоуменной растерянностью. А Шатерхенд тем временем уже добрался до середины площади. И он говорил… Постоянно говорил, заполняя гулкую тишину своим всхлипывающим бормотанием.
— Я уйду чистым… Он заставил меня расплатится за все… За все, что совершил, и за то, что не совершил… Я вспомнил все свои грехи… все! А их у меня немало, сам знаешь… Меня уже не страшит ад, ведь я теперь знаю, как он выглядит… Это такой же город, укутанный в туман. Но искреннее раскаяние, раскаяние во всем свершенном и несовершенном, оно ведь даст мне шанс на чистилище? Ведь даст, Билл? Билл? Ведь не зря я не смог наложить на себя руки… Я слышал, что такое не прощается там… наверху… — и снова эта убийственная многоликость, калейдоскоп чувств, отраженных лишь в одном глазе, нервное сокращение обнаженных мышц лица.
— Ты… Ты получил по заслугам! Ты заслуживаешь большего наказания, тварь! Ты ведь знаешь, за что я преследую тебя? Это расплата… За брата и за сотни других погубленных людей.
— Нет… Не сотни… Я убивал в своей жизни только 33 раза… Я вспомнил их всех… Не знал всех имен, но вспомнил лица… Палач заставил меня вспомнить. Я раскаялся даже в том, что воровал в детстве яблоки из сада соседей… Раскаялся в том, что причинил много мук матери, когда появился на свет… Я очистился, Билл, у меня не было иного выхода. Палач не давал мне умереть, и я видел, как погибали они все… Все ребята, с которыми я столько пережил… Весело и грешно провел с ними всю жизнь… И Длинный Джон, и Вик, и Картавый, и малыш Джимми, и мистер Хоскинс, и Арнольд-Крыса, — он все называл и называл имена и клички своих замученных бойцов. Он помнил их всех, и, произнося каждое новое имя, он ронял на открытую щеку обжигающе соленую слезу. Лишенный души Шатерхенд совершенно искренне плакал. И полз вперед, продолжая свой безумный монолог.
- И я молю всевышнего, чтобы Пабло Диабло, чтобы Роджер и чтобы Акиро выжили. Хотя боюсь в этом мире невозможна такая удача…Черт бы побрал этого доморощенного очкарика! Он дал нам денег… Очень много денег. Попросил разобраться с разной грязной работенкой, грохнуть священника, припугнуть шерифа… Я понимал, что это слишком большая плата за такой простой труд, но купился… Купился и поехал сюда, собрав всех, кого смог. Мы заплутали в тумане, лошади начали странно себя вести… И эти дикие невиданные звери… Краснокожие… от этого мы еще могли отбиться, но даже мои ребята ничего не могли сделать со сводившим их с ума отчаянием этих мест… Это отчаяние было не временным смятением чувств… Оно было материально. Оно воплотилось в Палача и его ловких красных прихвостней. И мертвый, пустой город, из которого нет выхода, кроме смерти от веревки или огромного ржавого ножа. Если бы можно было все вернуть… Если бы можно было все вернуть… Я бы послал этого Винсента к дьяволу, и нога бы моя не ступила на эти проклятые болота! — «Винсент?» — ненадолго вспыхнула в голове у Твинса догадка, но тут же погасла, заглушенная новыми речами вбитого в землю Шатерхенда. — Я бы раздал все свои деньги и ушел бы в первый же полевой госпиталь, вынимать пули из раненых… Да, я жил неправильно, но разве я заслужил это? Заслужил этот страх и эту неземную, не оставляющую меня ни на один миг боль? Заслужил ли я встречу с Палачом?
— Ты заслуживаешь большего… — повторил на этот раз шепотом Билл. Хотя в его словах не было прежней уверенности. Вся его вера в святую праведность мести осталась теперь только у Уильяма, и Твинс знал, что брат не позволит ему ошибиться. Металлический скрежет, не прекращавшийся с того самого момента, как он вошел в город, сейчас только усилился и звучал в унисон с тихим голосом Бена.
— Я… Я готов… Я чист… Я приму смерть… сейчас, — главарь западной шайки уже был почти у самых ног Билла, его ладонь разжалась, выронив нехитрый инструмент, а пальцы схватились за край штанов Твинса. — Давай же! Ну, давай! Я ждал этого, я молился об этом! Только не Палач… Хоть сам дьявол, но только не он! Уведи меня из этого города куда угодно, хоть в ад… Давай, Билл, я же прошу тебя! — Твинс брезгливо одернул ногу, и Ресуректор снова упал лицом в грязь. Он плакал и пытался подползти ближе. «Какой же отвратительной и жалкой может быть месть… Избавление избитого калеки от мучений, только и всего… Уильям, это правильно? Так надо? Так должно быть?» — Биллу нужен был сейчас совет и помощь. «Да, брат… Подними его с земли, пусть встречает свою судьбу стоя, глядя тебе в глаза. Я хочу, чтобы он хорошенько запомнил перед смертью твое лицо…Наше лицо…» — ледяным тоном процедил Уильям, и Твинс подчинился, подняв кольт.
— Ты должен знать, за что подыхаешь, животное. Поднимись и скажи это! — приказал распростертому на земле Шатерхенду Твинс. Тот только скулил и всхлипывал, протягивая руку к Биллу, словно тот был спасителем, а вовсе не убийцей. — Встать! — закричал Твинс, распаляя себя перед этим последним выстрелом. Ресуректор пытался оторваться от земли, но в его жалком истерзанном теле просто не оставалось на это сил. Наконец он кое-как подтянул под себя искривленные ноги и приподнялся на колени, опираясь дрожащей рукой о булыжник. Лицо его было опущено вниз, из левого, плотно зажмуренного глаза капали слезы.
— Смотри в глаза! Говори! — не унимался Твинс. Его рука слегка подрагивала, хотя решимости с каждой секундой становилось все больше и больше. Шатерхенд посмотрел на него.
— Прежде чем я уйду, — промолвил он. — Я хочу чтобы ты знал… Я раскаялся во всем… Но не в этом… Я не могу взять на себя чужой грех… Я не убивал твоего брата, Билли. Я даже не знал о нем, до того момента, когда ты спятил и решил меня убить. Я не знаю никакого Уильяма! Мне очень жаль, что он умер, искренне жаль, поверь, но ты мстил не тому человеку. Все эти пять лет нашей бесконечной погони… Ты был одним из нас, может быть, лучшим из нас, но затем спятил. Я не убивал твоего брата… Не убивал брата… Не убивал… — он снова опустил глаза и то ли плача, то ли смеясь, повторял это снова и снова. У Билла похолодело внутри. «Он лжет! Или тронулся умом, бродя по этим гиблым болотам! Ты ведь помнишь! Ты ведь знаешь!» — срываясь на визг, беззвучно верещал Уильям. «Хватит уже этих соплей, стреляй, Билл!» И Твинс послушно нажал на курок…
Вынырнувшая из тумана жилистая смуглая рука отвела карающий выстрел вверх. Когда раздался резкий звук, и из дула вылетел пороховой дым, Шатерхенд дернулся, а затем упал и заскулил еще громче и жалобней. Это было так неожиданно, что Билл не сразу понял, что его руку отвел тихо подкравшийся Экзальчибуте. Он выронил кольт и заторможено обернулся.
— Нет, бледнолицый… Нет. Ты делаешь то, на что тебя толкает Кзучильбара, — строго и сухо говорил он. — В этом городе и так слишком много смерти. Не стоит переполнять эту чашу, ведь для этого хватит одной-единственной кап… — он не договорил, потому что пропустил мощнейший хук Твинса и повалился на землю. В этом ударе была собрана вся ненависть Билла, копившаяся пять лет и предназначавшаяся для Ресуректера. Он с диким остервенением бил индейца снова и снова, так, что на губах у слепца выступила кровь. Твинс словно позабыл о лежащем рядом беспомощном Шатерхенде и снова и снова пинал краснокожего, отбрасывая его щуплое тело все дальше.
— Как… Ты… Посмел… Как??? — он выплевывал сквозь сцепленные зубы проклятия в адрес тупой обезьяны, старался наступить ему на лицо и переломать сапогом пальцы. Уже ничего не видя, кроме багряной, застилающей все и вся, пелены, ничего не чувствуя, кроме злобы, Билл превращал Экзальчибуте в отбивную. И с каждым новым ударом его безграничная ярость только вскипала сильней. Мир стал расплывчатым, и даже туман расступился перед налитым кровью взглядом Твинса. А назойливый лязг раздался совсем рядом и сменился звуком рассекающего воздух меча. Инстинктивно Билл отскочил от поваленного на землю слепого. Он успел увернуться от пронесшегося в двух дюймах от него ржавого лезвия. Когда Твинс обернулся, он увидел хозяина города.
Он не сомневался в том, что видит перед собой того самого Кзучильбару, Красного Демона и таинственного Палача в одном лице. Массивная фигура высотою в семь футов, завернутая в грязный, вафельной формы брезент. В огромной лапище Палач сжимал некое странное оружие, напоминающее скорее гипертрофированный нож, а не меч. Зазубренное туповатое лезвие было настолько огромным, что волочилось по земле, издавая тот самый, уже успевший надоесть, металлический скрежет. На голове этого человека (существа?) возвышалась стальная пирамида, полностью закрывавшая лицо и напоминающая именно колпак Палача, а вовсе не шлем благородного рыцаря. От Кзучильбары исходило едва заметное красноватое сияние, освещающее всполохами туман. Шатерхенд кричал во весь голос и, отползая в сторону, закрывал от этой гротескной фигуры лицо. В отдалении, по краям площади, словно из-под земли вынырнули многочисленные слуги в балахонах, преграждавшие копьями путь к отступлению. Они сняли маски и внимательно наблюдали за действиями своего хозяина.
Твинс выхватил кривой нож, но тот казался деткой игрушкой в сравнении с ржавым монстром Палача. Тот вскинул ржавый тесак с неестественной легкостью и принялся раскручивать его над собой, набирая побольше силы для замаха. Билл шумно выругался и отскочил в сторону от очередного тяжелого, но неспешного удара. Бесполезный кольт валялся на земле, Экзальчибуте выронил свой лук и посох и теперь мог лишь шумно дышать в стороне, потирая ушибы. А Палач с медлительностью крупного хищного зверя подходил все ближе и ближе к мечущемуся по площади Твинсу. Можно сказать, что Кзучильбара был великолепен в своей молчаливой мощи, но у Билла не было ни малейшего желания наслаждаться красотой этой мускулистой фигуры. Он чувствовал свою абсолютную беззащитность.
«Значит, вот ты какой у нас, силач Бернс… Скрывай, не скрывай лицо, я все равно уже знаю, кто ты! И это знание придает мне сил», — Твинс пытался утихомирить проснувшийся в душе дикий животный страх, пытался не делать резких и неосторожных движений, продолжая следить за описывающим круги в воздухе тесаком. «Я выберусь и сдам тебя шерифу со всеми потрохами. А тогда, как бы крут ты ни был, ты не выстоишь перед отрядом вооруженных охранников тюрьмы Толука… Нужно всего лишь выбраться отсюда — только и всего…» — Билл продолжал отступать, пытаясь найти хоть какой-то выход из сложившийся бесперспективной ситуации. Шатерхенд уже успел скрыться в густом тумане. Люди в красных балахонах все так же пожирали глазами площадь. Палач рванулся вперед, выставив перед собой лезвие. От этой неожиданной прыти грузного священника Твинс сделал несколько быстрых, неосторожных шагов назад и споткнулся о тело очередной жертвы фанатиков. Кзучильбара теперь не спешил… Он медленно поднимал свой клинок для решающего удара. Билл впал в некое оцепенение, он не мог пошевелиться, хотя уже ничем не сдерживаемый страх завладел его сознанием полностью. Вдруг метко пущенный слепцом томагавк с шумным хлюпаньем вошел до середины рукоятки в спину Палача. Тот покачнулся… Такой удар не смог бы выдержать никто, даже самый мощный и сильный мужчина. Топорик должен был перебить Бернсу хребет, и Твинс с нетерпением ждал, сжав вмиг вспотевшие ладони, когда, когда же, наконец, тесак выскользнет из ослабевших рук убийцы… Но Палач устоял. Экзальчибуте метнул еще один томагавк. Затем еще… Кзучильбара лишь слегка вздрагивал от этих смертельных попаданий, а затем, не спеша развернувшись, двинулся на дерзнувшего на него напасть краснокожего. Воспользовавшись этой заминкой, Билл подбежал к великану сзади и вогнал кривое лезвие точно между лопаток. Четыре лезвия, торчавшие из спины, не причиняли Палачу никаких неудобств. Он даже не стал отмахиваться от Твинса, лишь продолжил свой путь к слепому, шарящему по земле руками в поисках лука. Еще один взмах и…. Экзальчибуте был рассечен надвое.
На землю хлынули внутренности индейца, и над площадью пронесся полный восхищения вздох слуг. Утреннее тусклое солнце и не думало появляться, мертвый город словно окутала вечная ночь, в которой не было никакого света, кроме красного сияния демона. Постояв некоторое время над трупом краснокожего, Палач развернулся в сторону Билла.
«Теперь я абсолютно безоружен. У меня нет ничего против этого чудовища… Но должен же… Должен же быть выход!» — Твинс подхватил с земли тяжелый булыжник и запустил в Кзучильбару. Тому достаточно было лишь поднять огромную руку, и двадцатифунтовый камень отскочил от нее, как от стальной стены.
«Конец? Сейчас? Нет, это невозможно! Я должен жить… Должен!» — Билл молился всем святым этого мира, надеясь на спасительное чудо. Больше ему не на что было надеяться…
И тут паучок, нарисованный у него на шее незадолго до смерти Экзальчибуте, вдруг неожиданно зашевелил лапками. Твинс почувствовал, как цепкие маленькие крючки, оцарапав его кожу, стали перемещаться от шее к плечу. Несколько раз тряхнув головой, чтобы развеять морок, Билл попытался избавиться от нестерпимого зуда. Но на месте нарисованной фигурки уже ничего не было, и что-то маленькое и очень юркое скользило по его одежде. Он, совершенно ничего не понимая, наблюдал, как оживший рисунок сбегал по штанине вниз. Палач остановился, по всей видимости, тоже рассматривая этого нежданного гостя. Паук же, быстро перебирая мохнатыми лапками, побежал к Кзучильбаре и в мгновение ока взобрался на его мощное тело. Великан попытался смахнуть с себя паука, но тот держался очень крепко и, передвигаясь все быстрее, исчез, скрывшись под ржавой пирамидой… А затем Палач взвыл… Это был крик в котором не было ничего человеческого, в нем не было ничего живого. Даже не бас, а что-то еще более низкое, находящееся на пределе человеческого слуха. Так звучит набирающий силу смерч или прорывающий дамбу селевой поток. Палач выронил свой огромный нож и схватился за края своего металлического головного убора, не то пытаясь его сорвать, не то просто скребя ногтями в бессильной злобе. У Твинса не было времени рассуждать. Он уже убегал прочь от площади, воспользовавшись этим моментом замешательства и на ходу пробив телом оцепление фанатиков. Те настолько растерялись, наблюдая поражение своего командира, что стали кидать копья вслед убегающему Биллу только через пару минут. На шее у Твинса открылась новая рана, но он был рад, что отделался такой мелочью, хотя мог потерять жизнь.
У самого выхода из французского города его поджидал Экзальчибуте… Рассудок Билла отказывался воспринимать действительность. Найдя лишь одно объяснение происходящему, он устало произнес:
— Признайся, это ведь просто очередной кошмар?
— Нет… Это не кошмар. Это хуже… — через все тело краснокожего проходил кривой, рваный, рассекающий туловище надвое шрам.
Утреннее солнце все никак не показывалось на востоке. Ночь словно растянулась во времени, становясь только еще чернее. Густая тьма накатывала на Твинса со всех сторон… Вместе с ней на его тело навалилась страшная, невыносимая тяжесть, усталость, буквально пригибающая его к грязной, рыхлой земле. Билл покачнулся, чуть было не упал, но Экзальчибуте успел подхватить его. Двигался слепец очень медленно, неестественно медленно, будто утопленник под водой или муха в медовой патоке. Летящие со стороны города копья почти зависли в воздухе. Гудящий в воздухе болотный гнус застыл и едва различимо взмахивал крыльями. В наступающей густой, вязкой темноте быстро тонуло все, кроме разрубленного несколько минут назад индейца. «Я сошел с ума… Теперь уже точно… Или умер… Ведь если ты общаешься с мертвецом, значит, ты в царстве мертвых? » — Твинс даже не заметил, что произнес это вслух. Его собственный голос исходил откуда-то извне, он был чужим и незнакомым. Экзальчибуте медленно помотал головой из стороны в сторону и, чудовищно растягивая слова, произнес:
— Нет… Еще рано… Это только граница мира живых и мира духов… Слушай и не перебивай… У нас мало времени, хотя здесь оно и течет по другому… Ты не убежишь от них… Не справишься… У них лошади… У них сила сотен смертей… Они знаю эти места, а ты нет… Ты не убережешь от них свое тело… Можешь спасти только лишь свой дух…
— Как??? Я не способен… Я не знаю… И ты же умер, в конце концов! — Билл снова чуть не распластался по земле. От внезапно накатившей тяжести было тяжело даже дышать, не говоря уже о том, чтобы стоять на ногах. Но индеец держал крепко…
— Не перебивай… Скоро я совсем растворюсь… Меня даже не встретит Остап Синяя рука… Меня просто сожрет Мать… Но ты можешь убежать от Нее… Я берег это зелье для себя, — он запустил руку куда-то во тьму и вытащил небольшой кожаный мешочек. — Его секрет передавался в нашем роду от отца к сыну много поколений… Так же, как и секрет охранного зелья, того, что только что спасло тебя… Мы многое знали о травах и камнях… Но у меня нет детей… Есть только ты… Съешь это! Быстрее… Я не могу держать тебя здесь долго… Я вообще добрался до тебя лишь потому, что проводник боли, тот, кто копит силу для Матери, хотел этого… Ешь!
— Что это? Клаудия? — Билл рассматривал, как белые пылинки медленно высыпаются из мешочка и, не спеша кружа в темноте, словно снег, разлетаются во все стороны.
— Клаудия тебя не спасет… Это сильнее… Это страшнее… И куда опасней… Но другого шанса не будет, прими зелье сейчас, иначе Кзучильбара или Лобсель Вис доберутся до тебя! Они уже вырывают твою душу друг у друга из рук… Красный Демон никогда не простит тебе унижения, а Желтый осознал, что ты можешь задержать пришествие Матери, ведь ты охраняешь все человеческое, что только осталось в проводнике… послушай, это и вправду твой последний шанс… Когда они найдут твое тело, в нем не будет и искры духа, они даже не станут резать тебя на куски…. Просто скормят воде или земле, и тогда ты сможешь выбраться… На языке нашего народа то, где ты окажешься, называется Сомати… По-вашему, просто нигде… И если дух вернется к телу, то ты очнешься, даже если смениться не одна луна… Ну же! Ешь! — невыносимо было слышать этот низкий крик, длящийся целую вечность, невыносимо было видеть выпученные глаза краснокожего, невыносимо было наблюдать за тем, как на его лице вздуваются жилы и мускулы, и черная кровь медленно вытекает из открывшегося шрама на теле… Но Твинс не мог даже поднять руку, хотя был сейчас готов пойти на все, лишь бы спрятаться от Палача… Хоть так… Хоть через практический спиритизм и подозрительную алхимию. И потом, Экзальчибуте ни разу его не обманул. Или все-таки жрать непонятно какую дрянь не стоило? Или под «спасением духа» индеец понимал просто бегство посредством суицида от зверств и пыток фанатиков? На череп Билла словно навалился тугой, сдавливающий все сильней и сильней металлический обруч, сил не оставалось ни на мысли, ни на движения. Пресс тьмы давил все сильней, и ему показалось, что еще чуть-чуть — и он останется в этой неподвижной темноте навечно, как жук, застывший в куске янтаря.
Наконец краснокожий сам с силой сжал его лицо и буквально протолкнул Твинсу в глотку горьковатый белый порошок. Он шумно сглотнул и почувствовал, как царапающие острые крупинки проходили по пищеводу. Затем что-то гулко хрустнуло, и правая верхняя часть туловища Экзальчибуте стала медленно опадать в сторону… Умирая… Растворяясь окончательно, индеец улыбался… Твинс чувствовал, как с каждым мгновением его руки и ноги наполняются энергией и силой… Он провожал странного слепца в последний путь, так и не узнав его точного возраста. Затем…
Затем в животе у Билла разорвался снаряд, и адский, нестерпимый жар прошел через все его тело.