Глава 13. Повешенный
(Музыкальная тема главы - Финал. Саундтрек к кинофильму «Свои»)
Когда игра заканчивается, король и пешка падают в одну и ту же коробку.
Итальянская поговорка
Когда Билл открыл глаза, он был ослеплен ярким светом и словно контужен свежестью окутавшего его воздуха. Несколько раз моргнув, он разглядел в склонившимся над ним расплывчатом пятне лицо Анжелики. Та же жуткая «корона» из стальных прутьев на голове, то же опрятное, белоснежное платье, а самое главное — это та же боль, которой, как показалось Твинсу, стало в ее прекрасных глазах даже больше.
— Пойдем… — она протянула ему тонкую, нежную руку, и цепи на ее теле громко зазвенели от этого легкого движения. Билл приподнялся с земли, слегка морщась от уже привычной боли ожогов и ран. Встав во весь рост, Твинс отметил, что девочка едва ли достает ему ростом до груди. Он еще раз поразился красоте ее хрупкой, совсем еще детской фигуры
— Не бойся, — сказала Анжелика, сжав горячей ладошкой его запястье. — Его сейчас нет. Он не обидит тебя… И… И я очень рада, что ты вернулся! — она улыбнулась, так не по-детски устало… И так искренне… Даже захлестывающая лавина боли на мгновение отступила от ее глаз.
Вокруг мужчины и девушки шумели на ветру ветви деревьев. То место, где он оказался после обморока, тоже было лесом. Поначалу можно было бы подумать, что это осенний лес, но причудливой формы листья здешних растений были окрашены не только в красно-желтые цвета, но и еще в тысячи других, до боли в глазах, ярких и пестрых оттенков, от небесно-голубого до сочно-фиолетового. Это было совершенно не похоже на уродливые, мрачные, затхлые чащи вокруг Сайлент Хилла. В этом лесу было слишком много красок и света. В этом лесу не было тумана, а поляна никогда не стала бы последним пристанищем для дюжины с лишним человек. Тут было хорошо и тихо.
«Наконец, хоть один сон принесет мне чуть-чуть… самую капельку… покоя… Господи, как же мне это сейчас нужно», — у Твинса странно защемило в груди, в горле застрял комок, а щеки почему-то стали мокрыми и горячими. Билли Твинс плакал, как маленький ребенок, и держал юную пленницу боли за руку.
— Не надо… — очень серьезно и строго проговорила она. — Не надо, Билл. Ты уже не ребенок… Не нужно этих слез, мне сейчас куда хуже, чем тебе, но я ведь не плачу… Мне так надоели слезы. От них никогда не бывает спокойней и лучше. Перестань, — она требовательно посмотрела на него, затем развернулась и пошла куда-то в сторону одного из деревьев. Твинс устыдился этого постыдного проявления чувств. Быстро проведя ладонью по лицу, он смахнул непрошеные слезы и вдохнул свежий, полный приятных запахов воздух полной грудью. «Ой-ей, братец! Так бездарно опозорится перед ребенком. Ты стал серьезно сдавать. Так мы с тобою долго не протянем», — язвил где-то очень, очень далеко и почти не слышно Уильям. Сейчас, здесь у него было власти над Биллом. Он шел за закованной в цепи девчонкой куда-то вперед, и с каждым новым шагом его старые раны будто зарастали, стягивались. Измученные нервы, которым нужно было все время быть прочнее стали, начали не спеша расслабляться.
— Где мы, Анжелика? — спросил Твинс у девочки, вкладывая, как и при первой встрече, в свои слова как можно больше теплоты и уверенности.
— Не здесь и не сейчас. Это самое главное… Это все обман, пустышка. Пустышка может быть страшной, а может и красивой, но она все равно останется не настоящей, — не оборачиваясь, отвечала ему девочка, плавно шагая по ковру опавшей листвы. Звон цепей периодически перебивался каким-то урчанием трубчатого механизма на ее голове, от которого Анжелика замирала и, чуть сгибаясь, начинала мелко дрожать. Билл был рад тому, что не видел в эти моменты ее лица.
— А где ты здесь и сейчас?
— Ответь сначала, где ты…
— Я… Лежу на поляне, где-то посреди болот, далеко от города. Вокруг меня еще очень много людей… Но они уже не смогут подняться… — Твинс вспомнил о бое, о Пабло, капитане Гудбое, о странном индейце и Шатерхенде, и сильно пожалел, что ему придется рано или поздно уйти из этой сказки.
— Да… — она также, не оборачиваясь, кивнула. — Я вижу… Их убил ты. Это плохо. Но я, наверное, не могу тебя строго судить, я ведь и сама порою убиваю… — эти слова, произнесенные тихим детским голосом, ранили сердце Твинса, как осколок стекла. А еще он вспомнил историю десятилетнего снайпера Гудбоя… Ребенок-убийца — это даже страшнее, чем ребенок, закованный в ржавые цепи.
— Не думай сейчас об этом. Не нужно этого холода. Его и так всегда слишком много. Лучше смотри на меня, тебе это нравится, — Анжелика обернулась к Биллу и попыталась улыбнуться еще раз. У нее не очень-то получилось… — Я… Здесь и сейчас я в темном подвале. Не знаю, где он. Не помню. Он похож на сырой, душный колодец. Там очень много ржавых труб, и откуда-то постоянно капает вода. Там бегают крысы и какие-то сороконожки… Белые, как гной, черви с лапками… Здесь и сейчас я не могу двигаться, потому что мои руки и ноги стянуты крепкими ремнями. Я привязана к койке уже… уже очень долго… Платье мое там почти истлело в прах… И никаких цепей, это все я уже выдумала сама, — девушка приподняла руки, указывая на постоянно лязгающие металлические кольца. — Я не люблю бывать там, но я понимаю, что только то, что находится в этом проклятом подвале, настоящее. А еще меня там иногда навещает Мать, — произнеся это слово самым бесцветным и лишенным эмоций голосом, Анжелика подошла к дуплу одного из огромных, необъятных дубов и вытащила оттуда кукольный домик. Затем принялась расставлять фигурки людей по комнатам.
— Мать… Те странные люди, они тоже говорили что-то о Матери… Ты не знаешь, связано ли как-то это все?
— В этом мире вообще все связанно… Но я не знаю ничего ни об их Матери, ни о Кзучильбаре, которого ты так боишься… Если бы кто-то из них попал сюда, я, может быть, смогла бы ответить на твои вопросы. Но в этих кошмарах ты — мой единственный гость. Кроме того… Мусульманина… Он приходил до тебя. Раньше. Но теперь и его нет.
— Но ведь тебе в твоих снах бывает не только плохо, верно? И потом, тебя защищает этот голем… Почему бы тебе не уйти в них навсегда? — Билл подошел ближе и стал внимательно рассматривать игру девочки.
— Сны всегда прекращаются… Рано или поздно… — глухо отвечала она, не отрывая рук от тряпичных кукол. — И потом, ты думаешь, что то, что вокруг нас с тобой сейчас, это счастье? Я бы предложила тебе оглядеться повнимательней… И даже если то, что ты увидишь, будет и вправду лучше пламени или тьмы, то это все равно ничего не меняет. — Она взглянула на него огромными, как у олененка, темными, как беззвездное небо, глазами. — Знаешь, я слышала, что даже грешникам в геенне огненной на Рождество Христово дают отдохнуть от мук. Так попросила у своего Сына Богоматерь, следуя зову человеческой жалости. Но ее Сын согласился с ней лишь из чувства божественной справедливости. Грешникам надо иногда отдыхать от мучений, чтобы они не привыкли… Это истинно божья жестокость…
«Я больше нигде не встречу таких мудрых детей… никогда… Господи, сколько же в ней юной наивности и взрослого понимания… Господи…» — Твинс подошел к девочке ближе и сел рядом, взяв в руки одну из кукол. Грязная потрепанная кукла с коряво намалеванной бородкой на лице и губной гармошкой в правой руке. Она казалась Биллу смутно знакомой. «Ты что, братец! Да это же Шатерхенд! Как можно его не узнать? Этому подонку даже в образе куклы приходится быть мерзким и отвратительным!» — заголосил откуда-то Уильям. В тот же момент мини-Шатерхенд вдруг сильно дернулся!
Твинс в испуге разжал пальцы, а маленький уродец попытался убежать обратно, в спасительную темноту дупла. Билл хотел было схватить удирающий кусок грубой ткани, но Анжелика остановила его мягким прикосновением. «Не надо… Еще придет время», — говорили ее глаза. В своей руке она, крепко сжав пальцы, держала куклу Пабло Пекадора. Фигурка была испещрена мелкими порезами, и в нарисованных выпученных глазах застыл страх. Рот маленького человечка в старой форме был распахнут в беззвучном крике. Из куклы, просачиваясь сквозь пальцы девушки, текла кровь, и на платьице Анжелики образовалось еще одно большое красное пятно.
— Брось его! Не сжимай… Ты что, не видишь, как он мучается? — Твинс уже собирался вырвать фигурку у нее из руки. Но она сама разжала пальцы, и вояка исчез в яркой вспышке огня, как только коснулся земли.
— Я могу их убивать… Но только тогда, когда они сами захотят смерти… Только когда сами захотят… Я понимаю, как часто случается нечто такое, отчего может избавить только вечный сон… Он хотел уйти… — Анжелика снова опустилась к своим игрушкам, а Твинс же стоял как в воду опущенный. Его не покидала мысль о том, что где-то среди этих фигурок лежит и кукла с его лицом… «Я убиваю их, только когда они сами захотят… А не захочу ли я этого после того, как настигну Шатерхенда?» — Биллу опять сделалось не по себе.
— А у тебя есть еще игрушки? Ну, кроме этого домика и… этих людей? — с надеждой спросил он.
— Есть… Хотя не думаю, что они тебе понравятся…— она подошла к дереву и вытащила из глубины дупла большую деревянную коробку. — Здесь я храню своих братьев и сестер…— Анжелика открыла крышку, и Твинс увидел несколько сжавшихся, покрытых слизью комочков плоти. Девочка взяла один из них в руки и поднесла его к лицу. Поначалу Биллу почудилось, что это дохлые рыбки, его смутили маленьких хвосты существ. Но после он разглядел маленькие ручки и ножки с совсем крошечными ноготками. И еще он увидел маленькие лица, бусинки глаз, ротики размером с игольное ушко… Кусочек мяса в руках у девушки зашевелился, а она принялась его убаюкивать. Твинс с содроганием смотрел на то, как девочка в цепях пела колыбельную человеческому эмбриону. — Они все старше меня, но этот самый старший даже среди них… Он очень много знает… — рот недоношенного…. Черт, даже не младенца, просто существа, стал быстро открываться и закрываться. Эмбрион будто отвечал своей сестре. — Сейчас он хочет кушать. Ну, потерпи, маленький, потерпи, мой хороший, урожай уже почти дозрел, — сюсюкала она.
Твинс больше не мог этого видеть. Он отвернулся от Анжелики, которая, запустив руки в коробку, собирала оставшихся «братьев». Билл устоял на ногах, хотя немного покачнулся. И тогда он невольно взглянул внимательней на верхушки деревьев. «Ты думаешь, это счастье? Присмотрись вокруг повнимательней!» Он присмотрелся…
Ближе к верхушкам этих, словно раскрашенных спятившим художником дубов и кленов, он разглядел человеческие тела. Много, много тел. Там были тела взрослых и детей, мужчин и женщин, молодых и стариков. Несколько десятков тел, спрятанных среди ветвей и яркой листвы. Они не были повешены на деревьях, даже не были насажаны на острые, толстые ветки, это бы хоть как-то укладывалось в сознании. Они зрели на ветвях, словно плоды. Как яблоки или апельсины, люди наливались каким-то соком и были приращены к веткам неизвестной силой. Некоторые из людей были еще совсем зелеными, другие же успели перезреть и кое-где подгнивали. В их телах копошились жирные белесые червяки с маленькими лапками. Твинс не смог сдержать легкого вскрика. Эти кошмары не переставали удивлять Билла, своей извращенной неправильностью. Эдемский сад обернулся очередным кругом ада. А Анжелика тихо пела у него за спиной песенку своему братику: «Красные листья падают вниз, и их засыпает снег… Красные листья падают вниз, и их засыпает снег… Красные листья падают вниз, и их засыпает снег…»
А потом налитые древесными соками люди-плоды посыпались на землю, расшибаясь об опавшую листву и заливая все вокруг красным соком из лопнувших голов. Билл понял, что уже нет смысла сдерживать крик, и так сильно, как только мог, вогнал ногти в изувеченное плечо.
Он вскочил от резкой боли, все еще крича. Вокруг по прежнему была туманная ночь…Болта… На трупы «слуг Кзучильбары» еще даже не успели прилететь мухи. Где-то на поляне можно было различить даже не свернувшиеся лужи крови, которые жадно впитывала в себя рыхлая земля. Экзальчибуте сидел рядом на камне и курил трубку. Подойдя к нему, Твинс насторожился, как будет теперь настораживаться до конца жизни, увидев курящего человека, но это был всего лишь табак… Обычный табак, родное зелье индейцев.
— Ты плакал и кричал, после того как, обессилев, упал в обморок… — заговорил индеец, выпуская в воздух клубы дыма. — Но я не стал приводить тебя в чувство, только перевязал и промыл раны. Это были важные сны и видения, я не был вправе в них вмешиваться.
— Долго я лежал? — спросил Билл, ощупывая руками бинты, пропитанные чем-то пряным, которые теперь укутывали обе его руки и плечо.
— Очень… Хотя и за одну секунду может присниться вечность… В любом случае мне хватило этого времени, чтобы перевязать тебя. Это хорошо, иначе раны могли начать гноится. И спасибо твоему другу, он мне очень помог. Иначе духи унесли бы твое сознание слишком далеко. А твой друг помог мне его вернуть, с помощью других духов, чужих и нездешних.
- Друг? – Твинс совсем не понимал о каком друге, говорит Экзальчибуте и вдруг он почувствовал на своем плече тяжелую и сильную руку.
- Да… Друг… Очень старый друг, Билл. Надеюсь ты меня помнишь? – раздался за спиной Твинса мощный, глубокий бас. Оборачиваясь Билл уже почти вспомнил этот голос, но все равно не мог до конца поверить себе.
- Роджер? Роджер Стронг? О боги, ты то что здесь делаешь?
- Тоже что и всегда, Билл. Просто живу. Точнее выживаю, - так привычно и буднично, будто бы они расстались только вчера, отвечал огромный мускулистый негр в одной длинной белой хлопковой рубашке и безразмерных хлопковых штанах. Его силуэт сливался с сумерками и в ночном воздухе поблескивали только умные глаза, белозубая улыбка, да белые татуировки на плечах и гладко выбритой голове. Это были черепа, которые, по словам самого Роджера, были указателями для духов Вуду, в которых тот всерьез верил. Этот чернокожий гигант тоже был одним из членов банды Шатерхенда, возможно самым добрым и милосердным из бандитов шайки, во всяком случае, настолько добрым и милосердным насколько им может быть головорез и беглый раб.
- Прости меня Билл. Я пришел слишком поздно. Я услышал выстрелы, взрывы и побежал сперва прочь, потому что я испугался. Я долгое время жил тут на болотах один и научился осторожничать… Но потом я услышал как ругается Пабло и устыдился. Понял что тут вы и вам может понадобиться помощь. Прости. Из-за своего страха я пришел слишком поздно. Но я успел хотя бы вытащить тебя из мира твоих грез. Опасных грез, Билл. Если бы не духи заступники Вуду и если бы не помощь этого слепого господина… я не знаю… ты мог бы остаться в своем сне навсегда.
- Пабло… Он…
- Да. Это случилось. Он все-таки встретился с теми чертями, которые уже давно готовили для него вилы. Я уже успел вырыть могилу и даже поставить на ее место тяжелый валун. Ты был без сознания долго. Очень долго. Уже начал «уплывать».
Билл кинул мимолетный взгляд на тяжелый массивный камень, на который ему указал Роджер. Подумал о том, что надо бы что-то сказать, прочитать молитву на худой конец. Пабло был истово верующим грешником и ему наверное бы это понравилось. Но предательская пустая тяжесть в груди давила и не давала сказать ни слова. Твинс ограничился последним напутствием Пекадору без слов. Он просто закрыл глаза и мысленно перекрестил лицо Пабло, которое вызвал из своей памяти. А в следующее мгновение уже забыл про него. Помнить о вечно веселом гринго сейчас было бы слишком невыносимо.
Он снова обернулся к Роджеру. Оглядел старого друга уже внимательней. Рубашка поизносилась, лицо чернокожего великана было измученным. Кажется он здорово похудел. Его руки украшали неизменные железные браслеты и короткие цепи, которые Стронг отказывался снимать, хотя давно перестал быть рабом. Биллу всегда было и смешно и грустно, когда негр на вопрос зачем ему этот железный хлам отвечал: «Я ношу кандалы чтобы помнить. Просто чтобы помнить, что я свободен. Плюс им очень хорошо белых душить, когда подкрадываешься сзади». И непонятно было шутит негр или говорит всерьез, но он всегда неизменно грустно улыбался, произнося эти слова.
- Как ты здесь? Какова твоя история? Ты ведь наверняка тоже не знаешь, где сейчас старина Шатерхенд?
- Не знаю. Могу только предполагать. Я сам ушел от него. Мне не нравилось что тут вокруг нас творилось и я ушел. Сам. Я ведь не раб, я свободный человек и я могу идти куда мне заблагорассудиться. Вот я и ушел. Перед самым французским поселением я покинул банду. Мне не нравилось все что происходило вокруг. Особенно мне не нравился господин в очках, который дал нам это странное задание, не нравилась красная шайка, с которой мы схлестнулись пару раз… и еще мне не нравились мои сны. Вот так. Поэтому я никому ничего не объяснил и… хм… потерялся. Путь в Город мне тоже был заказан, там не очень-то жалуют таких как я. Черных да еще и с цепями на руках. Поэтому я просто жил на болотах, ведь чтобы вернуться куда-то кроме Города надо знать куда идти, а у меня не очень-то с картографией. Да и карт никаких в помине не было.
- Значит ты все это время прятался на болотах?
- Точное слово! Прятался! Именно прятался. Здесь слишком много опасных людей, чтобы разгуливать просто так. Я очень устал и хочу домой. Куда-нибудь на юг, где теплее. Только благодаря заступничеству духов я выжил. Они были со мной все это время и ограждали меня. Хотя духи этих мест очень опасны, и пожалуй духи этих мест сильнее чем мои заступники. Так что я очень рад, что нашел таки тебя Билл. И еще я очень жалею, что не успел застать живого Пабло, хоть он и часто дразнил меня за цвет кожи да это… мягкосердечность.
- Ну да… Помнишь как ты защитил тех двух ребятишек? Или когда мы старика собирались грабить, а ты заступился… Да Роджер – ты всегда был добрый малый… Я тоже рад, что ты здесь. Не хочешь пойти со мной дальше? Поискать Бена? Потом выбраться из этих гиблых болот, да рвануть на юга, а?
- Я почту за честь быть твоим спутником. Только об одном прошу – разбирайся с Беном без меня. Мне он не сделал ничего плохого, но я уважаю твою цель, какой бы жестокой она не была. Да… И еще… Я тут нашел кое-что пока бродил один. Это было на третий день или на пятый. Я не помню. Просто бумажка приколотая к дереву. На вот… Я с буквами то не очень, но может тебе это поможет? – негр протянул Твинсу свернутый в трубочку и перевязанный грубой веревочкой пергамент, и Билл уже догадывался чье это было послание. На этот раз английский текст был следующим:
«Она… О всевышний, она… Она почти совершенна. Сотканная из льда и такой давящей и безмерной боли. Сотканная из боли и одиночества эта прекрасная девушка из моих снов. Кто она? Гурия, указывающая мне путь или адское порождение Бездны, которое в традиции неверных принято называть суккубом? Кто она – спасение или проклятие моего дела? Она являлась мне во сне уже много раз, странная девушка с короной из железных трубок. Я слаб, я ничтожен перед ее страданием, перед глубиной и красотой ее глаз. О Всевышний, мне кажется я влюбляюсь, мне кажется что она околдовывает меня. Я сбился с пути, я не могу и шагу ступить, чтобы не думать о ней, о том, насколько же она прекрасна и чиста, о том насколько она совершенна. И самое страшное, что она может оказаться просто бесплотным призраком, мороком, который на меня наслали демоны, дабы искусить и сбить с пути. Я боюсь усыпать и боюсь просыпаться, я боюсь и жажду каждой новой встречи с ней. Меня зовут Хафиз ибн Хикмет, мое имя означает Страж сын Мудрости, но что я могу охранять, если мудрость оставила меня? Мы заблудились на этих проклятых болотах, наш отряд уже трое суток из-за проклятого тумана не может определить месторасположение солнца, мы не можем определить, когда нам совершать намаз. Я обращался к древней практике вращения, которая всегда помогала найти ответы на все самые сложные вопросы, но я не слышу голоса Истины – лишь завывания диких зверей, да топот ног наших врагов, которые ждут и подбираются все ближе. Мне страшно и даже смелые хашишины кажется дрогнули. Я должен сразить Иблиса здесь, но я не могу думать о победе над злом, ведь все мои мысли затопила Она. Я тону в ней. Я тону и словно бы разучился плавать. Мне страшно и легко. Я парю над Бездной и в любой момент могу упасть в пропасть. Смешно. Страшно.»
«Вот как… Значит наш суфий тоже видел Анжелику. И кажется она тоже не была ему безразлична. Только что-то мне не нравится, как он ее воспринимал. Что-то тут не так…»
- Ты думаешь, что человек писавший это шел по пути схожему с твоим? Не надейся на это, бледнолицый, пути людей только частично пересекаются, но никогда не совпадают на все сто процентов, - подал голос докуривший наконец свою трубку Экзальчибуте. Твинс знать не хотел откуда этот слепой шаман знает о содержании записки суфия.
— Что ж… спасибо за совет, ученая макака! А теперь извини, нас с Роджером ждет одно очень важное дело, — Твинс не был расположен сейчас к вежливости. Он хотел поскорее добраться до французского поселения, найти Шатерхенда и убраться как можно подальше от этих болот, этих людей и этого тумана. Нащупав руками кольт и проверив последний патрон, Билл стал искать среди тел погибших ранец Гудбоя с едой, водой и, самое главное, с картой.
— Ты даже не хочешь со мной поговорить? Позадавать вопросов? — в голосе индейца была слышна легкая, беззлобная усмешка.
— Хватит с меня этих гребаных вопросов! Мне не нравятся ответы, которые я получаю. Мне вообще все здесь не нравится! И ты в том числе. И если думаешь, что своим предупреждением и вмешательством в бой ты купил мое доверие, макака, то ты сильно ошибаешься. Я на своей шкуре испытал коварство и жестокость вашего народа…У меня есть дела, — бросая хлесткие фразы, Твинс переходил от одного трупа к другому. «Молодец! Так его! Пусть знает свое место», — подбадривал брата Уильям.
— Где же этот чертов ранец?
— Если бы ты, бледнолицый, хоть ненадолго отбросил бы свою глупую спесь превосходства, ты бы, наверное, не стал тратить времени, которого у тебя так мало, на поиск сумки твоего друга. Они забрали ее вместе с ним. Я видел… — индеец говорил также спокойно, видимо, решив еще и поиздеваться над Биллом.
— Какого черта ты пудришь мне мозги? Ты же слепой! — прикрикнул наконец Твинс, оторвавшись на мгновение от осмотра трупов.
— Смотреть и видеть — это две большие разницы… Я не вру, его действительно тут нет.
Порывшись еще немного, Билл наконец вынужден был смириться с правотой краснокожего. Видевший всю эту сцену Роджер лишь виновато развел руками, будто бы говоря «Я сам ничего не понимаю, друг».
«И что мне теперь делать? Как я доберусь до домов этих гребаных лягушатников? Я же не знаю этих троп! Буду петлять здесь, пока не встречусь с менее дружелюбными родственничками Экзальчибуте или, того лучше, с парнями Кзучильбары?»
— Куда ты идешь? Неужели, то место, в которое ты стремишься попасть, настолько важно для тебя? — Индеец поднял голову к небу и начал переминаться с ноги на ногу, словно разминая затекшие суставы.
— Я иду в одно место, где когда-то жили люди…
— Люди жили везде. Даже здесь, на этой самой поляне, — слепец притопнул ногой. — Ты не мог бы выразиться точнее?
— Они тоже были бледнолицыми. Но не такими, как мы… Они говорили на другом языке и были родом из иных краев, — как можно доходчивей объяснил дикарю Твинс.
— Ты говоришь о старой французской колонии? Не нужно так путано изъясняться. То, что я слепой, не значит, что я идиот, — индеец улыбнулся. Странное это дело, улыбка слепого. Она направлена словно не вовне, а вовнутрь самого улыбающегося. Может быть для слепых, живущих в мире своих образов, так оно и есть.
— Ты знаешь, как туда добраться? Покажи мне в какую сторону идти, это очень важно. У меня немного времени. Там сейчас человек, которому я должен отомстить, вы ведь уважаете месть, а, макаки?
— Ты идешь путем мести… а у меня сейчас нет вовсе никаких путей. Я чужд как вашему миру, так и своему. Хм… Если я помог тебе уже целых три раза, почему бы не помочь в четвертый? Да, я знаю, как туда добраться, я помню наизусть все здешние тропы, и мы попадем в их старый городок еще до рассвета.
— Мы? Погоди, я не прошу тебя идти со мной, просто укажи направление! И потом, что еще за три раза?
— Вы, бледнолицые, очень торопливы, эгоистичны, и у вас короткая память на добро. Я предупредил тебя перед нападением, затем я спас тебя в бою. И, наконец, я защитил тебя от Злых-Духов-Болезней-Которые-Селятся-В-Свежих-Ранах, или, проще говоря, от инфекции и сепсиса. А хочешь ты идти со мной или нет — это не имеет значение. Мне скучно и одиноко, бледнолицый, и я готов отправится в любой поход, лишь бы у него была цель. Пусть даже трижды чуждая мне цель, но хоть какая-то причина двигаться дальше. Плюс ко всему, я очень любопытен. Ну, пойдем, пожалуй, — и Экзальчибуте поднял с земли длинный деревянный посох, и, прихрамывая на прострелянную ногу, двинулся куда-то вглубь леса. Твинс выбрал из рассыпанного по поляне холодного оружия подходящий по руке нож и двинулся следом, сменив проводника-психа на проводника-слепого. Хорош обмен, нечего сказать! Роджер тяжело потопал следом. Негр бросил прощальный взгляд на могилу Пабло, смахнул нечаянно навернувшуюся слезу, вздохнул и больше не говорил ни слова, за все время пути.
— А как ты тогда сбежал от меня? Тогда, при первой встрече? — спросил Билл у краснокожего. Этот вопрос интересовал его даже сильнее, чем способность слепого без промаха бить цель из лука.
— Когда я был в Европе, я встретил очень много разных вещей… Они навсегда останутся для меня непонятными. Например, Биржа, Фабрика или Университет. Я осознавал, что такое в мире есть, но объяснить, понять, как и зачем это все, я не мог. И никогда не смогу. Потому что это не нужно. Так стоит ли тебе, бледнолицый, пытаться понять те вещи нашего мира, которые ты будешь неспособен осознать? Радуйся своим богатствам.
— Ладно… Допустим… — Твинс продолжал шагать за индейцем след в след. Он уже успел стать профессиональным последователем! — А что насчет этого Кзучильбары? Может быть, объяснишь, кто он такой?
— Кзучильбара… Кзучильбара — это то же, что Лобсель Вис, только наоборот…
— Кзучильбара, Лобсель Вис, я не понимаю, о чем ты говоришь! Может быть, хоть кто-то в этой местности будет для разнообразия выражаться прямо? Объясни, кто они?
— Прежде всего это имена… Не вздыхай так тяжко, придет время — я все объясню. Сейчас я хочу, чтобы ты усвоил только три вещи. Во-первых, многие вещи не такие, какими они кажутся, во-вторых, смотреть и видеть — это две большие разницы, и в-третьих — еще раз назовешь меня макакой, бледнолицый, и я тебя брошу тут, посреди зябких топей, — голос у него был все-таки очень молодой. Навряд ли ему было больше тридцати. Твинс решил выяснить наверняка.
— Сколько тебе лет?
— А какое это имеет значение…
И они продолжили свой путь.
Остановились всего раз, для короткого привала. Роджер ненадолго ушел в чащу и вернулся довольный и перемазанный грязью. На плече у него висела туша довольно большого волка. По всей видимости негр задушил зверя голыми руками. Ну да… Силы и бесстрашия чернокожему здоровяку было не занимать. Путники спешно перекусили и двинулись дальше.
Наконец, когда утренний свет еще даже не успел пробиться сквозь клубы тумана, они вышли к деревянному частоколу, окружавшему французское поселение. На воротах висел выпотрошенный и перевернутый вниз головой труп одной из шестерок Шатерхенда.
«Не уйдешь… Как никто из твоих не ушел… Еще совсем чуть-чуть, старина Бен… Я пришел по твою душу», — Твинс, Роджер и Экзальчибуте готовы были зайти в заброшенный город.
