Я теперь знаю, что мне делать дальше.
Представляешь себе, поначалу это казалось действительно забавным. Форма задаром, пиво с сосисками от партии – не худшее, что может перепасть в послевоенном фатерлянде. А потом…я всегда чуял, когда требуется расшевелиться. На призыв уехать в новые земли для организации правопорядка – откликнулся едва ли не первым, и не прогадал. Менее шустрые, в конце-концов, всё равно поехали, но уже под Смоленск.
Здесь меня ждал маленький, уютный концлагерь, тёплое озеро, весёлые друзья, и светлое пиво. Непыльная работа.
Полгода назад – всё изменилось. Изменились стрелки на картах, изменился голос Фюрера в радио, изменилось даже небо – из ласкового и голубого, оно стало свирепым и несущим угрозу, страшно завывающим роторами, швыряющим смерть сквозь разрывы облаков.
Тогда стало страшно. Ты представляешь себе – мне стало страшно! Я совсем не нервничал, когда резал глотки быдлу в коричневых рубашках, но сейчас…текучка в лагере стала совсем уж невыносимой. Вас подвозили грузовиками, ежедневно, длинными шумными колоннами. Печь, голодная печь – она не успевала всех переваривать! День и ночь в горле саднило от едкого жирного дыма. Я старался не ходить туда, я просто отдавал приказы, а работали уже другие. Ты мне веришь? Веришь?
Вчера солнце припекло особенно жарко, а ветер куда-то исчез, словно издеваясь. Этот штиль не принёс тишины, напротив, на смену завывающему сквозняку пришли отголоски воплей. Ваш дым проникал сквозь закрытые окна, и я уже хотел натянуть противогаз, когда меня позвали к тебе. Сказали, какая-то сука пыталась протащить вещи через КПП. Они смеялись: «Дура, думала, ей ещё что-то здесь понадобится!». Всё валялось в общей кучи, среди вшивого тряпья. Знаешь, когда с нескольких тысяч человек снимают одежду – выходить изрядная куча!
Зачем тебе нужен был такой странных свёрток? Почему не еда, не кусочки почерневшего сахара, что находили у некоторых? А ты тащила с собой фотографии – ласковые довоенные фотографии с улыбками и какой-то особенной беззаботностью на лицах. Ещё ничего, наверное, не подозревавших.
Какая красивая!
Что-то защемило у меня тогда. Знаешь, как бывает, заклинивает автомат, и приговорённый жмётся к стенке, не зная, что ему делать ещё с несколькими неожиданными секундами жизни.
Какая красивая!
Что, уже? Так быстро? Почему не дождались меня? Возможно, я мог бы…
Но я подошёл к краю ямы, и понял, что уже ничего не смог бы сделать.
Сажа ложилась мельчайшей пылью, сползала, и укладывалась чёрными барханами и дюнами. А из под неё, укоряющими перстами тыкали мне мослы да кости. В них не было ничего общего с тобой. Как будто я пришёл на разрытый могильник доисторических динозавров.
Только это были не динозавры.
Чёрный дым проникает в мой кабинет. От него нет спасения, и даже в маске я чувствую его запах. Странно, он всё-таки въелся в мои руки. Хотя я только отдавал приказы. Вас так много! Вы были такими разными, а сейчас я уже не могу различить, где заканчиваешься ты, и начинается твой сосед. Смешно, правда. Твоя фотография на моём столе – она пережила тебя. Только я немного запачкал её сажей, и всё никак не могу оттереть её с твоего лица. Только ещё больше размазываю. Прости. Больше не могу увидеть, но я отлично запомнил твоё лицо. Прости! Прощаешь? Впрочем, у меня ещё есть маленький шанс увидиться.
Холодный, увесистый парабеллум.