[Диана]

Итак, начнем... (Примечание:Джи - G, God; Ди - D. Diabolo)

Скрытый текст - *:

Мой Бог.

Нина сидит в кафе.
Она - дом, окна которого зашторены на ночь. На вечную ночь. За этими окнами льет дождь. Дождь - ожидание солнца.
Ничто в мире не имеет значения. Ничто в мире не стоит той цены, которую каждый платит по факту своего существования.
И этот салат, к которому она не притронулась. И заварной чай из пакетика, за который она должна будет заплатить как за хороший, сваренный кофе... Весь этот мир не стоит тех денег, которые просит.
- Жидовская лавочка... Черт бы побрал вас...
Нина опустила лицо на руки.
Дом, в комнатах которого всегда темно. Это восхитительная, упоительная тишина, в которой ты находишь ежедневный приют. Идешь, и тебе вовсе не нужно включать свет. Тебе не нужно одевать одежду, - дорогую, дешевую, красивую, грязную... Восхитительная, спящая тишина. Тишина, в которой можно видеть лучшие из снов...
Нина не спала, но перед ее душой мелькали сотни разных сюжетов.
- Привет.
У него много имен. Но Нина никогда не запомнит, как зовут этого парня из налоговой компании.
- Да... мне нужно заказать себе что-то...
- Ну закажи... Как видишь, я уже ела... - Она подергала вилкой жалкий салатный листик. - Придется тебе и за меня заплатить.
- О да... За тебя - всегда пожалуйста.
У него много имен. Они все зовут его, зовут каждую секунду, раздирают его на части... Они, те, что никогда не хотят платить...
У него много имен - и все они принадлежат ему одному...
Я уже давно с тобой рядом. Я с тобой, но помимо этого слежу за всеми, кто окружает тебя - это из-за тебя они теперь тоже под моим наблюдением.
Нежелание платить - серьезная болезнь. Я ваш доктор, о да, вы ходите ко мне на приемы... Я доктор-энтузиаст, но моя клиника держится на ваших налогах.
Их столик стоит у окна. За ним мелькают люди - бесконечное пленочное полотно, бесконечный полнометражный фильм, сюжет которого пишет не один он.
Иногда, на вышитом гобелене человечества расцветают шедевральные творения. Но нитка прорываеся со временем, рисунок поистерается, и дыры зияют на великолепном полотне.
Пробелы сюжета. Белые, белые кадры.
Люди не желают платить… они не желают платить химчистке, не желают платить реставраторам, не желают оплачивать счета, чтобы подлатали, сберегли их долбаный мир…
- Ты ждешь кого-то?
- Да.
- Я помешаю, наверное… - Он пожимает плечами. – Ну да ладно… если что, я сразу удалюсь…
Ей станет легче от такой мысли. Она сама убедит себя, что она совершенно одна.


Кафе заполняется людьми – они мелькали в проходах, неслись со своими подносами к самым выгодным столам. Возле кассы шумели голодные посетители, которые не были в состоянии вытерпеть еще минуту без горячего обеда.
- Как тебе все это нравится? Не хочешь поесть чего-либо?
Девушка вяло передернула плечами.
- Нет, не хочу.. Но закажи мне чего-нибудь… если хочешь.
Он ходит под окнами, прижимается лицом к черному стеклу. Он ничего не может там увидеть, ничего услышать – ни биения сердца, ни писка совести.
Перед тем, как она впустит его в свой дом с опущенными шторами, он должен будет постучаться в последний раз. Он стучится в дверь, он не нагличает… он не берет с нее налога, но просит помощи, как просит уставший путник милосердного хозяина о ночи под кровом, в домашнем, хоть и чужом, тепле.
- Да ладно… у меня не такая уж большая зарплата…
- Ну рассказывать-то, - усмехнулась Нина. – А то я не знаю… звоните каждую неделю.. Боитесь, уклоняемся…
Умерла одна бабушка. Многие старики приносят своим детям единственную пользу, единственный заработок – они получают пенсию. Эта пенсия может оказаться рогом изобилия – особенно если к ней прилагается полный пакет льгот и надбавок…
Эта девушка долго скрывала смерть своей бабушки. Она не видела в этом ничего предосудительного, она ходила на почту получать за нее пенсию – и ее считали заботливой внучкой.
На эти деньги она смогла купить себе новое платье и съездить в Москву за новой парой джинсов.
- Эх, и откуда вы такие умные беретесь… Все знаю, только не летаеют. Вот откуда тебе знать, сколько я зарабатываю?
- Да вот оттуда. Нормально ты зарабатываешь.
- Хорошо…
Молчание. Он слышит одно только молчание вместо криков, воплей совести.
Сколько их – тех, кто не желает платить. Их дома полны неоплаченных счетов за счастливое детство, свободную юность; за отметки в зачетке, за хорошее место работы. Но они не желают платить. Они не хотят стоять в очереди в кассу, не хотят тратить своего времени.
Но им придется платить. Им придется искать окошечко, чтобы выкупить себе еще немного счастья и спокойствия. Это будет вечный поиск. Вечное ожидание.
- Как у вас-то дела? Ваш Зельцев как?
- Пьет зеленый чай. Бережет здоровье, а нас-то в гроб вгоняет… Каждый день – подай, принеси, а мне даже не может новый монитор купить. Нервный… Он в Борьку папками кидается.
Он смеется. Это долгий и радостный смех.
- Ой, ну да конечно… будет врать-то.
- Правда.
За окном начинается дождь, и в кафе прибавляется посетителей. Они бросаются к стойке, покупают кофе и медленно его пьют. А кто-то просто осматривает голодными глазами витрины с пирожными.
Они сидели бесконечно долго. Официанты не любят тех, кто долго засиживается и ничего не заказывает.
Нина смотрит в себя. Она идет по своему дому, она не включает свет, не щелкает клавишей выключателя.
Она не слышит, как стучат в ее дверь.
Весь свет померк,; дождь входил в самую силу, и чернильные, легкие облака сгущались близ солнца. Над столиками проплывала сероватая дымка, зажигались первые вечерние лампы, дающие иллюзию домашнего уюта.
Возле окна стало совсем темно.
Он сидит и смотрит на усталую девушку. Обеденный перерыв подходит к концу, а она даже не смотрит на часы.
У него много имен. И всякий называет его по разному. Это не зов. Это тонкий слух человека, замечающего Его дыхание рядом с собой.
В дождливом сумраке они сидят и молчат. Им не нужно слов. Они слишком давно вместе, чтобы говорить.
Нина подняла голову. В ее ленивые мысли пришло воспоминание о том, что ей нужно куда-то идти. Что уже бессмысленно кого-то ждать. В медлительный потоках побуждений она пошарила под столиком и нащупала свою сумку.
- Ты уже уходишь?
Она все еще в своем доме. Она ищет ключ, чтобы запереться.
- Да. Мне пора.
- Не дождалась?
Ее руки непроизвольно дернулись к груди, туда, где предполагается сердце. Все, сделанное в этом мире, свершалось ее телом, пронизанным нервами.
Ее душа находится там же, где сердце. И руки порываются защитить этот крохотный огонек, эту маленькую крепость.
- Нет. Не пришел.
Он сидит и смотрит на нее. На то, как она застегивает «молнию» на сумке, как вталкивает пуговицы в петли. Ее губы, горящие, болезненные, подрагивают; все ее лицо напряжено, глаза горят больным огнем.
У меня сейчас разорвется сердце.
С этими словами слезы вырываются наружу огненным соком души.
- Ну… я с тобой пойду.
Стеклянная дверь на тугой пружине захлопнулась. С таким звуком закрывается ловушка, - с таким же и сюда впускают людей.
Ничто в мире не имеет значения.
Нина пишет эту фразу на самой чистой и белой стене своего дома. В темноте она все равно не может ее прочитать, но знает, что она есть.
Кто-то шел к ним на встречу. Они, только что сидевшие за хорошим столиком, теперь пытались пробраться к выходу, пробраться через тусноту людей, стоящих и сидящих, снимающих мокрые плащи.
Нина опрокинула напольную лампу, и он сразу бросился поднимать ее.
- Ты пришел все-таки, - и девушка вдруг улыбнулась.
Парень с мокрыми волосами пролез между кем-то и мягко схватил Нину за руку.
- Привет.. Прости, что опоздал. У тебя и перерыв уже кончается.
- Да кончился уже.
У него много имен. И теперь есть еще одно – идиот.
- Может, посидим еще минут пять?
- Да, конечно, посидим. Я своему скажу, что в лифте застряла…
- В каком? – засмеялся он. – Который поднимает тебя на три ступеньки от земли?
И они вновь сели за тот же столик. Парень улыбался, встряхивал головой и пожимал плечами под влажной белой майкой.
Они посидели минут пять и Нина отправилась в дамскую комнату.
- Что ты здесь делаешь?
Они двое сидят напротив друг друга.
- Ничего. А ты?
- Ты знаешь, кто это?
- Нет.
- Должник.
- А. Я знаю.
- Она не выдержала последней проверки.
Ему стало грустно. D против G – они сидят напротив друг друга, они смотрят друг другу в глаза.
- Я смогу убедить ее.
- Не смеши меня… Она уже не знает, что ей делать. С ней уже все решено.
Он складывает свои белые руки на столе. Его тонкие мягкие пальцы похожи на те, что писали старинные мастера. Его руки почти женственны; но женственность эта – в доброте, в тепле, приготовленном для каждого.
- Оставь ее пока. Подожди немного. Я прошу тебя только подождать.
Галстук давит шею Ди. Он ослабляет узел, он глотает сигаретный воздух.
- Ты плохо знаешь ее. Но мне некуда торопиться. Твоя воля…
- Хорошо. Но тебе разве не жаль ее?
Жалость – какое пустое слово.
- Жалость – это не для нее. Она и так не знает цены своей жизни. Ты знаешь, к чему это ведет?
Ди старше, чем Джи. Один появился раньше второго, он лучше знает людей… и учит своего младшего брата, своего младшего товарища.
Он смотрит на его белые руки. Руки, которые будут протянуты каждому утопающему, едва только Ди выпустит
Этого тонущего из объятий. Эти руки, которыми он спасет еще многих, спасет того ради, чтобы они совсем перестали помнить о счетах.
Щель для почты заколочена. Счета больше некуда бросать.
Он дает им кредит – и он рад бы оставить его бессрочным.
- Я не верю, что тебе не жаль ее.
Ему жаль ее? Ха, о да. Жалость… Любовь. Скорее любовь.
- Жаль – нет.
Я люблю ее. Она не знает моего имени… она ничего не знает. Она думает, что в этом мире никому ничего не должна. Она такая же, как многие. Они все ощущают себя мудрыми и сильными.
Но она права. И все они правы.
Он любит ее за то, что она знает. И ведь запасы любви в его душе – неиссякаемы, и это не кредит… Он останется с ней навечно, она откроет ему свой дом.
Нина вернулась, светлая, милая. Она больше ни о чем не думала.
- Пойдем?
Да. Она взяла его за руку, и повел за собой, как огромный корабль под белоснежными парусами.
Как же я люблю тебя… Ты – мой Бог, мой самый лучший бог. Я уже давно возвела тебя в ранг бога.
На улице идет дождь, и они оба согласны сделаться мокрыми. Они идут, и его белая рубашка светится в сумраке, а она больше не плачет, - это дождь попадает на ее блестящее лицо.
- Знаешь, это кафе безумно дорогое. Не пойдем больше туда. Этот гнусный чай не стоит тех денег, что за него просят…
Он гладит ее по голове, он снимает с нее всякие мысли.

В кафе совсем стемнело. Он сидел за все тем же столом, никто не обращал на него внимания; и вот уже какая-то парочка приземлилась за столик, побросала куртки на соседний с ним стул.
За окном движется бесконечная кинолента. И ему кажется. что он вновь видит их.
Дом с опущенными шторами. Его руки замерзли и устали, каждое движение причиняет ему боль, но он все стучит и стучит… Наконец, он стихает. Ноги больше не держат его. Он сидит под дождем, его голос неслышен. Бас дождевых струн – и больше ничего.
Пусти меня к себе… пожалуйста.