Когда началась моя история? Наверное, когда появились те, кого я застала. Застала я бабушку, а бабушку застала война. Нет, не десятый класс с прощальным вальсом. Девятый. А ведь хотела уходить из восьмого, ехать в Ленинград учиться, работать. Старичок-провидец отговорил. Сказал: сиди дома! И бабушка осталась, а через год война. А там и блокада. Уехала бы в Ленинград - погибла бы. Старичка того Серафим Вырицкий звали.
Но даже за сто километров от Ленинграда было плохо. Питались с огорода. Те семьи, что ели одну картошку - умирали. Белка не хватало. Не восполняется он через углерод. Значение этих слов я до конца осознала только в школе, а пока слушала в который уже раз, как прадед ради любимой племянницы, сажал бобы. Племянница любила их - наестся не могла. И несколько больших бидонов с сухими бобами всегда стояли в коридоре. А когда немцы у всего посёлка скотину угнали: и коров, и кур, и свиней - ничего не оставили. Так почти два года семья с картошкой эти бобы ели. И выжили. Так забота об одном человеке спасла целую семью. А потом уходить пришлось. Войска подступали. Бросали всё. Брали только немногие ценности и одежду. Надевали на себя всё тёплое, что было в доме. Несколько кофт, пять чулок, трое рейтуз. Зима была.
Летом вернулись. Шли и молились: только бы дом устоял. Устоял. Пришли к голым стенам, но какое это было счастье!
А потом Победа. И пришлось зубрить учебники заново. За десять лет всё повторять. Какая школа во время войны? А наука быстро забывается. Выпускные экзамены страшили. Но сдала. Класс к этому времени поредел. Все мальчишки приписали себе по году в паспорт и ушли на фронт. Всего трое вернулись.
Сколько лет прошло? Война для меня была далёкой страшной сказкой. А бабушка шла по улице и про все дома рассказывала. Вот здесь все в войну от голода умерли, а семья большая была. Здесь пожаром сильно повредило, заново отстроились. А здесь дома были полностью разрушены. И дорога вся в рытвинах.
Не только дома были разрушены. Жизни тоже. Кто-то без кормильца остался. Кто-то семью не смог создать.
Бабушке повезло. В институте женихи были. Но бабушка не пошла замуж. Учиться хотела. Но женихи скоро закончились, и до тридцати восьми в девках просидела.
Потом деда встретила. Он то её в Москву и увёз. Мама рассказывала, туда умоляли приехать, уж очень деда ценили.
Что о нём знаю? Практически нечего. Первое, воспоминание о нём, это мамины слова: твой дед казаком был! Вечно недовольный папа заметил: он был хохлом. Помню, мне последнее слово очень не понравилось. Непонятное и какое-то обидное. Память детская выборочная. Я запомнила только то, что посчитала нужным. Всем рассказывала, что мой дед казак и очень этим гордилась. И сейчас горжусь. А про хохла мне потом муж объяснил, когда фамилию деда увидел. Так сколько лет прошло! А я и не задумывалась. Для меня он всегда русским был.
Что ещё о нём знаю? Только самые важные точки в истории. Родился ещё в позапрошлом столетии. Кадетский корпус, Первая Мировая, революция, гражданская, учёба на хирурга. Дед был замечательным военным хирургом. И к тому моменту, как пошёл голод на Украине, успел уехать. Его заметили и перевели в Россию. И жену свою первую увёз.
Потом война. Всю войну хирургом. Как прошёл он её? Сколько жизней спас? Скольких не смог? Не рассказывали мне об этом. Награды? Были. Много было. Только бабушка всё в гроб положила. За год до моего рождения. А что, даже сама уже вспомнить не могла. Всё жалела, что не оставила. Да что уж теперь.
После войны лагеря. А дед и там выжил. Первая жена развестись успела. Но обратно звала. Дед не пошёл. Оставил ей всё. И дом, и хозяйство. И с пятидесяти шести начал жизнь с начала. Который раз уже?
Мама родилась, когда ему шестьдесят было.
Где ещё кусочек моей истории? Везде! Что найду, что услышу – всё складываю. У крёсной мать в блокадном Ленинграде выжила. Единственная. Две сестры и родители умерли. До конца жизни сухари под подушкой держала.
У мужа дед Василий музыкантом был. С аккордеоном до Берлина дошёл.
Бабка Роза в то время в детском доме работала. Рассказывала, как детей от бомбёжек укрывала.
От моего дома до границы фронта, что под Москвой, пешком дойти можно.
Это моя история. Это будет история моих детей и внуков.
И не понятен мне собеседник, когда слышу слова: «Вот первое мая, да – это праздник. А девятое что? Фи, мы его никогда не отмечаем». Или заявление директора школы: «Убраться у памятника «Безымянного Солдата»? Да вы что? Дети ручки испачкают». Смотришь и понимаешь: нет у них истории. И ничего святого тоже нет.
Ветеранов с каждым годом становится меньше. Остаётся меньше и тех, кто её видел. Они уходят, но не уходит их история. И пока мы помним её и рассказываем – их подвиг будет жить, и они будут рядом.