Я не видел войны,
Я родился значительно позже.
Я ее проходил и читал про нее с детских лет –
Столько книг про войну, где как будто все очень похоже,
Есть и это, и то, только самого главного нет.
Я не видела войны. В этом мое счастье – в том, что можно спокойно читать романы и повести о ней, Великой Отечественной, да, спокойно, не по живому. А вот спокойно слушать рассказы бабушек и обмолвки немногословного деда не могу. Их детство, тяжелое, тревожное и голодное пришлось именно на те годы. Листая редкие сохранившиеся фотографии, пожелтевшие, с обломанными краями, я смотрю на прадедов и прабабку, пытаясь понять – каково это. Прожить больше сорока лет, оставить позади Первую Мировую, Гражданскую, Финскую – и снова…
Мать моей бабушки с отцовской стороны ушла на фронт добровольцем, оставив семилетнюю дочь со старой бабушкой. Фотографий ее не сохранилось – только детские, гимназические… И письма, письма, письма. Клетчатые треугольники, такие ветхие, что страшно разворачивать, чернила давно выцвели до рыжины – письма из партизанского отряда. Карточки, с парой-тройкой теплых слов – из наступления. Немецкие открытки – вот оно, свершилось, дошли! Мы в Берлине!
Бабушка говорит, что день, когда прабабушка вернулась, запомнила до мелочей. Она вешала белье во дворе, - свое и соседское, много белья, весь двор был увешан, - и, увидела мать, которая шла с горки. Красавица, в ладной форме, в пилотке поверх длинной косы, ордена горят, на плече тяжелый сидор… И только в тот момент бабушка почувствовала, наконец, что война кончилась.
А бабушка с маминой стороны пережила оккупацию, пусть недолгую, но… Она тоже прекрасно помнит все, даже лица солдат, которые вошли в их дом и стали забирать еду и вещи. Один из них снял со стены расписную ложечку ее младшего братца, тот заревел и отнял свое единственное сокровище. У врага, у чужого солдата с автоматом… Солдат закричал, направил автомат на ребенка, а второй, ему бабушка до сих пор благодарна, отвел ствол, сказал что-то, и показал рукой – маленький, мол, что ты хочешь. А потом дети спрашивали у немцев «Вифиль километров русский за Волга?»
Корову прятали сначала в подвале, потом сложили поленницу – вроде как, дровяной сарай. И только молились каждый раз, чтобы не замычала, когда колонны проходят. Девять детей в семье было, без коровы – верная смерть. А прабабушка, я ее еще застала, говорила, что смерть видела в глаза. Пошла за водой, началась бомбежка. Стоит прабабушка у колодца, в руках ведра пустые, а один самолет вниз пошел. Она увидела летчика – тот посмотрел ей в глаза, засмеялся и очередь дал. Она ведра подхватила, и бежать… Летчик тот шутником оказался, развернулся и улетел себе. Попугал и пощадил.
Я не верю певцам на эстрадах, украшенных светом,
Сомневаюсь в кино – там, в кино, как-то очень цветно.
Кто всерьез воевал, почему-то не любят об этом,
Может быть оттого, что об этом в словах – не дано .
Да, не любят они говорить о военных годах. Болит, видно, на душе. Из всего военного прошлого прабабушки-фронтовички уцелела только пара обмолвок: как трое суток без еды, воды и сна, с ранеными на руках выбирались из окружения, по болотистому северному лесу, как увидели озерцо, бросились пить – а там мертвый фашист лежит, давно лежит уже… И как в Берлине на стене писала, среди тысяч и тысяч подписей, конца им просто не было.
Прадед, отец маминого отца, вообще ничего не рассказывал. Ордена не надевал лишний раз, только пил за Победу одну рюмку, не больше.
Вот бабушки и дедушки, дети войны, делятся воспоминаниями чуть охотнее.
Работали они в войну. Городские девочки помогали в госпиталях, каждый день, после школы – стирка бинтов, уборка палат; читали раненым вслух, пели; вязали для фронта носки и варежки, шили кисеты с вышивкой «Дорогому бойцу». Мальчики работали на заводах, тульские заводы не эвакуировали.
Деревенские дети работали в поле, на шахтах и на колхозных фермах. По-взрослому и за взрослых. Без скидок на возраст, без нытья – все для фронта, все для Победы…
А потом было трофейное кино, папиросы, чай в жестянках, счастье, когда назад потянулись эшелоны, ожидание – когда же, когда мой-то вернется? Отец, мать, брат, дядя, муж… Потом – радость от постепенного возвращения мирной жизни, когда одна за другой открывались парикмахерские, кондитерские, когда снова пошли трамваи… Когда на первые праздники Победы в парке собирались молодые еще ветераны, танцевали и обнимались, совершенно незнакомые люди, которых война сделала одной семьей…
Когда бабушка рассказывает об этом, она плачет от гордости.
А потом все стало как-то отдаляться, уходить… Ставились по области памятники и стелы, вешались памятные доски, но радость и гордость притупились.
Только слышишь, звучит, проступает из стен Ленинграда,
Тихо-тихо поет и в тебе, и во мне, и вокруг…
Может быть, про войну слишком много и громко не надо?
Чтобы ревом фанфар не спугнуть, не убить этот звук…
Даже когда уйдет последний ветеран, война останется с нами. Сколами от обстрелов на колоннах Исаакия, ржавыми снарядами, что еще находят в земле, заросшими окопами…
*в зарисовке использована песня А. Макаревича «Я не видел войны»*