Чудес не бывает, говоришь? Ха! Спорим? Сегодня своими собственными глазами видел, как коротышка Руконог сделал доброе дело! Обожди фыркать, чай не морской конь. Могу рассказать, пива только долей.
Бригантина Ошкуя пристала с ранья, потрёпанная, знаешь ли. На боевых парусах, бушприт как сопля болтается, фок-мачта не стоймя стоит, а вроде как покосилась. Может на патруль напоролись, или со своими что не поделили, – не знаю, трепаться не буду. Только Ошкуй слез на берег злой, как… хе-хе… как пират, ругался на весь рейд, костил особливо Руконога и дружка его дебилистого, Губача. Команда сорвалась в блокшив ближайший, в бар толстяка Щелезуба, раны лизать, – ну то есть искать того, кто залижет, – а тех двух остолопов, значит, на берегу бросили, посудину караулить.
Сидят голубчики, горюют, по сторонам жалостливо поглядывают, а рядышком подпалубные орки кучкой сидят, только что их Ластоногий контрабандой привёз, до нитки обобрал да выкинул. Здоровенные, что твой блювал, но напуганные донельзя. Видимо, только начали смекать, что завезли их не туда, куда следует, что эльфиёныши шныряют кругом и глазами на них зыркают.
Тут Ошкуй вернулся на телеге – большущей, с битюгами в упряжке. Бугаи деревенские кули с мукой наземь покидали, десятка три. Капитан на двух проштрафившихся глянул, верней не на них, а как бы поверх, – не отошёл ещё, значит, – ну и цедит через зубы: час вам на всё – про всё, чтоб мешки в трюме очутились.
Губач глазищами захлопал, подскочил, бедолага – что с него взять-то, глуп ведь до святости! – за мешок ухватился. Руконог – ничего: как капитан отвернулся, рожу скривил, но с места не сдвинулся, так же по сторонам таращится.
И тут, откуда не возьмись, голубчики Недозрелые, церковная милиция. Ясно, им про орков доброхоты накапали, потому что топают хмуро, алебардами поигрывают, в морды всем заглядывают. Зеленомордые чуют расправу, но поделать ничего не могут. Куда им, с голым задом, деться тут, в городишке, где орков отродясь не было.
Тут-то Руконог и проявил себя.
Придержал он Губача, от куля его отстранил, ножичком мешковину пропорол и, зачерпнув всей пригоршней муку, сыпанул её в рожу товарищу. Обалдел детинушка, а Руконог уже орков манит. Те, как овечки на заклание, - всё равно уже куда идти, - плетутся к нему гуськом. Он каждому муку в рожу, мешок в руки. Зеленомордые, когда надо, соображают быстро, попудрились быстрёхонько, за работу взялись с жаром.
Недозрелые подходят. Смотрят, жутко строгие, на беломордых здоровяков, а Руконог им рапортует: мол, погрузка полным ходом, парнишки стараются, скоро – отплытие! Церковники покрутились, потаращились, а орки, белые от муки, – булочники булочниками. Так и ушли Недозрелые ни с чем.
Короче, какой там час?! По два раза подпалубные туда-сюда походили, вот и весь груз. Орки, от радости, Руконога чуть не придушили, предлагали Ошкуя проучить, но только коротышка, хоть и зловредный тип, да не дурак, – отказался. Да, от греха подальше, похлопотал за орков, и те отчалили на валком барке в Иргирд.
Когда через полчаса Ошкуй заявился, его чуть удар не хватил. Он даже ругаться забыл, покосился на дружков, головой покачал и на мировую пошёл, пригласил их к Щелезубу. Вот так-то!