[Диана]

Это второй отрывок. Будет еще примерно два, в лучшем случае - один. Прошу вас, лучше не начинать с конца.

Скрытый текст - *:

Андрей Лавров отбился ото всей компании и пустился в прогулки по школе. Сонька тоже пошла за ним, - он нравился ей с седьмого класса, и она не хотела упускать возможности побыть с ним.
Ребят из нашей школы больше не было видно – они все разбежались куда-то; да и лиц во мраке не было видно.
Тяжелый воздух ложился на кожу, как влажная горячая вата. На улице зажгли широкую наземную лампу, она слепила глаза.
Чудное зрелище – мой класс пересекал шоссе. Для низ будто бы не существовало преград, не существовало опасности, - и так вот, выстроившись веером, шагали они по всем белым полосам… На благо, машин не было.
Сама того не замечая, я неотрывно глядела на свет. Заметались зеленые пятнышки в белом снегопаде, и я не рискнула идти вслед за нашими. Здесь, на этой стороне, было темно. Здесь, в тени деревьев, чернота ласкала мои глаза.
Ноги и руки покалывало. Вовка наверняка шел там же, где-то там, среди однотонной массы школьников. Жаль, что его сейчас нет рядом со мной, - и я уже хотела побежать через дорогу, к нему поближе, как последняя идиотка, как вдруг чья-то грубая рука остановила меня.
Почивающееся, бренное тело одурело от такой наглости.
- Да, блин!.. – вырвалось у меня.
- Слышь, че это они там идут?..
Я все еще плохо видела. Но только у этого парня было лицо в прыщах, - даже в темноте это было видно.
- Да так… гуляют…
Я высвободила свюй рукави побежала через дорогу.
- Катя, - я наклонилась к уху одной девчонки. Мы подходили к фонарному столбу, просветлело. – Видишь того парня? Так вот, мне кажется, он как-то слишком активно нами интересуется…
Его фигура была похожа на медвежью. Даже с какой-то хромотой он перешел к нам; это уже напоминало преследование.
Вовки не было видно… Его каштановая голова слишком терялась во мраке.

Тихонько, шажками, я ушла. Я снова шла по тени. Вот уже пересекла рынок – там стояли слепые запертые ларьки, какими их непривычно видеть. Там лежали бомжи на автобусных остановках, понатыканных здесь и тут. С этого я сразу вспомнила героинщиков на лестнице, - они боролись с бомжами там же, но наркоманы были лучше, - по крайней мере, от них не воняло и они расходились иногда. Из-за них папа вручил мне когда-то газовый пистолет. Тогда я была относительно мелка и боялась с ним обращаться.

Все горело. Дым, дым… Дым от костров уже превратился в сигаретный ментоловый дым, заполняющий вагон метро.
Зима, все. Скоро новый год, радуйтесь, люди, плачьте, смейтесь, бегите. Все фонари горели зеленым, все огни переливались и бежали незабвенным потоком.
Я помню. Это все было на самом деле. Я действительно помню.
Меня зовут Даша.
Лампа, лампа. Она слишком сильная, мне больно на нее смотреть.
Вовка, я люблю тебя! У меня по спине бегают мурашки, у меня дрожат руки и горят губы, - мне так кажется, что это неспроста.
Это было как полет на самолете… Не чувствуешь тела, что-то важное незаметно из тебя выпадает.

Я проснулась. Надо мной нависала двухэтажная громада ТОГО самого здания, и в этой спасительной тьме моим глазам не было больно… Как будто бы я только что читала при свечах.
Откуда бралась эта страшная боль? Я никогда в жизни не была по-настоящему пьяна, - сейчас это было похоже на то… свернула не туда – прочь от светящихся фонарей, от гулкого шоссе, во двор чужой школы. Здесь их много, слишком много.
Привычным движением я пролезла в щель в заборе. Под ногами на газоне похрустывал картон, пластик, алюминиевые звонкие банки. Потом – асфальт потер подошвы китайских кроссовок, могущих развалиться после дождя.
Фонарь…зеленый фонарь. Когда я окончила седьмой класс, я шла здесь, точно так же. Тольок это был яркий день. Я встретила того парня – он провалил ЕГЭ в нашей школе. Он был убит; я кивнула ему и пошла дальше, потому что сама была счастлива… Что с ним потом стало?
Кашель смял горло. Теперь, после жаркого дня, нактила ледяная ночь, уже не совсем летняя, напоминающая сентябрь.
Мой район – мой дом. Тряс страх, безотчетные нервы, но я шла и узнавала дома. Здесь живет Галя Абрамова. Днями здесь сидят старушки на лавочке, а сейчас не горело ни одно окно. Сколько же времени? Почему так темно?
Оглушительное гудение камаза пришило меня к месту. На секунду я остановилась посередине дороги к моему подъезду, вместо того чтобы рвануть дальше. Сердце забилось. Я не слышала, что кричит мне злой и сонный водитель, - я могла умереть сейчас…
В подъезде не горел свет. Табло над лифтом красно светилось, - но это алое спокойствие не поколебало истеричное стучание по кнопке.
Ступенька за ступенькой, пролет за пролетом. Светились в темноте цифры, намаленванные фосфорной краской. Скрипели рамы призывно раскрытых окон; нга этом подоконнике шестого этажа собирались еще и группки Ска-ребят. Мрачные товарищи… Они все рвемя спрашивали у меня, почему я не проколю себе язык… Мы ссделали ссебе массу ффсякохо пирссинха, сеперь фот тусссуемсся…
На этаже мигала лампочка, и по стенке, ощупья отправилась я на путь к себе. Конпка звонка захлебнулась в трелях, и замяукала моя кошка за дверью.
Бабушка пустила меня. Повсюду горел свет, на кухне даже что-то жарилось.
- Тебе звонили, - Мама вышла из своей комнату и встала, сложив руки.
- Кто?
- Какой-то мальчик.
- Скажи им, чтобы не звонили так поздно…
- Да, хорошо.
Черная тень накинулась на меня. Когда она успела? Я не заметила ее. Меня сжимало безучастными тисками, и я не могла выпутаться. Я могла тольок изображать борьбу.
Это был мама. Это она на меня напала.

Телефон, стоящий на полу, пугал. Команата без мебели, - без прошлого и будущего, - принадлежала не мне, ни кому-то другому. Вовка был рядом…
- Я люблю тебя…
- Я тоже…
- Я люблю тебя…
Это все был не сон. Я знаю, что не сон. Это слишком хорошо, чтобы быть сном…