[Statosphere_Magic]

Глава 7.
Обратная дорога проходила совсем по другому маршруту. Пройдя километров пять, если не больше, допив-таки пиво и даже проветрившись, он вышел к другому району города, на улицу с убитым асфальтом и опять же трамвайными путями. Ботинки основательно запылились и из коричневых превратились в совершенно матовые. С этим надо было что-то делать. Хождение по траве особо ничего не изменило. Дождавшись автобуса, он протиснулся в толпу и пристроился у заднего окна. Это был тот легендарный советский «ЛиАЗ» - сейчас едва ли не половина всех автобусов были ими. Ну, может быть треть. В десятом году это уже была такая экзотика, что увидев такой на улице, он потом рассказывал про это приятелям.
Автобус двигался к центру, и толпа все пребывала и нажимала, хотя это был вечер и все должны были ехать из центра. В эти времена, выходит, все было чуть по-другому. Тут он почувствовал мерзкий запах перегара. Не какого-то не особо заметного, как в будущем. И не того «ягуаровского», как в молодости, хоть и тошнотворного, но какого-то цивильного что ли, нет, сейчас это был настоящий, советский.
Зимин пришел к выводу, что не пройдись он и не проветрись, останься до сих пор не протрезвевшим, ему бы сейчас стало нехорошо. Все же люди прошлого несколько отличались от общества будущего, тоже имевшего свои заскоки.
Сделав нужную пересадку, втиснувшись в троллейбус, он еще с полчаса протрясся по избитому асфальту проспекта. Плюсы все-таки были - в городе практически не было пробок. Конечно, на светофорах стояли, особенно в центре, но в сравнении с последующими десятилетиями это было как за несколько часов после пика, не как ночью, но вечером, в девятом часу или около того. Все портили разве что нерасторопные советские грузовички и самосвалы, которые редкостью здесь не были.
Когда он подходил к дому, небо уже окрасилось в предзакатные тона, с избытком желтого. Еще он зашел в аптеку и купил копеечного цитрамона, две таблетки которого заметно приободрили. Дт того, выйдя из транспорта, он почувствовал, с запозданием почувствовал, как пропитался дымом, растворенным а воздухе весенним дымом от горевшей где-то травы. Такое бывало после и во время весенних выездов на дачу, но не после школы. Впрочем, это было мелочью.
Свой двор, ограниченный с трех сторон здоровенным L-образным панельным, где он жил, и домом поменьше, повторял в своей конфигурации тот, что он проходил утром, только здесь вместо долгостроя был работавший детсад. Двор кипел своей жизнью - мужички возились у своих убогих автомобилей, какая-то тетка развешивала ковры. Еще пара обормотов лет под тридцать выгуливали своих кобелей, тех, что сообща с другими своими собратьями без малейшего стеснения изгадили газон или то, что им считалось. Из какого-то открытого окна или балконной двери играла музыка. Это был русский рок, что могло свидетельствовать о каком-никаком вкусе и интеллекте, но с тем же успехом могло и не свидетельствовать, и музыка могла нестись из самого настоящего наркопритона.
Поодаль от тропинки была устроена скамейка, рядом с которой был каркас от того, что было когда-то столом. Тем, за которыми в киношках сидели мужички с домино. Лавка была занята группой из пяти нищеватого вида пацанов, явно не вполне добропорядочной компанией. На расстоянии в полтора десятка метров он попытался высмотреть в группе тех двоих, но вроде бы там их не было. Когда расстояние сократилось, он просто двигался с равнодушным видом. Кто-то что-то рассказывал кому-то с характерным дегенеративным тоном и матерками. Вроде бы, такие тут нередко собирались, но какой-то угрозы от них не исходило - все же двор был полон людей, возможно их же отцы были среди этих людей, а в темное время суток он, тогдашний Зимин, здесь не шлялся. Зима была не в счет - зимой тут было не разгуляться.
Зайдя в по-прежнему вонявший тухлым мусором подъезд, он услышал отдаленный гул человеческих голосов - это определенно была та шушера, что засрала этаж, что был ниже его площадки. И как только он ухитрялся проходить мимо их всех?
- Баллон что ли купить и вытравить их? - прикинул он в уме, вызывая лифт.
И тут же отверг идею, как полностью несостоятельную - уж после такого дела точно будут какие-нибудь последствия, может и от взрослых.
Доехав до своего этажа, он вышел, достал ключ и открыл первую дверь, отделявшую так называемый карман от подъезда. Потом открыл свою и вошел в коридор. Мать, находившаяся на кухне, выглянула и ушла обратно.
- Тебе Влад звонил только что, - объявила она.
- И что сказал?
- Что сказал! Тебя спрашивал. Что он должен был сказать?
- Я перезвоню.
Самым удивительным сейчас было то, что никаких эмоций все только что произошедшее у него не вызвало. Он разговаривал с матерью так, словно был тем пацаном из девяносто седьмого года. Ну да, сегодня он прогулял школу, но мать он видел каждый день, а все что ему сейчас нужно, это замять неловкость с позвонившим одноклассником, которому, очевидно, хотелось знать чего он, Зимин, сегодня не явился.
В эмоциональном плане он сейчас не был человеком из сорок шестого года. Словно в голове переключился какой-то невообразимый по своей сложности и эффективности коммутатор.
- А как Он?
- А что Он? Спит себе, чего ему, - послышалось с кухни.
Так, словом «Он» Зимин и Мать не сговариваясь называли папу, когда он совершал очередное свое похождение. Зимин и сейчас бы, со своей обновленной «химерной» памятью не сказал бы, откуда это пошло. В нормальных обстоятельствах Зимин обращался к нему «Батя», и папа, со слов матери был этим вроде как не вполне доволен. Но когда много позже Зимин стал называть его исключительно «папа», то это деморализовало его куда сильнее.
То, что папу Зимин начал называть именно папой, пошло все оттого же, от папиных загулов. Это было в те годы, когда на слуху была программа «Окна». Та, что была с Нагиевым, не политобзор сороковых. Вроде бы он, Зимин оканчивал свой пятый курс. Тогда он уже воспринимал папины похождения как данность, не обязывающую нервничать и быть на взводе. Однако мать и сестра придерживались другой линии поведения – психовали как и раньше. И вот, придя домой, Зимин взялся прикалываться, что их семья вполне может выступить в «Окнах». Сели бы на диваны и рассказали бы, что да как. Нагиев с микрофоном по студии походил бы. А когда все они закончили бы свои рассказы, Нагиев приглушил бы свет, встал у своей лестницы и сказал бы: «А сейчас мы выслушаем противоположную сторону. Встречайте, папа».
Он, Зимин, и интонации Нагиева изобразил. Так это и вошло в обиход. «Встречайте, папа».
Разувшись, Зимин направился в свою комнату, поставил сумку и пошел мыть руки, попутно раздумывая, что делать дальше. Однако быстро нашелся, возможно часть памяти из прошлого, то есть теперь настоящего, помогла. Он направился в зал и включил телевизор. Папа теперь спал в комнате, которую раньше занимала старшая сестра, уехавшая учиться аж в соседнюю область.
По первому каналу, который сейчас назывался ОРТ, а в сороковых был переименован в «Центральное Телевидение», шел какой-то бразильский сериал про хрен знает что. Зимин помнил большинство, начиная с «Марианны, которая тоже плачет», потом «Марии», потом «Розы», которая тоже Марианна, но те были Мексиканские. Потом была Бразильская «Тропиканка» и она была живее и веселее хотя бы тем, что там часть действия проходила на открытом воздухе, а не в павильонах. Потом был бразильский сериал про двух сестер-близняшек, которых все путали, а потом еще какая-то хренотень, где одна из этих сестер, то есть единственная из них, актриса-латиноамериканка, играла мамашу семейства, где был вроде как чокнутый сынуля лет двадцати, имевший обыкновение строить всей семье козни и еще ржать изображая злодея, бреясь перед зеркалом. В конце он исправился. Подробностей Зимин и сейчас несмотря на полутораминутные старания не вспомнил, возможно смешав несколько сериалов.
Сейчас же шла совсем непонятная байда. Скорее всего, дело было в том, что в этом возрасте он перестал не то что смотреть, а следить за этим сериалами - сестра уехала, а родители охладели к этим мыльным операм еще на «Марии» или «Розе».
- Пельмени скоро будут, - послышалось с кухни.
- Ладно, - ответил Зимин и потянулся к пульту, чтобы переключить канал.
На второй кнопке, на РТР была какая-то унылая документалка про советское кино, может про какого-то артиста. На третьей, занятой по большей частью местным вещанием и обрезками канала «TV6-Москва», шел клип Эйс-Оф-Бэйс. На четвертой кнопке был какой-то второсортный американский фильм с гнусавым переводом. Зимин щелкнул на пятую и тут во весь экран показался Киселев. Не то, что потрясал умы, начиная с десятых и далее, а тот, что эмигрировал, и ни куда-нибудь, а в Киев. Внизу экрана ожидаемо был логотип НТВ.
Поглядев с пару минут на диковинное зрелище, Зимин снова вернул на ЦТ, то есть ОРТ и двинулся прочь из зала, поначалу направившись в свою комнату, но свернув на кухню, снова поразившись этой своей бессердечности, которую включил неведомый коммутатор.
Зимин же из девяносто седьмого года не пошел бы на кухню, потому что мать не любила, когда ей мешаются - посреди кухни стояла табуретка с тазиком и дуршлагом. Так она делала из молока самодельный творог, который, конечно же, кто бы сомневался, был лучше магазинного. Зимин не ел ни тот ни другой.
Все же он вошел на кухню, обошел табуретку и встал у окна.
- В школе как дела? - послышался такой естественный вопрос.
- Нормально, - ожидаемо ответил он.
Это было уже то время, когда все вопросы про школу этим и заканчивались. Вроде бы даже родительских собраний не было. А вот два, ну три года назад у него могли проверить тетради и даже заставить правильно вести этот дневник. Жопа, что говорить!
Он глянул в окно, на зеленеющий двор, оранжевый «москвич» и лавку с по-прежнему сидевшими на ней пацанами.
- У нас сегодня, - неожиданно начал он, вспомнив только что виданного Киселева-преступника, - У нас сегодня в «первом классе» военный приходил.
«Первым» он называл класс «А» и мать это прекрасно знала. Это он вспомнил только что.
- Военный приходил и митинг провел. В форме и в погонах, все как надо.
- Вот же сволочи! - довольно эмоционально процедила в ответ мать, - Мало им еще! Сам-то небось в Чечню не торопится.
- К нам, говорят, тоже могут прийти.
- Придет, так ты прогуляй. И ничего никому не объясняй, понял?
- А я его «на» пошлю, - изобразив озорной ребяческий тон, ответил Зимин.
- Если бы, - с каким-то грустным бессилием ответила мать, - Если бы это так и было...
Зимин оторвал взгляд от двора и устремил его вдаль.
Состоявшийся только разговор был потрясающим, потрясающим в смысле удивительности. Все дело было в том, что потом была «несправедливо подвергшаяся бомбежке Югославия», хотя если быть точным, то конечно же Сербия. Потом все по вполне определенному сценарию - «один народ», «русский язык», «освобождение русских из-под власти «этих», «Не смей говорить плохо про...», «Эти города наши», «хорошо наши ударили». И это от вот таких взглядов. Зимин и сам «переобувался», как и многие, но не так и исходя из совсем другого. Что же касалось папы, то до всего этого «драйва» он не дожил.
Зимин направился в свою комнату, где стены вовсю были раскрашены светом закатного солнца. Окна квартиры выходили по обе стороны дома. Зимин глянул в окно балконной двери, полюбовавшись картиной, и уселся за стол, потом полез в сумку и достал содержимое - тетради и книги. Когда-то это нужно было начать.
Первой была тетрадь по истории. Та, из которой он выдрал двойной листок. Почитав минут пять немного непривычные каракули, он пришел к окончательному выводу, что тратить время на эту ерунду не стоит. Мало того, в свое время он достаточно наслушался ютуба и, хотя это было достаточно давно, мог без труда поболтать на эту тему. Дат и конкретных сценариев конкретных событий он не помнил, но мог свободно поразглагольствовать, а не выдавливать из себя вроде как заученные, а на деле плохо заученные формулировки. Поразглагольствовать в любую сторону, хоть за революционеров, хоть за реакционеров, делившихся в свою очередь на целый набор фракций, от благонадежных монархистов до всех тех белых, эсеров и черносотенцев.
Тетрадь была пристроена на полку.
Следующей была математика, вернее сказать алгебра. И это был настоящий баттхерт. Как разобраться во всем этом он сейчас не представлял. В отличие от очень многих, он вплоть до тех своих лет, до старости, прекрасно помнил смысл всех этих штук. Помнил, что интеграл, которого здесь, кстати, не было - это площадь. Он даже знал, что эта площадь, то есть интеграл, может быть и на криволинейной поверхности, а может и вовсе быть объемом. Он знал, что производная, которая здесь, в тетради, как раз и была - это скорость изменения графика и понимал, что в физике скорость - это производная от расстояния по другому параметру - времени, а ускорение - это производная от скорости. Правда, это уже была вроде бы не школьная физика. Все это он знал и помнил даже на момент вчерашней - не вчерашней ночи, когда прилетели ракеты.
Здесь, в тетради, были примеры - выражения длиной во всю стоку, и это было только задание. Дальше он-подросток каким-то образом преобразовывал эти заклинания во что-то другое и в итоге что-то более короткое, хотя и не всегда. Это был баттхерт в чистом виде.
В начале тетради, сорока восьми листовой общей тетради, были тригонометрические извращения, сплошь окружности, развернутые в синусоиду. Что это и почему они так разворачивались, ему сейчас было прекрасно понятно, но помимо графики опять же были проклятые выражения, придуманные в качестве заданий не иначе как каким-то заскорузлым дедом-профессором с серпом и молотом в голове.
Зимин вздохнул, отложил тетрадь и взял тонкую, ту, из которой в самом начале хотел выдрать лист под задницу. Это была физика. Здесь все было попроще. Хотя весь этот так называемый математический аппарат у физики был неотъемлемой частью - дело было общеизвестное, но в школьной версии самой сложной штукой было просчитать треугольник, причем прямоугольный. То, что там не было ничего критически труднопреодолимого, он и так помнил, в чем и убедился.
Пельмени были притащены сюда же, за этот ученический рабочий стол. Он даже успел ляпнуть на открытый учебник и на тетрадь. Судя по тому, что до этого они были чистыми, молодой Зимин или был половчее или не ел за этим столом. По крайней мере, не ел здесь что-то серьезное.
Солнце скрылось за горизонтом и наступили сумерки. Весенний дым не то от многочисленных костров, не то от горящей где-то травы, стелился над землей многочисленными, переходящими одно в другое покрывалами, вроде даже чуть колыхавшимися от ленивых движений воздуха, которые и ветром-то назвать было нельзя.
Зимин из будущего пошел бы в магазин, купил пива и сигарет и пошел бы гулять по пригородной округе. Сейчас он так не мог. И не потому, что только что был оттуда, с улицы и с мощной прогулки. Сейчас там наверняка приходит в оживление всевозможная нечисть. А еще мать очень сильно удивится. И завтра надо будет рано вставать и идти в школу.
Тут он вспомнил, что его уже вызванивали. Скорее всего, да не скорее всего, а точно, приятелям-одноклассникам просто захотелось узнать, чего его не было. Ни кто из них не был настолько тупым, чтобы позвонить и напрямую спросить - в этом смысле все они понимали такие тонкости не хуже его самого из будущего, и ничего лишнего не сболтнули бы. Даже иные взрослые из того же, ну из более раннего будущего в сравнении с ними вели себя как неразумные дети. Это было хорошо. Однако, завтра нужно было если и не пойти на уроки, то пробраться в класс, к нужному кабинету и наболтать им чего-нибудь, а то на следующий вечер могли бы снова позвонить. При всей своей разумности могли бы. Телефоны к тому времени были у всех.
Досидев в задумчивости дотемна, он вдруг почувствовал, что его валит с ног. А времени-то было лишь чуть за десять часов. Как и подобало бы примерному ученичку, он улегся спать, совершенно пренебрегая вечерним телевизором.