|
Глава 5.
Выйдя в устроенные в заборе и вроде бы вечно распахнутые ворота, он оказался на широкой пешеходной дорожке, по одну сторону ограниченной непролазной полосой кленов, а по другую повторяющимися дворами поставленных под углом «хрущевок». По старческой привычке он начал высматривать в кленах место, где можно было сходить по-малому, да так, чтобы прилично, чтобы с пятиэтажек не было видно. И такое место он высмотрел.
Уже в процессе он начал размышлять, что в школьные годы он никогда бы так не сделал, тем более что особо-то и не хотел, но он все-таки был из будущего. И для почек полезно. Ну вроде бы полезно. Во всяком случае, не вредно.
Дальнейший ход мыслей вывел на то, то пора бы уже зайти в магазин, ну или найти ларек. Вообще он изначально, еще собирая портфель, подумал о этом, оттого и сгреб в карман все свои тогдашние сбережения в виде неденоминированных бумажек и еще залез в жестяную коробку из под кофе, куда складывали как совсем уж потерявшие ценность ельцинские монеты по двадцать или пятьдесят рублей, так и бумажки до пятисот или около того. Пятьсот рублей потом превратились в 50 копеек, а поездка в автобусе стоила сейчас, весной девяносто седьмого, семьсот рублей. Требования гопников таким образом можно было рассматривать как довольно скромные, как и сумму компенсации за «хедшот», которую перепугавшийся Зимин предложил и так и не дал. В автобусе он тоже не платил, потому что не было кондуктора, а водитель ничего не объявлял, хотя вроде бы в таких случаях и тогда платили водителю. Всего с собой у него было чуть более тридцати тысяч, это был доллар после того дефолта, после девяносто восьмого и долларов пять сейчас, в девяносто седьмом.
В сорок шестом году пять долларов не были той суммой, на которые можно было бы нормально поесть. Купить какой-нибудь чебурек плюс попить - это да, но не так чтобы разгуляться. То место, куда он направлялся, было в километре, может чуть меньше, и там всегда, едва ли не с советских лет, был продовольственный магазин. Потом, в будущем, магазины исчезали и появлялись, но площади, располагавшиеся на первом этаже пятиэтажки, никуда не девались и не пустовали.
Зимин привычным движением полез в карман куртки, куда он обычно клал телефон. Телефона не было. Скривив рот, он выругался. Теперь не будет никакого телефона и никакого интернета, даже национального. И негде будет посмотреть ни карту города, ни транспорт.
Дорога была живописной. Солнечный свет, проходивший через ветки деревьев, высаженных во дворах, трепетал на ровном, не знавшем автомобилей асфальте. Машинам здесь было не разгуляться - во дворах были лишь тупиковые рукава-заезды, а ближайшая мало-мальски оживленная улица была в полукилометре, ну может чуть меньше. За кленами теперь, по ходу тротуара, был не двор школы, а гаражное хозяйство, но забор с сеткой и зеленая полоса преграждали сюда путь как машинам, так и имевшему обыкновение лазить среди гаражей отребью.
Зимина вдруг охватило такое чувство, будто он сейчас идет в один конец, раз и навсегда, и снова ходить по этой округе изо дня в день ему не понадобится. Сейчас он обойдет не изменившимися за годы тропами и придет в такое время, где его все будет устраивать. Лет на пять вперед, а там все и устроится, сложится по-другому... Заграницу поедет, и потом...
Тут же все эти устремления в далекие заграничные дали показались ему довольно-таки неуместными, если не сказать странными. Не то чтобы он желал бы сейчас выстроить карьеру образцового... понятно кого, но определенно имело место своеобразное головокружение от всего произошедшего - судьба уже преподнесла ему неслыханный дар, а он после еще и дальше губу раскатал. В добавок ко всему, если смотреть сейчас на теперешнее свое положение исключительно рационально, хладнокровно и практично, то с проблемой давно похеряных школьных знаний нужно было что-то делать. После института подобных вопросов просто не возникло бы, но он попал сюда, в девяносто седьмой.
Оглядевши умиротворяющую округу, он словно стряхнул все раздумья, решив, что важно то, что здесь и сейчас, что сейчас-то нужно именно жить одним днем, как бы легкомысленно это не звучало. Уж потом, через неделю собраться с мыслями...
Дальше с тротуара следовало свернуть и пройти через один из дворов с этими поставленными под углом домами. Все здесь было также, как и в десятых и в двадцатых и позже. Сейчас здесь, правда была одна деталь - чисто советские столбы, сделанные полностью из бетона - бетонным был не только сам столб, напоминавший сужающийся кверху карандаш, но и полуметровая консоль, на которой висел фонарь. Опять сознание колыхнуло встречной волной тех воспоминаний, и это не было тем, что можно было охарактеризовать как нечто приятное. Все указывало на то, что он не был просто самим собой, человеком из сорок шестого года, каким-то чудом помолодевшим и словно на машине времени перенесшимся сюда. Все было сложнее.
Та мозговая «пост-простудная ишемия» вроде бы отступила, но новая напасть в виде накатывающей памяти хоть и не была чем-то, доставлявшим дискомфорт постоянно, но она была чем-то, доселе не случавшимся и уж точно чем-то никем неизведанным. Уж ни у кого не спросишь, - «А чего у меня память как-то лихорадит? Сам-то я если что из сорок шестого года. Меня ядерной бомбой вроде бы убило, точно не скажу».
Тропинка вывела на тротуар, шедший вдоль двухполосной дороги, по которой сейчас машин ездило не больше, чем в последующие десятилетия их ездило бы ночью. И примерно столько же, сколько в сороковых. Здесь, правда, не было ни тех велосипедов, ни самокатов. Впереди прогрохотал трамвай, выходивший из упадочного ныне и в будущем района, отведенного под легкую промышленность и двигавшийся в частный сектор.
Первый этаж хрущевки, тот, что был сплошной витриной, был сейчас весь завешан баннерами с рекламами сигарет, колы и пива. Он в общем-то всегда был в баннерах, растянутых за стеклами, но рекламируемые товары были другие - эти стало нельзя. Вдобавок, эти баннеры были все сплошь англоязычными, очевидно, втупую завезенными, а не разработанными местными дизайнерами, которых, скорее всего, пока и не было. В школу ходили наверно еще. Зимин какое-то время, пока подходил, поразглядывал рекламу. Ничего такого, что резануло бы глаз, он не усмотрел.
Потом он дернул дверь магазина. Это был никакой не супермаркет - здесь торговали из-за прилавка. Денег хватило на литровую банку «FAXE» и пачку сигарет. Возраст здесь не спрашивали и показать паспорт не требовали - это были девяностые. Продавщица была крашеная блондинка лет тридцати. Такого, как бы сказать, советского вида. Не в каком-то плохом смысле, а именно как в фильмах. В глазах Зимина-школьника это была просто тетка, перед которой вдобавок ко всему было бы довольно не ловко - все-таки покупал не что-то, а сигареты, да еще и пиво.
В глазах же стоявшего сейчас перед прилавком это была мало того что молодая девка, так еще и ввиду этой своей экзотичности почти что иностранка. Экзотичная иностранка.
- Отличный день сегодня, да? - вертелась на языке фраза, которая со стороны дрищеватого пацаненка в адрес «Наташечки», как он уже успел мысленно назвать ее, прозвучала бы, надо думать, более чем странно.
- А у вас есть «ягуар»? - быстро сообразив, начал он, укладывавший на тот момент большущую банку «FAXE» в сумку-портфель.
- Что за «ягуар»? - тоном, чем-то напомнившим собирательный образ училки, поинтересовалась «Наташечка».
- Напиток такой, он в пол-литровой банке. Там алкоголя чуть-чуть совсем и витамины. И кофеин. Это даже полезно. Полезнее, чем пиво.
Несуразность, про «полезнее, чем пиво», он добавил умышленно.
- Полезнее чем пиво? - чуть повеселев переспросила продавщица.
- Ну в том смысле что не вредно. Витамины и кофеин. Называется «Ягуар». Черная такая банка.
- Нет, «ягуара» у нас нет.
Зимину отчего-то показалось, что само название было ей знакомо. Это было еще и лучше - так в ее глазах он не выглядел бы чудаковатым выдумщиком.
- А в Москве он в каждом ларьке. Недавно появился, - продолжил Зимин, поднимая уже застегнутую сумку, - Очень хорошая вещь.
- С Москвы что ли? - с каким-то сомнением в голосе спросила «Наташечка».
- Нет, у меня бабушка там. А сейчас вот школу прогуливаю вовсю - лето начинается, - продолжил он, вроде как оглядывая витрину.
При всем при этом он отдавал себе отчет, что в глазах этой «Наташечки» он, надо думать, выглядел странновато, излишне разговорчивым, но сейчас он задался целью вызвать какой-никакой эмоциональный резонанс и вроде бы это удавалось. Без всякой задумки, без всякой цели, просто так. Кроме того, она была первым человеком отсюда, из прошлого, с кем он хоть как-то завел разговор. Это если не считать тех гопников, но там и разговора-то не было. Сейчас же на душе стало как-то уютно, словно он был самим собой, а никакой не химерой прошлого и будущего. Дело было даже не в том, что «Наташечка» ему приглянулась, а том, что он с кем-то разговаривал. Определенно, молчание и как следствие брожение ненужных мыслей в голове не было его другом, хотя в будущем это молчание было естественным состоянием.
- Не рановато ли? Апрель на дворе, - со взрослым укором бросила вслед продавщица в ответ на слова о том, что начинается лето.
- Да нормально, - обернувшись просиял Зимин, - мы вообще на Украину уезжаем. Там вся эта школа не нужна, - продолжил сочинять он, теперь упивавшийся самим фактом того, что здесь ни у кого не возникнет и мысли связать это услышанное с таким понятием, как война.
- Здравствуйте! Это еще почему? Почему там школа не нужна?
- Не знаю. Так говорят, - ответил Зимин и, едва не поклонившись, вышел в отдернутую дверь.
Да-а, дела-а... - вполголоса произнес он, подходя к светофору. Такому же, как и все здесь, советскому, с цветным стеклом.
Дальнейший путь был намечен в тот самый упадочный промрайон, терявший свои корпуса и склады от десятилетия к десятилетию. При всем при этом жилым он не стал - на месте всех тех швейных цехов и складов возводились новые строительные склады, коробки торговых центров и прочее подобное.
|