|
Глава 8
07.04.1992
За окном мелькали неопрятные фасады и припаркованные автомобили, значительную часть из которых составляли грузовики и фургоны, исключительно рабочие машины – это было чисто советское. Еще к вечеру сменилась погода – безоблачная и солнечная днем она перешла в то, что было до этого – серая облачная пелена и накрапывающий дождь. Такая вот веса.
Конечно, серая картина неряшливого вечернего города удручала, но это были мелочи – вот что действительно достало, так это в который раз игравшая «Don’t Worry, Be happy». Бланкенберг и не думал, что эта песня может так достать, но оказалось так.
За рулем микроавтобуса «Ниссан» сидел Фуниевич – старший группы, непосредственный руководитель Бланкенберга, также прибывший в город в последних числах марта. Фуниевич был из местных, вернее сказать, из русских. Из Москвы. Бланкенберг знал, что такое комсомол и какие там бывают, вернее сказать, бывали, персонажи, но наблюдать такую рельефную картину он не рассчитывал. Судя по его собственным, надо думать, правдивым словам он был из той волны советского бизнеса, которую составляли всем хорошо известные кооператоры. По собственной классификации Бланкенберга были и предыдущие волны, куда входили все эти некогда преследуемые фарцовщики и цеховики. По более расхожему определению эта волна была первой.
В отличие от кооператоров, нередко испытывавших давление со стороны новообразовавшегося криминалитета, бизнес Фуниевича и его партнеров существовал в несколько иной плоскости. Организованное молодыми учеными и просто перспективными кадрами совместное предприятие, СП, как это называлось, принялось продавать заграницу керосиновые лампы. Секрет успеха состоял в том, что маленькая составная часть горелки изготавливалась то из ниобия то вовсе из рения, мировая добыча которого составляла всего лишь чуть более двадцати тонн.
Судя по тому, что Фуниевич был сейчас здесь, бизнес не пошел. Возможно, кто-то более влиятельный просто прибрал его к рукам.
Выглядел Фуниевич как советская версия этих яппи. Кандидат на съемки в рекламе… мятных леденцов, если на западе и успешной биржи с успешными же брокерами если здесь. Ему было мало прически и очков, так он еще и то и дело пытался изображать акцент, объясняя это тем, что не успевал переключаться после своих уроков английского, которые вроде бы слушал в плеере.
Бланкенбергу было смешно и одновременно неловко осознавать, что лет двадцать назад ему, только делавшему первые шаги в новой жизни, такой человек как Фуниевич вне всяких сомнений виделся бы, как достойный пример, человек, у которого-то точно все получится и уже получается как надо. Речь шла не про бизнес, а про внешность и манеру держаться. Фуниевич, разумеется, не знал о подробностях биографии Бланкенберга и уважительно обращался к нему «сэр» и «мистер Бланкенберг», поначалу норовя объединить это в «сэр Бланкенберг». Пришлось объяснить ему что высокого английского звания у него, у Бланкенберга, нет.
Машина подъезжала к площади. Трудно было сказать, как остальные пятеро пассажиров относились к музыкальным наклонностям шефа, но его уже успели и не раз обсудить в разговорах между собой в пусть и тактичном, но ироничном ключе. Его миссия подходила к концу – вечером ему предстояло покинуть город на бизнес-джете, который должен был завезти группу из нескольких крикливых проповедников, призванных устроить здесь свои специфичные концерты. Фуниевич готовился расстаться с этой страной, где после всех событий он, несмотря на беспрецедентное смягчение порядков, вполне мог был быть объявлен государственным преступником.
Припарковав машину во дворе тяжеловесного советского административного здания, смотревшего своим фасадом на площадь, брокер-комсомолец с в очередной раз выскочившим акцентом пригласил подчиненных пройти к крыльцу, от которого во все стороны летели брызги от капель, падавших откуда-то с крыши.
По утратившей актуальность привычке глянув вверх на предмет угрожающих не хуже кинжалов сосулек, Бланкенберг, возглавивший всех остальных, вошел в тяжеловесную дверь вслед на Фуниевичым. Непродолжительные блуждания по коридорам вывели в просторный кабинет, выходивший своими окнами на площадь. Посреди помещения стоял здоровенный стол, составленный из нескольких, словно для того, чтобы расстилать на нем карту, по крайней мере, у Бланкенберга появилась именно такая мысль. В дальнем углу работал где-то раздобытый телевизор SONY, поставленный на тумбу высотой в человеческий рост.
В кабинете было трое человек – двое мужиков и женщина, встретившая вошедших стоя лицом к двери, словно ожидая их.
- Good afternoon – явно стараясь выговорил Фуниевич, причем на этот раз с заметным русским акцентом, к которому, впрочем, не стоило бы придираться если бы не те его потуги изобразить американский.
Женщина, а ее звали довольно необычно - Халдорис, Халдорис Ландскихт, отошла в сторону, освобождая путь и, надо думать, желая рассмотреть прибывших.
Имена остальных двоих Бланкенберг тоже знал – если Ландскрихт, как сообщало ее досье, родилась и большую часть жизни прожила в Норвегии, то те двое были англичанами. Одного звали Джонсон, второго Гэндлоу. Джонсон имел типично британскую физиономию с широким, словно предварительно растянутым ртом. Он был толст и неповоротлив и благодаря светлым волосам дополнявшим светлую, бледнопоганочную кожу и постоянно показывавшиеся зубы, создавалось впечатление, что сам он был сделан из какой-то светлоокрашенной резины или пластика. Это был Рокуэлловский кадр.
Гэндлоу выглядел совсем по-другому. Со своим лысым лбом и безэмоциональным выражением лица он запросто сошел бы за русского. Или за Американца. Такое универсальное лицо, не несшее на себе отпечаток от особенностей выговариваемых звуков и вообще от образа жизни в целом. Опытный взгляд всегда способен отличить своих от иностранцев по этим признакам, зачастую бессознательно, но иногда случается, что лицо в силу своих особенностей не несет этого отпечатка. Про Бланкенберга, кстати, это тоже можно было сказать. Он сам прекрасно знал, что это относится и к нему.
Ландскрихт выделялась бы в толпе местных не столько своим лицом и собранными в хвост черными волосами, сколько одеждой. Не особо-то и типичной для улиц Европы, хотя изысканной и, как показалось Бланкенбергу, чуть агрессивной. Потом он понял, в чем дело.
Фуниевич принялся представлять прибывших. Бланкенберг пошел на повышение, что, надо сказать предполагалось заранее. Сделавший свою часть работы русский уступал место американцу. Обстановка вокруг стала несравненно комфортнее в плане свободы действий – неподконтрольный анклав был успешно сформирован. Помимо бестолковых проповедников, призванных дополнительно усилить хаос в массовом сознании местных, самолет должен был привести нормальное оборудование, с помощью которого можно было бы организовать полноценную защищенную связь. Тащить с собой это в самом начале было бы неоправданным риском.
Пока прибывшие рассаживались по двум стоявшим со стороны окон диванам, Ландскрихт успела выложить на «стол для карт» рассыпавшуюся тут же стопку каких-то листов, оказавшихся полупрозрачной пленкой для проектора. Не желая терять времени, хозяева кабинета перешли к рабочей части – доведению до прибывших некоторых аспектов текущего положения и намеченных в дальнейшем действий.
|