Что касается стилистики, то при всей моей любви к причастиям мне показалось, что их несколько слишком много.
Вик привычным движением затворила скрипнувшую калитку и зашагала по убегающей в туман и присыпанной первыми жёлтыми листьями тропинке. Реальность проявлялась перед ней, выплывая из марева красным, с чёрными ягодами, кустом черноплодки на повороте, белым стволом в пятнах берёзы с поросшим высокой растрёпанной осокой подножием, серым обломком бетона от неведомого строения, покрытого мхом и заплетённого мышиным горошком.
Причастия - по-моему, часть речи, придающая повествованию некоторую тяжеловесность, внушающую ощущение дурманящего сна, опутывающего сознание, затрудняющую мышление, образовывающая грамматические структуры столь причудливые, что они порой кажутся несогласованными. Тут это может быть и уместно, но не слишком ли.
Например, эта фраза разрывом составного определения у меня вызвала сильное подозрение, что родной язык автора - латынь:
Его дама тоже предпочитала тёмные брюки, но брюки мешковатые, призванные вместе с бордовой, в цвет портьерам, свободной блузой скрывать, но не скрывающие излишнюю полноту.
Я не понял, является ли повторяемость в тексте языковой игрой, тоже призванной создать ощущение сна, или же нет. Например, "суккуленты" никогда иначе не описываются. Просто "суккуленты" и всё.
Иногда слова повторяются прямо встык, хотя это приемлемо, но меня несколько выбивает из лексического равновесия:
смотрела на окружавший её пейзаж. Пейзаж всегда
тонуло в серой мгле. Когда через мглу
диск солнца, день считался солнечным. В такие дни
зажигать оранжевые гирлянды. Эти гирлянды
Я понял, что это сделано нарочно, но не понял, зачем.
В то же время основная часть текста написана очень вкусно, примерно так:
Мимо прошёл юноша с розовыми волосами в белоснежном костюме, потом девушка в кринолине с волосами голубыми. Дреды с колокольчиками на концах, бархатистые складки тканей тяжёлых и невесомые облачка тканей лёгких, цветные ремешки туфель с такими высокими каблуками, что и стоять-то в них страшно, не то что ходить, а здесь ходили в них и мужчины и женщины, массивные ожерелья и тонкие браслеты. Одна женщина, худая, костистая, была закутана в жемчужный муслин, а голова её была выбрита наголо, другая, смуглая, с вызолоченными веками, носила корсет, открывающий её маленькую грудь с крашенными синим сосками. На этой, последней, взгляд Лемпо слегка задержался.
Мне трудно высказаться определенно по сюжету. Где-то в середине возникает тема борьбы с консюмеризмом и его высмеивание, которое мне показалось излишним. "Работа" и "потребление" как сон души - это неплохо, но возвышает эти явления, придавая им какой-то мистицизм, который или невидим, или не раскрыт. Несколько удивил подбор персонажей; почему именно Тиамат, начало хаоса? мне кажется, она никак не связана со сновидениями.
Перед нами скорее панно, чем повествование. Невозможно по нему понять позиции основных действующих лиц и правила игры. Действия Тиамат мне кажутся неадекватными (в смысле, предпринятые меры безопасности совершенно недостаточными), но что мы на самом деле знаем о реальном соотношении сил? О том, кто кого гипнотизирует? Речь скорее о картине, в которой мы видим лишь фрагмент.
И как картина это завораживает.
Цитата:
|
Был бы я тем крутым японским режиссером (ну вы его точно знаете))) ухватился бы за вашу историю руками и ногами.
|
Мне в некоторых местах почему-то "Сердца Пандоры" напомнило, хотя сам не знаю, почему.