[Папаша]

От автора рассказа "Хирург". ДОМИНО

Чуть перефразируя известную песенку - другую, не ту, которой автор зачем-то украсил текст, - "А вот теперь сиди и слушай, она не желала ему зла".

Логика рухнула с пролога:

– Мне нужно в город!
– Не больно-то ты на горожанку похожа. Пропуск?
Марта затрясла головой из стороны в сторону, подтверждая, что пропуска у нее нет.
– Странная какая-то. Немая что ли?
Марта кивнула.

Внимание, вопрос: кто сказал, “мне нужно в город”? Немая?

Потом, резко претендуя на красивость, рухнула образность:

Старый город – портовая шлюха королевства, смердел, словно стая дохлых крыс.

Па-а-азвольте, корнет! Старая шлюха пахнет стаей дохлых крыс? Даже для очень, очень старой шлюхи это перебор.

А дальше пошла падать вся эта цепочка из домина, как дерьмо из ночного горшка... Вот, к примеру:

Разделили пополам стеной – на Новый и Старый свет. И теперь маргиналы и матросы, бандиты и проститутки, мошенники всех мастей и просто нищие, остались здесь, в старом свете, выброшенные за забор, словно дерьмо из ночного горшка.

Стена и забор – это разное. Забор так вообще не помеха “мошенникам всех мастей”. Даже проституткам не очень помеха – могут досочку отковырять и пролезть. Потом, раз уж обсуждаем и цепляемся к образности, прицепимся и к реалистичности, дерьмо из ночного горшка за забор не выбрасывают – патамушта для этого надо с ентим горшком выйти из дома, что, очевидно, напряг. Гораздо проще вылить горшок из окна.

Одним словом, столько слов и все невпопад: от первых двух абзацев картинка, как дерьмо обдирает до нитки безумца, который пошел за забор, как из ночного горшка и затопился в луже дерьма... А умник доски бросает.

Автор рисует ужасную картину потемок человеческой психики, но кисть как будто дрожит. К примеру:

Но вот, наконец, она достигла ворот, ведущих в лес.

Вести в лес может дорога. Ну, насильник, в конце концов. Но... ворота?

Жрала она все, что находила в кустах, Марта же доедала то, что прихватила с собой в дорогу.

Идут оба и жрут, жрут – кто в кустах, кто из сумки...

Ночной лес не спал, как не спали в нем ночные обитатели.

Когда говорят, что “лес не спит”, то именно говорят, что, “не спят обитатели этого леса”. Масло масляное.

Ночной лес не спал, как не спали в нем ночные обитатели. Зато днем плотные кроны деревьев хранили девушку от изнуряющего солнца, а пение дневных птиц скрашивало ее дорогу. Пятые сутки Марта еле волочила уставшие, исколотые ветками в кровь, ноги.

Очень неуклюжая попытка показать протяженность пути во времени.

По утрам она напивалась росой, выжимая драгоценные капли во флягу, чтобы растянуть их на долгий день.

“Напиться” - это много выпить, а не цедить драгоценные капли.

Все вышесказанное относится к огрехам стиля. Но в рассказе ведь есть еще и мат.часть. Сначала это религиозная мат.часть, которая, на мой взгляд, упала даже не встав, даже по Фрейду. Например:

Убей меня, окажи мне эту милость, не оставь меня в последней просьбе! <...>
Но она не винила свою погрязшую во грехе мать. Каждому ведь по заслугам его воздастся, не ей судить эту падшую женщину. <...>
Она знала, что Господь любит ее, и только ее, больше прочих.

Плохие попытки изобразить истино верующего. Верующий никогда не попросит Бога убить его. И никогда не назовет в мыслях мать “падшей женщиной”. Последняя из приведенных цитат - это особенно нереальный пассаж для верующего. Одной подделкой под этакую проповедническую речь тут не взять, надо мат.часть учить... Но пусть я предполагаю хорошее, то, что автор изначально хотел дать понять, что нет здесь религиозности. Однако тогда вообще все эти набожные посылы бессмыслены, если читатель изначально понимает, что они фальшивые.

Марта чувствовала как ускользает, становясь чужим тело, будто не она бредет по лесу, не ее ищет стража.

А ее ни разу никто еще и не искал. И вообще в истории наблюдается некоторая отвлекающая путанница, когда и с каким когда лицом выходила Марта.

На нее смотрела жуткая изуродованная гримаса вместо лица, которое будто съехало на бок. Вместо носа – две дырки, вместо рта – исполосованное месиво. Один глаз смотрел пустой глазницей, на лбу кривые шрамы. <...>
– Собака. Бешеная. Угораздило нарваться.

Собака с колюще-режущими инструментами. На лбу кривые шрамы – это зубами? Да, от бешеной собаки заражаются бешенством, обычно. И помирают.

– Зови меня Гильдой. Да… пожалуй так будет в самый раз, – усмехнулась хозяйка.

Читатель страдает. Разгадка этой тайны ему не по силам, ведь и намека нет на то, кем могла бы быть эта женщина.

– Что, подружку жалко? А шлюхам сучья жизнь, так и передай ей, – хохотал отец каждый раз, когда замечал, что она вот-вот расплачется.

Кому передать? Покойнице? Убили ж уже “подружку”. С одной стороны, автор говорит, что нашли подружку мертвой, а с другой стороны Марта как бы этого не знает. Если автор тут хотел намекнуть на некое раздвоение сознания или другие психологические проблемы, то это надо было бы сделать яснее, мне кажется. Я вот не понял.

Вот и глаз, и рот, и нос,
Вот и холодец.
Кто теряется в лесу –
Так тому конец… конец… конец...

Ага, "не женитесь на курсистках, они толсты, как сосиски". Тоже по Фрейду.

И наступил конец.
Солнечный свет резал глаза, вызывая непрошеные слезы. Марта перевернулась на бок и сладко зевнула.

Ее чуть не убили, а она сладко зевает. Это по Тарантино?

Если автор хотел раскрыть классические "древнегреческие" комплексы, то это не получилось, даже сучка не вывезла. Ну просто потому, что главная героиня вела себя одноообразно, однозначно религиозно (точнее, псевдорелигиозно, но суть не в этом, а в ее последовательной одинаковости) да самого конца. Только в последней крохотной части мы видим, что Марта на самом деле совсем не такая. Но эта ее "нетаковость" никак не проявила себя на протяжении почти 90% всего остального текста. Ну, одну убили, ну собака, ну и что. Психологизм и проблемы восприятия окружающего мира должны были быть тонко по всему тексту, не только в конце. (В конце рассказа, я имею ввиду, не в конце по Фрейду.)