даже гитлера можно счесть харизматичным
и в книге "Он снова здесь" он протагонист и вполне себе привлекательный геройский антигерой
вот отрывок
о сюжете (постмодернизм, юмор): настоящий гитлер каким-то образом перенёсся в современное время, выжил, и пытается разобраться в ситуации, вернуть себе славу и мощь; все его воспринимают как самого талантливого пародиста, многие его поддерживают, пока шутка не заходит слишком далеко...
Скрытый текст - 18 000 знаков примерно, глава 23, лучшая глава: Глава XXIII
Проблема с этими парламентариями в том, что они ровным счетом ничего не поняли. Объясняю: зачем я вел войну? Ведь не потому, что мне нравилось вести войны! Я ненавижу вести войны. Будь здесь Борман, любой мог бы его спросить, он сразу бы подтвердил. Это ужасно, и я с радостью отказался бы от этой задачи, если бы нашелся лучший исполнитель. Ну а теперь? Ладно, в ближайшее время мне не придется этим заниматься, но в средне-и долгосрочной перспективе война вновь на меня навалится. А что делать? Кто еще этим займется? Да спросите любого парламентария, он вмиг объявит: мол, в войнах сегодня нет необходимости. Это утверждали и раньше, и уже тогда это было такой же бессмыслицей, как и сегодня. Невозможно отрицать тот факт, что наша Земля не растет. Чего не скажешь про количество живущих на ней людей. А когда естественных ресурсов будет на всех не хватать, то какая раса их получит?
Самая симпатичная, что ли?
Нет, самая сильная. И потому я бросил все силы на то, чтобы укрепить немецкую расу. И ослабить русского, пока он не перебежал нам дорогу. В самый последний момент, как мне тогда казалось. Ведь тогда на Земле проживали 2,3 миллиарда человек. Две целых три десятых миллиарда!
Кто же мог знать, что на ней поместится еще втрое больше?
Но – и это самое важное – надо сделать верные выводы. А верный вывод, разумеется, звучит не так: раз нас сейчас семь миллиардов, то все прошлые действия не имели смысла. Верный вывод гласит: раз я уже тогда был прав, то сегодня я трижды прав. Простая арифметика, это вам посчитает и третьеклассник.
Так что загадка моего возвращения окончательно прояснилась. Ведь почему сейчас на Земле живут эти семь миллиардов?
Потому что я вел войну, следы которой не изгладились до сих пор. Если бы размножались дополнительно еще и все те люди, нас было бы уже восемь миллиардов. И большинство из них, понятное дело, были бы русскими, которые давным-давно уже нагрянули бы в нашу страну, собирали бы наши урожаи, угоняли бы наш скот, закабалили бы работоспособных мужчин, а прочих бы перебили, чтобы своими грязными пальцами насиловать наших невинных молодых женщин. Стало быть, изначально Провидение ставило передо мной задачу уничтожить излишек большевистского народонаселения, а мое нынешнее призвание – завершение миссии. Перерыв был необходим, чтобы не растрачивать мою энергию в десятилетия, за которые долгосрочные последствия войны вступили в силу. К ним относятся: спор между союзниками, развал Советского Союза, потеря территории Россией и, конечно, наше примирение с ближайшим соратником, с Англией, чтобы в дальнейшем выступать единым фронтом. Для меня до сих пор остается тайной, почему этого не случилось еще в давние времена. Сколько бомб нам надо было еще сбросить на их города, чтобы до них дошло, что мы им друзья?
Хотя, глядя на новейшие цифры, я не мог понять, зачем нам теперь-то потребна Англия – сей немощный остров уже никак не являлся мировой державой. Ну ладно, не обязательно отвечать сразу на все вопросы. Тем временем близился крайний срок для радикальных мер. И потому я пришел в ужас от состояния, в котором находились так называемые национальные силы этой страны.
Вначале я думал, что положиться мне практически не на кого. Прошли месяцы, прежде чем я узнал о существовании неких людей, считающих своим призванием продолжение деятельности НСДАП (что уже само по себе свидетельствует об их ущербности). Я был так возмущен столь жалкой пропагандистской работой, что немедленно вызвал помощника режиссера Броннера с оператором и поехал в берлинский район Кёпеник, где располагалась резиденция самого большого подобного объединения под названием НДПГ [58] . Должен сказать: меня чуть не вырвало на месте.
Согласен, Коричневый дом [59] в Мюнхене – это было не бог весть что, но он, по крайней мере, выглядел серьезно, солидно. А уж если вспомнить Административное здание НСДАП работы Пауля Трооста там же неподалеку – вот это было здание, ради такого я сразу бы вступил в любую партию. Но засыпанная снегом развалюха в Кёпенике – просто позор.
Неказистый домишко дрожал от холода, зажатый между двух доходных домов, словно детская нога в чересчур большом отцовском тапке. Дом безнадежно не справлялся со своей ролью, отчасти из-за того, что какому-то болвану пришло в голову присвоить этой хибаре имя и привинтить на фасад огромные буквы. Причем этот шрифт будет уродливым во все времена. Надпись гласила: “Дом Карла-Артура Бюринга” – и производила такое же впечатление, как если бы детский надувной круг окрестили “Герцог фон Фридланд”. Около звонка висела табличка “Штаб-квартира НДПГ”, и шрифт был выбран мелкий явно из трусости перед лицом врага. Невероятно – словно в веймарское время, когда народная мысль, национальное дело были вновь обесчещены, обесценены и выставлены на посмешище какими-то остолопами. Я в ярости нажал на звонок, а поскольку сразу ничего не произошло, несколько раз ударил по нему кулаком.
Дверь отворилась.
– Что вам нужно? – спросил прыщавый мальчонка растерянного вида.
– А как вы думаете? – холодно спросил я.
– У вас есть разрешение на съемку?
– Что вы здесь скулите? – напал я на него. – С каких это пор национальное движение прячется за бредовыми уловками?
Я энергично распахнул дверь.
– Освободите дорогу! Вы – настоящий позор немецкого народа! Где ваше начальство?
– Я… минутку… подождите… я кого-нибудь позову…
Мальчонка пропал, оставив нас в своего рода приемной. Я осмотрелся. Помещение не помешало бы покрасить заново, пахло холодным табачным дымом. Вокруг лежали партийные программы с идиотскими слоганами. На одном стояло: “Дать газа!”, причем в кавычках, словно бы на самом деле никакого газа давать не надо. “Миллионы чужаков обходятся нам в миллиарды” – было написано на наклейках. А кто же, интересно, тогда будет изготавливать патроны и гранаты, кто будет выкапывать для пехоты блиндажи? Этого написано не было. По крайней мере, от мальчонки, которого я только что видел, не будет пользы ни с лопатой в руке, ни в строю.
Еще ни разу в жизни я не испытывал такого стыда за национальную партию. Вспомнив, что камера все снимает, я собрался с силами, чтобы не расплакаться от ярости. Ради этого сброда Ульриху Графу не стоило подставлять себя под одиннадцать пуль, а фон Шойбнер-Рихтер не для того пал под пулями мюнхенской полиции, чтобы негодяи в запущенной хибаре изгалялись над пролитой кровью достойных мужей. Я слышал, как в соседней комнате ребятенок что-то бормотал в телефонную трубку. И камера снимала всю эту беспомощность – как же мне было горько, но другого пути не было, требовалось очистить эту навозную яму. В итоге я не выдержал и, дрожа от гнева, вошел в соседнюю комнату.
– …Я пытался не допустить, но как бы… он выглядит прям как Адольф Гитлер, и в форме…
Вырвав у парнишки трубку, я прокричал в нее:
– Что за неудачник содержит эту лавочку?
Прямо удивительно, с каким проворством обычно ленивый Броннер обогнул стол и с нескрываемой радостью нажал на кнопку на телефоне. И вдруг получилось, что ответы стали хорошо слышны в комнате благодаря маленькому динамику на аппарате.
– Позвольте-ка… – возмутился динамик.
– Когда я что-либо позволю, вы узнаете первым! – крикнул я. – Почему начальства нет на рабочем месте? Почему на позиции лишь этот очкарик? Вы должны появиться здесь и дать мне полный отчет! Немедленно.
– Кто вы вообще такой? Псих с “Ютьюба”, что ли?
Согласен, определенные происшествия Новейшего времени при известных обстоятельствах не вполне могут быть осознаны нормальным маленьким человеком с улицы. Однако всему есть своя мера. Тот, кто хочет возглавлять национальное движение, обязан уметь реагировать на непредсказуемые повороты судьбы. И когда судьба стучится к нему в дверь, он не должен спрашивать: “Это, что ли, псих с “Ютьюба”?”
– Итак, – сказал я, – похоже, вы не читали мою книгу.
– Я не собираюсь это обсуждать, – ответил динамик, – а теперь немедленно покиньте наше отделение, или я прикажу вас вышвырнуть.
Я рассмеялся:
– Я вошел во Францию, я вошел в Польшу. Я вошел в Голландию и в Бельгию. Я взял в окружение сотни тысяч русских, так что они и пикнуть не успели. А теперь я пришел в ваше так называемое отделение. И если в вас есть хоть капля истинных национальных убеждений, то вы явитесь сюда и будете держать ответ за то, как вы разбазариваете народное наследие!
– Я вас сейчас…
– Вы хотите насильно прогнать фюрера великой Германии? – спокойно спросил я.
– Но вы же не фюрер.
По непонятной мне причине помощник режиссера Броннер резко сжал кулак и расплылся в широчайшей ухмылке.
– То есть… я имел в виду не Гитлер, – запинаясь, проговорил динамик. – Вы же не Гитлер.
– Так-так, – спокойно произнес я, крайне спокойно, так спокойно, что Борман сейчас уже раздал бы всем защитные каски. – Но если бы, – очень вежливо продолжил я, – если бы я им был, то, наверное, имел бы честь рассчитывать на вашу бескомпромиссную преданность национал-социалистическому движению?
– Я…
– Я немедленно требую сюда уполномоченного рейхсляйтера. Немедленно!
– В настоящий момент он не…
– У меня есть время, – сказал я. – Всякий раз, бросая взгляд на календарь, я убеждаюсь: у меня удивительно много времени.
И я положил трубку.
Мальчонка уставился на меня в смятении.
– Это ж вы прикалываетесь, да? – озабоченно спросил оператор.
– Что, извините?
– У меня это… не так уж много времени. Мой рабочий день до четырех.
– Хорошо-хорошо, – успокоил его Броннер, в крайнем случае вызовем кого-то на смену. Все складывается отлично!
Он вынул из сумки переносной телефонный аппарат и занялся организационными вопросами.
Я сел на один из свободных стульев.
– Может, у вас есть что-нибудь почитать? – спросил я у мальчонки.
– Я… сейчас погляжу, господин…
– Фамилия – Гитлер, – деловито подсказал я. – Должен отметить, что в последний раз столь тягостное неузнавание встречало меня в турецкой химчистке. Может, те анатолийцы как-то связаны с вами?
– Нет, просто… мы… – промямлил он.
– Понятно. Я не вижу большого будущего для вас в этой партии!
Звонок телефона прервал его поиски литературы. Подняв трубку, он даже приосанился.
– Да, – сказал он трубке. – Так точно, он еще здесь. – Потом повернулся ко мне: – С вами будет говорить федеральный председатель партии.
– Я не собираюсь говорить. Время телефона прошло. Я хочу увидеть человека.
Вспотев, мальчонка не стал выглядеть лучше. Этот хлюпик явно не посещал ни наши НАПОЛАС [60] , ни кружки военного спорта, ни вообще какой бы то ни было спортивный союз. И почему же партия жестко не отсеивает сразу же, на этапе приема подобный расовый брак? Мало-мальски здравомыслящему человеку этого не понять. Мальчонка что-то прошептал в трубку и положил ее.
– Господин федеральный председатель просит его немного подождать, – сказал малец. – Он приедет так быстро, как только сможет. Это же для MyTV, да?
– Это для Германии, – поправил я его.
– Может, хотите что-нибудь попить?
– Может, хотите присесть? – предложил я и озабоченно осмотрел его: – Кстати, вы занимаетесь спортом?
– Я бы не хотел… – растерялся он, – и господин федеральный председатель вот-вот…
– Прекратите хныкать, – перебил его я. – Резвый как борзая, гибкий как кожа и твердый как крупповская сталь [61] . Знакомо?
Он робко кивнул.
– Тогда, может, еще не все потеряно, – смягчился я. – Понимаю, что вы боитесь говорить. Но будет довольно, если вы просто включите свою голову. Резвый как борзая, гибкий как кожа и твердый как крупповская сталь – можете ли вы сказать, что обладание этими качествами выгодно, если стремишься к великой цели?
– Я сказал бы, что это не помешает, – осторожно ответил он.
– Ну и?.. – спросил я. – Резвы ли вы как борзая? Тверды ли вы как крупповская сталь?
– Я…
– Нет. Вы – медлительны как улитка, хрупки как кости старика и мягки как сливочное масло. Из тыла того фронта, который вы защищаете, надо срочно эвакуировать женщин и детей. Когда мы встретимся в следующий раз, я надеюсь, вы будете в другом состоянии! Вольно.
Он отошел с гримасой больной овцы.
– И завязывайте с курением, – бросил я ему вслед, – вы пахнете, как дешевый окорок.
Я взял одну из их дилетантских брошюр, но так и не успел ее почитать.
– Мы уже не одни, – произнес Броннер, глядя в окно.
– А? – откликнулся оператор.
– Понятия не имею, кто их оповестил, но снаружи полно телевидения.
– Может, кто-то из полицейских, – предположил оператор. – Вот почему они нас не вышвыривают отсюда. Вот будет зрелище, если нацисты на виду у камер выкинут фюрера на улицу.
– Но он же вроде не фюрер, – задумчиво сказал Броннер.
– Пока не фюрер, Броннер, – строго поправил я его. – Для начала требуется объединить национальное движение и устранить вредоносных идиотов. А здесь, – я бросил косой взгляд на мальца, – здесь, похоже, гнездо вредоносных идиотов.
– О, кто-то идет! – оживился Броннер. – Думаю, босс собственной персоной.
И правда, открылась дверь и появилась дряблая фигура.
– Как чудесно, – с одышкой сказал человек, протянув мне свою толстенькую руку, – господин Гитлер. Меня зовут Апфель, Хольгер Апфель [62] . Федеральный председатель Национал-демократической партии Германии. С интересом наблюдаю за вашей передачей.
Я окинул взглядом это странное явление. Разбомбленный Берлин выглядел менее печально. Его речь звучала так, словно он не переставая жевал бутерброд с колбасой, да и вид был соответствующий. Я проигнорировал его руку и спросил:
– Вы не знаете, как должен приветствовать порядочный немец?
Он смотрел на меня в смятении, как собака, которой дали две команды одновременно.
– Садитесь, – приказал я. – Нам надо поговорить.
Он сопя опустился на стул напротив.
– Итак, – произнес я, – стало быть, вы представляете национальное дело.
– По необходимости, – ответил он с полусмешком. – Вы-то уже давно этим не занимаетесь.
– Мне пришлось так распланировать мое время, – коротко ответил я. – Мой вопрос: чего вы достигли за этот период?
– Мы не скрываем наших достижений, мы представляем немцев в землях Мекленбург – Передняя Померания и Саксония-Анхальт [63] , и наши боевые товарищи в…
– Кто-кто?
– Боевые товарищи.
– Это называется фольксгеноссе, – поправил я. – Боевой товарищ – это тот, с кем ты лежал в одном окопе. И за исключением моей скромной особы я не вижу здесь никого, кто имел бы такой опыт. Или вы считаете иначе?
– Для нас, национал-демократов…
– Национал-демократия, – насмешливо произнес я, – что это может значить? Если национал-социалистической политике и потребна какая-то сторона демократии, то она совершенно не пригодна для названия. Когда с выбором фюрера демократия закончится, вас по-прежнему будет припечатывать демократическое клеймо в названии! Это каким же глупцом надо быть!
– Мы как национал-демократы твердо стоим на территории Конституции и…
– По-моему, вы никогда не состояли в войсках СС, – заметил я, – но вы хотя бы читали мою книгу?
В его взгляде читалась нерешительность:
– Ну… надо быть широко информированным, и хотя эту книгу в Германии не так легко достать…
– Что это еще такое? Вы пытаетесь извиниться за то, что читали мою книгу? Или за то, что не читали? Или за то, что не поняли ее?
– Нет, знаете ли, это уже чересчур, нельзя ли ненадолго выключить камеру?
– Нет, – холодно отрезал я, – вы уже растратили попусту слишком много времени. Вы пускаете пыль в глаза! На заброшенном пламени горячей любви к родине национально ориентированных немцев вы пытаетесь стряпать свое варево, но каждое слово из вашего некомпетентного рта откидывает движение на десятилетия назад. Я и не удивлюсь, если в конечном итоге окажется, что вы здесь содержите приют с большевистским душком для изменников родины.
Отклонившись назад, он попытался изобразить улыбку превосходства. Но я не собирался позволить ему так легко отделаться.
– Где в ваших так называемых брошюрах, – ледяным тоном спросил я, – расовая мысль? Где мысль о немецкой крови и о чистоте крови?
– Ну я как раз недавно подчеркивал, что Германия для немцев…
– Германия! Эта “Германия” – карликовое государство по сравнению со страной, которую создал я, – заявил я, – и даже Великая немецкая империя еще мала для населения. Нам нужно больше, чем Германия! Как нам это получить?
– Вообще-то мы оспариваем правомерность навязанных нам странами-победительницами договоров о признании границ…
Я невольно рассмеялся, хотя это был, конечно, смех от отчаяния. Какой-то невероятный клоун. И этот безнадежный идиот руководил самым большим национальным союзом на немецкой земле. Я наклонился вперед и щелкнул пальцами.
– Знаете, что это такое?
Он вопросительно уставился на меня.
– Это время, которое требуется, чтобы выйти из Лиги Наций. “Мы оспариваем правомерность ля-ля-ля” – что за жалкая болтовня! Ты выходишь из Лиги Наций, вооружаешься и берешь то, что тебе нужно. И если в твоем распоряжении чистокровный немецкий народ, который сражается с фанатичной волей, то получишь все, что только надо иметь в этом мире. Итак, еще раз! Где у вас расовая мысль?
– Ну, немцем становятся не по паспорту, а по рождению, это у нас написано…
– Немец не изощряется в юридических формулировках, а говорит без обиняков! Основополагающий фундамент для сохранения немецкого народа – это расовая мысль. Если народу снова и снова не внушать необходимость этой мысли, то через пятьдесят лет у нас будет не армия, а стадо баранов, как в стране Габсбургов. – Качая головой, я обернулся к мальчонке: – Скажите, вы действительно избрали своим вождем этого демократического колобка?
Мальчонка сделал неопределенное движение головой.
– Это лучший из тех, что были в наличии?
Он пожал плечами. Я угрюмо встал.
– Пойдемте, – горько сказал я. – Меня не удивляет, что партия не сеет террор.
– А как же Цвиккау? – подал голос Броннер.
– Да что Цвиккау, – отозвался я. – Разве это террор? Мы в свое время вынесли террор на улицы! У нас был огромный успех в 1933 году. Но заслуженный: штурмовики разъезжали по улицам на грузовиках, ломали кости, размахивали знаменами. Знаменами, слышите? – Я вдруг сорвался на крик, так что яблочный студень вздрогнул. – Знамена! Вот что особенно важно! Когда ослепленный большевизмом глупец будет сидеть на инвалидном кресле, он должен понимать, кто ему накостылял и за что. А что делало это придурочное трио из Цвиккау? Убивали иностранцев одного за другим, без знамен. И все подумали, что это случайность или их собственная мафия. Чего тут бояться? Это как снаряд, который разрывается в стволе орудия. Их заметили, лишь когда двое дурачков сами себя пришили. – Я беспомощно воздел руки к небу. – Да если б мне вовремя попались эти господа хорошие, я б для них самолично запустил программу эвтаназии! – Я в гневе обернулся к яблочной туше: – Или тренировал бы их до тех пор, пока они не научатся разумно работать. Вы хоть предлагали этим балбесам вашу помощь?
– Я не имею никакого отношения к этому делу, – нерешительно сказал он.
– И вы еще этим гордитесь! – вскричал я.
Если б у него были погоны, я сорвал бы их с его плеч прямо перед камерой. Я в ужасе бросился к двери и вышел наружу.
И оказался перед целым лесом микрофонов.
– Что вы обсуждали?
– Вы будете баллотироваться от НДПГ?
– Вы член этой партии?
– Это сборище тряпок, – разочарованно ответил я. – Могу сказать лишь одно: порядочному немцу тут делать нечего!
|