[Abver]

Коллеги Калашникова. Ответ.

О религии.
Монолог Стаса имеет единственную цель - показать, что Стас не верит в бога и богов вообще. И идея "религия-оружие" имеет такую же цель. Вместо нее можно было поставить любую другую антирелигиозную речь. И подтекст в данном случае был бы излишен, иначе не было бы понятно, кто такие парень с одесским говорком, бородатый араб и толстощекий азиат.

О названии.
Была высказана мудрая мысль - а почему не использовать имя создателя атомной бомбы, или первого пистолета. А действительно, почему нет? Вот из большого списка вариантов я и выбрал имя Калашникова. Чем он хуже или лучше других?
А логической нестыковки не нахожу: в этом рассказе аналогия проводится между Калашниковым, создавшем автомат - овеществленный способ покорения одних народов другими, атрибут власти одних над другими и прочая и прочая, и пророками (Иисус, Магомет, Будда), "организаторами" религий, выведшими религии на новый уровень. Религии существовали и до пророков, но они сделали из них ВЕРУ, которая стала оружием. А Калашников, хотя и до него существовало огнестрельное оружие, создал гениальное оружие, которое, увы, превратилось в ВЕРУ.
Согласен, монолог Стаса в начале не полностью отражает мысль: сходство Калашникова и пророков не столь явное. И оно не заключается в том, что Калашников лез в политику и религию и своим злым гением покорял народы. Но ведь и пророки изначально не лезли в политику и войны не пропогандировали. Автомат как орудие подчинения одних людей другими равен религии как орудию подчинению одних людей другими. И Калашников - изобретатель автомата (но не создатель; автоматы и до него были; он лишь вывел их на новый уровень) - равен пророкам, так же поднявших религии на новую ступень.

Об акценте.
Для неискушенного в лингвистике человека арабский акцент практически не отличим от кавказского. Тем более в темной подворотне российского города человек не будет ожидать встретить араба.
А внешне араба легко отличить от жителя Кавказа. Хотя бы по одежде.
В ситуации же, когда человека бьют по голове и связывают, не сильно заморачиваешься, почему это говорят с кавказским акцентом, а выглядят арабом. Хотя стоило ввести некий элемент, показывающий удивление Стаса по поводу нестыковки.

----------------------------------

ВЕК ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ.

"Мы, нижеподписавшиеся смерды, сим документом удостоверяем, что господин наш - Арачеев Николай Земеич - судом нас судит дюже немилосердным, стегает плеткою день ото дня, калеными печатями клеймит и прочие жестокости творит, такие, что люд наш деревенский от той неволи стонет и притеснения всяческие испытывает. А девок он так любит сечь и разные другие непотребства он с ними вытворяет, что писать здесь о блуде этом нет никакой христианской мочи. Ваше Высокоблагородие, письмом мы этим сообщить хотим..."

- Хотите, гады, - верещал взбешенный Арачеев, - чтобы вас всех в колодках до зимы держал? Нагайкой каждый день по сотне рах спину ласкал, а? Ишь, грамотные, каждый чай не больше буквы знает, а вот как кляузу складно написали. Мне даже завидно, хоть пять годов в университете книжки изучал.
Стояли молча крепостные, тоскливо головы косматые понурив. И только староста - смельчак от возраста немалого - тихонько произнес:
- Так и по сотне не получится.
- Эт ты с чего, Ефим, таким алгебраистом стал, - мгновенно отреагировал помещик, - тебе и десяти ударов хватит: пожил уже, пора и честь знать.
- Так то не я, - отважно шамкал дед, - то ваш приказчик - Андронос Цехалыч - привез вчера повозку новых розг с нагайками и плетками в придачу.
- Для вас старался, старая зеленка, чтобы разум в головы через загривок вам вбивать...
- Так плетки лазерные, с атомным мотором. Такой разок махнешь, и просека в лесу. А вы - пороть нас. Напоритесь, и не останеться в деревне никого.
Задумался хозяин, и в мыслях подбородок почесал.
- Эх, басурманский осьминог, - вскрикнул в сердцах, - ведь знал, что обитателя морского, с другой планеты, на работу брать совсем нельзя. И правду говорят: альдебаранцу жизнь - то русскому хуже последнего несчастья. А он ведь топливо космическое мое потратил, сволочь.
И Арачеев, так нелицеприятно отзываясь о приказчике, ушел на задний двор и вскоре вернулся, с мягкой зеленой плотью в руках.
- А вот и он, - сказал, Андросом Цехалычем потрясая, - и им я вместо плеток и кнутов на ваших спинах буду рисоваит узоры и вдалбливать порядки и законы.
Увидели крестьяне шипастые щупальцы, ужас пробежал по их серым лицам. И общую мысль высказал главный из них - Ефим.
- Мы, барин, лучше на поля пойдем, а то стогов скопилось... Да и как мир наш без антивещества.
Отправились все смерды возделывать антиматерию, а Николай Земееч долго смотрел им в след.
- И что за глупости вокруг творятся? - сказал он сам себе, - не просвещенный девятнадцатый, а какой-то тридцать третий век.
- Пусти, хозяин, - пропищало чудо - зеленое, шипастое и в мерзкой слизи, - а то подам я в профсоюз наш - осьминожий, и потеряешь ты от штрафа много денег.
Хозяин же раздумавать не стал: пошел в амбар, длиннющую розгу в укромном уголке нашел, да высек несчастное созданье, как сотни раз до этого он девок тут немилосердно сек. На следующий день купил он воз привычных плеток, на поле приказал пшеницу посадить, и век тридцать какой-то предвратился в норамльный девятнадцатый. Вот только барин Николай Земееч приловчился вечерами не девок крепостных, а всяких обитателей морских пороть.

----------------------------

НРАВОУЧЕНИЕ БЕЗВРЕМЕННОГО ВРЕМЕНИ.

Александр Николаевич Зацепин впервые вышел на крыльцо своего дома. Как богатырь Илюша Муромец он долго - все тридцать лет - лежал на печке мускулистым боком. А двигаться хотелось, кто бы ведал. Плечом вдруг повести и гору двинуть. Одним глотком речушку осушить. Да что река - тут море по колено, а океан по скромное брюшко.
И Александр радовался лету: умению ходить, желанию любить. Вот совершить чего то вот такое, такое что ТАКИМ назвать бы можно. Не зря ли силы тридцать лет тянул он из дровишек? Не просто так мозоли на боках натер?
Отправился Зацепин подвиг делать. Что Муромец с Гераклом - ерунда. Второй каких то там двенадцать совершил, а первый хроникой себя не удосужил.
А дело доброе под боком оказалось: стоял на нескольких холмах град, Кремль в центре возвышался. И что не час так этот краснокаменный домина сдавался милости то офицеров, то рабочих.
- Мы восстановим историческую правду, - кричали офицеры - люди в грязно-белом. - Мы стены выложим такими кирпичами, что райские строители заткнутся, затребуют рецепт той белизны кирпичной.
- Мы остановим политическую кривду, - зло им отвечали те, что в красном, - и не позволим портить вид кремлевский смертельной бледностью царей-кровосмешенцев.
И так они в дискуссии потели, что запахом разгоряченных телом весь урожай под корень изводился и скот рогатый молоко в себе держал. Народ стонал, да иродов проклятых не в силах был он хоть бы как-то приструнить: и шашки, и наганы, и винтовки спор делали предельно популярным для рода всякого военных человеков, держаться от которых стоит дальше.
"Я помирю их, - мыслил Александр, - Народ решит, что я его герой, и печку мне такую он отвалит, что бок мой станет - огроменная мозоль."
Руками раскидал он красно-белых, зеленых, что из леса прибежали, он главарю синяк большой влепил, да только беспорядок лишь усугубился, введя страну в развал и беззаконье...

И сгинул в беззаконье наш Зацепин, исчезли красные, пропали офицеры. Не стало и Кремля, кирпич куда-то делся... И будущее стало как пустыня. Но скажет кто, где старая привычка склониться перед тем, кто больше хочет и жить хоть на коленях, но ведь жить, в оазисе, но не в песчаном пекле, которому плевать какого ты окраса и правит кто тобой - монарх или генсек.

---------------------------

НА ТРОНЕ МУДРОСТИ.

- Пить, - прохрипел путник, - пить.
- Чего пить?
- Водки...
Мудрец крякнул.
- А еще чего тебе надобно?
- Есть...
- И женщину?
- Две...
Мудрец почесал подбородок под длинной седой бородой.
- Слушай, путник, по идее ты должен молить меня о спасении своей жизни. Это если ты недостоин. Или высказывать раскрытые истины в связи с безвременно постигшим тебя просветлением. Это если ты достоин...
- Пить...
- Жрать и женщину... Да знаю я...
Мудрец, постигший все тайны мира, и теперь изредка принимающий у себя отважных искателей истины, был, мягко говоря, в замешательстве. Уже один вид нового путника ему не внушил доверия: широкоплечий, кряжистый и давно небритый. Ни тебе свойственной всем искателям одухотворенности, ни даже необходимого им интеллекта, написанного хотя бы на лице...
А уж просьба совсем выбила мудреца из колеи.
- Ладно, путник, вижу, ты немного тронулся умом от испытаний плоти - пустыня, жажда, голод. Бывает. Так...
Совсем необычный искатель вдруг зарычал и поднялся с колен. Его заметно потряхивало от "испытаний плоти". Но шаг его, а он тут же двинулся к восседающему на стуле мыслителю, был тверд.
- Ах ты козел сивобородый, - пересохшим горлом проскрежетал путник, чем ввел мудреца в оторопь, - ах ты мозгляк патлатый...
В голосе было столько злобы, что древний "мозгляк" чуть не слетел со трона. Он даже не обиделся на грубое "слово" патлатый, которое явно имело целью оскорбить его длинные, почти до пят, белые волосы, которыми он всегда гордился.
- Старый ......, - оскорбил невоспитанный искатель еще один повод для гордости, медленно наступая и недвусмысленно сжимая кулаки.
"О времена, о нравы," - только и успел подумать мудрец.

- О, Постигший истины мироздания, я явился к тебе, ибо в своих долгих странствиях раскрыл суть вещей...
Странник говорил, медленно затихая. Он хотел смотреть мудрецу в глаза, но его взгляд постоянно прыгал на окружающих его женщин.
- ... да, суть вещей...
- Кончай, - сообщил окруженный гетерами мыслитель. - Надоела одна и таже шарманка. Чего хочешь? Водочки, коньячка? Может, ее? Ну, мальчика тебе не предлагаю: мужик ты вроде нормальный...
Странник попятился назад, непонимающе мотая головой...

- Все они, как и ты, что то там искали... Вот и нашли.
Крепкий, уверенного вида мужчина, вел другого, высокого и немного ошарашенного, под ручку. Вокруг, на просторах райского сада, совокуплялись десятки мужчин и женщин, рекой лились алкогольные напитки...
- Были, правда, чудаки, которые что то тут постигали... Но это при предыдущем хозяине. Со мной всякими глупостями не позанимаешься.
Они прошли мимо грустного беловолосого старика, попеременно вздыхающего и водящего над большими золотыми амфорами руками.
- Вот видишь, мой винодел и сутенер по совместительству. С ним тут дела чуть по миру не пошли. Но теперь за директора тут я, так что, как гриться, в Багдаде все спокойно...
Гость нового Багдада сделал несколько шагов и упал без чувств, впрочем, нисколько тем не смутив директора.
- Тоже слабак, - сам себе сообщил он и направился к виноделу-сутенеру. - Слышь, старый. Опять задохлику плохо стало. Ты уж организуй пару медсестричек, да посексапильнее...

- ..., - сообщил новый странник, - ... ты ...ный. - Мощный удар, и доселе важно восседающий на Троне Мудрости и Истины мужчина шумно свалился с него. - Водяры, бабу, и не жирную, на..., и хавать, на..., а то ..... дам.
Мужик, слетевший с трона, легонько потрогал набухающий под глазом синяк.
- Ну, ты, кореш, беспредельщик, - удивленно сказал он самого уголовного вида страннику, - я хоть матом не ругался.
- Теперь, ..., директор, ..., гастронома, .., я... ....
"Чтож дальше то будет?" - подумал свергнутый с начальственной должности мужик.

------------------------

ПРОКЛЯТЫЙ БОГОМ.

Старик сидел на невысоком пне и смотрел на красивые холмы его родины. Сколько лет он бредил этими местами и просыпался в холодном поту от того, что видел их во сне? Бог весть. Он был стар, и после какого то момента время из чего то живого, даже осязаемого, превратилось для него просто в отметки на откидном календаре.
Иногда мир вокруг поддавался волшебным туманом. Старик смаргивал, и туман исчезал. Но в очередной момент он решил посмотреть, что покажет ему эта магическая дымка...
- Я истеричка, Карл, - тихо шептала Катрин, уткнувшись лицом в его грудь. - Я не выдержу без тебя и дня.
Он мягко улыбался. Что он мог сказать? Его ждала дорога, возможно, и скорее всего, в один конец. Это только в книгах мужчины на войну уходят спокойно. В жизни уходить страшно.
Катрин всхлипнула, сильнее прижавшись к своему жениху, и от этого у него на душе стало совсем паршиво. Захотелось выть и совсем не по-мужски просить разрешения у небесных сил дать ему хоть крохотную отсрочечку, хоть малюсенький шанс жить...
"Господи, - взмолился Карл, - господи, кто бы знал, как я боюсь смерти... Ее смерти. Отец, если ты слышешь, если тебе есть дело до меня... Оставь ее. Даже если я погибну - дай ей сил. Не о себе же прошу..."
Тогда он думал, что Бог его услышал...
Ее похоронили здесь же, на пятачке среди аккуратного лесочка, на их любимом месте, где они проводили все свободное время, целовались, занимались любовью...
Его хватали за руки, мать пыталась заградить ему дорогу, но проще было бы проделать тоже с танком.
- Сынок, мертва она, сынок... - причитала матушка, которую он за эти слова возненавидел.
А Карл не верил. Он сидел на коленях и вонзал нож в сырую землю. А потом падал на могилу и выл. Так, как возможно, взвыл бы тогда, в их последний день, дай он себе волю...
Поначалу он ходил на могилу любимой каждый день и словно в наказание самому себе по долгу смотрел на дерево, на котором она повесилась. Какое то особо изощренное наслаждение приносили ему картины собственной смерти в петле...
А еще Карл часто ходил в церковь и по много времени молился у алтаря. Лишь однажды пастырь Тук слишком близко подойдя к истово молящемуся парню услышал:
- Будь ты проклят, будь ты проклят...
Тук помотал головой, похлопал себя по ушам и списал все на жару и пару кружек пива с утра, но от Карла стал держаться на расстоянии.
И когда все члены семьи перед едой говорили Господу спасибо за пищу, Карл как заведенный повторял про себя: "Будь ты проклят, будь ты проклят". Так же он отходил ко сну, так же и просыпался. Возношение проклятий Всевышнему стало для Карла такой же необходимой обыденностью, как когда-то для него же была молитва.
Ему обьясняли, что секретарь в ратуше просто перепутал фамилии, и вместо Камингов похоронка пришла в дом Карла. На следующий день Катрин не стало. Но он то знал, кто на самом деле виноват...
Конечно, он уехал из родных мест, потому что ... просто потому что не мог здесь находиться, и все.
И прошли годы. Он прожил длинную, интересную и местами страшную жизнь. Жизнь смерть и немного любви... Как у всех, и даже немного больше.
Но проклинать Господа он так и не перестал.
Однажды он протянул руку цыганке. Она долго рассматривала его ладонь. А потом долго молчала.
- Ты в немилости божьей, - только и сказала она.
- У нас это взаимное, - буркнул он.
... Старик моргнул, и видения прошлого скатились по щеке вместе со слезой.
- Будь же ты тысячу раз, как и тысячу раз до этого.
Сказав это, он поднялся, подхватил с земли веревку и пошел к высокому дереву, которое, возможно, было последним, что видела его возлюбленная на этом свете.