ПРЕУВЕДОМЛЕНИЕ
Всем привет и прошу простить за затянувшееся ожидание.
Не мы такие, жизнь такая.
В свое оправдание могу сказать только одно: я предупреждал заранее.
Оценки – в самом хвосте. Как обычно я не берусь оценивать рассказ по принципу «понравился / не понравился», а предпочитаю разобрать его на составляющие, совокупность коих и дает результат. Нынче это: язык, сюжет, авторский замысел, соответствие теме.
Таким образом свой собственный топ-6 я увидел только позавчера (в понедельник) закончив с обзорами. Немножко удивился.
Должен оговориться, по тексту будут частенько фигурировать «маленькие девочки» ™. На всякий случай заранее каюсь, лаюсь, отрекаюсь! Речь идет не столько о таких биологических явлениях, как юные девицы приятной наружности, сколько о литературном шаблоне «главная героиня – маленькая девочка». Сначала я пытался мужественно обходиться без них, чтобы не обидеть ненароком авторов, но потом не выдержал.
Все-таки когда в четырех историях из шести приходится смотреть на мир глазами «маленьких девочек», возникает определенная идиосинкразия, которую пришлось дозированно (а где и не очень) имплантировать в обзоры.
«После теста Роршаха:
- Доктор, а ведь это не я сексуальный маньяк, а вы!
-???
- А откуда у вас такие картинки?!»
И не спорьте со мной – не три, а именно что четыре! Герой «Тумана» - будет вполне себе «маленькой девочкой», пусть даже автор ему припишет щетину в палец толщиной и брюки-клеш!
Каждый обзор разделен на четыре фрагмента: 1. Рефрен (о чем), 2. Прозекторская (общий разбор рассказа) 3. Мастерская (разбор предложений и абзацев) 4. На посошок (мысли по итогам и прочтения и разбора).
Хочу отметить, что по сравнению с предыдущими конкурсами заметно подтянулось качество исполнения у финалистов. Пять рассказов из шести отличаются хорошим литературным русским языком. Огрехи есть, но незначительные – по крайней мере на мой, не самый взыскательный, глаз.
Обычно я в разборах трачу много времени разбирая неправильно выстроенные предложение и занимаясь борьбой с «паразитными» словами вроде бесконечных «когда», «было», «каждый», но тут авторы по большей части справились и без сторонней помощи.
Практически у всех хорошее чувство языка и набитые о клавиатурлу умные пальцы.
Исходя из этого в «мастерской» сделал упор на разбор ассоциативных рядов.
После преодоления проблем с основными рабочими инструментами (язык и структурирование) это второй бич любого произведения – когда авторы неудачно подбирают ассоциации, аллюзии, метафоры, образные выражения. Результатом становится крайне нежелательный дисконнект между их телепатическим посылом и читательским восприятием, что ведет к пробуждению внутреннего Станиславского, каковой тут же принимается барабанить по извилинам и выкрикивать свое знаменитое и бессмертное…
Я не претендую на истину в последней инстанции. Выделил и подчеркнул то, что исправлял бы сам, окажись редактором этих текстов. Но автор всегда может уподобиться Достоевскому и сказать, что фраза «круглый стол овальной формы» должна остаться.
Ибо!
И еще.
Я могу показаться резким, но искренне желаю авторам только добра и успехов. Более того, как правило наибольшее раздражение и более злобную критику у меня вызывают рассказы, которые оказались гораздо слабее потенциала, обнаруженного авторами.
Как-то так.
Поехали!
P.S.:
В тексте также встретится массовое злоупотребление словами «унылый» и «банальный» равно как и производные от них. Сознательно не стал заморачиваться с синонимами и эвфемизмами. Унылое и банальное, оно унылое и банальное и есть.
P.P.S.
Последние правки вносил с планшета, так что заранее прошу извинить за возможные ачепятки. Сенсорная клавиатурла – ЗЛО!
ГАЛЕРЕЯ ДОБРЫХ ДЕЛ МАРВУСА МОНТОЙИ
РЕФРЕН
Рассказ эксплуатирует вечную тему – человек добр, но люди злы.
Некий филантроп захотел сделать всем хорошо, и у него почти получилось, но потом плохие люди это «хорошо» испортили. Не по злобе своей, а просто так сложились обстоятельства. А общество, жаждущее оттянуться на костях павшего великана, добило не только означенное «хорошо», но заодно и его автора.
Потому что нельзя быть красивым таким.
И в «огурцах».
Побитый филантроп впал в депрессию, перестал любить человечество и начал бить женщин. А некоему стороннему наблюдателю (журналисту) стало так грустно и досадно – причем не за то, что «хорошее» испорчено, а вот именно за филантропа, которого разочаровали сразу 7 миллиардов (или сколько там уже топчет шарик через 70 лет?) человек, что он в финале расплакался.
Я сознательно упрощаю пересказ «Галереи» до уровня «примитив минус», чтобы создать зримый контраст с бурным и значимым многословием, которое сконцентрировал в тексте автор. Если хотите, можете провести литературный эксперимент: вычтите из рассказа хороший язык автора и неплохо спародированную эстетико-культурную бутафорию, и вы обнаружите, что у вас в сухом остатке обнаружиться решительным образом то же самое.
«Огурцы», рефлексирующий филантроп и общая тоска по несостоявшейся утопии.
Очередной Город Солнца налетел на айсберг, подобно «Титанику», только не в Атлантике, а в Детройте.
«- Что случилось с вашей лодкой?
- Она утонула…»
Слабый сюжет, воплощенный в дюжине страниц цветастого текста – цветастого за счет трудолюбивого вкрапления автором цитат и отсылок к публикациям светской и околокультурной медиа-сферы будущего – оказался, в общем, развернутой трактовкой известной фразы одного российского политика.
Про «хотели, как лучше, а получилось – как всегда».
Увы, воплощение народной традиции (а заодно – национальной беды, ее причины) России в картонных декорациях псевдоАмерики будущего оказалось неубедительным.
… а может я что-то проглядел по тексту и в будущем, описанном автором уже случилась «#американаша»? Ведь отчего-то же моллы и супермаркеты сменились там на старые добрые советские универмаги («универмаг «Мейсиc», ага)?
ПРОЗЕКТОРСКАЯ
Подчеркну: рассказ хорошо исполнен технически (я не про грамматику сейчас – ошибок хватает), а про стиль, построение фраз, язык, элементы стилизации и т.д.
Тем страннее было увидеть за ладно подогнанными друг к другу фразами… ничего.
Такое большое, раздутое, пафосное ничего.
В плане смысла и сюжета рассказ, замахивающийся на глубины и высоты, пуст и поверхностен, как пересохший оазис.
Даже те нехитрые идеи и та попользованная мораль (см. начало обзора), которые автор трудолюбиво зарядил и развесил технически в нужных местах, не выстрелили. Их просто погребло под искусственно созданными крайностями и гипертрофированной реакцией всех на все:
- культурных критиков на Мантойю;
- общества – на агрессивные внешние раздражители;
- Мантойи – на личные неудачи;
- журналиста – вообще на все подряд…
Если бы я выбирал второе название для этого рассказа, он назывался бы «инфантильность». Потому что три главных человека, которые в нем участвуют – журналист, гедонист-эпатажник и, собственно, автор – порой проявляют откровенную незрелость в своих поступках и мыслях, которую тут же компенсируют совершенно детским максимализмом.
Кроме того, автор так увлекся созданием культурного бэкграунда, в атмосфере которого варятся Вокер (все время подмывало поправить на Уокер… разные школы английского) и Монтойя, что особо не старался над конструкцией реальности вокруг них.
Очень важно понимать: чтобы описать будущее мало заменить телевизор на визиограф, подчеркнув, что у него изображение гораздо круче, автобус назвать левибусом, а к слову блокнот приставить «футуристичную» приставку «диа-» … Прогресс куда более сложен и как раз девайсы-то – в отличие от людей – изменятся совершенно непредсказуемо.
(Да, фантасты 70-х предсказывали, что человечество сможет, разговаривая по телефону, видеть собеседника, но они понятия не имели, что в футуристический «видеотелефон» можно будет запихать помимо видеокамеры диктофон, сканнер, аудио- и видеопроигрыватель и кучу других гаджетов – вплоть до фонарика. В наши дни писатель, переносящий события в будущее на 100 лет – отчаянно рискует, поскольку предсказать уровень развития технологий и общества крайне сложно: технологический прогресс человечество ускоряется в геометрической прогрессии, да так что социум за ним уже не поспевает, не говоря уже о фантастах-гуманитариях).
И еще.
Пока я тянул с отзывом, случился теракт в Париже, о котором автор, конечно, не мог знать, когда писал рассказ. История кровавая и трагичная, но она наглядно показала, как реагирует здоровое гражданское общество на террористическую атаку. Оно в первую очередь сплачивается, а уже во вторую ищет козлов отпущения. Причем оными козлами назначается враждебная сила (см. также последствия 9/11). Искать виновных среди жертв или сторонних гражданских лиц это, увы, атавизмы российского менталитета.
Итого: неубедительное будущее, неубедительные герои, неубедительная история.
Ремарка:
Хотел отдельно высказаться про совершенную несостоятельность экономической модели, при которой перенос, условно района Сохо в трущобы условно Рио-де-Жанейро должен спровоцировать мощный культурный и экономический рост фавел, но, подумав, решил этого не делать. Пусть это и будет самый фантастический элемент рассказа.
Тем не менее, рекомендую автору почитать биографию Мухаммеда Юнуса, Нобелевского лауреата 2006 г. и создателя «Граммин-банка». У него модель решения проблем бедности и социальной запущенности исключительно приземленная и от того – рабочая.
МАСТЕРСКАЯ
Выше уже сказал, что технически рассказ исполнен очень добротно.
Стиль, грамотная речь – самое сильное, что есть в «Галерее».
Хороший, грамотный, умело стилизованный в нужных местах язык. Причем, судя по отдельным грамматическим ошибкам (скорее даже опечаткам), автор и не особо-то убивался, вычитывая и исправляя текст. Сразу написал хорошо, потому что писать умеет, и особо правками, видимо, не заморачивался.
Сюжет, увы, не вывез, а потому история, как таковая не получилась (буду честен: не увлекает и не убеждает), однако за исполнение – твердая пятерка.
Разбирать и препарировать, честно говоря, особо и нечего.
Нарекания вызывают некоторые нарушения логики и явные анахронизмы, неуместные в том будущем, куда автор переносит действие.
Ну, вроде:
«Тут Гарри не стал додумывать, а бросился к телефону назначать встречу».
Фраза «броситься к телефону» – уже сегодня атавизм русской речи. Она возникла, когда общество жило в мире стационарных телефонах, к которым надо было бежать, кидаться и «бросаться» - либо, чтобы позвонить, либо чтобы ответить. Живи Гарри в наше время (к примеру) он уже бы не бросался к телефону, а хватался ЗА телефон.
А в его времени, отстоящем от нашего на несколько десятилетий информационный фон уже должен стать настолько насыщенным, что включать многоканальное устройство коммуникации, наверное, потребуется простым шевелением брови.
По сути – мелочь.
Но меня такие несуразности в тексте всегда цепляют, поскольку разрушают достоверность.
Из этой же серии – диктофон, лежавший в кармане Гарри.
«Гарри шагал по наполненным светом и ресторанными запахами улицам Виллиджа и ощущал, как диктофон приятно оттягивает карман».
Диктофон?
В 2083 году?
Да их уже сейчас в продаже почти не осталось. Зачем, если в каждом телефоне встроенный? Причем некоторые даже с функцией распознавания голоса и перевода его в текст. Можно, конечно, было бы списать это на старомодность Гарри, но не спустя 70 с лишним лет от «сейчас» Я, журналист с 15-летним стажем, профессиональный редактор, работающий в поле (чтобы не разучиться это делать) давно забыл, что такое отдельный диктофон.
«Лишь в креслах у противоположной стены разместилась компания из пяти-шести человек с бокалами».
А это называется неоправданная неточность. Даже журналист (особенно журналист, я настаиваю!) может сосчитать до пяти и, соответственно определить – пять или все-таки шесть человек он видит перед собой. Это не так трудно даже ля законченного гуманитария...
Из шероховатостей еще неплохо бы почистить речь от штампов, чтобы, например, лишний раз не напоминать читателю, что улыбка Мантойи обязательно «белозубая». А в целом все хорошо.
В смысле, хорошо – с наполнением истории.
С формой и содержанием - хуже.
НА ПОСОШОК
Между нами: мне понравился Марвус Монтойя.
Но не как он нравился собственному автору, который, подозреваю, выводил нам трагедию сильного, но одинокого человека, прятавшего свои слабости и комплексы за китчем. Вовсе нет.
Опять же как персонаж, как личность в тексте Монтойя раскрывается слабо. Главным образом присутствует флер, созданный щедро цитируемыми критиками и колумнистами, которым верить – себя не уважать (в чем нас и автор убеждает), а при «очных встречах» обнаруживается инфантил с темпераментом ярко выраженного холерика.
Но если присмотреться, то в облике нашего филантропа проступает удивительно знакомый типаж.
Ба! Да энтот ваш Монтойя, это же реинкарнация Филиппа Киркорова, только не на поп-эстраде, а в искусстве.
Ну, сами посудите: высоченный детина, показной эпатаж, откровенно завышенное самомнение, страсть к нелепым нарядам а-ля «турецкий огурцы» (!!!) и кричащим расцветкам… да еще как лупцует женщин под настроение.
Вышло жизненно, а потому забавно и неожиданно убедительно.
Такие бывают.
- Здравствуйте Филипп Бедросович! Что Монтойя?... Не, не слышал…
«О ЧУДЕСАХ, ШАРЛАТАНАХ И ЗАКАТНОМ СОЛНЦЕ»
РЕФРЕН
Две тысячи лет назад мир был определенно некрасив. Солнце просто бухалось за горизонт, и никаких тебе эстетических окрашиваний горизонта в багрянец заката. Ветры гуляли как вздумается, а если и забирались под юбку к женщине, то это выходило и не эротично, и не смешно, и никто не радовался. А ночь была просто черной и невыразительной.
И месяц в ней – узким серпиком.
Но потом появился пращур главных героев этого рассказа и начал мешать природные краски: расцвечивать небо, блестить по нему звездами и все такое. Передавать такие способности можно было только на генетическом уровне, но пращур как-то размножился и в итоге спустя –ндцать лет появилась главная героиня рассказа. И даже не одна, а с целым семейством (папа, мама, брат, дедушка и кузены прилагаются), каковое занято тем, что регулярно раскрашивает мир, добавляя в него краски и красоту.
Поначалу и жизнь, и «работа» семейства кажутся осмысленными, сюжетно оправданными и даже полезными (в духе: «людям нравится смотреть на падающие звезды»), но затем автор устами главной героини вдруг заявляет, что семья безумна и сама толком не знает, чем именно она занята.
Создание в мире эстетики и красоты из важного и сложного труда превращается в каприз, почему-то неимоверно затянувшийся по времени.
После этого концепт истории ломается и остается торопливая склейка разрозненных и не всегда нужных мини-сюжетов: вот затянутый флэшбек из жизни пращура, вот «девачковое» описание семейных дрязг, вот поездка на ярмарку в город, вот бессмысленная и пустая сцена званного ужина, а вот невероятно пафосный, но слабо мотивированный финал.
Так, о чем был рассказ?
Ах да, автор же в самом начале предупредил – о чудесах, шарлатанах и закатном солнце.
ПРОЗЕКТОРСКАЯ
Включаю в себе режим МВШ – Маленького Внутреннего Шовиниста.
И вот, что он мне говорит, сексист недобитый.
Когда «умненькие девочки» (возраст здесь значения не имеет) пишут рассказы, им зачастую приходится бороться с собой. С той частью себя, которая предсказуема, мэрисьюшна, стереотипична и которую они сами готовы высмеивать в других, но, увы, никак не способны до конца изжить в себе.
Эта часть девочек любит Красивости в тексте.
И даже больше: красивые Красивости ради общей красивости в тексте.
К примеру, можно увеличить историю на полстраницы, лишние и решительно ненужные никому – ни сюжету, ни читателю – чтобы только ввернуть как бы между делом красивый абзац. Нет, правда – красивый, но трижды бессмысленный: 1) по построению; 2) по логике и 3) функциональности.
«И потянулись невыносимые часы ожидания. Когда солнце перевалило за горизонт, я вышла из дома, не чувствуя сил находиться в его стенах. Смотрела на края облаков, забытые на подлокотниках кресел кофейные чашки, следила росчерк хвоста стрижа [падежи потеряны?] — слишком грязно, слишком прозрачно, слишком уловимо...»
Еще девочки любят Ужимки и Игривости в тексте.
А потому создания, прожившие несколько веков и способные на генетическом уровне передавать воспоминания и мыслеощущения, просто обязаны разговаривать, даже не как подростки, а как персонажи в ситкоме «Счастливы. С детьми».
«- Я не спал. Я… задумался!
- О чём?
- О жизни, оболтус!»
[Закадровый смех]
Умненькие девочки любят опровергать спорные аксиомы. Например, про то, что женщины не умеют шутить (КВН это, увы, регулярно доказывает, но я лично знаю женщин, которые шутят искрометно и с душой… и это не Елена Воробей из «Аншлага»!). А потому девочки часто шутят в тексте. Не постоянно – чай, не Белянин. И не слишком часто, все ж таки не женское ироническое фэнтэзи (для умненьких девочек это уже низший пилотаж). А так.
К месту.
И чтобы за шуткой ощущался интеллект.
«Я живо представила, как победитель падает под его тяжестью, и антиподы ощущают лёгкий тремор в ногах от сотрясения земных недр» …
… мое глубокое убеждение, девочкам бы очень пригодился Маленький Внутренний Шовинист, которого можно включать на период написания рассказа.
На этом я своего выключаю.
Если отставить гендерно-сексистские придирки, то что мы имеем в активе, разложив историю на составляющие части?
Мы имеем хороший качественный русский язык. Богатый, уверенный и цветастый. И это, увы, тот случай, когда хороший язык идет ВО ВРЕД повествованию. Автор так часто сосредотачивается на описательстве, что забывает о своем долге рассказчика. А когда вспоминает и начинает двигать сюжет, то получается неважно, потому что скоро все забуксует в новой сцене.
Вместо того, чтобы вести историю, умело вписывая действие из одного сюжетного поворота другой, автор просто обрывает одну сцену и прыгает к другой, которая представляет собой очередную порцию описательств, красивостей, йумора и тонких жизненных наблюдений героини.
Связь со всем, что произошло до размечается торопливым пунктиром.
В том числе – связь логическая.
Теряется в итоге не только читатель, но и автор-рассказчик, уснувший под гнетом подробностей и описаний автора-описателя.
Начало:
«Мы подчинены одной цели, она же и наркотик наш и единственное предназначение - принести немного красоты в мир, используя те средства, которые нам потребны».
Финал:
«Пусть мы безумны. Пусть даже прокляты. И не совсем понимаем, зачем мы нужны, такие».
Ну, с персонажем-то понятно. Безумна, как шляпник, вот и не знает, что говорит.
А что случилось с автором?
Знаете, почему у рассказа вместо названия краткий пересказ сюжета?
Потому что наш автор сам затруднился с тем, чтобы выразить его суть, концентрировать ее в двух-трех словах. Когда мы рассказываем анекдот, байку, случай из жизни, то все составляющие нашего рассказа, вся его композиция направлена на то, чтобы подготовить слушателя к восприятию некой главной информационной струны.
А здесь ее просто нет.
Читателя ничто не готовило к финалу.
Ремарка:
Да, кстати… главные герои знают, что живут на земном шаре. Значит, знают и о состоянии вращения этого шара вокруг солнца. А, значит, они должны понимать, что процесс опускания солнца за горизонт – НЕПРЕРЫВНЫЙ. Просто линия горизонта все время сдвигается. У жителей одной географической широты закат уже случился, у жителей следующей – только начался. А, значит, семейству надо трудится ПОСТОЯННО. Иначе красивость в закате солнца видит только малая особливо счастливая часть человечества.
Какие уж там поездки по циркам…
МАСТЕРСКАЯ
Основную беду с этой историей, в общем, разобрал в «Прозекторской». Технически ее препарировать гораздо сложнее, поскольку язык на высоком уровне. Со стилем и композицией есть проблемы, но язык куда как хорош.
Отсюда и все беды.
Горе от ума, беда текста – от хорошего языка.
Выше уже говорил про проблему с злоупотреблением описательств. Присоседим к этому еще и страстишку к ненужным подробностям. Вот зачем читателю биография мальчика-воришки, если, выполнив свою сюжетную линию, он больше не появится «в кадре»? А для чего автору тратить абзац на пятую часть листа, детализуя страдания попы главной героини?
(«Еще и не описала эту попу как следует!» – возмущается Маленький Внутренний Шовинист. – «Чтобы оправдано было!»)
Я бы понял, окажись это рана, способная помешать ей в финале.
Но ведь нет.
А если уж вы вешаете ружья и маленькие пистолетики – следите, чтобы они стреляли! Желательно – в нужное время и не залпом.
В общем, в отсутствие придирок к качеству текста основные – к его внутренней логике.
«- Спасибо, любезный, - милостиво влез брат, - но у меня от этих «владык» и «владычиц» уже головокружение началось. Мы же не на приёме…»
Не обращаются дети хозяев к дворецкому, которого знают сызмальства «любезный»; это нейтральное обращение стороннего господина. Равно как и вышколенный дворецкий, на чьих глазах выросла малышня, будучи негласным мастером семейных церемоний, знает, как выстраивать речь, чтобы не раздражать маленьких господ.
Почитайте британских классиков XIX века.
«Или что там было, в маленькой деревне на заре христианства?
[…]
Мальчику исполнилось семь лет, когда пришло время охоты на ведьм».
На «заре христианства» оное христианство было религией рабов, а не господ, наделенных силой и властью. И даже вместо креста была рыба.
А потому на «заре христианства» христиан все больше самих жгли, сажали на кол, бросали львам, усекали на голову и всякими прочими жестокими способами множили сонм святых.
Это - очередной пример того, как стремление к лишней детализации играет с автором плохую шутку. При этом сюжетно этот флэшбек с пращуром, в общем, и не требовался…
Да, и коль пращур появился только 2 тыс. лет назад и принес в мир красоту, непонятно, что про что нам тот же Гомер из глубины веков вещал, когда выдавал гекзаметром свое «встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос…», да и другие творцы изящной словесности, видевшие в мире и красоту, и краски возмущенно теребят свои бороды!
«Мальчик, без сомнения, умер бы в эту ночь, если хоть на мгновение поверил, что умрёт. Но он был слишком мал, чтобы верить в смерть».
Осознание смерти у детей происходит в пять лет. Понимание ее, как НЕжизни формируется к шести. Тогда же приходит страх. Семилетний ребенок уже и знает смерть (как конечность жизни), и верит, и боится.
Полагаю, у детей в раннем средневековье созревание происходило еще раньше.
По стенам стилизованные рисунки силачей и гимнасток (элегантное трико и могучие гири, но без фанатизма) и совершенно новые газовые фонари, мы сами такими оборудовали дом.
«Элегантное трико» – это понятно (хотя и несколько затруднительно представить). А вот «могучие гири» это уже что-то вгоняющее в легкое замешательство. Пудовые, огромные, чугунные, неподъемные, внушительные, даже золотые (пилите, Шура, пилите!) – да. Но… могучие? Что могучего в слитке металла с ручкой?
Ну и газовые светильники в бродячем цирке, пожалуй, перебор. Потому как:
А) дорого;
Б) опасно.
До середины XIX века цирки освещались светильниками с обычными свечками.
Дешево и сердито.
«- Вот хочется тебе по жаре таскаться, милая, - двоюродный дедушка отсоединился от тени дерева»
Глагол «отсоединился» уже сам по себе коряв и нелитературен, а применительно к человеку так и вовсе неестественен, как манишка на поросенке. А если еще и отсоединяться надо от чего-то нематериального – такого как тень… тут ассоциативный ряд идет в полный разнос.
«Отлепился от дерева», «вышел из тени» - да, банально, но глаз не царапает.
НА ПОСОШОК
Начало рассказа отсылает к незабвенным Хогбенам. Вот так бы, чего доброго, получилось у Генри нашего Каттнера, включись в нем маленькая, но Умненькая Внутренняя Девочка, желающая красивостей. Необычная семейка, нестандартные ситуации и юмор присутствуют, а душа и сюжет – потерялись меж склейками обрывков. «Девочка», к слову сказать, в процессе участвовала (цикл Каттнер писал вместе с женой), но, к счастью, Генри не подвел!..
Автор нашей истории знает, что умеет писать. И знает, что умеет это делать хорошо. Его (ее) наверняка регулярно хвалят. Потому что язык, слог, стиль, описания, яркость и все такое.
И гарантированное место в финале на иных конкурсах.
И глубокомысленные обмены словесами в форумах по поводу высокого искусства слова и сложностей творческого процесса.
Опять же йумор!
Так вот, наплюйте на все эти похвальбы и расшаркивания. Решительно и серьезно; «слюной, как плевали в эпоху дореволюционного материализма» 
. У вас тот случай, когда нужно сознательно учиться писать БЕДНО. Обкрадывая свой вычурно-цветастый язык в пользу динамики текста; отвергая стиль ради доминирования сюжета; отказываясь от «выигрышных» ужимок и острот в пользу приземленной натуралистичности. Умненьким девочкам и рафинированным сетевым литераторам скорее всего будет нравиться меньше. Зато вы как автор начнете расти. Потенциала-то с горкой.
Перечитайте «Цветы для Элжерона» Киза.
Как по-вашему, какая часть писалась сложнее всего?
Ах да, и заведите Маленького Внутреннего Шовиниста! Он, конечно, сексистская скотина с ничем не мотивированным чувством гендерного превосходства и мыслями про сиськи и попы, но свое дело знает.
«ХОЛОДНЫЙ СОН»
РЕФРЕН
Они делают особую, уличную магию…
Маленькие обнаженные наяды (весталки, вакханки, мико) – жрицы-танцовщицы безымянного лесного племени подчиняют себе природу при помощи сложных и, как я понимаю, пантамических ритуалов-танцев. Они способны отогнать нечисть, изменить климат, принести удачу, помочь беременной женщине благополучно разродиться, проникнуть в чужие умы и тайны и даже остановить самое время.
Танец настолько вплетен в их мировосприятие (в значительной степени разделяемое соплеменниками), что, в общем, все окружающее оценивается через его призму.
Решение темы – в лоб, но зато никаких от нее отступлений.
Основная, базовая форма практически любого танца (как, кстати, и любого боевого искусства) – круг, а потому тема оКРУЖенного мира является второй доминантой рассказа.
Селение вокруг которого смыкаются недобрые силы природы, герои усиленно кружат то в танце, то вокруг тайны, которая, в общем, на проверку никакая не тайна. Старейшины поддерживают в обществе состояние круговая оборона, замыкающая людей в маленьком и непрерывно сужающемся мирке, из которого нет выхода вовне.
Благодаря такой подаче текста за пределами маленького круглого-окруженного мирка остался и весь большой мир, в котором есть некие силы, но, судя по всему нет богов, так как к ним никто не взывает; есть лесные жители, живущие «в гармонии с природой», как это принято говорить, и вполне себе цивилизация с городами, башнями и сложными механизмами вроде часов. И конечно, есть некое зло, воплощенное в образе неестественной зимы, за которой крадутся некие неведомые темные силы – волкоголовые. Которые не то люди в шлемах с волчьими головами, не то полноценные монстры.
Об этом мире автор, может, и собирался нам рассказать, но не смог, поскольку был слишком занят, работая над поэтикой текста.
Иногда – в ущерб содержательной части.
ПРОЗЕКТОРСКАЯ
Практически все, что я сказал в обзоре предыдущего рассказа – про красивости и игривости решительно применимы к этому тексту. Повторяться не буду.
Разве что ненужных детализаций здесь несколько меньше, но их отсутствие полностью «компенсирует» третий кит «девачкового фэнтэзи» – банально-унылые (унылейшие!) диалоги девочек / девушек с заумными стариками / мудрецами (в «О чудесах…» такие тоже присутствуют, но они менее… архетипичны, что ли).
Оговорка не по Фрейду:
«Девачковое фэнтэзи» - не совсем гендерный диагноз, вернее совсем не гендерный поскольку оное пишут и рефлексирующие вьюноши, и бородачи в растянутых свитерах. Определяется по атрибутам, оговоренным выше.
Эти диалоги проходят с обязательными «старческими» сюсюкательными ужимочками – «крылышки», «девонька», «касаточка».
«- Почему не хочешь рассказать про зиму?
- Зачем тебе зима, стрекоза? Чтобы откусила крылышки?
- Дедушка, стужа ведь к становью подбирается. Оттого и зверя не стало, и рыба на дно ушла. А люди на границе замерзают до беспамятства. Почему зима на нас движется? Странная, безо всякой осени. На бесчувствие похожа, на предательство…
- Не бросайся упрёками, девонька».
Ну, согласитесь: такие диалоги усваивать – это как неразбавленной патоки из кувшина хапнуть. Сладенько-приторненько. Особенно если учесть, что главной героине субъективно так не меньше 15 лет.
Няшечно.
И сверху добавлю – банально. И скучно.
О, нет, я не пытаюсь сказать, что так старики / мудрецы в принципе не могут так говорить.
Наверное, могут. А некоторые наверняка и говорят.
Но, что хуже всего ОНИ ИМЕННО ТАК ГОВОРЯТ В КАЖДОМ «ПРИТЧЕВОМ» ФЭНТЭЗИ.
Шаблонные старики с шаблонной любознательной молодежью.
Архетипы.
И нафталиновая мудрость (сводящаяся к непременно простым и изъезженным постулатам в духе «прощайте врагов ваших», «не копите обиды») в шаблонных декорациях.
Невероятно банально и категорически вторично.
Последний действительно мудрый дедушка, с которым я разговаривал в живую (как журналист) был 93-летним ветераном войны. Они ни разу не сказал мне «внучек», но в ходе разговора то замолкал, проваливаясь в воспоминания, то натурально рычал от боли и обиды, за наше бездарное сегодня, то вскрикивал и волнуясь убегал в комнату – за фотоальбомом и сохранившимися письмами. Ему было что сказать. И то была история жизни, а не вековая мудрость, чудом осевшая в отдельно взятой и красиво поседевшей голове.
Такие в рассказах встречаются редко.
А вот ласковых да «мудрых» там каждый второй.
Явная поэтика стиля – одновременно и сильное, и слабое звено рассказа.
Почему сильное объяснять не надо: богатый образный ряд, сильные ассоциации, хорошо подобранные метафоры, общая эстетика и хорошая ритмика. В интерлюдиях поэтика идет почти по грани верлибра, в простых главах она не столь явно выражена, но постоянно присутствует, поскольку главная героиня мыслит категориями танца.
Это хорошо.
Будь «Сон» на «короткий метр» – страниц пять, не больше, читалось бы на ура и прочие гортанно-восклицательные. В больших объемах, увы, начинает быстро утомлять.
Блюда и напитки со специфическими вкусами не едят от пуза, как борщ или жаркое. Их вкушают понемногу, смакуя. Пробовали объесться – так, чтобы до икоты! – щербетом или халвой?
То же самое с текстом.
Ремарка:
Джойс в свое время шокировал публику выдав более 100 тыс. знаков текста одной чистой стилизации и без единого знака препинания – да так, что литераторы по сей день научные работы пишут про менструальный «поток сознания» Молли Блум. Но! то был единичный и ювелирно точный выстрел в книге, целиком состоящей из литературных экзерсисов и перфомансов.
А в крупной форме и отдельными вставками такое изобилие было бы уместно, но на один рассказ… честно скажу: объедаешься.
МАСТЕРСКАЯ
И опять я вынужден повторяться: технически все исполнено качественно и хорошо.
Особо цепляться не к чему.
Язык, вокабуляр, композиция – все присутствует. Плюс есть развивающийся сюжет, оживляющие его вставки-интерлюдии и – как вторичный фон – визуализация танца в образах и метафорах. Танец, как мера суждений и призма мировосприятия присутствует и в мышлении, и в речи персонажей, таким образом космогония маленького мирка - продумана.
Мир получается пусть очень тесным и скученным, но целостным.
Тем не менее, чтобы оправдать свое место в составе жюри по мелочи (и в силу природной вредности) надергал несколько фрагментов. В определенной степени вкусовщина, но уж не обессудьте.
«А ты… постоянно у черты. Что, если по тебе пройдет эта пагуба? Будешь, как чурочка. – мрачно предрёк вечерний гость».
Неудачно подобран глагол «предрек». Здесь скорее предупредил. По сути Брук (кстати, его сюжетную линию автор оборвал и выбросил, как и сюжетную линию Хранителя – неаккуратно!) задался вопросом и сам же на него ответил.
Ну и «вечерний гость» - абсолютно неточное определение. Разве он пришел к Айвете в гости?
Нет.
Из кустов на улице выскочил.
«Жить танцем – счастье. Так думает Айвета.
Ей кажется, что всех сирот, всех замороженных и оледеневших нужно ставить в хоровод общины, чтобы чувствовали единение».
«Оледеневший» - причастие, имеющее четко выраженный ассоциативный ряд. Синий человек, закатившиеся глаза, в носу сосулька. Двигаться не способен априори – только глазами вращать. Джек Николсон и Стенли Кубрик гарантируют это!
В мире Таиры «оледеневший» – человек, тронутый стужей и вставший в сомнамбулическое состояние. Это понятно. Но мы то, потребляющие текст, живем в других реалиях, и термин в итоге подобран неудачно.
«Но, наверное, Айвета не всё ещё понимает, потому что в плеяду танцовщиц общины вошла недавно».
Я честно говоря, не сразу понял, почему мой взгляд так зацепился за слово «плеяда», и почему оно так раздражает и царапает подкорку, выглядя абсолютно чужеродным. А потом дошло: сработало внутреннее чувство языка.
Девушка из глухого лесного селения и слово плеяда в одном контексте звучать не могут, потому что это слово: а) из чужого мифологического пласта и б) еще и искусственно переосмыслено.
Этимологически оно берет начало из совершенно чуждой вселенной наших танцующих «наяд» мифологии. Это античность, древняя Эллада, греческие мифы. Плеяды - дочери могучего титана Атланта количеством семь штук. Как термин, обозначающий группу людей (светил, артистов), слово «плеяда» начали использовать уже в XVI веке, когда французу Роснару и Ко надоело именоваться созвучно, но менее изысканно – «Бригадой».
Я, безусловно понимаю, что читатель не обязан иметь столь специфический багаж знаний, но отторжение чужеродного термина, не гармонирующего с контекстом – очевидно.
Ну, не состыкуются «плеяда» с «общиной». Античное с посконным.
Именно на таких разночтениях нарушается телепатическая связь: автор – читатель.
«- Ух, хорошо! – Айвета изобразила сытое довольство [объевшегося человека]»
Сытый и объевшийся – разные состояния.
Сытый действительно доволен, а вот обожравшийся страдает от собственной жадности. Так что лишнюю детальку отрезаем. И все становится хорошо!
НА ПОСОШОК
Что искренне импонировало: хотя весь текст построен вокруг танца, а местами, собственно, воплощает этот танец в образах и метафорах, автору удалось избежать искушения облегчить себе жизнь. Он отказался от дополнительной аудиолизации.
Получилось очень хорошо! Рассказ о танце, а музыку и мелодию автор настойчиво нам в нос не сует (собственно, и то, и другое упоминается в тексте однократно, в интерлюдиях, да и то в плане метафор), благодаря чему может сосредоточится на том, чтобы решить куда более сложную задачу – осуществить визуализацию движений.
Стилизация – вообще жанр сложный как в усвоении, так и в воспроизводстве, особенно если ты стилизуешься не под автора, и даже не под жанр, а под иной канал подачи информации.
Выдать танец в прозе (не просто описание, а ритм и действие) – дело сложное.
Автор справился. Без поддавков.
… а свой Маленький Внутренний Шовинист ему все одно не помешает.