А ты восторженным мальчишкой
В былые дни не возвратишься,
В туманный омут синих глаз
Не окунёшься ни на час!
Папирус ломок, а пергамент
Не примет мелочную память,
Ему глобальности нужны,
А не тоска одной струны!
И буквы, как больные птицы,
По перекошенной странице
Бредут под чарами чернил:
Ты был когда-то юн и мил!
Бумага терпит...
Что – бумага? –
Ей одинаково милы
Томленье рыцарей былых
И пошлость нынешних варягов...
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
Ворочается мегаполис,
рычит от горестей и болей,
от патоки и сладких слов –
смотря кому, и как везло
или везёт в моменте данном
живом, цветном, не заэкранном,
запятнанном текущим днём
со всем, что есть и будет в нём.
Чего-то может повториться
в событиях и на страницах
книг и обманчивых газет,
а жизнь не повторится, нет!
В небесной сини белой птицей
ей бы собою погордиться,
но размалёвывает быт
её под колеры судьбы.
Кому-то сладостей избыток,
кому-то ржавое корыто,
а мегаполису плевать
на единичные слова.
Ему что транспортные пробки,
что люди куклами в коробках
и каменность столпов и лбов...
А мы живём, и вся любовь!
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
По Зазеркалью хлещет дождь,
стекло теряет амальгаму,
стал мир запятнанный похож
на недоигранную драму.
Желты полотнища ручьёв,
вбирающих и сор, и глину,
и кружит в небе вороньё,
хрипя надсадно без причины.
До нас дошедшая извне
из дней неблизких и недальних,
бредёт Алиса по стране,
в меня вчеканенной медально.
Вчеканенной и вбитой в кровь
до окончания потопа,
унёсшего Алисин кров
из мира грёз под нашу копоть.
Она грустит по чудесам,
а мне помочь ей нечем, нечем,
и заливают небеса
девичьи худенькие плечи...
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
Игорь Белкин